На Подоле, в неуёмной давке,
Хоронясь от посторонних глаз,
Два бродяги увели из лавки
Гуску, прошмыгнув в какой-то лаз.
Бабы в крик. Они бежать, - куда там,
Налетели служки с двух сторон:
«Хто такия? Знамо виноваты!
Не перечь, ответствуй за урон!»
Гуску, прямо, вырвали с корнями,
Били, чтоб унять кулачный зуд,
Повязали крепкими ремнями,
И свели калик на княжий суд.
А, приведши, покидали колья,
Рук не развязали никому,
В грязь людей столкнули на подворье,
И сейчас с докладом к Самому.
Кланялись, крестились, говорили
(потирали, охая, плечо):
«Взяли с боем, еле усмирили!
А таперя с ими делать чо?»
Князь икнул от мёду и от скуки,
И лениво выглянув в окно,
Повелел рубить холопам руки,
А подумав, ноги, заодно.
«Не робей!»- глумилась сыто челядь,
«Суд наш, хоть и праведен, да скор».
Покосились пленники на нелюдь,
И пошли смиренно под топор.
* * *
А наутро ханы шли с равнины,
Натянув тугую тетиву.
Князя, слуг и храбрую дружину
Потоптали заживо во рву.
A. Flame