В качестве отправной точки для настоящего семинара нами был избран сильно сокращенный текст эссе, опубликованного чешским филологом, живущим в Москве, Томашем Гланцем. Мы постарались купировать все наиболее спорные, спекулятивные и ошибочные части публикации (те, кому интересен полный текст, могут найти его здесь: http://magazines.russ.ru/nlo/2001/51/glanz.html), но и в том, что осталось, присутствует очень много заведомо неверных обобщений и умозаключений. Кроме того, очевидно, что Томаш находится под влиянием крайне сырых и непродуманных, а зачастую просто высосанных из пальца, идей московского фотографа-художника-литератора Павла Пепперштейна, который психоделикой называет почти всё подряд, не вполне понимая (а, возможно, и не желая понимать) где лежат границы тех понятий, которыми он пытается оперировать. Хотелось бы особо подчеркнуть несогласие с одной из центральных концепций Томаша - о том, что, якобы, в 90-е годы в русскоязычной среде были созданы какие-то многочисленные произведения (пусть даже прозаические), непосредственно относящиеся к психоделике. Это представляется явным преувеличением (чтобы не сказать - "фантазией"). Чёрный Георг, на сегодняшний день являющийся наиболее авторитетным специалистом в вопросах русскоязычной (и не только) психоделики (поскольку занимается успешной разработкой ее прикладных и теоретических аспектов на протяжении уже более двух десятилетий), продолжает утверждать, что до настоящего момента знает всего нескольких серьёзных русскоязычных авторов, пишущих психоделические произведения (включая его самого), а тех, кого Томаш приводит в качестве примеров, он ни в коем случае адептами психоделики считать бы не стал. Конечно, были и в 80-е (и даже ранее) некоторые авторы, выказывающие психоделическую направленность в творчестве, среди них Владимир Орлов (написавший Альтиста Данилова) и другие. Но в виде особого направления в литературе психоделика не расцвела, и мы все это прекрасно знаем. Спорадически психоделика (или ее элементы) могут появляться у многих авторов, которые, тем не менее, ее систематически не пишут. Означает ли это, что эра психоделики близится и скоро мы все окажемся спонтанно ею захлестнутыми? - Такое утверждение представляется более чем спорным. Как бы то ни было, возвращаясь к статье Гланца, необходимо отметить, что при всех её недостатках и зияющих лакунах, она - пожалуй единственная из известных сегодня печатных работ, где сделана попытка хотя бы в малой степени приблизиться к пониманию - а что же такое СОВРЕМЕННАЯ ПСИХОДЕЛИКА В ЛИТЕРАТУРЕ.
Всем желающим мы хотим предложить - не стесняться и попытаться изложить (более или менее связно) свои мысли и представления на эту тему (НЕ по поводу статьи Гланца, мисконцепции которой слишком очевидны, чтобы их серьёзно обсуждать), а лишь, взяв ее за образец, описать собственное отношение к психоделике, а также привести примеры стихов (своих или чужих), которые, по вашему мнению, к ней относятся (психоделическую прозу мы в рамках настоящего Семинара специально обсуждать не будем). ПОЖАЛУЙСТА ПРИВОДИТЕ ТОЛЬКО ССЫЛКИ НА СТИХИ, А НЕ САМИ ТЕКСТЫ. Если завяжется серьёзное обсуждение какого-либо из них, то мы скопируем в это обсуждение и сам текст, в противном случае большие объемы текстов произведений будут лишь загромождать дискуссию и мешать обсуждению.
Ниже приводится сокращенный текст статьи Гланца - для ознакомления с некоторыми новыми
концепциями и системами взглядов на психоделику.
______________________ Томаш Гланц "Психоделический реализм. Поиск канона" ______________________
__________________________ (Опубликовано в журнале: «НЛО» 2001, №51) __________________________
А слово "психоделика", хотя и обозначает "просветление души", или же "ясность души", скорее предполагает соприкосновение с иллюзиями, с заведомо неистинным. "Ясность" достигается "от противного": душа омывает себя огромными объемами иллюзорного, в результате чего развивается своего рода иммунитет. Психоделика - это "натаскивание на реальность" посредством прохода через многочисленные де-реализации. Слово "психоделика" напоминает о греческом Делосе - месте, где находится оракул.
(П. Пепперштейн)
-----
Комментаторам и наблюдателям сложно соотнести имманентное развитие определенного рода явлений с отрезком времени "между двумя нулями" в конце нумерации anno domini. А именно так строятся характеристики десятилетий. Вполне понятно желание, чтобы время приобрело свое лицо, свой лик - с помощю неких дискретных цепей значимых атрибутов, аспектов, определений. А также понятно обратное желание: чтоб существующие феномены получили свою временную легитимацию, свое "хронологическое олицетворение".
Сразу необходимо констатировать, что со связью психоделики и литературного канона возникает немало проблем. Во-первых, понятие "канона". Георг Витте в статье Die Kunst der Selbstkanonisierung описывает различные стратегии современной самоканонизации именно в среде, которая до перестройки была частью неофициальной культуры, изнанкой канона. Автор логично замечает, что само слово "самоканонизация" - некое не-понятие и оксюморон, так как канон не бывает результатом авторской воли. В таком контексте канон выступает неким преувеличением, обозначением скорее тенденции, нежели реального состояния; натяжкой, гиперболой. Ведь не существует никакого исключительного и авторитарного набора психоделических текстов (или текстов, связанных с психоделикой), которые можно было бы выдать за автономный, монолитный, закрытый, основополагающий дискурс. Как раз наоборот: мы имеем дело с очень разнородными проявлениями некоего направления. Настоящие ремарки не основаны на желании составить их список или обзор, а являются лишь попыткой обозначить некоторые отдельные черты и признаки. О каноне психоделической литературы можно, таким образом, размышлять лишь на уровне потенции и становления, а не на уровне факта, состоявшегося явления.
Второе принципиальное затруднение, связанное с психоделической литературой, имеет отношение к самому понятию психоделики. Оно ретроспективно применяется при обсуждении самых пестрых форм артикуляции измененных состояний сознания, причем естественен в этом отношении и вопрос, какое состояние сознания можно считать "измененным". Тем более, что в самой дефиниции принято добавлять к измененным состояниям сознания еще и определение "искусственное", которое вообще с трудом поддается терминологическому описанию. Что "искусственно", а что естественно, особенно в области "искусства"?
Еще одно затруднение касается традиции психоделики, прежде всего - ее генеалогии. Так называемое измененное состояние сознания существует за счет своего отличия от того состояния, которое его изменению, например, предшествовало. Если не ограничиваться их временной связью, можно сказать, что психоделический ландшафт определяется типологической разницей, образующей якобы две действительности, принципиально разные, но связанные друг с другом, сосуществующие в одном пространстве - человеке.
Это явление можно наблюдать и в более давней истории культуры. Например, связь святоотеческих текстов с психоделикой не представляется насильственной. Продуктивность такой ретроспекции психоделической линии в истории культуры может быть подтверждена целым набором мистических переживаний, от древних до самых современных. Яркий пример - шаманизм, который ввел в обиход психоделического дискурса второй половины XX столетия Карлос Кастанеда. У Кастанеды помимо первых двух томов учения Дона Хуана, где описано применение наркотических растений, следует учесть и его последнюю книгу The Active Side of Infinity, в которой концепт посетителя других когнитивных систем можно интерпретировать как описание основ психоделики.
Первая так называемая психоделическая революция произошла как раз во время Кастанеды. Тимоти Лири создал еще в пятидесятые годы Harvard Psychedelic Drug Research Program и стал доказывать пользу синтетических наркотиков. Его исследования были с энтузиазмом встречены представителями beat generation, для которых наркотики, так же как и джаз, секс, буддизм и мистика, были составной частью радикального опыта. Именно личный опыт, декларированный одновременно как социальный протест, превращался в среде beat generation в радикальные тогда описания приключений и состояний сознания автобиографических героев. Психоделика здесь - скорее тематическая особенность социальной среды и биографии героев и авторов, нежели разновидность (или качество) самого письма.
Россия 90-х годов пережила, таким образом, психоделическую революцию на фоне уже состоявшейся на Западе первой, которая стала здесь - в первую очередь, наверное, благодаря народному, почти фольклорному русскому герою Кастанеде - чрезвычайно популярной. Причем эту революцию следует рассматривать не только в бытовом отношении, где она связана с "настоящими" наркотиками, технологиями виртуальной реальности и т.п., но и как своеобразную художественную практику. Если пытаться нащупывать разные ключи к исследованию психоделической территории в культуре, то одним из главных является вопрос, существует ли какой-нибудь набор признаков, которые можно было бы считать психоделической поэтикой, или топикой, риторикой, или даже эстетикой. Сначала, однако, надо вернуться к определению психоделического пространства.
Вторая психоделическая революция (или контрреволюция) носит другой (а в некоторых аспектах даже противоположный) характер по отношению к первой, которая произошла в США и Западной Европе. Если в первом случае с помощью теории Юнга и восточных мистических практик происходил поиск некой архетипальной истины и фундамента сознания, то во втором случае наркотический эффект лишен такой экзистенциальной глубины и утопического размаха. Идеалы свободы отношений между людьми, идеалы эмансипации и обнажения самых скрытых и самых истинных, первоначальных слоев и индивида, и культуры, идеалы мандалы и инициации в 90-х гг. были неактуальны. Их место занимает скепсис по отношению к грезам психоделиков-архаистов. Пепперштейн считает, что вторая психоделическая революция характерна как раз отменой всяких метафорических мандал, недоверием к универсальным связям всего со всем. Предметом эмансипации становится как раз связь вещей, явлений, структур и образов. Вектором освобождения выступает фрагментация и свобода не отношений между людьми, не коммуникации с собственным внутренним миром, прошлым или бессознательным, а свобода в отношении к собственым фантазмам.
Носитель психоделической модели поведения в 60-х гг. страдал и брал на себя роль мученика и диссидента, неся всю тяжесть той добычи, с которой он возвращался из мучительных трипов, открывающих внутренний спиритуальный космос человека. Он был постоянно болен и, по сути дела, всю жизнь умирал. ... В этом ракурсе можно обнаружить корни такого типа повествования в волшебных сказках и фольклорной фантастике, где самые тяжелые кошмары развиваются с призрачной легкостью. ... Отсутствие секса и эротики, можно интерпретировать и с точки зрения как раз "новой" психоделики. Если оргазм метафорически связан со смертью, то его вытеснение обеспечивает иллюзию вечной - фантомной - жизни.
Литературная обработка (искусственно) измененных состояний сознания, литературное наблюдение за отчуждающимся самому себе сознанием не ограничивается, конечно, историко-культурной эпохой последних пятидесяти лет. К самым известным писателям XIX века, которые занимались проблематикой психоделических воздействий, принадлежат, например, Томас Де Куинси, который в 1822 году опубликовал "Исповедь англичанина, любителя опиума", или Шарль Бодлер, "Искусственный рай" которого был издан в 1860 году. Одной из глав последней книги, кстати, является обширный комментарий, предисловие или параллельный текст к дозированным мемуарам Де Куинси. Аналогии можно было бы продолжить: временные эф(де-?)фекты, сопровождающие литературную версию психоделизированного сознания, - вплоть до исчезновения времени, о котором говорит Бодлер ("Le temps a ОtО annihilО...", Baudelaire, стр. 215), эф(де-?)фекты памяти, своеобразная экономия вспоминания и забывания и т.д., - но они не должны затушевать принципиальную разницу и несовпадение. Де Куинси, так же как и Бодлер, работают в жанре описаний воздействий психоделических препаратов (опиум, гашиш). При этом их литературное свидетельство выделяется чертами жизнеописания, содержащего сильный моральный императив. Воздействия наркотиков описываются как амбивалентные, но, несмотря на искреннее увлечение писателей изложением положительных черт, отрицательные аспекты доминируют, что приводит в конечном итоге обоих авторов к достаточно однозначным дидактическим заключениям.
Сумасшествие и психоделика не исключают друг друга, но, одновременно, и не являются идентичными. Сумасшествие предполагает некую форму неадекватного поведения. Даль определяет его как состояние и поступки помешанного, безумного. Психоделическим является скорее состояние сознания, а не поступки. Безусловно, есть разновидности сумасшествия, особенно близкие области психоделики, - шизофрения, паранойя и др. Но в целом психоделические эффекты не предполагают сумасшедшего поведения, это скорее своеобразные продукты ума, в которых сочетается несочетаемое: разные уровни сознания, которые не сводимы к сингулярному, объединяющему началу.
С точки зрения определенной перспективы можно считать психоделику даже противостоящей сумасшествию. Психоделическое состояние отличается повышенной бдительностью, его носитель экстремально бодрствует, он, таким образом, становится в определенном смысле всевидящим и всезнающим, становится небожителем. Он не может, однако, идентифицироваться с этой своей ипостасью (Бодлер говорит в связи с воздействием опия об "очищении", чудной легкости духа и т.п., поскольку ей мощно противостоит другой срез сознания, болезненно регулирующий "полет". Эта темная сторона психоделического возвышенного, земное, здоровое, трезвое сознание, является непобедимим противником, виновником непрерывных диверсий и инверсий, шоков, катастроф, фиаско сознания.
Де Куинси и Бодлер говорят о творческом потенциале психоделики как врачи - описывают его извне, как часть диагноза, хотя и на основе "собственного" опыта. ... Психоделика переводится из сферы предметов описания в сам творческий принцип. Значение культурного феномена приобретают в конце концов не сами психоделические состояния - они являются всего лишъ частным делом любого больного или просто чувствительного человека, любого наркомана или шамана. Психоделическая эстетика, однако, имеет дело с такими художественными произведениями, которые конструируются на основе сдвигов сознания и его измененных состояний.
Сегодня трудно говорить о каноне, так как нет инстанций, могущих гарантировать канонизацию. Если канон - это официально санкционированый набор "сакральных" текстов, то в настоящее время не существует такого священного синода или вселенского собора, который мог бы на знаковом уровне канон провозгласить, защищать, кодифицировать. Достаточным авторитетом тут не являются ни государственные институции, ни литературные премии, ни издательства, ни критики или редакции журналов, ни отклик читателей или тиражи. Разговор о каноне становится очередной диверсией, попыткой невозможного (Г. Витте), неким шпионажем в пространстве, не способствующем по своему характеру такому разговору и такому явлению. Канон возможен в виде стратегии, амбиции, тенденции, как отвлеченная и сомнительная аура, функционирующая в определенной субкультуре.
Все проблемы, но одновременно и все ошеломляющие эффекты, которые наполняют жизнь героя, связаны с систематикой трансфера между двумя мирами собственного сознания. Смысловая действительность при этом оказывается в определенных моментах вторичной по отношению к измененному состоянию сознания. Так герой оказывается носителем мистического или патологического (что не должно друг друга исключать) опыта, но не может этим опытом воспользоваться, так как у него нет той прочной точки, которая могла бы гарантировать любое становление смысла, любое высказывание. Именно такой "скользкий" нарратив обладает исключительной силой воздействия, поскольку оспаривает безопасность сообщения, базирующуюся на определенной позиции.
Если в рамках традиции московского концептуализма разных поколений родственная связь разнообразных концептов психоделики не покажется явлением удивительным, то наличие аналогичных приемов в другом литературном и вообще эстетическом контексте должно вызвать интерес и любопытство. Но если отвлечься от этих бросающихся в глаза отличий и сосредоточиться на психоделической проблематике, с нашей точки зрения - ключевой, то поверх культурно-социальных и эстетических барьеров доминирующими могут открыться и общие принципы работы с образом агента или сдвигами сознания, которые образуют некие единичные материки современного литературного канона.
Сопоставление прелести - эффекта, связанного с медитативной и мистической по сути дела практикой православной аскезы - с приходом у наркоманов затрагивает именно проблематику искусственно измененного сознания, которое со времен Гофмана и Лири называется психоделикой.
На вопрос, какой именно является связь между психоделикой и литературой, невозможно дать однозначный и, тем более, исчерпывающий ответ. Какую роль - не по объему, а типологически, как стратегия, набор приемов, эффектов и трансформаций - психоделика в области культуры может играть? В русском контексте такой вопрос становится актуальным прежде всего в 90-е годы прошлого столетия, когда сама литература сознательно приобретает черты психотропного препарата.
Психоделику следует осмыслить как статус произведения, как риторический модус (так как она, по сути дела, строится как сложный троп - в неразрешимом напряжении между двумя значениями). При таком подходе психоделика оказывается приемом, трансформирующим любой артефакт изнутри, овладевая им и навязывая ему свои собственные свойства и законы (каноны).
Если психоделику рассматривать как особенность метода, стратегию письма - не возможно ли "читать" ее и как трансформацию самого текста, как его качество или, наоборот, отсутствие качества? Как семантическую или, точнее говоря, десемантизирующую матрицу, которая затрагивает сам текст, не его содержание, а саму его ткань, плоть? Таким образом можно было бы говорить о сочетаниях или столкновениях, симбиозах и противоречиях, тождествах и оппозициях, контактах и конфликтах психоделики с художественным текстом. Можно себе представить, что психоделика способна играть роль чужого тела по отношению к тексту, к его логике, синтагматике, к его якобы естественным семантическим амбициям. Текст ее, конечно, мгновенно осваивает, не растворяя, однако, окончательно ее чужеродность. Происходит вторжение из потусторонней сферы, при которй нельзя отличить оккупанта от предмета атаки. Чужеродное тело текстом и апроприируется, и препятствует апроприации.
Итак: насколько психоделический эстаз может заразить текст и каких качеств может его лишить? Или наоборот: не свидетельствует ли галлюциноз или психоделика о некоторых чертах самого языкового, так сказать, режима, которые в данном случае лишь становятся более наглядными, явными? Ведь при радикальном - хотя и неизбежно упрощающем - подходе любое искусство генерирует или инсценирует искусственное так как путем искусства достигнутое - изменение сознания.
Если говорить о риторике психоделики, то не является ли она обостренным свидетельством о любом риторическом процессе, при котором осуществляется некий семантический прыжок, неестественный с точки зрения языковой логики, при котором рождается "бред двоемирия"?
_______________________________
Кое-что из цитируемых ссылок:
* Бодлер любопытно обозначает психоделическое состояние как "палимпсест памяти". "...dans telles circonstances solennelles, dans la mort peut-Рtre, et gОnОralement dans les excitations intenses crООes par l'opium, tout l'immense et compliquО palimpseste de la mОmoire se dОroule d'un seul coup, avec toutes ses couches superposОes de sentiments dОfunts, mystОrieusement embaumОs dans ce que nous appelons l'oubli". Boudelaire. Op. cit. Р. 215.
** Психоделика по ту сторону психотропных препаратов стала в дальнейшем важным топосом. В 2000 году замечает по этому поводу Павел Пепперштейн: "Не следует сводить психоделику только к психотропным препаратам. Есть психоделика обыденной жизни, в этом легко убедиться. Есть психоделика массмедиа, психоделика потребления, психоделика кино, психоделика усталости, психоделика выживания. Все эти обстоятельства "высветляют", "высвечивают" различные зоны психики, создавая эффекты асимметричных просветлений, иллюминаций". (Р. 271).
========================================
* * * ВЕДУЩАЯ СЕМИНАРА — Нателла Климанова
* * * * * СОВЕДУЩИЕ — Смарагда и Ирина Каменская