На полпути от Дели до Калькутты
есть городок с названьем Мирзапур.
Он издали глядит, как буйвол - бур,
как слон - суров, как солнце в пыль закутан.
Я часто в нем бывал и полюбил
цветастых улиц шумные теснины,
духанов аромат необъяснимый,
кузнечный звон над Гангом голубым.
И там однажды в мастерской ковровой,
где синим, и зелёным, и багровым
горит на спицах шерстяной костёр,
хозяин-перс вдруг отложил ковёр,
который продавал мне, и повёл
меня в свой дом под пальмовым покровом.
В прохладную вошли мы темноту,
и, осветив белёных стен убранство,
сказал он: «Позабудь про тряпку ту,
что взять решился, и такой прекрасный
ковёр узнаешь, что другой такой
ты, может быть, не только в Индостане -
нигде на свете больше не достанешь,
ни в чьей купить не сможешь мастерской».
Сундук в оковах звякнувшей чеканки
открыл хозяин. Помню, как сейчас,
изнанкою ковёр, но и с изнанки
такого цвета проступили знаки,
что перед ними солнца свет погас.
Глубокими морщинами у глаз
старик пошевелил, устало горбясь,
и зазвучал его хрипящий голос:
«Ты знаешь, бхай, мне смерть уже близка.
Я столько красок в жизни расплескал,
соткал ковров. Я угождал заказам
британцев и браминов хитроглазых,
но за полсотни лет ещё ни разу
не ткал я ради лишнего куска.
И вот недавно смертная тоска
в мой стариковский сон явилась, в полночь.
Не умер я, но в ту минуту вспомнил,
что за полсотни лет я не исполнил
ни метра ткани так, как я хочу.
И в ту же полночь я зажёг свечу,
работу начал. Эти подмастерья -
ты видишь их - попробуй им доверь я
свой замысел, он им стеснил бы грудь:
и спицей не смогли б пошевельнуть
от этого нежданного заказа.
Как я тогда, из них ещё ни разу
никто не ткал, и даже не мечтал:
бездомному не нужен Тадж-Махал».
Перс развернул ковёр. С пятиметровой,
упавшей наземь площади ковровой
в меня смотрел восточный женский лик.
Не помню я, за час или за миг
мне в душу просочился тот бездонный,
безмерный взгляд. Ни у одной Мадонны,
ни у славянки на доске иконы
такого нет. Покорно и жестоко
струился взгляд, как кровь по кровостоку.
Так могут только женщины Востока
смотреть на мир. Но если бы цветы,
которых нет в природе и в помине,
которыми был фон украшен синий
вокруг её лица, имел бы ты,
то никакая женская гордыня
не выдержала б этой красоты.
«Нет, - перс ответил, - это не жена.
Жена моя который год в могиле.
Нас с малолетства с нею обручили,
да жаль - была бесплодною она.
Но знаешь, бхай, я всё же видел счастье:
я старый перс, я одинок как перст,
но, может быть, лишь потому я - мастер,
что в юности на сотни миль окрест
прекрасней этой девушки не знал.
Купец заезжий в жены её взял,
её, пожалуй, нет уже. Но если
я овладел ковровым мастерством,
слугою был, но не был подлецом,
то лишь для счастья, чтоб таким лицом
её черты любимые воскресли».
И начал он сворачивать ковёр.
Я встрепенулся и глаза протёр,
и цену дал.
Но глаз её колодцы
старик упрятал в шерстяной костёр
и коротко сказал: «Не продаётся!»
1969, Индия