Она старая дева уже восемь заветных веков,
Целомудренно чтя свою честь без известных причин,
Её зло и коварство проявились предельно давно
В отношении дерзких и истинно, наглых мужчин.
Сколько знатных баронов, а так же придворных вельмож,
Побросав своих жен, изнурительно сохло по ней,
Сколько драк и дуэлей, а так же и самоубийств,
Отразилось в желанье, хоть раз, обладать только ей.
Её вкус алых губ всем хотелось отведать всегда,
И упругую грудь обласкать, всех, не звано, стремилась рука,
И её оставляла спокойной превратность подруг,
Вечера с долей флирта под хмельные бокалы вина.
Сколько сломанных судеб и жестоко разбитых сердец,
Оставляла она, так легко, за своею спиной,
Сколько глаз возбуждённых за жизнь потушила она
Свого сердца метелью и душевно холодной водой.
Недоступность её, как живое клеймо старой девы,
Прикрывало тень тайны её, о которой не ведал никто,
Все терялись в догадках в столь, всерьёз, щепетильном вопросе,
Было всем очень странно и при этом интимно смешно.
В праве автора, я всё ж сделаю, скромно, одно отступленье,
И зайду, с позволенья, откровенно, немного вперёд,
Стальной верности пояс, прямо с раннего, раннего детства
На ней находился, неизменно, который уж год.
И об этом ей стыдно кому-либо, всё ж было признаться,
И в смущеньи она отвергала, не щадно, мужчин,
Потому её девственной влаги, доселе,
Так не смог ощутить ни один.
Уже восемь веков её верности пояс тиранит,
И сидит у окна окрылённая она дикой мечтой,
В ожидании принца, на стремглавом осле-пилигриме,
В молодецких руках со спасительной бензопилой.
23.06.98.