(Спасибо Гелле Хамаль за воспоминания.)
В том районе где я жил, немалую часть занимал "частный сектор", т.е. улицы вполне городского типа, только малоэтажной застройки, преимущественно даже одноэтажной. Это были дома и домишки разного плана и фасона, - как говорится, "кто на что горазд". Был там один дом, одного престарелого пасечника, который стоял особняком (как в прямом, так и в переносном смысле), и который был ох как известен в среде примерно моего, на тот момент ребяческого возраста. В округе вся детвора знала, что вон за тем высоченным забором, который своей беспричинной и неоправданной высотой скрывал от любопытных взоров и сам дом, и все дворовые постройки, и все-все-все, растет обалденный фруктовый сад, с самыми вкусными грушами в мире! Забор был настолько велик, что выше него были две ели, зачем-то выросшие во дворе, и крыша дома; это все, что мог лицезреть любой прохожий, оказавшийся возле этой несколько странноватой застройки. Ну а груши!.. Мед! Какие же они были сочные и вкусные, боже мой! Сколько времени прошло, а я до мелочей помню их вкус. Точно только что, и не отдышавшись еще после ночного броска, присел я в густые заросли акации (то самое тайное место, где меня уже заждалась и испереживалась дюжина испуганных, но жаждущих детских глазок)... и майка моя того и гляди лопнет под тяжестью моей ноши. И я вырываю края - и груши сыпется наземь. Миг - только руки мелькают. "Мне! мне! это моя!" - " Вот твоя, держи", - говорю я, чувствуя восторг, эйфорию и триумф сразу. "Бери. Смотри их сколько, всем достанется". Еще миг. Эх да зубки крепкие забелели под лунным светом... Эх да жизнь! Еще чуть - и брызги сочной фруктовой влаги полетели в стороны. Неземной грушевый сок стекал по подбородку, по шее, и уже на груди впитывался в рубашку либо в майку.
- Ух ты! Да-а, вкуснотища-а! - замечал толстячек Афоня. - А ты-то чё, в саду что ль наелся?
Я улыбнулся от этого слова. "Наелся". "Да уж, меня там эти огромные шавки самого чуть не съели... Одна все же достала, гадина, цапнула в пятку..."
- Афоня, ты либо думай, либо ешь. Что ты несешь! - раздраженно высказал Афоне Серега Игнаткин. - Кто же это в том саду груши ест. Их, Афоня, после едят, вот здесь, например, в кустах, или на речке, во дворе школы, но не в саду. Ты там был? Не был. Видел тамошних трех лютых церберов? Нет, не видел, а только слышал. И никто из нас не видел... Вот только он. И до него - несколько ребят, которых по пальцам можно пересчитать. То-то!
Все перестали жевать и уставились на меня. Кто-то протянул свою надкусанную грушу.
- Держи, попробуй хоть.
- У меня есть, - неровным голосом ответил я и достал из кармана грушу.
Юлька вся сияла. Она, как никогда прежде, гордилась мной теперь. Она обвила своими ручонками мою руку, голову прислонила к моему плечу. И мечтательно так, будто я недавно (т.е. не так давно) вернулся из той самой опасной, но манящей заграницы, тихо спросила:
- Страшно тебе там было?
............................
Если бы не Юлька, я бы, наверняка, приврал. Но я смотрел в эти восторженные, чистые, небесные глазки...
- Страшно, - твердо ответил я. Но уже следующее произнес, заикаясь: - Там, Юлька, собаки звенями цепят.
Все мальчишки покатились со смеху, и только одна Юлька продолжала смотреть на меня очень серьезно и внимательно.