Так начиналось… А как начиналось? Так закончилось… А как закончилось? Я пишу это, потому, что не писать не могу. Почему не могу не писать? Потому что это, сидящее сейчас во мне, очень трудно назвать словами. Боль? Да не боль это, я бы рад назвать это болью и почувствовать боль, как облегчение. Страдание? Может быть… Только я не назвал бы это страданием. Стра – дание… Скорее стра – вынимание, вынимание души. Или стра – отбирание, отбирание мира, в котором жил, любил, обожал этот мир, наполнялся счастьем от себя в нём… Стра… Страсть. Страдание и страсть – однокоренные слова. «Стра» и «стира»… Стирание себя. Стирательной резинкой, наждаком, мордой об асфальт… Стирание мира, нарисованного на бумаге, лезвием бритвы, как с ватмана срезают…
Вот такая история, заурядная, банальная, каких, как говорят, тысячи. От этого не легче никому, ни одному из этих тысяч… Конечно, про любовь, конечно, про несчастную любовь, конечно, про предательство… А ещё, конечно, про деньги и власть, какая же любовь без них…
Ненавидеть этот мир, обличать его, пытаться изменить? У него законы… Всё равно, что бороться с земным тяготением… Хотя кто-то взлетает, даже без помощи подручных средств…
Рассказать? Так обыденно… Но можно ли назвать любовь, сжигающую тебя до тла, обыденной? Для каждого, испытавшего её, она бесценна, самоценна, сверхценна… Самое важное и прекрасное, что было в жизни… Некоторые о ней мечтают всю жизнь. Некоторые смертельно мучаются, дождавшись её.
Согласился ли бы я снова, зная конец истории, прожить её снова? Скорее нет, чем да… Но…
Я был счастлив, как никогда в жизни. С жадным, лицемерным, циничным человеком. Но великолепной, талантливейшей актрисой, умевшей сыграть безукоризненно и любовь, и страсть, и нежность, и оргазм… В минуты гнева и озлобления, пожиравших её, я учился произносить слова, мгновенно превращавшие её в нежную, ласковую подружку… Научился? Такое было, возможно, лишь раз…
Порция Кохлан… Несчастная тридцатилетняя женщина, потерявшая брата-близнеца, с которым они с детства были любовниками. Незадолго, месяца за два, как я ВСЁ узнал, она сказала мне: «Эта пьеса про меня.» Удивлён я был? Невероятно.
- А, что там про тебя?
- Про мою ровесницу, которая не может никому сказать всю правду о себе.
- А что такого ты не можешь рассказать о себе никому?
- …
И мы пошли вместе на этот спектакль, которого я ждал с нетерпением, чувствуя, невысказанный груз в её душе уже давно, пытаясь снять его, отвалить этот камень. Я всегда мечтал сделать её абсолютно счастливой, ощущая в этом, что глупо, наверное, своё предназначение. Но, настоящая любовь не знает, ни границ, ни пределов, она живёт в своём удивительном мире, бесконечном, воздушном, наполненном восхитительными радостями и счастьем, счастьем быть просто рядом с любимым человеком и наполняться от этого неведомым доселе восторгом, упоением, ощущая при этом, что вся вселенная в тебе и ты весь в ней… «Порция Кохлан опять вернулась ко мне», - сказала она в последнем телефонном разговоре. «Я спасу тебя!» - прокричала в безграничное пространство космоса моя душа, ибо нет ничего невозможного для любящей души.
«А я к этому не готова», - ответила она. Боже праведный, объясни мне, весьма взрослому, считавшему себя разумным человеку, насколько глубоко пустила корни в душе мерзость, что она никак не желает выгнать её наружу. Более того, считает её своим достоинством.
Ну, да, многие соблазняют своих начальников, зовутся «пятиминутками» из-за своего времяпровождения в их кабинетах, многие гордятся этим и не скрывают этого. Но как с этим уживаются душевные разговоры о высокой любви, нежность, восхищение небом, солнцем, облаками, цветочками, ласковые разговоры с ними?! Такой мир. О том, что он такой, я узнал совсем недавно, три недели назад. Клянусь! Кто приклеил мне к носу эти проклятые розовые очки почти на полвека?! Родители, светлые люди вокруг? Наивные папа с мамой, прожившие честную жизнь, так и не узнавшие её изнанку. Да, были предательства и в их жизни, но они воспринимали это скорее как нелепые исключения из общих благочестивых правил. Святые люди. Такие же, как дедушка с бабушкой. Так что, я – потомственный носитель розовых очков, верящий в торжество правды, честность, благородство людей. «Большинство людей хорошие», - говорила мама. Я до сих пор в это верю. Только хорошие люди разные бывают. «Да, добрый человек». Хватит об этом, вы поняли, почему.
Девочка-припевочка, тихуша-забитуша, как она себя называла, серая мышка с внешностью на «4-«, соблазнившая в первый же год работы генерального директора крупного комбината, добивавшаяся в жизни всегда всего, чего желала… С невероятной настойчивостью… Пожелавшая любви, большой и чистой, попросившая это у Всевышнего (а, было ли это?), и через два месяца получившая её по полной программе. В моём лице. В нашем общем лице. Ибо сразу наступило такое время-безвременье, когда мы лежали рядом и разговаривали мыслями, не произнося слов, когда мы, почувствовав импульс, начинали почти всегда одновременно писать друг дружке сообщения, полные самых нежных на свете слов. При этом, она, исполнив свои не совсем обычные служебные обязанности, ехала ко мне, чтобы заняться тем же, но уже «по любви». Любовь… «Любовь бывает разная», - говаривала она, - «я люблю тебя, но по-своему». Теперь я понял, что это означало.
Порция Кохлан… Я давно чувствовал этот камень в её душе, сколько раз я призывал её сбросить эту тяжесть. Простил бы, понял бы, принял бы? Да, клянусь! Я И СЕЙЧАС К ЭТОМУ ГОТОВ! Безумный спасатель, «последний идеалистище», да, я не безгрешен, как и все мы, но я честно и искренне люблю её и мечтаю сделать счастливой! Только понимаю, что это невозможно. Только понимаю, что ничего невозможного нет и «если ты чего-нибудь по-настоящему хочешь, вся вселенная помогает тебе в этом». Хочет ли она? Нет, и я это знаю. К несчастью, так живут очень многие, боясь раскрыть душу миру, мечтая о бумажках, железячках, камушках, физиологических ощущениях, дарящих иллюзию счастья. Кто я такой, чтобы судить о настоящем счастье? У каждого своё представление о нем. И всё же… И всё же, я уверен, что знаю, какое оно настоящее…
Порция Кохлан… Когда начался спектакль, у меня мгновенно вырос ком в горле, не оставлявший до самого конца. Мы вышли из театра и сели в машину.
- Как ты думаешь, ей стало легче, когда она всем обо всём рассказала? - спросила она.
- Конечно, ведь высказанное всегда облегчает душу, тем более, это так долго лежало камнем на её душе. А у тебя есть какая-то тайна, которую ты не можешь высказать?
- Нет, ты всё обо мне знаешь.
И в этот момент стало так плохо, так грустно и больно, что слёзы потекли у меня из глаз, я отвернулся, она протянула мне салфетку…
Примерно за три недели до того, как я ЭТО узнал, я сказал ей: «Я настолько близко тебя чувствую, что всю правду о тебе я буду узнавать всегда».
Пять лет безграничной любви и тяжелейших сомнений, пять лет парящего в небесах счастья и невообразимой лжи, пять лет, которые сделали из меня человека. «Человека без кожи», как сказала мне одна мудрая и честная женщина. Человека, учащегося заново жить, без розовых очков…
Пять лет назад она подошла ко мне и сказала: «Можно с вами познакомиться?»
С этого всё и началось. Она сейчас говорит, что не помнит этого, но она не может не помнить, что тогда она знала о моей совсем не маленькой должности в престижной компании, не может не помнить, что говорила с гордостью обо мне коллегам по работе: «VIP»… Как не может не помнить, что на первом же своём корпоративном выезде на природу 8 лет назад льнула к генеральному, гладила его колени, так что многие видевшие это, подхватили выпавшие глаза уже на уровне своих колен. С этого тоже всё началось, и не заканчивается до сих пор…
Пять лет лжи c совместным выбором подарка ему на день рождения… Пять лет мучительных отношений в моей семье, да простит она меня, ибо я балансировал между честностью и невозможностью причинить боль близким. Вы скажете, что так нельзя… Наверное. И она могла в ответ на упрёки в лжи обвинять меня в лжи жене. Но при этом держала своими невероятно цепкими ручками изо всех своих немалых сил. А я? Я любил, мне не хватало сил принести свою любовь в жертву даже самым близким, и я до сих пор уверен, что так было необходимо. Кого бы они получили в виде жертвы? Шарик с выпущенным воздухом с подсознательным отношением к ним, как к источникам главной трагедии в своей жизни? Поэтому, после долгих и мучительных сомнений, я предложил ей руку. «Дорога ложка к обеду», - сказала она. Такая уж любовь, спросите вы? Такая, наверное, такая… Допамины, гормоны любви, живут максимум три года… Кто знает, как так вышло, но у меня их всё прибывало и прибывало. И до сих пор они живут… Две картинки, два образа. Один тот, о котором я с таким неприятием писал здесь, и другой, светлый и чистый, который надо спасать из пугающей темноты.
«Вот она какая, твоя душа … Очень закрытая, на тысячу замков. Долго, по одному подбираются ключики. Но, когда, наконец, раскроешь, чувствуешь восторг от того свечения, которое она, хрусталик такой бесценный, с тихой волшебною силою излучает, согревает тебя, теплом пронизывает до самых глубин, и восторг уносит тебя в неведомое и бесконечное… Нежная, тонкая, ранимая… Очень хрупкая… Как будто бусинку искрящуюся держишь на острие иглы. Чуть отвлечёшься – и всё – хрустальная бусинка исчезла, дверцы души захлопнулись, и ключики рассыпались в никуда – поди, собери снова…»
Это я писал ей, года не прошло с тех пор. Не верю я в такую душу у неё. Сейчас не верю. С другой стороны, не знаю уж, почему, считаю, что такая душа у каждого, только часто никто этого не видит, в первую очередь, сам её обладатель. Неправда это, наверное… Есть ли такое средство Fairy небесное, которое каждую душу может очистить? Господь? Покаяние? Чистилище? Наверное, так. Только что-то каяться эти души не хотят. Интересно, многие ли из них на смертном одре поймут прожитую жизнь, проведённую в шкафах, за затенёнными стёклами автомобилей, под одеялами чужих для тебя постелей, за дверями тщательно охраняемых жилищ, в раковинах устриц. Душа за тысячью замков… Господи, где ты? Ну не по силам мне их раскрыть, молю тебя, сделай ты это! Я знаю ответ, одной рукой хлопок не получится, Господь может взять только протянутую руку.
- Как ты могла? – спросил я.
- Надо брать от жизни всё, - ответила она.