* * *
Стих рождался мучительно,
Сгусток эмоций,
Пытаясь облечься в мысль,
Тревожил душу.
Сердце то галопировало,
То замирало на краю пропасти.
Внутри всё сжималось,
Как перед прыжком с высоты,
И на хрупкой грани
Бодрствования и сна
Напряжение взорвалось
Сумбуром слов,
И вихрь чувства,
Выплеснувшийся словесным потоком,
Обретая мелодию,
ритм и форму
Стих.
* * *
Словами, как булавками,
Пришпиливаем чувства.
Какое это странное
И страшное искусство.
Строка сопротивляется
Щеночком подвывая,
А мы её - на пяльцах,
А ведь она живая.
И украшаем рифмами,
И укрощаем ритмом,
И оснащаем мифами,
И вот в металл отлито
Невыразимо нежное,
Как вдох, как дуновение,
Краткое, безбрежное
Чудное мгновение.
Из стихов Р.П.
* * *
Я, проводив тебя, на ровном месте
упал, споткнувшись о бордюрный камень.
Возможно, если бы мы были вместе,
внимательнее под ноги смотрел
тебя оберегая от падений.
Живя один, в пространстве сновидений,
я расхожусь в оценках с этим миром.
Какая разница, возвышенность иль яма?
Всё это ровное, точней, пустое место,
когда со мною рядом нет тебя.
* * *
Не хочу и уже не могу
Жизнь разменивать на побрякушки,
Молча есть в своей личной психушке
Из фальшивого зайца рагу.
Подскажи, как себя уберечь
От тоски, ожидания муки,
Не упасть в чёрный омут разлуки,
Где молчанье разит, как картечь,
Где холодные веют ветра,
Где один на один с целым миром,
Где от стужи скукожилась лира,
Где нет завтра, одно лишь вчера.
Где бродя меж кустов и ветвей
Вижу Бостон у берега Истры,
Где ночами, влюблён и неистов,
В клочья рвёт тишину соловей.
Темноту, раздвигая плечом,
Я к нему пробирался в леваду….
И при чём здесь Нью-Йорк и Невада
Объясни мне, откликнись, при чём?
* * *
Там у вас сейчас в разгаре день в Неваде,
А у нас в Москве давно сгустилась ночь,
Отзовись хоть на секунду, Бога ради,
Одному бороться с вечностью невмочь.
Ночью качка. То бросает в жар, то в холод.
Не до сна, да и какой тут к чёрту сон.
Бьётся изнутри в груди стотонный молот,
Одеяло навалилось сотней тонн.
Вегетатика играет, это ясно,
Всё напрасно, и понятно почему,
Я шепчу тебе ночами – ты прекрасна,
Только нет тебя и шёпот ни к чему.
Я вдруг понял, месяц - это очень долго,
Две недели загибаясь от тоски,
Пересохшей я себя представил Волгой,
Моря нет, вокруг лишь степи и пески.
Там у вас сейчас уже жара в Неваде,
Здесь от стужи звёзды начали дрожать,
Отзовись хоть на секунду, Бога ради,
Одному до моря мне не добежать.
* * *
Остановиться, замереть,
Чтобы наполнилась покоем
Душа, и суету стереть
Твоей неспешною рукою,
И пусть не полностью, на треть,
Но снова стать самим собою,
Готовым лучше умереть,
Чем разлучённым быть с тобою.
Песенка
Жизнь, как плащ, что заношен до дыр,
Но о прожитом не скорблю.
Мне открылся чудесный мир,
Мир двойной звезды Равилю.
Догорают в ночи костры,
Над причальной мачтой кружу,
В мире том живут две сестры
И с обеими я дружу.
У одной на холстах цветы,
У другой печаль на листах,
Тают с грустной улыбкой мечты,
Радость плещется на холстах.
Звёздной гавани Равилю
Шлю я свой поклон и привет:
Можно ли пристать кораблю,
Что пространствовал много лет.
По холстам разбрелись цветы,
По листам струится печаль,
И с улыбкой нежной мечты
Улетают в синюю даль.
Может быть, февраль виноват,
В том, что средь метелей и стуж
Полюбил я одну, как брат,
А другую люблю, как муж.
А цветы поют о весне,
А мечты цветут на листах,
И колючий февральский снег
На припухших тает губах.
Много в космосе чёрных дыр,
Об одном лишь только молю,
Сохрани, господь, этот мир
С дивным именем Равилю.
Здесь любовь взахлёб на листе
И цветочный вихрь на холстах,
Пусть счастливыми станут все
Наяву, во сне и мечтах.
Из музыкального цикла
Концерт французского джаза в Москве
Контрабасист, бельчонок рыжий,
Рвал струны с яростью и страстью.
Сердца, пленённые Парижем,
Разъяв на части.
Согнувшись, будто буква гимел
Над фортепьяно,
Пригоршню звуков дятел кинул
В стаккато пьяном.
Коснулся палочкой тарелок
Чертёнок красный.
Медь взорвалась и зазвенела
Светло и властно.
Сквозь этот вихрь тоски и страсти.
Сквозь крик и стон,
Мелодию тоски и страсти
Вёл саксофон.
Всё, что теснило тяжким грузом,
Исчезло враз.
Пока заезжие французы,
Лабали джаз.
Таинство музыки
(композитору Алле Тарасенко)
Здесь музыка, как женщина жила,
Свободно, независимо и гордо,
И оборванец становился лордом,
Когда она под сводами плыла.
Здесь музыкою женщина была,
Раскованною, щедрою, пьянящей,
И волны чувств чарующих, манящих
В душе звенели, как колокола.
Кружил февраль, смешав концы, начала,
И вьюга пела, и метель мела,
И женщину под музыку качало,
Когда её мелодия вела.
И в снежном вихре, наяву ль, во сне,
И музыка, и женщина, и вьюга
Вращались и кружили друг за другом,
И проявлялись песнею во мне.
Рождалась песня, словно благодать,
И звуки с вьюгой уносились в поле,
И растворялись в снежной белой воле,
И невозможно было угадать,
Что сбудется со мною и когда,
Но танго вьюги согревало душу,
Мелодия стихала, дальше, глуше
И застывала, как в реке вода.
Пурга мела, связав концы, начала,
Всё выстилая снегом добела,
И музыка, как таинство звучала,
И женщина, как таинство была.
Адажио
Неосознанная благодать,
Вьюга кружит в заснеженном поле,
И плевать, воля или неволя,
Всё равно ни черта не видать.
Не страшны ни покой, ни беда,
Танго вьюги баюкает душу.
В круговерти метели не трушу,
Вот утихнет она и тогда…
Год собаки
(памяти Риммы Х)
Вступив во владенья собаки,
Я думал, что огненный пёс
Спасёт от раздоров и драки,
От бедствий, унынья и слёз.
И хвост, закрутивши колечком
Разгонит он тени в углу,
И любящим верным сердечком
Рассеет ненастье и мглу.
И станем друг другу мы ближе
И всем, кто с ним с детства знаком,
Душевные раны залижет
Шершавым своим языком.
И там, где никто не поможет,
Когда разразится гроза,
Он лапы на плечи положит,
Доверчиво взглянет в глаза.
И ветви пушистые елей
Из давних и памятных лет
Подобьем ушей спаниеля
Любовно качнутся в ответ.
Песенка бомжа
Мост хищно выгнул спину,
И враз открылись глазу,
Туда – поток рубинов,
Сюда – поток алмазов.
А продавщица Зина
Всё опасалась сглаза:
Мой яхонто-рубинный,
Сапфирово-алмазный.
Ах, я вахлак, дубина,
Как я не понял сразу,
Чтоб удержать– рубины,
Чтобы увлечь – алмазы.
А я, поддавшись сплину
И будучи под газом,
Все просадил рубины
И растерял алмазы.
Клин, вышибая клином,
Швырял сквозь зубы фразу:
Плесни фужер рубинов,
Три стопаря алмазов.
Один в ночи я стыну,
Жизнь разменял на стразы,
Не про меня рубины,
Не для меня алмазы.
Завещание разбойника.
Стал быть, баба на сносях,
Благолепье в воздусях,
И сметана в карасях,
Тьфу ты!
Караси в сметане, вот!
Пельмешей невпроворот,
Штоф и рыжик, обормот,
Гнутый.
Я те вот что сын скажу,
Нет предела куражу,
И предела нет ножу,
Понял!
Нету волюшки милей,
Как дохнёт она с полей.
Ты пойди воды налей
Коням.
Жёлтый месяц над избой
Корчит рожи нам с тобой,
Отменяется разбой,
Значит.
Что-то мне не по себе,
Домовой вопит в трубе,
Половицы по избе
Скачут.
Я прилягу на скамью
И в остатний раз попью
Взвару, приготовь кутью
На поминки.
Шёл, вдруг омут, полынья,
Жисть кончается моя,
Стал быть на тебе семья.
Сынку.
* Т* *
Нет ничего прекрасней ночи,
В ней света нет и нет прикрас,
И мысли пристальней и зорче
Десятков самых зорких глаз.
Воображенья искры лижут
Века, пространства, племена,
Пока не спустится пониже
Сна бархатная пелена.
А сны такое напророчат,
Так искры разожгут огнём…
Нет ничего прекрасней ночи,
Пришедшей за счастливым днём.
* * *
На душе с печалью радость пополам,
Выпьем складчинцы по сто заветных грамм
За разлуки и прощанья, за покой,
Радость встречи и касание рукой,
Сопричастность в звуке, отсвете души,
За мелодию, звучащую в тиши,
Ту, которую по-прежнему поём,
За багряный на закате окоём,
За всё то, что словом выразить нельзя,
За любовь, что между строчками скользя,
Мимо смысла и бессмыслицы струясь,
Дышит вечностью, забвенья не боясь.