О чем шумит Громотуха часть первая

(На основе романа Анатолия Иванова «Вечный зов» и одноименного фильма Владимира Краснопольского и Валерия Ускова)




* * *


Прекрасны просторы бескрайней Сибири!
На многие версты вокруг – благодать.
Всю землю объедешь – и все-таки в мире
Вольготнее мест не найти, не сыскать.

Здесь воздухом чистым пропитана сущность,
И зеленью взоры пленяет тайга,
Нещадно жара летом воздух здесь сушит,
Зимою обильно ложатся снега.

Здесь зной и морозы людей закаляют,
И здесь человек не боится невзгод,
Природа-царица здесь всем управляет,
И ей подчиняется верный народ.

Земля здесь щедра и поля благодатны,
Заботлив будь с ними – и сей, и паши,
А вскоре земля возвращает обратно
Все то, что ты делаешь в ней от души.

Земля… В тех краях она словно живая,
Как будто бы дышит и чувствует все.
С народом своим она так же страдает,
И счастье людское ей радость несет.

Тут рожь золотая в полях колосится,
Цветет пышным цветом хмельная сирень,
И радуют слух сладкозвучные птицы –
За сердце берет соловьиная трель.

Здесь небо светло, широко необъятно,
Посмотришь – и словно куда-то летишь.
Летишь с облаками. Куда – не понятно.
(Хоть сам в это время на места стоишь!)

Здесь рядом с тайгою деревни и села,
И разные люди там дружно живут,
Там много парней и девчонок веселых,
Там часто гуляют и песни поют.

И солнце с утра людям ласково светит –
Лишь только проснется, откроет глаза.
И бегают там босоногие дети,
И мочит им пятки ночная роса.

Петух прокричит – все вокруг оживает:
Коровы мычат, слыша зов пастуха,
С зарею работать народ начинает –
Всем служит будильником крик петуха.

С утра начинается труд и заботы,
С утра прогоняется праздная лень,
Для каждого тут подберется работа,
И каждый привык тут трудиться весь день.

Здесь в кузницах стук молотков не смолкает,
Столяр тут и плотник при деле всегда,
Сапожник дырявую обувь латает,
Скучать не приходится им никогда.

Но только последний луч солнца потухнет,
И сразу – ни звука в ночной тишине.
Лишь трель соловья… И река Громотуха
Все так же бежит и журчит при луне.

Река Громотуха уж многие годы
Бежит, не сбавляя стремительный бег,
Шумят уже вечность бессмертные воды
И смотрят на то, как живет человек.

Так много событий река повидала,
История вся перед нею прошла,
Все тайны людские она укрывала,
Безмолвным свидетелем речка была.

Свидетелем жизни, свидетелем смерти,
Свидетелем козней, страданий и бед,
Военных времен кровяной круговерти,
Крутых перемен и счастливых побед.

Всю жизнь наблюдая вокруг обновленье,
Сама постепенно менялась река,
Пред ней проходили людей поколенья,
Шли месяцы, годы и даже века.

Да, многое знает река Громотуха,
И многое может она рассказать,
Но голос ее не для каждого слуха,
Не многим дано ее говор понять.

Мечтателем стань! Подойди к ней поближе!
В прозрачную воду получше вглядись!
И голос реки непременно услышишь –
Устами ее говорит сама жизнь!

Одну из историй реки Громотухи
Услышала я – и хочу рассказать,
О ней еще древние помнят старухи,
Но нынешним детям ее не узнать.

Давно позабылось сказание это
О вольной и гордой сибирской земле,
О красных закатах и желтых рассветах,
О людях, что жили в обычном селе.

Давно они жили – и канули в вечность,
Хотя их потомки живут и сейчас.
Река Громотуха все помнит, конечно,
И право дает мне на этот рассказ.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


Глава 1
«Братья»

Это все начиналось как в сказках старинных,
Что мы слушали жадно с младенческих лет,
Тех, что Пушкин узнал от старушки Арины,
И талантом поэта открыл для них свет.

Только это история – вовсе не сказка,
И великий поэт тут совсем не при чем,
Это быль, над которою время не властно,
И рассказ о ней вскоре польется ручьем.

Вот о чем мне украдкой река рассказала…

В неприметной деревне и в сильной нужде
Проживала когда-то семейная пара
И растила сынишек троих в нищете.

Словно проклятый вкалывал старый Силантий,
За хозяйскую милость гнул спину как вол,
Чтоб суметь прокормить трех мальчишек, трех братьев,
Чтобы каждый из них стал мужчиной потом.

А по дому Устинья все дни хлопотала,
И вела, как все бабы, хозяйство свое:
Ребятишек растила, пекла и стирала,
В Громотухе-реке полоская белье.

Батьке с мамкою дети всегда помогали,
Никакого труда не боялись они,
А, закончив работу, шутили, играли –
Незаметно бежали их детские дни.

Слыл задирой отчаянным старший Антошка,
От проделок его всей деревне – беда!
То с цыганами свяжется, то ли еще что –
Не сиделось на месте ему никогда.

Нос курносый Антошкин, глаза озорные
Выдавали его хулиганскую суть.
Голос смелый, задорный и кудри льняные…

И считалось в округе, что жизненный путь
Этот парень пройдет непутево и праздно,
И родители часть пеняли ему,
Что таким обормотом жить очень опасно,
Умоляли: «Учись! Набирайся уму!»

Но не слушался их непоседа Антошка –
К конокрадам ходил, младших братье трепал,
Знал в тайге абсолютно любую дорожку
И в чащобах ее день и ночь пропадал.

Брата Федьку Антошка звал «тюха-матюха»,
Недотепой считал и, шутя, обижал,
Он штаны его тайно мочил в Громотухе
И чертей на лице у него рисовал.

Федька злился на это, ворчал и ругался,
Чтобы злость и обиду в себе заглушить,
Он над младшим Ивашкой, как мог, издевался –
С детства с ним не умел он нормально дружить.

 

Поссорятся братья, как часто бывает,
Так слышится гомон и крики ребят,
А Федька Ивашку в пыли кувыркает,
Орет ему яростно: «Ешь землю, гад!»

Вот тогда появлялся Антон непоседа,
Перед ним расступались вокруг пацаны,
Федьку он не жалел и не вел с ним беседы –
Брал за шкирку его и давал щелбаны.

Так вот жизнь трех ребят в суете протекала,
Точно так, как течет Громотуха-река,
От нее я историю эту узнала,
Вслед за ней сейчас пишет об этом рука.

Расскажу я сейчас о судьбе этих братьев,
Что в Михайловке жили когда-то давно,
О нелегкой их доле – семейном проклятье,
О невзгодах, что им испытать суждено.

На реке Громотухе мальчишки когда-то
Проводили немало счастливых часов,
Навсегда ей запомнились эти ребята,
Их веселые лица и звук голосов.

Это были простые, беспечные дети,
Для которых вокруг улыбалась земля,
Им неведомо было дыхание смерти,
И для них рассыпалась роса на полях.

Весь сибирский простор с красотой необъятный,
С пеньем птиц в поднебесье и с шумной рекой,
Как казалось, подарен был этим ребятам,
Что по берегу речки носились легко.

Расскажи им тогда – не поверили б вовсе,
Что ждет в будущем их, что готовит судьба,
Жизнь, шальная злодейка, у них и не спросит –
Раскидает по свету, сомнет без стыда

Через воду протащит и жаркое пламя,
Через семь кругов ада всех трех проведет,
Кто-то сгинет, оставив хорошую память,
Кто-то очень позорную гибель найдет.

Только кто – не скажу, а начну по порядку,
Постепенно все сами узнаете вы,
Эти братья пока еще только ребятки,
И судьбу свою знать не дано им, увы…

Глава 2
«Звенигора»

Есть в сибирской тайге одно место опасное,
Ни один человек не стремится туда,
С виду это гора – величаво-прекрасная,
Но в ее сердцевине таится беда.

Ядовитые змеи гнездятся в ущелье,
Поджидают добычу, скрываясь от глаз,
Кто случайно зашел – тот, считай, угощенье,
И теперь доживает последний свой час.

Эту гору любой человек осторожный
Коль увидит вдали – обойдет стороной,
Змей в ущелье никто никогда не тревожит
И никто не желает найти там покой.

Летом там в изобилии всяческих ягод,
Но никто эти ягоды сроду не рвет,
Человек из боязни к змеиному яду
Лучше с голоду сдохнет – туда не пойдет.

Очень хитрый секрет знал Антошка Савельев
И в ущелье всегда заходил без труда,
И однажды надумал он Федьку проверить –
За собой потащил он братишку туда.

Десять лет было Федьке… Безмолвный и тихий
За Антоном он шел и не чувствовал ног
Все дрожало внутри – так душе было лихо,
Но назад повернуть он, конечно, не мог

.

Про Антошку в деревне ходили легенды –
Его храбрость лихая не знала границ,
Может быть, от того он и был такой вредный
И на младшего брата смотрел сверху вниз.

Федьку смелость Антона всегда угнетала,
Все насмешки его Федька молча сносил,
Доказать свою храбрость так страстно мечтал он,
Но на это осмелиться не было сил.

И теперь, оказавшись у входа в ущелье,
Смерил взглядом героя братишку Антон.
Ах, какое для Федьки то было мученье –
Сознавать себя жалким и трусом при том!

И в ущелье Антоха вошел без заминки –
Смех искрился в его светло-серых глазах,
Здесь он, кажется, знал каждый куст и тропинки!
Он ходил – и совсем не испытывал страх!

Наблюдал за ним Федька, суровый и бледный,
Кудри черные нервно рукой теребя,
А Антон улыбался улыбкой победной,
Слышал Федя: «Куда уж тебе до меня!

Ты слюнтяй! Размазня! Просто тюха-матюха!
Только младшего Ваньку способен шпынять!
А в тайге здесь боишься ты каждого звука
И родителям слово боишься сказать!»

Вспыхнул Федька, от злости невольно краснея,
В кулаки свои пальцы неистово сжал,
Крикнул брату в лицо: « Я так тоже сумею!»
И в ущелье решительно сам зашагал.

В то ущелье, что люди смертельным считали!
Где любой человек свой конец бы нашел!
В то ущелье, где змеи одни обитали –
По нему сейчас Федька отчаянно шел!

Сердце в пятки ушло, трепыхаясь как зайчик,
Обрывалось дыханье на каждом шагу,
Но все дальше и дальше упрямый шел мальчик,
Повторяя как клятву: «Сумею… Смогу…»

Ветки хруст под ногой… Все, конец – это точно…
Федька замер на месте, зажмурился вдруг…
Ничего – на ногах стоит твердо и прочно…
Обошлось… Будь ты проклят, противный испуг!

Снова двинулся дальше – лоб взмок весь от пота…
Руки мелко дрожат… Успокойся, дурак!
«Но зато уж теперь вряд ли скажет мне кто-то
То, что Федька Савельев – слюнтяй и слабак!

Где же змеи? Скорее бы, что ли, кусали…
Лучше быстро и сразу, чем это терпеть.
Ждут чего-то?.. Нет, лучше бы взяли – напали.
Вот, наверно, была бы геройская смерть!

Пусть увидит Антоха, как брат погибает,
Доказав свою смелость и волю свою!
Пусть потом до конца своей жизни страдает!
Пусть слезами умоет могилу мою!»

Время много прошло. Змей – не слышно, не видно.
Обессиленный Федька на камень упал,
Шок геройства прошел – стало жутко обидно,
И, уткнувшись в коленки, он вдруг зарыдал.

Плакал, в общем, от страха, но больше – от злости.
На себя, на Антона и даже на змей.
Никогда он не думал, что это непросто –
Вопреки своим страхам казаться смелей.

Шум шагов за спиной осторожный раздался,
И рука на плечо незаметно легла.
Федька вверх посмотрел – брат как прежде смеялся,
Но улыбка его восхищенной была.

- Глупый, что ты рыдаешь? Обиделся, правда?
Ну чего ты, ей-богу? Шутил же я, Федь!
Успокойся, ну что ты? Ну слышишь? Не надо…
Я не буду так больше… Ну хватит реветь…

Только Федька все плакал, не слушая брата,
А Антон говорил ему: - Ты молодец.
Очень смелый ты, правда. Прости, виноват я.
Ты, я вижу теперь, настоящий храбрец!

НАСТОЯЩИЙ ХРАБРЕЦ! Что за сладость для слуха!
Федька всхлипнул и стал изумленно моргать:
- И теперь я ведь, правда, не тюха-матюха?
Ты не будешь так больше меня называть?

Антон стал серьезным: - Конечно, не буду.
Ты мне храбрость свою только что доказал.

Он вдруг голос понизил: - И здесь мы покуда,
Я хочу тебе кое о чем рассказать.
Змей, как видишь, в ущелье ты так и не встретил…

Федька вскинулся: - Да, но ведь все говорят…
- Подожди… Я давно это, Федьша, заметил:
Желтой осенью змеи как мертвые спят.

Только люди в деревне об этом не знают,
От того и обходят гору за версту,
Я же ведрами яблоки здесь собираю
Посмотри, как они тут обильно растут!

Ошарашенный Федька вокруг огляделся:
Диких яблок, малины и правда – полно!
Здесь бы нищий последний от пуза наелся,
Но не ходит – боится. Так вот оно что!

Это значит, опасности не было вовсе!
И Антоха его вокруг пальца обвел!
Только Федька совсем не почувствовал злости,
Ведь секрет они знали с Антоном вдвоем!

От безумных идей Федькин взгляд разгорелся,
И последние слезы просохли в глазах,
Он встряхнул головой, сразу краской зарделся
И с лукавой улыбкой Антошке сказал:

- А ведь змей тут и правда не видно, ты глянь-ка!
И об этом не ведал никто никогда?
Нужно это запомнить. Вот вырастет Ванька,
Я его приведу точно так же сюда.
Разыграю потом и его, и Кирюху,
Посмотрю, будет боязно им или нет.
Вот тогда и узнаем, кто тюха-матюха.
Ты смотри, не открой им наш общий секрет.

- Не открою. – Антон стал до жути серьезным,
На плечо Федьке руку опять положил. –
Но смотри, здесь, в ущелье, таится угроза.
Я хочу, чтобы ты про нее не забыл.

Будь внимателен, Федьша. Следи за листвою.
Пожелтеет – к горе сколько хочешь ходи.
Поздним летом, ты слышишь, сюда – ни ногою.
Коль не хочешь погибель свою тут найти.

Только летом гадюки из спячки выходят,
В эту пору не вздумай соваться сюда.
Помни этот секрет – наблюдай по природе,
А иначе случится большая беда.

Этот день Федька помнил еще очень долго,
Как святую реликвию в сердце хранил,
Но года пролетели – подрос он немного
И о детских проделках легко позабыл.

Не пришлось ему Ваньку проверить в ущелье,
Не до этого стало мальчишкам потом.
Их недетские ждали в судьбе приключенья…

Первым с ними столкнулся, конечно, Антон…








Глава 3
«Антон»

Жизнь спокойная – очень скучная.
Ох, тоска ты, тоска дремучая!
Где-то люди живут ради цели великой,
А в глуши лесной тут
Ох, как лихо! Как лихо!

Где-то борются люди за счастье земное,
За хорошее, доброе жизнь отдают.
Быть вдали от всего – настоящее горе,
Только как изменить злую долю свою?

Не хватает деревни – нельзя развернуться,
Накопившийся пыл невозможно излить,
И мальчишке от скуки одно остается –
Богатеев несносных отчаянно злить.

На крыше хозяйского дома, как кошка,
В то утро сидел непоседа Антошка.
Забравшись туда незаметно и ловко,
Жевал он беспечно и с хрустом морковку.

 

Хозяйский дом как на ладони
Мальчишке виден был кругом:
Цыплята, куры, гуси, кони –
Весь этот необъятный дом
И все шикарное хозяйство
Принадлежало целиком
Весьма отпетому мерзавцу –
Терпеть не мог его Антон.

Он был в деревне господином –
Любил попойки и разврат,
В хмельном угаре бесконечно
Кафтанов Михаил Лукич
Под ним вся голытьба ходила,
Ничтожный, мелкий старый хрыч,
Он был жесток и бессердечен,
Недели проводить был рад.

Он батракам платил копейки,
А угнетал из года в год,
И слово хоть сказать посмей-ка –
Со свету белого сживет.

Но выбирать не приходилось –
Давал работу только он,
И люди шли к нему на милость
На рабский труд, считай – в полон.

Свидетелем подобной сцены
Сейчас пришлось Антону стать:

К Кафтанову явился с целью
Себе работу подыскать
Из местных – Поликарп Кружилин,
Серьезный парень молодой.
С Антоном искренне дружил он,
К цыганам часто брал с собой.
Он был такой же вольной птицей
С открытой, чистою душой.

Явился Поликарп с Зорицей –
Своей красавицей-женой.
Цыганку статную недавно
Из табора привел он в дом,
Влюбившись страстно, безоглядно.
И вот теперь они вдвоем
Перед Кафтановым стояли…
Его ехидные глаза
Влюбленных молча изучали…

Когда-то, много лет назад
На барской проклятой заимке
Работал Поликарп давно:
Готовил банные парилки,
Берег закуску и вино.

В его обязанность входило
За дом хозяйский отвечать,
Ну а когда необходимо –
Гулянку шумную встречать.

Беспечный, юный Поликашка
В ту пору знатный был танцор,
Он в пляс – с душою нараспашку,
С ним ходуном ходил весь дом!

Вниманья баб он не чурался,
Невинность вовсе не хранил,
Работал с совестью, старался –
Умен и расторопен был.

Но что-то было в нем такое,
Чего Кафтанова всерьез
Лишало барского покоя…

Не задирая кверху нос,
Кружилин чем-то был опасен.
Его открытый, умный взгляд
Уже тогда был смел и ясен.

Кафтанов видел, как горят
В его глазах шальные искры,
Не предвещавшие добра,
И Поликашку в шею быстро
Прогнал Кафтанов со двора.

И вот теперь пришел он снова.
«Работа мне нужна» - сказал.
А сам стоял хмурной, суровый
И с прежним мятежом в глазах.

 

Нужда заставила смириться,
Но явно бесится душа!

Взглянул Кафтанов на Зорицу,
Себе отметил: «Хороша!»

Черноволосая красотка
К супругу жалась, чуть дыша.
Такую б девку – да в охотку…
Ну, право слово, хороша!

Не выдавая интереса,
Кафтанов парню вдруг сказал:
- Я помню, ты танцор известный.
Вот взял сейчас бы – да сплясал.
Желаешь получить работу,
Так покажи лихой свой пляс.
А то взгрустнулось отчего-то…

И вдруг: - Я что тебе – паяц?!

Мятеж в глазах стал необъятным,
И голос гневно задрожал –
Был парень зол невероятно,
Едва в руках себя держал.

Забеспокоился Антошка,
По крыше ближе съехал вниз,
К крыльцу подвинулся немножко
И там уселся на карниз.

«Ах, зря ершится Поликашка…
А, впрочем, нет… Вот молодец!
Ему, видать, не шибко страшно…
Ну а Кафтанов-то, подлец,
Его, наверное, боится,
Вот и желает в грязь втоптать…
И глянь, как смотрит на Зорицу –
Глаз положил уже, видать!

И барский прихвостень, Инютин –
Ишь, потешается, урод!
Чего ему живые люди?
Собакой стал – и этим горд!
С войны недавно же вернулся,
Ведь ногу потерял в бою,
А тут заважничал, надулся –
Жена и сын не узнают.
Не повезло, видать, Кирьяшке…
Такого гада – да в отцы!

Да, бедный-бедный Поликашка…
Уж лучше б, право, он остыл!»

Но только Поликарп, как видно,
Был не намерен остывать –
Он задыхался от обиды,
Не мог как следует дышать.

Испуганная мать-старушка
Толкнула честолюбца в бок,
Шепнула в ужасе на ушко:
- Ну что ты?... Покорись, сынок!
Он наш кормилец, Поликаша,
Отказываться не спеши,
О жизни-то подумай нашей!
Послушайся его! Спляши!

 

Стоял Кафтанов, усмехаясь.
- Ну что же ты? Пляши давай! –
Потом добавил, издеваясь:
- Иль музыку тебе подай?

Поставив старую пластинку,
Завел хозяин граммофон.
(Для бедняков в селе в новинку
Тогда еще являлся он!)

И музыка веселым звоном
Вдруг зажурчала, полилась.
Но Поликарп стоял безмолвно,
С неистовством в душе борясь.

Они смотрели друг на друга
Как стародавние враги,
Как тетива дрожала туго
Меж ними злоба. И они
Ее нисколько не скрывали.

Весь двор в молчании застыл
За этой сценой наблюдая…

- Давай, пляши! Чего же ты? –
Кафтанов продолжал глумиться. –
Вот музыка! Давай танцуй!

И тут безмолвная Зорица
Как пава подошла к крыльцу.
Тряхнула головой красивой,
Плечом небрежно повела
И в такт веселому мотиву
По кругу лихо в пляс пошла.

Все завертелось, закружилось,
Дела свои забыл народ,
Как неживой стоял Кружилин,
Свирепо сжав упрямый рот.
Затихли с любопытством дети,
На танец бешенный глядя,
Ну а Зорица-то, поверьте,
Уж разошлася не шутя!

Все тело ходуном ходило,
Сливаясь с музыкой в одно –
Такое сказочное диво
Не часто увидать дано!
Плясала смуглая богиня –
И завораживала глаз.
(Так, позабудешь свое имя,
Смотря на этот дикий пляс!)

Взметались юбки пестрой краской,
И руки вскидывались вверх.
Была Зорица так прекрасна,
Что ни один бы человек
Не смог остаться равнодушным.
Кафтанов – более того.
А то, что с мужем ли – без мужа,
Так это было все равно!

На щечках девичьих румянец
До страсти душу заводил,
И огненный цыганский танец
С ума Кафтанова сводил.

Но смолкла музыка внезапно,
И в наступившей тишине,
Остыв от пылкого азарта,
Зорица сникла, побледнев.
Как будто сразу испугалась,
Очнулась только лишь сейчас,
И к Поликарпу вновь прижалась,
От посторонних прячась глаз.

 

Молчание стояло долго,
Но ведь затишье – не к добру.

Кафтанов ухмыльнулся снова,
Значительно изрек: - Ну-ну…
За это осчастливить можно..

И на Зорицу поглядел
Так, что всем стало здесь тревожно.

- Коль, Поликашк, ты не у дел,
Ступай приказчиком работать
В торговой лавке, в Шантаре.
А о жене оставь заботу –
Она останется при мне.
Я на заимке экономкой
Ее назначу у себя…

- Чего?! – Вскричал Кружилин громко. –
Ты что?! Она – жена моя!!!

Совсем взбесился Поликаша:
- Из-за нее ходил я в лес!
Чтоб в жены взять ее, я даже
На нож отца ее полез!
А ты мне…Экономкой, значит?!

В руках у парня нож сверкнул,
И, уповая на удачу,
Он на Кафтанова рванул.
Но мужики, что рядом были,
Обрушились со всех сторон
И Поликарпа вмиг скрутили.
Рыча и вырываясь, он
Бранил хозяина безбожно.
А рядом глухо выла мать…

Антошка наблюдал тревожно,
На время перестав жевать.
То, что он видел, было страшно:
Из крепких мужиковских рук
К мерзавцу рвался Поликаша,
А тот, свирепый как бирюк,
Стоял, ничем не выдавая
Смятенье злобное свое.

- Учти, от голода сдыхая,
Сам приведешь ко мне ее!

Инютину Кафтанов крикнул:
- Давай, Демьян, собак спускай!

И с удовольствием великим
Демьян заковылял в сарай.
А через миг собачья свора
За Поликарпом понеслась.
Пришлось тому уйти с позором.
Инютин потешался всласть!

Антон от злости задохнулся
И возмущенья не сдержал:
Он над Инютиным нагнулся,
Огрызок от морковки сжав.
Недаром слыл мальчишка ловким,
И бог отвагой наградил –
Инютину Антон морковкой
По шее прямо угодил.
       
 

И от души расхохотался.
Демьян на месте подскочил.
Сначала, было, растерялся,
Увидел – и как закричит:

- А, это ты, стервец Антошка!
Мне только в руки попади!
Ну ладно, погоди немножко –
Еще увижу на пути!
Силантий, слышь?! Я не играю!
Серьезно говорю, не вру –
Антона твоего поймаю –
Так шкуру заживо сдеру!

Силантий, что здесь, во дворе находился,
Услышав угрозу, мешок уронил,
Испуганно охнув, он перекрестился
И голову низко, устало склонил.

 

Убогий да нищий – что мог он поделать?
На старшего сына как мог повлиять?
Антошку сам черт бы не смог переделать –
Не то, что отец, и тем более – мать!

Он жизни нисколько, шельмец, не боялся,
Он с пылом мальчишеским лез на рожон,
И так заразительно, громко смеялся
Над тем, что действительно было смешно.

Его веселила хозяйская скупость,
Стремление страх на людей нагонять,
Разгульный угар и безбожная тупость,
Боязнь обанкротиться, все потерять.
Антошка смеялся над всем этим вместе,
И как бы отец пацана не ругал,
Ему никогда не сиделось на месте –
Он смело и бодро по жизни шагал!

Он правде в глаза мог смотреть, не смущаясь,
Знал четкую грань между злом и добром.
В глуши деревенской томясь и скучая,
Антошка Савельев мечтал о большом.

Конкретно о чем – он не знал, это точно,
Но помыслы смутные в сердце уже
Запали как семя – надежно и прочно,
И что-то давно сладко ныло в душе.

Антошка любил эту землю живую,
Что жизнь подарила всем людям вокруг,
Ее уважал, словно маму родную,
И был для нее самый преданный друг.
Он чувствовал с детства – какое значенье
Имеет прекрасная эта земля.
Ведь жизни сибирской шальное теченье:
Тайга, Громотуха, долины, поля –
Все это так дорого было мальчишке,
Что места себе отыскать он не мог.
Он не был похож не спокойных братишек –
Антошкино сердце рвалось за порог!

Но только в деревне возможности уже,
И места для подвига тут не найти,
А где-то, наверно, он был бы так нужен!
Вот взять бы – к кому-то на помощь прийти!
Но только бесстрашные помыслы эти,
И нежность глубокую к милой земле
Антошка держал в величайшем секрете
И храбрые мысли держал при себе.

Для всех же в округе он был хулиганом,
За буйность Антошку все люди кляли,
И только лишь младшего брата Ивана
Проделки его обмануть не могли.
Один лишь Ивашка, малыш несмышленый,
За нравом задиры давно распознал
Открытую душу. И, в брата влюбленный,
Антона Ивашка всегда защищал.

На брата смотрел он – и видел героя,
Пытался ему подражать с ранних пор,
И, слыша бранят как Антона порою,
С наивной обидой вступал в разговор.
Он слушал, как мать причитает истошно,
Беспутного сына кляня почем зря,
И ей возражал: «Нет, Антоха – хороший!»

А щеки пылают! Глазенки горят!

Хороший – и все… Но малыш – не заступник.
Инютин Демьян ясно дал всем понять
О том, что Антошка – бандит и преступник.
И шкуру с него все грозился содрать.
А тот, кто Демьяна Инютина знает,
Тот в курсе того, что Демьян-подхалим
На ветер слова никогда не бросает
И что враждовать нежелательно с ним.

Совсем извелися Силантий с Устиньей
За сына беспутного жутко боясь.
К Кафтанову тщетно ходили просили –
Инютин прогнал их, жестоко смеясь.

Устинья рыдала, надеясь на мужа,
Да старый Силантий и сам понимал,
Что парня спасать было все-таки нужно,
И брату Силантий письмо написал.
Безграмотным был хоть Савельев Силантий,
Но все же письмо получил его брат,
Писал же прошенье Назаров Панкратий.
(А в простонародии просто – Панкрат)

Коряво, с ошибками – худо да бедно
Назаров в письме обо всем рассказал,
Поведал неспешно о кознях и бедах,
О том, что Инютин намедни сказал.
Силантий в письме умолял Митрофана
Антона злосчастного в город забрать
И как-нибудь там приструнить хулигана,
Собою достойный пример показать.
Чтоб, нрав укротив, стал Антошка потише,
Чтоб смирно и тихо в гостях себя вел,
И чтобы с двоюродным браткою Гришей,
Сработавшись, крепкую дружбу завел.

Письмо получив, Митрофан очень скоро
Приехал из города к брату в село,
Племянника взять согласившись, бесспорно.
(Короче, Антону, считай, повезло!)

В то теплое, ясное летнее утро
Его провожала родная семья.
Антошка печалился – было так трудно
Оставить надолго родные края.
Когда теперь только обратно вернется?
Увидит ли снова свободный простор?
Когда в Громотуху опять окунется?
Побродит ли снова в расщелинах гор?

 

Рыдала Устинья, сынка обнимая,
Силантий напутствия брату давал,
А Федька с Ивашкой стояли, внимая,
И каждый из братьев сурово молчал.
Им многое было тогда непонятно,
Но знали они, что с Антохой – беда,
И разные мысли таили ребята:
Ивашка сочувствовал (как и всегда),
А Федька совсем не испытывал жалость,
Подобных эмоций был мальчик лишен.
Антону, считал он, за дело досталось,
Ведь сам, окаянный, полез на рожон.

Антошка в картузе, в просторной рубашке
От матери принял с едой узелок,
Беспечно, тепло улыбнулся Ивашке
И Федьке отвесил шутливый щелчок.
Таких непохожих, до крайности разных,
Антошка братишек всем сердцем любил,
Он был обормот, но как каждый проказник,
Семье своей верность священно хранил.
И вот, уезжая из дома родного,
На братьев смотрел он, на мать, на отца
Не в силах сказать не единого слова…

Тем временем дядя спустился с крыльца,
За плечи обнял и повел за ворота,
Где лошадь с телегою ждали давно,
И снова Антошке взгрустнулось вдруг что-то,
И снова он всем улыбнулся светло.
Опомнился вскоре, уселся в повозку,
И тронулась лошадь, не очень спеша…

«Прощайте, осины! Прощайте, березки!
Прощай все, к чему так стремится душа!
Прощайте ущелья, змеиные горы!
Прощай, Громотуха родная моя!
Тебя не заменит бесчувственный город…
Твой грохот услышу ль когда-нибудь я?

 

Прощайте, родители! Вам я, наверно,
Большой был обузой. Простите за то!
Не мог, НЕ УМЕЛ я быть сыном примерным
И очень, поверьте, жалею о том.
Мне хочется жизни активной, кипящей –
Чтоб каждый мой день проходил не зазря,
Хочу быть полезным, живым…НАСТОЯЩИМ…
Таким, чтобы мною гордилась земля!
Прощайте, брательники – Федька и Ваньша!
По вам буду в городе сильно скучать.
Обидел ли вас я когда-нибудь раньше,
Так лихом не надо меня поминать.
Увижу ли вас я мальчишками снова?
Иль взрослыми вас увидать суждено?
Ну, как бы там ни было – будьте здоровы!..»

Избушка родимая скрылась давно,
И связь прервалась с милым домом уютным,
И грусть испарилась внезапно, как дым –
Антошка подростком был шумным и трудным,
Он долго на сердце тоску не таил.

Что ж, город – так город! И там, без сомненья,
Занятие можно по сердцу найти.
Везде могут встретить тебя приключенья –
В любой части света, на каждом пути!

Ивашка и Федька еще очень долго
Стояли, притихшие, возле ворот.
Уже и телега свернула с дороги –
Укрыл ее скоро вдали поворот.
И тут Федька бросил: - Ему так и надо!

Со злостью суровой глазами сверкнул:
- За все – поделом белобрысому гаду!

Иван удивленно на брата взглянул:
- А разве он гад? Разве гад он – Антоха?
- А кто же он? – Федька опять проворчал.
- Родителям с ним не житье – суматоха.
И кто мне на морде чертей рисовал?

 

Ивашка, весь светленький и белокожий,
На Федьку с упреком опять посмотрел
И вымолвил твердо: - Антоха – хороший!

И вновь ясный взгляд возмущеньем горел…

Не знали мальчишки тогда, что не скоро
Им старшего брата дано увидать –
В ту детскую их, беззаботную пору
Вообще не могли они много знать.

Не знали они, что Антоху шального
Большие уже поджидают дела,
Не ведали люди, какого лихого
Героя Устинья на свет родила.
Уехав из дома нескладным подростком,
Таким навсегда он запомнился всем:
Смешливым, кудрявым, вихрастым, курносым,
Не знающим горя, забот и проблем.

А злые проблемы в неведомой дали,
Куда нынче ехал Савельев Антон,
Его в это время уже поджидали,
Но наш лихоманец не ведал о том…







Глава 4
«Новониколаевск»


Новосибирском этот город
Назвали много лет спустя,
Когда взорвался люд как порох,
Убив последнего царя.
Но революции свершиться
В ту пору не было дано,
Народ рабочий жил, таился –
В нем гнев кипел уже давно.

Тот год далек был от мятежа –
Всего лишь девятьсот шестой,
Но в людях теплилась надежда
Построить лучший мир, иной.
Уже тогда по закоулкам
Шептался о войне народ,
Ловили их по переулкам –
Тех, кто шептал: «Переворот».

Их много было – неспокойных,
Неугомонных бунтарей,
По мненью общества достойных
Хорошей пули поскорей.
Они простых людей смущали,
Вселяя веру в их сердца,
И всем свободу обещали.

Об этих ярых храбрецах
Ходили слухи и легенды,
Помещики боялись их,
Ведь нищих всех, босых и бедных
Они считали за своих.
Их собирали тайно где-то,
Беседы пылкие вели,
И эти странные секреты
Будили пламя в их крови.

Неспешно назревала смута,
А город жизнью жил своей,
И тихо было в нем как будто:
Дома, повозки, блеск огней,
Аристократов экипажи
И магазинов – пруд пруди!
Здесь рестораны были даже,
Есть деньги – знай себе, ходи!

Антошку, парня из деревни,
Ошеломил весь этот блеск:
Так мало было здесь деревьев
И вряд ли где имелся лес!
Дома большие – не из бревен,
В них – настоящий, яркий свет!
Был интерес велик, огромен!
Ведь за свои тринадцать лет
Подобного не видел парень.

Дороги гладкие, как лед!
Всю землю покрывает камень –
Дождь не размоет, не сомнет.
В деревне б сделать так дорогу!

И фонари над головой!
Господ богатых как тут много!
Да как одеты, бог ты мой!

Глаза Антона разбегались
От впечатлений городских!
Пока до дома добирались –
Едва собрал он снова их!

Семейство дяди Митрофана
С радушьем гостя приняло:
Супруга, тетушка Ульяна,
Мальчишку обняла тепло,
И сын единственный их, Гриша,
Кузену руку крепко сжал.
Он брата старше был и выше –
Антон его зауважал.
Они, конечно, подружились,
Хоть темы общей не нашли.

Савельевы негусто жили,
В поту трудились как могли.
Нашлась работа и Антону –
С трудом пристроили его,
Пройдя серьезны препоны,
Рабочим рядышком в депо.

И потянулись дни тоскливо:
Работа, ужин, сон ночной…
Так медленно, неторопливо
Решил он: было бы неплохо
Жизнь проходила стороной.
И снова загрустил Антоха
О деревенском плутовстве.
Тут пообщаться кое с кем.

Так, не прошло еще недели,
Как развлеченье он нашел.
Родные тотчас углядели,
И шепот по семье пошел.
Сурово хмурилась Ульяна,
На мужа пристально смотря,
И говорила неустанно:
«Антона в город взяли зря!»

Антон трудился без охоты,
Хоть не боялся сам труда,
А кончив вечером работу,
Бежал неведомо куда.
По подворотням мотылялся –
До ночи дома не найти,
С отребьем всяческим связался,
Что попадалось на пути.

Внезапно к картам пристрастился,
Увлекся пагубной игрой
И очень скоро обучился
Всем играм в карты – до одной.
Нередко с новыми дружками
Антошка резался всерьез –
Как виртуоз владел руками,
Без остановки шел вразнос.

Гроши выигрывал, бывало,
Но чаще деньги с рук спускал,
А если денег было мало,
То долг попозже отдавал.
Как отдавал? Сейчас отвечу.
Повадился Антон ходить
К местам попоек каждый вечер
Богатых пьяных там ловить.

Идет ли кто мертвецки пьяный –
Антон его под мышки брал
И шустро шарил по карманам –
Сам не заметил, как украл.
Везло до крайности воришке –
Ни разу пойман не был он,
И весело жилось парнишке
В разгуле ветреном таком.

А вот семье не до веселья…
Сам Митрофан уж был не рад
Тому, что просто, без сомненья
Решил помочь как старший брат.
В письме Силантию все честно
Он про Антона написал,
О нездоровых интересах
От сердца, прямо рассказал.

Писал – и все же неспокойно
Скреблись сомнения в душе,
И думал Митрофан невольно,
(Не в первый, кстати, раз уже!)
О мальчугане нерадивом.
Ох нет, не просто племянник был!
И в поведении ретивом
Таился явно храбрый пыл!

Пытливо-умным, хитрым взором
На Митрофана он смотрел,
И от душевного укора
Тот молча со стыда горел.

Уже давно Антон заметил
Волненье странное в семье,
Но только кто бы взял – ответил:
Что происходит на земле?
О чем болтают за спиною
Ульяна, Гришка, Митрофан?
Что обсуждают меж собою?
О чем не может знать он сам?

К ним в дом входили люди часто,
Сидели, тихо говоря,
Понять пытался он напрасно,
Слух напрягал… И все зазря.
Не подавая, впрочем, вида,
Антошка шлялся по дворам,
А сердце болью жгла обида
К секретам этим по углам.

Его боялись – это точно!
Доверья он не вызывал!
Еще бы – ветреный, порочный!
Играл на деньги, воровал!
Живет в семье вороной белой,
Замкнувшись в озорстве своем,
И о делах великих, смелых
Никто не говорит при нем.

Пугливо в сторону косятся,
Войдет Антон – и все молчат.
«Да что вам всем меня бояться?!» -
Хотелось парню закричать.

«Я СВОЙ! Неужто вам не видно?!
Не подведу, поверьте мне!
Почувствуйте, как мне обидно!
Я как чужак в родной семье!

Другие – пусть! Но ты-то, Гриша!
Очнись, глаза не вороти!
Не верю, что и ты не слышишь,
Как сердце рвется из груди!
Хочу быть нужным! Пощадите!
За ДЕЛО дайте умереть!
В свой тайный круг меня примите!
Нет больше сил моих терпеть
И делать вид, что я тут лишний!
Не бойтесь и не прячьте глаз!
Ну дядя Митрофан! Ну Гриша!
Поверьте, умоляю вас!»

Душевный крик Антона слышал,
Должно быть, дядя Митрофан,
А молодой горячий Гриша
Отца давненько упрекал
За недоверие к мальчишке –
Родной племянник как-никак!
Ну пусть оболтус, пусть воришка,
Но парень явно не дурак.

Нет, Митрофан все не решался –
Тут жизнь поставлена на кон.
И вновь бесцельно ошивался
По темным улицам Антон…

Девчушка Лиза по соседству
Жила в Антошкином дворе,
В ее бесстрашном юном сердце
Такой же огонек горел.
Она одна (как брат Ивашка)
Антону верила всегда,
В том, что он честный и отважный,
Не сомневалась никогда.

Бесцветной девочке с косичкой
Невольно приглянулся он:
Смешным, веселым, симпатичным
Казался Лизоньке Антон.
Ей нравилась его улыбка
И белокурые вихры,
Пусть хулиганист был он шибко,
Зато задорны и добры
Его глаза. Не только вздорность
Хранил Антошкин светлый взгляд –
Была в нем честь и непокорность,
И видно было, как горят
В глазах Антошкиных игривых
Отваги рьяной огоньки.

И было так несправедливо,
Что все вокруг, как дураки,
Не видели, какой он славный!
А Лиза знала: он – такой!
Пусть бесшабашный, пусть лукавый,
Но не пропащий! Не плохой!

Она сама не понимала,
Чем он влечет ее к себе,
Но за него переживала,
Заботясь о его судьбе.
В комок сжималось сердце Лизы,
Когда играть ходил Антон,
Ведь, по душевному капризу,
Не изменял привычкам он.

Давненько Лизе было ясно,
Как отдавал Антон долги,
Как он спонтанно, без опаски
Ворует деньги у других.
Ох, страшно было Лизавете!
Аж кошки на душе скребли!
Поступки все шальные эти
До худа довести могли.

Вот и сегодня, как и прежде,
Антошка крупно проиграл…
Смотрела Лиза в безнадежье
Как он по улице шагал
Смурной, суровый непривычно,
В карманы руки заложив.
Шел к ресторану, как обычно…
Вернется ль снова? Будет жив?
Воришек мелких не жалеют –
Забьют, повеселятся всласть!

От мысли этой холодея,
За парнем Лиза понеслась.
Поспешно за руку схватила,
Преградой встала на пути:
- Антоша, миленький, родимый,
Не надо, слышишь? Не ходи!
Белья нам в стирку много дали –
Я буду целый день стирать
И помогу тебе с деньгами!
Ты завтра сможешь долг отдать!

Антошка только шаг ускорил,
Внимания не обратил –
Он с Лизой никогда не спорил,
И все же был неукротим.
Красою Лизка не блистала,
Но с ней давно Антон дружил –
Она одна его спасала
В том отчужденье, где он жил.

Но взваливать свои заботы
На плечи хрупкие ее?
Чтоб эти ручки для кого-то
Стирали целый день белье?
Да кем она его считает!

Антон уже почти бежал,
Надеясь, что она отстанет…

Знакомый голос задержал
Его напротив магазина.
Полипов Петька там стоял
И, улыбаясь некрасиво,
Большое яблоко жевал.
Он был ровесником Антона,
Но, как и всякий богатей,
Казался не по-детски томным –
Был Петька толст и рыхлотел.

Его отец, скупой и жадный,
Свой личный магазин имел,
Торговец был он заурядный
И доли лучшей не хотел.

С Антохой в карты Петька тоже
Играл на деньги без стыда,
Играл с расчетом, осторожно –
И побеждал почти всегда.

- А, должничок! Привет! Куда ты? –
Лениво Петька протянул
И, вынув из кармана карты,
На Лизку весело взглянул.

 

- Сыграем? – Предложил с усмешкой.
- Сегодня нет. – Антон сказал
И зашагал вперед поспешно,
Но Петька вмиг его догнал.

- Эй, подожди! Коль не сыграешь,
То как же ты отдашь мне долг?
- Послушай, Петьк, меня ты знаешь!

Антон терпеть уже не мог.
- Я долго верну сегодня, честно.
- Ну да! А деньги где возьмешь?

Полипов хмыкнул с интересом:
- Никак, на промысел пойдешь?

- Где надо – там возьму, не бойся! –
Совсем сердиться стал Антон. –
Не обману, не беспокойся.
Пока! Увидимся потом!

И прочь пошел от лавки быстро.
А Лиза – за Антоном вслед,
Вновь на руке его повисла:
- Антоша, стой! Не надо! Нет!
Ну не ходи туда, Антоша!
Ну, ради бога, не ходи!

Антону слушать стало тошно,
Он увернулся: - Отойди!

И на запятки экипажа,
Что мимо проезжал, вскочил,
Не попрощавшись с нею даже…

Стояла Лиза – хоть кричи.
К ней Петька подошел противный.
- Чего стоишь-то? Догоняй!
Кудай-то нынче укатил он?
Чего ты ждешь? Беги давай!

Взглянула Лиза гневно, злостно
На Петьку, что вблизи стоял.
Ведь это он, жирдяй несносный,
С пути Антошку-то сбивал!
Из-за него сейчас Антошка
Рискует где-то головой!
Имел бы совести немножко –
Простил бы долг проклятый свой!
Так нет – отъел как боров щеки
И ухмыляется, нахал!
Играя с ним, Антон отчета
Себе, видать, не отдавал!
Дались Антошке эти карты!
Как будто нету дел других!
Не тем он поглощен азартом,
Не видит целей никаких.

А может видит? Понимает?
И вдруг желает лучше стать?
И может сам в душе страдает?
С отчаянья идет играть?

Да, Лиза верила Антоше,
Ведь, невзирая на порок,
В душе он парнем был хорошим
И измениться, правда, мог.

В ту пору Лизонька не знала,
Что говорит в ее крови
Святое женское начало –
Невыросший росток любви.
Что неокрепнувшее семя
Произведет на белый свет
Цветок любви в свой час весенний –
Любви, сильней которой нет.
Что материнская забота
О непутевом шермаче
Произрастет в большое что-то –
В то, что нельзя сравнить ни с чем.
Судьба, что их сейчас связала,
Добра не часто будет к ним,
Но коль ЛЮБОВЬ знаменьем стала,
Она поможет в бедах им.

Не долго Лиза колебалась –
Антошку надобно спасать!
Не чуя ног, она помчалась
Во двор, Григория искать.
Ее не слушался воришка,
Но попадется – видит бог!
Найти и вразумить братишку
Один Григорий только мог.

* * *

В шикарном, шумном ресторане
Для нищих мест, конечно, нет –
Одни богатые дворяне
Едят там ужин и обед.
Там музыка рекою льется
И море красного вина,
Монета лишняя найдется –
Гуляй и пьянствуй допоздна!

От света люстр там очень жарко
Капризным, толстым господам,
И много там одетых ярко
Чопорных, гордых светских дам.

Уже давно в тени березы
Антон добычу поджидал,
Сосредоточенно, серьезно
Господ глазами провожал.
Они сюда входили чинно,
А выходили – кто как мог!
Кто веселяся беспричинно,
Ну а кого-то за порог
Кидали служащие грубо…

Вот и сейчас один толстяк
Повел себя, должно быть, глупо –
Забыл, наверно, что в гостях.
Глаза залил, дебош устроил,
Посуду, видно, начал бить.
Сейчас его тащили двое
Мозги на воздух освежить.

Он грязно, матерно ругался,
Кричал: «Гуляю на свои!»
И как безумный вырывался
Из рук, что вниз его вели.
Не церемонясь особливо,
Мешком швырнули прямо в грязь…

Кажись, удача привалила!
Застыл Антошка, навострясь.
Ушли официанты скоро,
Ворча, бранясь промеж собой,
Оставив дебошира злого
Лежать кулем на мостовой.

Антоша бегло осмотрелся:
Кругом безлюдно – никого.
От нетерпенья разгорелось
Внутри все существо его.
Даст бог – авось, все обойдется!
Должно сегодня повезти!
И перед Петькой не придется
Вину за чертов долг нести!

К мертвецки пьяному гуляке
Антон бесшумно подошел –
Подобно брошенной собаке,
Тот завывал нехорошо.
Его под мышки осторожно
Парнишка с мостовой поднял:
- Помочь вам, сударь милый, можно?
Вы обопритесь на меня!
Пойдемте, отведу обратно…

И по ступенькам поволок…
- Я помаленьку, аккуратно…

Богач топорщился, как мог,
Не понимая, что творится –
Кому-то кулаком грозил…
Антон решил поторопиться
И ловко руку запустил
По всем карманам господина,
Нащупал деньги сей же миг.
Судьба-старушка наградила!
И бесшабашный озорник
Поспешно плотные бумажки
Взялся за пазуху совать.
Боялся – жуть! Но было важно
Сегодня Петьке долг отдать.

Сначала было все в порядке,
Но вдруг опомнился богач,
Увидел, что творит украдкой
Тащивший вверх его, шермач.
И, закричавши благим матом,
Антона за ворот схватил:
- Ах ты, щенок! Жиган проклятый!

Антон рванулся – не уйти!
Со всех сторон на крик бежали,
Возник большой переполох:
- Гляди, жигана задержали!
- Ну, бей его! Куда, щенок?!

Шум этой потасовки слышен
Был двум фигурам в темноте.
Едва успели Лиза с Гришей –
Антон в серьезной был беде.
Он отбивался, но напрасно
С толпой бороться одному,
И сознавал Антон прекрасно:
Не вырвется – пойдет в тюрьму.

Не долго размышлял Григорий,
В руке зубило крепко сжал,
Что прихватил с собой для боя,
И в гущу драки побежал…

 

- Кончай уродовать мальчишку! –
Ворвался в свору сам не свой,
И, кое-как отбив братишку,
Загородил его собой.
Зубило роль свою сыграло!
(Григорий все его держал).
Толпа парнишек проклинала,
Но подходить никто не стал.

Когда же Гриша и Антоха
Пустились резво наутек,
Вновь разразилась суматоха –
За беглецами со всех ног
Жандармы бросились в погоню,
Из ружей вслед палили им…

Земли не чуя под собою
Бежал Антон – и Гришка с ним.
Мелькали быстро переулки,
Дома, повозки, фонари…
В груди стучало сердце гулко,
Рвалось дыханье… - Эй, смотри! –

Антошка Петьку вдруг заметил.
Тот возле лавки вновь стоял,
Был непривычно добр и светел,
И беглецам рукой махал.

- Антон, сюда! Давай, Антошка! –
И в лавку двери распахнул.
Остыв, передохнув немножко,
Антон Григория толкнул,
И братья ворвались пургою
В просторный, светлый магазин.
Повел их Петька за собою,
А через миг они без сил
Свалились оба за мешками,
Переводя от бега дух.
Неровно, тяжело дышали…

Жандармов Петька встретил двух
И в переулок их отправил:
- Туда ушел жиган-беглец!

Сейчас же шум шагов растаял…
- Ну, Петька! Просто молодец! –
Шепнул в восторге тихом Гриша.
Антон, поникнув, покраснел,
Когда в свой адрес вдруг услышал:
- А ты хорош! Вот, тоже мне!

Хорош, конечно… Не то слово…
Да сам ли он не понимал?
Не за идею – за здорово
Сейчас собою рисковал!
В беду по глупости мог влипнуть
И Гришку попусту подвел!

Антон по-детски носом всхлипнул
И взгляд смущенный вниз отвел.

- Куда ты совесть-то запрятал? –
Меж тем Григорий говорил,
Беззлобно поучая брата.
- Дождешься у меня, смотри.

Но Гриша, в общем-то, не злился,
И даже чувствовал вину
В том, что доселе не открылся
В своих секретах пацану.
Он не имел морально права
Друзей по тайне подводить,
И ощущал себя неправым,
Поэтому не мог винить
Антошку за его поступки,
И Гриша, все-таки, считал,
Что этот маленький преступник
В делах бы самым первым стал.

Он делал вид, но не сердился,
Добавил хитро: - Эх, дурак!
Уж ежели в тюрьму садиться,
То уж за дело – не за так!

Антон взорвался – накипело,
Уж силы не было молчать:
- Да где оно?! Где это ДЕЛО?!
Что, молотком в депо стучать?!

И снова Грише стало видно,
Как эти смелые глаза
Блестят от горьких слез обиды,
И, улыбаясь, он сказал:

- А что? Сгодилось ведь зубило!
Чай, пригодится молоток,
Лишь дело бы хорошим было,
И лишь бы в нем имелся толк.

И в голосе его лукавом
Антон внезапно уловил
Намек на что-то… Боже правый!
О чем Григорий говорил?!
Ушам не веря, он с вопросом
На Гришу вредного взглянул.
Но тот беспечно шмыгнул носом
И хитро брату подмигнул.

О ДЕЛЕ не сказал ни слова!
Обиду проглотил Антон.
Так не хотелось спорить снова!
Но как мечтал он знать о том,
Что вся родня его скрывала!

Но все молчали как всегда.
Антона это угнетало,
И хмур он был как никогда.





Глава 5
«Испытание»

В тот вечер объявился в доме
Какой-то странный человек,
Нет, не чужой, не посторонний –
Заметно было, что у всех
Он вызывает уваженье,
И это, правда, было так –
Большое очень положенье
Имел Субботин в их кругах

Он много лет уже бесстрашно
Боролся за простых людей,
В его уме – большом, отважном
Хранилось множество идей.
Идей высоких, бескорыстных –
Во имя мира и добра,
И ради целей этих чистых
Людей Субботин собирал.

Не раз по тюрьмам да по ссылкам
Бунтарь мотался в кандалах,
Но сердце жгло идеей пылкой,
И пламя пожирало страх.
Он быстро восставал из пепла
И на свободу убегал,
В своей борьбе великолепный,
Он вновь собратьев собирал
И призывал за счастье драться –
С киркой, с лопатой, с молотком,
И жить свободно – не бояться!

За храбрецом-большевиком
Уже давно гонялись власти,
Он был опасен как сам черт!
Он приносил в дома несчастье,
Но люд рабочий так влечет
Порой хоть капелька надежды!
И был Субботин как маяк
В бескрайнем море безнадежья –
Он освещал их жизни мрак
И сразу вызывал доверье.
Любая бедная семья
Пред ним распахивала двери,
Надежду глубоко тая.

Взгляд голубой – прямой, открытый,
И грива черная волос –
Все говорило, как нескрытно
Он дух борьбы по жизни нес.
Лицо Ивана заполняли
Интеллигентные черты,
Он был мужчина с обаяньем
И не лишенным красоты.
Ему бы подошло, наверно,
Аристократом светским быть,
Но внешний облик – он неверный
И трудно по нему судить.

Через препятствия большие
Субботин нынче же пришел
К Савельевым, что с ним дружили
О деле думая большом.
За ужином собрались дружно:
Григорий весело болтал,
Антон сидел, тихонько слушал,
Неторопливо щи хлебал.

 

От напряженного волненья
Хлеб в горло у него не лез,
Он чуял силу притяженья
И необъятный интерес
В нем вызывал сидевший рядом
Серьезный, странный этот гость.
Свой интерес Антошка прятал,
Но в горле хлеб стоял как кость.

Вот это (знал Антошка точно!)
Большой, великий человек!
И от него течет источник
Секретных дел и целей всех.

 

- Я, Митрофан, к тебе по делу. –
Субботин вдруг проговорил.
Взгляд опустил Антон несмело,
Но уши тотчас навострил.
И тут его суровый дядя
Ивану взглядом сделал знак,
И, на племянника не глядя,
Субботину ответил так:

- Делам свое найдется время,
Поговорим, Иван, потом.

И замолчали все в смущенье.
Мгновенно понял все Антон!

 

Как полотно стал бел Антошка –
Из-за стола поспешно встал,
Откинул стул, отбросил ложку
И быстро к двери зашагал.
С упреком тетушка Ульяна
Мальчишке посмотрела вслед:
- Опять вернется ночью драный!
Ну сладу никакого нет!
Зря, Митрофан, помог ты брату –
Своих ли мало мне забот?
Отправил бы его обратно!
Ведь всех погубит, сумасброд!

 

И тут вскипел внезапно Гришка:
- Неужто ты не видишь, мам?!
Ведь понимает все мальчишка –
Давно примкнуть мечтает к нам!
И счас он догадался, видно,
Что опасаются его.
Конечно же, ему обидно –
Вот и психует от того.

- А как его не опасаться? –
В ответ проговорила мать. –
С отребьем самым ведь связался –
Что от такого ожидать?

 

Нахмурившись, забыв про ужин,
Сидел в раздумье Митрофан.
Решать что-либо было нужно…

- Да…Без подпорок ведь пацан. –
Заметил сокрушенно, горько.
Молчал Григорий, мрачно ждал…

- Ну вот и дай ему подпорки. –
Субботин голос вдруг подал.
Беззвучно охнула Ульяна…
Стояла долго тишина…

Судьба Антохи-хулигана
Была в тот вечер решена…




* * *


Назавтра утром, в воскресенье
С дружками резался Антон,
Сегодня в картах шло везенье,
И парень ставил все на кон.
В игре Антошка забывался –
Досада уходила прочь,
Но ужин прошлый вспоминался
И карты не могли помочь.

Играли руки инстинктивно,
А мысли бы далеко,
На сердце было так противно,
Так муторно, так нелегко!
Как будто камень тяжким грузом
Антону душу придавил,
Он ощущал себя обузой,
Скорей всего, он ей и был!
Ах, что им стоит взять – проверить?
На прочность в деле испытать!
В себе Антошка был уверен,
Он знал, что МОГ полезным стать.

В раздумиях Антон не слышал,
Как незаметно за спиной
Смешливый появился Гриша,
Кивнул ему: - Пойдем с мной!
Иван Михалыч очень срочно
Тебя велел к себе позвать.

Антошка встрепенулся: - Точно?
А что он хочет мне сказать?

- А я откуда это знаю?
Узнаешь сам, когда придешь.
Теперь пока, я убегаю.
Ни пуха, ни пера, Антош!

Ушел… И вот стоял Антоша
Перед Субботиным теперь,
Смотрел лукаво, осторожно.
А тот кивнул: - Закрой-ка дверь…
И сядь сюда.
Антон послушно
Присел на низкий табурет:
- Зачем позвали? Что-то нужно?

Субботин пацану в ответ
Тепло и мягко улыбнулся –
Мальчишка этот озорной
Ивану чем-то приглянулся,
Он был забавный и смешной.
Но мог ли этот парень шумный
Им помогать в больших делах?
Проверить стоило не в шутку
На свой огромный риск и страх.

- Ну как сегодня? Проигрался? –
Субботин весело спросил.
Антон ничуть не растерялся.
- Да нет, не очень. – Возразил.

- Зачем тебя я вызвал – знаешь? -
Спросил Иван его опять.
- Откуда? Разве ж угадаешь?
Но ведь не в карты же играть!

- Ну отчего ж? И в карты можно. –
Субботин тихо произнес,
Присматриваясь осторожно. –
Вот только карт я не принес.

- Найдутся, дяденька, вам карты!
И вмиг Антошкин светлый взор
Зажегся огоньком азарта,
И, прерывая разговор,
Он сунул руки вглубь кармана,
Достал колоду старых карт,
Зарделись щеки вдруг румяно –
Затее был Антошка рад!

Картишки ловкими руками
Он шустро перетасовал:
- На деньги али так сыграем?
Как, дяденька, угодно вам?

- Давай примеримся сначала. –
В ответ Субботин предложил.
Он улыбался, замечая,
Как голос мальчика дрожит
«Волнуется…Хоть и скрывает…
Нет, славный все-таки малец!»

- В «очко» давай-ка поиграем,
На совесть – не на интерес.

Себе Антошка на колено,
Не глядя, карту положил.
- Давайте вы. – Сказал хитренно,
Ивану карты предложив.
Субботин вынул две бездумно,
И на мальчишку поглядел
С улыбкой мирной, очень умной
«Да, жаль, что парень не у дел…
Душа, как видно, так и рвется.
И, кстати, пылкая душа!
Он вместе б с нами мог бороться…»

И все ж Субботин не спеша
Кивнул Антону на колоду:
- Пока что хватит. Ты бери.

Антошка хмыкнул: - Как угодно!

Взял две, потом схватил все три.
От нетерпения сгорая,
Уставил в цифры жадный взор
И, лихорадочно считая,
Признался вскоре: - Перебор.

Тут в свою очередь Субботин
Опять достал одну из карт,
Невозмутим и беззаботен,
Отдал Антону результат.
«Король», «восьмерка» и «девятка» -
Считал Антошка горячо,
Сбиваясь с мысли в беспорядке.
Бесспорно, полное «очко»!

Невольно мальчик растерялся
И на партнера поглядел,
А тот все так же улыбался:
- Мне говорят, что ты б хотел
Работать с нами. Правда это?

Антошка вспыхнул как всегда
И не заставил ждать с ответом:
- Зачем бы я пришел тогда?

- Тебе известно наше Дело?
Ты понимаешь – что да как?

Антон блеснул глазами смело:
- Да понимаю! Не дурак!

- Я вижу…Не дурак, конечно.

Иван колоду в руки взял –
Умело, ловки и неспешно
Субботин карты тасовал.

 

- Сдавайте вы. – Сказал Антоша. –
Или боитесь проиграть?

Иван развеселился тоже:
- Сдаю, сдаю… Чего ж не сдать?
Но только ты запомни сразу –
Тебе меня не одолеть.

Антон схватил две карты разом,
Решился тотчас посмотреть.
Увы, недоставало много,
Мальчишка попросил еще,
Очередную взял с тревогой
И разругался: вот же черт!

Субботин между тем смущенно
Свои картишки протянул,
Антошка, крахом удрученный,
На них лишь мельком, вскользь взглянул
И тут же ахнул ошалело:
- Десятка? Туз? Опять «очко»?!

Не понимая, в чем тут дело,
Себя он видел новичком.
Смотрел на карты, на Ивана,
Пытаясь уловить подвох.
- Ведь все серьезно? Без обмана?!

Никак поверить он не мог,
Что так везет партнеру верно,
Что думать – мальчуган не знал
- Кропленые они, наверно? –
Дурной вопрос Антон задал.

 

- Но карты ведь твои, послушай! –
Ему Субботин возразил,
Смеясь приятно, простодушно. –
А ты, гляжу, не веришь им!

- Я верю, но… - Антон смутился
И стал колоду тасовать.
Субботин больше не таился –
Решил на бога уповать.

- А нам тебе поверить можно? –
Взглянул на мальчика в упор.
Антошка присмирел тревожно,
Учуяв важный разговор.
Ответил бойко, смело быстро:
- ДА говорю, так значит ДА!

И ясный взгляд его лучистый
Сверкнул огнем как никогда.

- А если сцапают за горло?
Забьют нещадно, до крови?
- Меня, - Антошка молвил бодро, -
Хоть на куски, на части рви!
Не верите? А вы проверьте!
Серьезно говорю, не вру!
Не испугаюсь даже смерти,
Коль будет надо – так умру!

Да, он не врал – Субботин видел
И был приятно удивлен.
Вдруг вспомнилось, в какой обиде
Был на родных вчера Антон.
Порыв мальчишки одобряя,
Колоду он обратно взял
- Иных годами проверяют. –
С отцовской нежностью сказал.

- Не обижайся, право слово,
Тебя проверим – будет срок.

Раскинули картишки снова,
И вновь поверг Антона в шок
Партнера результат конечный:
«Шесть», «восемь», «семь» - «очко» опять!
В недоуменье бесконечном
Не знал Антошка, что сказать

- Вот здорово! – Шепнул в восторге. –
А где так научились вы?

Субботин стал суровым, строгим:
- Да школа-то одна, увы…
Одна у нас у всех учеба,
И школа издавна одна,
Мирских познаний в ней – чащобы,
И имя ей одно – «тюрьма»…

Каким-то холодом внезапно
Повеяло от этих слов,
Антошка сжал в ладонях карты,
И замер, бледен и суров.
Намек Субботина был ясен,
И знал Антон, что этот путь
Бесспорно, дерзок и опасен,
Но мальчик был готов рискнуть.

 

Субботин наблюдал с тревогой,
Как вдохновляется малец.
Что ж… Он мог, правда, стать подмогой –
По взгляду видно, что храбрец!
Ведь не возьмешь – так пожалеешь…
Совсем пацан…Да ну и пусть!

- А осторожным быть умеешь?
- Я непременно научусь!

Как не поверить было можно
Таким искрящимся глазам?!
Столь пылким, дерзким и дотошным
Субботин был когда-то сам.
В лицо Антона он увидел
Младую копию свою –
Антошка был душою светел
И так же презирал уют.

И в этот миг Иван решился:
Чем в наши дни не шутит черт?
Уж коль дано судьбе свершиться –
Сомненья глупые не в счет!
Антон был юн. А юность в битве
Ничем, порою, не сломить.
Она, подобная граниту,
Способна прочность век хранить.
И все великие идеи
Всегда рождались в головах
Отважных, юных лиходеев –
В их светлых, озорных умах.

Так можно было ли мальчишке
Его великий шанс не дать?
А пылкости его излишек
Хорошим делом оправдать!

Григорий в комнату несмело
Просунул любопытный нос.
- Иван Михалыч, я по делу. –
С опаской тихо произнес.
На выход указал глазами,
Топчась, как прежде, у двери.

Иван сказал: - Антошка с нами.
При нем о деле говори.

- Да ну?! – Обрадовался Гришка,
К Антону тотчас подбежал,
За кудри потрепал мальчишку,
Антон, смеясь, не возражал.

- Короче, так…Сегодня в вечер
Решили собираться все.
На станции, в вагоне встреча.

Субботин враз повеселел,
Взглянул пытливо на Антошу:
- Вот и возьмем тебя с собой.
Учись быть ловким, осторожным –
Ведь отвечаешь головой.
Задворки станции ты знаешь?

Кивнул Антошка: - Как не знать?
- Тебе придется, понимаешь,
На стреме нынче постоять.
Следить, чтоб рядом было тихо,
А что, так свистнуть – «караул».

Картуз Антошкин Гриша лихо
На лоб кузену натянул:
- Иван Михалыч, вы не бойтесь!
Он сто очков нам даст вперед!
Не подведет, не беспокойтесь,
Антоха – славный обормот!

Антона распирала гордость,
Он весь сиял как медный грош,
Куда былая делась вздорность?
Он на себя был не похож!
Свершилось! Наконец – удача!
Уж он порядок наведет!
Капитализм теперь заплачет!
Поберегись – Антон идет!

С душевным, внутренним пожаром
Он в тот же день пошел в разнос,
За дело мальчик взялся с жаром –
Везде совал курносый нос.
Непринужденно, шустро, ловко
Антошка бегал по дворам:
Украдкой разносил листовки,
Народ на смуту подбивал.

Он в суматохе не заметил,
Как смотрит на него давно,
Завидуя, Полипов Петя.
Хоть Петька был богатым, но
Ему давно уже приелось
Ленивое житье купца,
И гимназисту так хотелось
Оставить алчного отца.
От скуки в лавке вой – да только!
Собакой на порог ложись!
А в мире вон затей-то сколько!
Вот у Антохи – это жизнь!

 

И Петька, подловив Антошу,
С расспросами пристал к нему:
- Антон, а мне с тобою можно?
Не проболтаюсь никому!
Я видел – ты листовки прятал,
Возьми меня – я б помогал!

- Ты, Петька, лавочник, понятно? –
Дружка Антошка оборвал
С нетерпеливым раздраженьем,
Куда-то явно торопясь.
Принять какое-то решенье
Совета старших не спросясь?

Антон был в Петьке не уверен,
Но вспомнил случай с воровством,
Как распахнул Полипов двери,
Помог ему в побеге том.

А Петька ныл: - Сил больше нету!
Я по-другому жить хочу!
Давно постыла лавка эта –
Со скуки скоро закричу!
Я пригожусь, ты убедишься!

Хитро прищурился Антон:
- Ну ладно…Значит, пригодишься?
Тогда пошли…Решим потом…


И Петьку вечером Антоха
Стоять на стреме взял с собой,
Он понял – парень без подвоха,
Хоть сын купца, но все же свой.

* * *

Большевики в тот час вечерний
В вагоне собрались тайком,
Имела важное значенье
Цель их визита в тот вагон.
Им многое необходимо
Сегодня было обсудить –
Соединившись воедино,
Немало дел осуществить.

Субботин, Митрофан, Григорий,
А с ними несколько других
Сошлись в серьезном разговоре
О планах дерзостных своих.
Поговорили коммунисты
О типографии своей,
О том, как незаметно, чисто
Освободить своих людей –
Единомышленников смелых,
Чтоб их включить в свой тайный круг,
Расширив этим свое дело,
Избавить Родину от мук.

Антон и Петька в это время
Вдоль поезда, крадучись, шли –
Своей ответственности бремя
Ребята с гордостью несли!
Вокруг тревожно озирались,
Прислушивались к тишине,
Неслышно меж собой шептались:
«Все хорошо…Жандармов нет…»

На полпути остановился
В конце концов шальной Антон
И к Петьке тихо обратился:
- Ты посмотрел бы за углом,
У водокачки… Я пока что
Здесь, у вагонов постою.

Полипов убежал бесстрашно,
Показывая прыть свою….
А через пять минут раздался
Его истошный, дикий крик.
Антошка вздрогнул, испугался,
Но страх растаял сей же миг.
В себя пришел Антоша быстро
И, положив два пальца в рот,
Пронзительно и громко свистнул,
Чтоб знали все – беда идет.

Условный этот знак услышав,
Засуетились бунтари,
Метнулся к Митрофану Гриша,
Взволнованно проговорил:

- Иван Михалыча сейчас же
К депо с собою уводи,
Чтоб не видали его даже!
А этих я собью с пути!

Не задержался он в вагоне –
На рельсы спрыгнул, вдаль взглянул.
Увидел шумную погоню
И тотчас же вперед рванул.
Пальба раздалась за спиною –
Угрозы, крики, топот ног.
Легко жандармов за собою
Григорий от друзей увлек.

Бежали быстро люди в форме,
Но, уходя от пули, он
Взлетел стрелою на платформу
И натолкнулся за углом
На брата своего – Антоху,
Толкнул его: - Беги домой!

Антон в возникшей суматохе
Шепнул с мольбою: - Я с тобой!

На споры время не хватало –
Пришлось его с собою взять –
Уже погоня догоняла,
И парни бросились бежать.
Под станцию нырнули ловко,
Обманный совершили ход,
Рассчитывая, что уловка
От «фараонов» их спасет.

Казалось, так и получилось,
Опасность вроде бы прошла,
Но словно что-то вдруг случилось,
И их удача предала.
Пусть от судьбы бежали быстро,
Но от нее уйти нельзя –
Раздался сзади громкий выстрел,
И вскрикнул Гриша, тормозя.
Раскинув руки, повалился
На бревна вниз лицом упал,
Антон над братом наклонился,
Затряс, в испуге закричал:

- Ты что?! Не надо! Слышишь, Гриша?!
Не надо, слышишь, я прошу! –
Кричал Антон и ясно слышал
Шагов поспешных рядом шум.
Он мог уйти, но был не в силах
Оставить брата одного,
И Гришу все еще просил он,
И снова тормошил его.

Григорий, кровью истекая,
В последний раз открыл глаза
И, все прекрасно понимая,
Антону шепотом сказал:
- Держись, Антошка…
И навеки
Затихло сердце храбреца –
Лоб побелел, закрылись веки
В преддверье страшного конца.

- Не надо, Гриш… - Антошка всхлипнул,
Ему не верилось еще
В то, что Григорий славный сгинул,
И, убиваясь горячо,
Пацан и не подумал даже
О том, что будет с ним теперь –
Казалось все таким неважным
На фоне жизненных потерь.

 

Вот рядом топот ног раздался,
Жандармы подошли, кажись,
Антон взглянул на них… Попался…
Ну вот и все… Теперь – держись…

* * *

И он держался, верный слову,
Что дал Субботину тогда.
В застенках были с ним суровы –
Сперва столь юные года
Немного палачей смутили,
Но нагло так мальчишка врал!
Поэтому его и били.
Антон своих не выдавал.
Терпел, вид делал, что невежда –
Божился, как простой босяк,
Спастись не оставлял надежды…

 

Но нет, Лахновский не дурак!
Все видел офицер разведки,
Парнишку взглядом изучал…
Таких Лахновский видел редко,
( А если честно – не встречал.)
Невинно хлопает глазами –
Ну ангелок – ни дать, ни взять!
Что за народ? Не знают сами,
Как пулю в лоб себе сыскать!
Щенок еще…Совсем мальчишка!
А уж туда же – коммунист!
И видно, что упрямый слишком.
Сам виноват… Авантюрист!

Тянулись без конца допросы,
И на Антошку словно град
Все так же сыпались вопросы…
- Сучонок! Малолетний гад!
Кто был в вагоне?! Описанье!
Что за приезжий?! Отвечай!

Антон опять хранил молчанье,
И вновь удары получал.

 

Втащили раз его под руки
В знакомый тот же кабинет,
Он думал, что опять на муки,
Но вскоре убедился – нет.
Там, у стола, в неярком свете
Сидел Субботин, добрый друг.
В дверях Антона он заметил –
В лице переменился вдруг.

Лахновский пальцами жестоко
Лицо Антошке вскинул вверх,
В глаза взглянул сурово, строго –
Так, словно был главнее всех.

- Ты знаешь, что это за дядя?

Субботин замер, не дыша,
В волненье на Антона глядя –
От страха дергалась душа.
Все в этот миг должно решиться…

«Неужто выдаст?...Нет-нет-нет!
Не мог я в парне ошибиться!..
Но ведь ему так мало лет!
Лицо вон, вспухло от побоев –
Сам на себя стал не похож.
А вдруг сломается без боя?
Все может быть… Тогда уж что ж?..»

Антошка посмотрел небрежно
На заговорщика в упор,
И на Лахновского как прежде
Уставил наглый, дерзкий взор.

 

- В жизнь не видал. – Ему сквозь зубы
Мальчишка злобно процедил.
В усмешке искривились губы…
И гнев Лахновского схватил!
Его глаза налились кровью,
Нервишки начали сдавать,
Совсем забыл о хладнокровье!

- Прочь увести! И не давать
Ни есть, ни пить ему отныне!
Поговорим еще потом!

Да-да, Лахновский и в помине
Таких не видел как Антон!
Еще не раз ему придется
Его допрашивать и впредь,
Еще не раз он ужаснется –
Как создал бог такую твердь?!

Откуда взялся этот парень –
С железной волею внутри,
Непробиваемый как камень,
С огнем немеркнущим в крови?!
И где он силы брал сражаться?
Как он держался на ногах?
И как умел сопротивляться
Своим безжалостным врагам?!
Навек отчаянное сердце
Сопротивленьем увлеклось…

Антошкино шальное детство
Так в те года оборвалось…
От бед он повзрослел внезапно,
Как лет на десять возмужал –
Теперь уж хитрого азарта
Взгляд пацана не выражал.
Он быт тюрьмы познал с излишком
И кандалы познал с лихвой,
Но хоть мужчиной стал мальчишка,
В душе остался он собой.

И жизнь Савельева Антона
С тех пор рекою полилась:
Варнак, мятежник вне закона,
Борец за правду и за власть
Простого, бедного народа –
За равноправие в стране,
За всемогущую свободу,
Во имя жизни на земле!
Он жил, боролся бесконечно,
А годы между тем текли –
Так незаметно, быстротечно…

Ну а теперь бы мы могли
Оставить этого героя.
(Пусть занимается борьбой!)
Савельевых ребят ведь трое,
И пусть теперь уже другой
Побудет главным персонажем.

Вернемся снова в то село.
Другую повесть вам расскажем –
Про зависть черную и зло…


Глава 6
«Федор»

Когда все это началось –
Не мог он точно вспомнить,
Как в существо проникла злость
И все смогла заполнить?
Еще недавно жизнь ему
Обычною казалась,
Так что случилось? Почему
Вдруг в сердце не осталось
Ни капли светлой теплоты?
И что тому виною?
Как жить без цели, без мечты
И не в ладах с собою?

С собой, и с теми, кто вокруг –
Не знать, что в жизни надо?
И друг как враг, и враг – не друг,
И мысли не отрадны.

Сих мыслей тайный эскадрон
Жить не давал спокойно,
К себе прислушивался он,
Но горевал не больно.
Ему исполнилось пятнадцать,
Он возмужал и стал высок,
Но в тайных помыслах признаться
Себе, конечно, он не мог.

Жизнь барскую он часто видел –
Со стороны, издалека,
И в эту пору ненавидел
И мать, и батьку-старика
За то, что дали жизнь ему –
Голодную, босую,
А как же хорошо тому,
Кто жил себе не в суе!
В день изо дня – тяжелый труд,
А в животе все пусто!
А рядом люди как живут –
И сытно, и не грустно!

 

Был Федька зол на всех и вся,
Все мыслил: как успешно
Из грязи выйти – да в князья
Спокойно, непоспешно.
Отцу он часто помогал
Работать на заимке,
(Силантию то место дал
Кафтанов по старинке:
Верно служит старый вол –
Не ломается,
Да и бабы на него
Не позарятся!)

На Огневских Ключах стояла
Заимка барская в глуши,
Богатым блеском не сияла,
Но не в убранстве ярком шик!
Изба просторная – на славу,
А рядом баня – чистый рай!
Во всем ты здесь найдешь усладу,
Чего захочешь – выбирай!

Силантий сторожил избушку,
Хозяина с гостями ждал,
Прислуживал ему послушно,
Ни раз ни в чем не возражал.
Следил Силантий за порядком,
За полной чистотой в дому
И было старику несладко
Во всем справляться одному.

Не раз просился Федька юный:
«Возьми меня с собой – помочь!»
Отец крестился как безумный
И прогонял парнишку прочь.
Помощник нужен был, конечно,
Но брал Силантия испуг:
А ну как вырастет поспешно?
И развратят мальчишку вдруг?

Он в самый сок входил в ту пору –
Все девки воротили взор,
Когда на них орлиным взором,
Бывало, он смотрел в упор.
Такого парня – к тем-то бабам?!
Да ведь на части изорвут!
Ну нет, такого им не надо!
Пускай еще побудет тут…

Но как-то раз Силантий все же
Взял сына помогать к себе,
Велев ему быть осторожным
И оставаться в стороне,
Когда появится хозяин
С веселою своей гурьбой.
«Чтоб его девки в толк не взяли,
Что ты остался тут со мной!»

Тянуло Федьку в дом запретный –
На жизнь хозяина взглянуть,
И согласился он на это,
Отца надеясь обмануть.
В тот день проклятый, вне сомненья,
С ним это все и началось,
И в сердце юноши смятенье
Как червь смертельный завелось.
Таким и был он от природы,
А все сказалось лишь сейчас,
Но знал бы раньше это Федор,
Свою бы душу, может, спас.

Но он не знал… Он в утро это
У дома на крыльце сидел –
Босой и простенько одетый,
Закончивший с десяток дел.
Гостей сегодня поджидали
Савельевы – отец и сын,
Стол для гулянки накрывали.

Чтоб банный домик не остыл
На совесть Федор постарался,
Чтоб услужить – из кожи лез,
Доволен чтобы им остался
Кафтанов этот, сущий бес.
А ну ведь как его примети?
И чем-то отблагодарит?
За преданность его приветит,
Не глядя на невзрачный вид?

Воображенье разгорелось,
У Федьки захватило дух:
Так в люди выбиться хотелось!

И тут вдали услышал вдруг
Он звук веселенькой гармошки
И на дорогу взгляд метнул.
Силантий, выйдя из сторожки,
С крылечка паренька спихнул:
- А ну-ка, быстро сгинь отсюда!
Сейчас же с глаз моих долой!

Но Федя ждал сегодня чуда –
Встал возле дома, сам не свой.
Нет, нынче шанс он не упустит!
И что Кафтанов – сатана?
Чай, не собака – не укусит…

Ах, жизнь раздольна – вот она!
Повозки, полные народа,
Вкатились с песнями во двор –
Веселая, шальная кодла!
Подобных ярких, пестрых свор
Не доводилось парню видеть.
Глаза расширив, он глядел
На то, как в непристойном виде,
Не укрывая своих тел,
С повозок спрыгнули девицы
В угаре пьяном хохоча.
Да, есть чему тут подивиться!
Вот это жизнь у богача!

 

Кафтанов – возбужденный, красный,
В толпе прислужников своих
В обнимку с Лушкою грудастой
Перед Силантием возник.
Старик в почтенье раболепном
Хозяину отдал поклон –
Каким ничтожным и нелепым
Со стороны казался он!

- Всю ночь гулять сегодня будем! –
Кафтанов громко объявил,
И снова зашумели люди.

- Ты нынче баню истопил?

Силантий не успел ответить –
Расположенья чтоб достичь,
Услужливый вмешался Федя:
- Готово все, Михал Лукич!

На миг веселье прекратилось,
Кафтанов удивился вдруг,
В лице и Лушка изменилась:
Мол, это что за милый друг?
Курчавый, черненький, приятный,
Видать, не бреющий усов!
Совсем мальчишка – стройный, статный,
И не по-детскому высок!

- А это кто? – Сурово барин
На Федора уставил взгляд,
Подумав: «Очень хитрый парень.
Глаза так прямо и горят!»

- Михал Лукич, аль не признали?! –
Силантий ахнул, трепеща. –
То ж сын мой, Федька! Я с делами
Здесь замотался битый час…

- А я тут батьке помогаю! –
Взгляд Федора и впрямь горел.
Кафтанов долго, не мигая,
На пацана в упор смотрел,
Прищурив маленькие глазки –
Как будто в душу ими лез.
И тот глядел не без опаски.

Видать, хозяйский интерес
Он все же вызвал! Вот удача!
«Неужто выделит меня?!»

Смотрел Силантий, чуть не плача,
Себя неистово кляня.
Вот черт попутал взять сынишку!
Укрыть надеялся, дурак!
Теперь-то вызволить мальчишку
Уж не получится никак!
И он хорош – расправил плечи!
Как верный пес в глаза глядит
В почтенье пылком, бесконечном –
Во всем, поди ж ты, угодит!

Кафтанов тоже понял это,
Похлопал Федьку по плечу:
- Покладист ты, гляжу, заметно.
Запомню, коли захочу.
Не уходи отсюда, ясно?
Еще понадобишься мне.

И Федька с преданностью страстной
Кивнул, от счастья онемев.
Лукаво улыбнулась Лушка,
Задором черных глаз маня,
И вскоре скрылись все в избушке,
Гармонью весело звеня.

Всю ночь гулянка бесновалась,
Всю ночь – до самого утра
Хмельная свора развлекалась,
Не вылезая со двора.
Кутил Кафтанов не на шутку –
Изба ходила ходуном:
Смех, крики, шутки, прибаутки
И ласки женские с вином.

А Федька ждал, всем сердцем веря,
Что барин вспомнит про него,
Решит, что стоит он доверья,
Повысит в должности его.

И не ошибся он, конечно –
Кафтанов парня не забыл,
Когда унылый Федька в вечер
Коней хозяйских в речке мыл,
Отец, кряхтя, к нему примчался,
Трясется весь – и ну орать:
- Ну что, негодник? Доигрался?
Тебя велел Кафтанов звать!
Ведь говорил тебе намедни –
Подальше от греха уйди!
Зачем ему ты сдался, бедный?
Да что уж тут…Теперь иди…

 

И Федька с внутренней тревогой
Шагнул несмело за порог.
Народу в доме было много,
И он от грохота оглох.
Гармошка пела, не смолкая,
Носились бабы, мужики –
Как дети малые игра,
Хихикая как дураки.

В главе стола сидел Кафтанов
Уже изрядно во хмеле,
В своем расстегнутом кафтане
В объятьях страстной Лушки млел.
А стол ломился от закусок –
Аж разбегалися глаза!
Все было сладко здесь и вкусно –
Словами просто не сказать!

О, эта жизнь – в достатке, в счастье,
В веселье праздном и гульбе!
В любовном жарком сладострастье
И в уважении к себе!
О, жизнь – рекою деньги льются
И доверху набит живот,
И песни шумные поются,
И подчиняется народ!

 

Вот ОН сидит – хмельной и сытый,
И это стол шикарный весь
Лишь для НЕГО сейчас накрытый,
Для всех и царь, и бог он здесь.
Здесь все скоты, лишь ОН – владыка!
Казнит и милует, шутя,
Не покорись ему, поди-ка –
Людей ведь губит как котят!
Бывает же не белом свете
Столь некрушительная власть!

И Федор, думая над этим,
Не замечал, как злая страсть
По жилам в кровь его втекает,
И в душу медленно, как вор,
Дурная зависть заползает,
Дремавшая до этих пор.
Она вползала, разрасталась,
Пуская корни…И душа
Горячим ядом отравлялась
Неторопливо, не спеша.

Весь прежний мир – такой понятный,
С рассветом, с утренней росой,
Стал примитивным, неприятным,
И он, голодный и босой,
Себе внезапно стал противен –
Как будто бы со стороны
Смотрел – и видел он скотину…

И все мальчишеские сны
Исчезли, будто испарились,
И Федька словно стал другим –
В нем спесь и гордость не мирились
С существованием таким.
Возненавидел он всем сердцем
Холопский, нищий свой удел,
Прошла пора мечты и детства,
Теперь отчаянно хотел
Парнишка стать таким же сытым,
И чтоб когда-то для него
Такой же стол стоял накрытый,
Чтоб люди слушались его.

Но как же этого добиться?
А вдруг, Кафтанов подсобит?
Взять – хорошенько отслужиться,
Глядишь, он отблагодарит!

С почтительным волненьем Федя
К столу сейчас же подошел.
Кафтанов юношу заметил,
Сказал: - Явился? Хорошо…
А ну-ка, сядь со мною рядом.
И Федька тотчас же присел,
Оглядывая баб нарядных,
Неискушенный в них совсем.

 

Кафтанов между тем привычно
Табак ноздрями в ном втянул,
И дважды громко, неприлично
Почти что сразу же чихнул.
Он, видимо, не ждал ответа,
Но Федька голос вдруг подал,
Промолвив: - Многие вам лета…

Михал Лукич захохотал,
А вместе с ним взялась и Луша,
На парня с нежностью смотря –
Сидел тот робкий и послушный,
Взгляд синий, ясный, как заря.

Кафтанов вволю насмеялся,
Вдруг рявкнул: - Тихо!
Сей же миг
Гармошки щебет оборвался,
Народ гуляющий затих.
Все в ожиданье замолчали
Никто не прыгал и не пил…

- Вот это – Федька! Все слыхали? –
Кафтанов людям объявил. –
Силантьев сын! Видать, хороший
И благонравный человек!
Коль захочу, так будет можно
Его возвысить. И вовек
Ни в чем не будет он нуждаться!
А ну-ка, Федька, пей со мной!

В восторге Федор – рад стараться!
Стакан с вином схватил рукой
И выпил, с жадностью глотая –
От непривычки дух свело!
Аж прослезился он, моргая –
На славу было то вино!

Кафтанов крикнул – и гулянка
Возобновилась тот же час:
Вновь началась лихая пьянка,
И все опять пустились в пляс.

 

Любвеобильные бабенки
Глаз положили, не спросясь,
На юношу – почти ребенка,
И, откровенно веселясь,
На Федьку стаей налетели –
И как давай его хватать!
Затормошить его хотели,
Зацеловать да заласкать.

Все в Федьке закипело гневом –
Что, шут он, что ли, им какой?!
И он, доселе столь примерный,
Вдруг перестал владеть собой.
Волною гордость забурлила,
И честолюбие внутри
Вдруг ожило, заговорило,
Забунтовало все внутри!
И он вскочил, сопротивляясь
Противным лобызаньям баб –
От возмущенья задыхаясь,
Всем демонстрируя свой нрав.

С душой, забавно Федька дрался –
Так, что Кафтанов за столом
До невозможных слез смеялся:
- Вот так их, Федька! Поделом!
Им это нравится, заметь-ка!

В Кафтанова вселился бес:
- Какой же молодец ты, Федька!
Ну, право слово, молодец!
Таким и будь! Я непременно
Тебя по-барски награжу!
Тем, кто служить умеет верно,
Я, знаешь, крепко дорожу!

Силантий старый, что давненько
Стоял в пустующих сенях,
Набрался смелости маленько
И на негнущихся ногах
К Кафтанову пошел с мольбою:
- Михал Лукич, помилуй бог!
Оставьте вы его в покое –
Совсем малец ж еще, щенок!

Побагровел Кафтанов сразу,
Шарахнул по столу рукой:
- Замолчь, ничтожество! Зараза!
Командовать надумал мной?!

 

Любовника украдкой Луша
За плечи обняла слегка
И зашептала: - Миша, слушай,
Гони-ка в шею старика.
Ты глянь, глазами как сверкает!
Ох, не к добру ведь, не к добру.
А ежли что-то замышляет?
Ей-богу, погляди. Не вру…

Кафтанов пьяно ухмыльнулся,
На старика уставил взор,
И снова к Лушке взгляд метнулся:
- А кто стеречь мне будет двор?
Кто охранять заимку станет?

- Да хоть бы Федька! Что с того?
Чай, парень резвый – не устанет.
Вот и возьми-ка ты его.

Михал Лукич развеселился –
Мысль по душе пришлась ему,
И он к парнишке обратился:
- Ты слышал, Федька? Быть тому!
Тебя отныне назначаю
Заимку эту сторожить!
И знай, кого я привечаю,
Тот вечно должен мне служить.

- Михал Лукич, побойся бога! -
Силантий в ужасе вскричал.
Но как он, нищий да убогий,
Мог повлиять на богача?
Толпа Савельева нещадно
Опять отбросила к сеням,
А барин, адово исчадье,
За плечи Федора обнял
И с торжеством промолвил пьяным:
- Уж коль тебя я полюблю,
Так сыном сделаю названым.
В любой проблеме подсоблю!

Все сладким сном казалось Феде,
Не шелохнувшись, он сидел,
Не ведал, что ему ответить.
О, да! Он этого хотел!
Неужто все, что дальним было,
Вдруг обрело свои черты?!
Его удача не забыла!
Не подвели его мечты!
Все так! Все так, как и хотелось!
Все так, как снилось в тайных снах!

В душе все пело, все вертелось,
Не проходила дрожь в ногах.
Вот в этом дома, полном смеха,
Вот в этой дьявольской избе
Подать рукою до успеха!
Так, Федька, так – смекай себе!
Смекай, как взять за хвост удачу,
Про все подумай не спеша:
Как стать сильней, как стать богаче –
Чтоб не томилася душа.

Отец и друг тебе – Кафтанов!
Отныне он тебе – семья!
Пусть он – страшнейший из тиранов,
Но только в нем судьба твоя!
Он яркий мир тебе откроет –
Без голода, без нищеты,
Достатком сердце успокоит,
Осуществит твои мечты!

 

Давай, дерзай, Савельев Федька!
На что способен – покажи!
Собачьей верность ответь-ка,
С душой Кафтанову служи!

Но не душа в нем говорила,
А хитрый, мелочный расчет,
Корысть к себе его манила,
Огнем жгла сердце горячо.
Ах, Федька-Федька! Кто же думал,
Что так собьешься ты с пути?
Как будто ветер страшный дунул,
В другую веру обратив…

Дом опустел…Хмельная свора,
Беснуясь, в баню понеслась.
А он в себя пришел не скоро –
Мечта занозой в мозг впилась.
Конечно, унижаться тяжко,
Но, в общем, можно потерпеть,
Коль не желаешь быть дворняжкой,
И в жизни хочешь преуспеть.
Свой гордый нрав запрячь подальше –
Он в нищете тебе не друг!
Льсти сладко, проникайся фальшью –
Запри себя в порочный круг!
Сейчас – батрак, а завтра – барин!
Два шага сделать тут всего!
В своих руках ты держишь, парень,
Залог успеха своего!

Встал Федор, осмотрелся молча.
Босую ногу обожгло
Осколок? Наклонился – точно.
Он бережно поднял стекло,
Себе невольно представляя,
Что служит барину сейчас…
Как пес цепной, хвостом виляя –
Глядишь, хозяин кость подаст.
Противно…Только делать что же?
Придется в руки взять себя,
Ведь выгода – всего дороже,
Зато пожалуют не зря!

Вновь Федька за стеклом нагнулся,
Прополз по полу за другим,
И со стеною вдруг столкнулся.
Взгляд в страхе поднял – перед ним
Проклятая стояла Лушка,
На ней – лишь нижнее белье.
Бедняге Феде стало душно,
Когда увидел он ее.

 

Все телеса торчат наружу,
И похоть страстная в глазах –
Ежу понятно, что ей нужно!
Захолонул парнишку страх
Красивою была Лукерья,
Но ведь Кафтанов – господин!
По ветру пустит в пух и перья,
К его лишь бабе подойди!

Да Федору и не хотелось!
Его пугала эта плоть,
И, хоть лицо его зарделось,
Себя он смог перебороть.
Так это было незнакомо!
Ведь юный Федька до поры
Не ведал женщин по-мужскому,
Еще не вырос для игры!
И не стремился сам, пока что!

А эта шла к нему, маня!
От Лушки он в смятенье страшном
Отпрянул, словно от огня.
Застыл, как кролик пред удавом,
Глазами хлопал, как дурак
А та промолвила лукаво:

- Боишься что ли? Вижу – так…
Мальчишка ты еще молочный,
Чай, нецелованный еще?
Чего молчишь-то?...Значит, точно
Еще не знаешь ни о чем.
Что прячешь взгляд? Иди, не бойся…
Ведь я красива? Али нет?
Не съем тебя, не беспокойся…
Тебе ж давно не десять лет.
Пока что ты еще безгрешен,
Но жизнью этой поживешь
В гулянье шумном и потешном –
Глядишь, и сам во вкус войдешь.
Испортят – поздно или рано.
Чего ломаешься? Иди!

Вдруг налетела ураганом,
Прижала Федора к груди –
И ну парнишку с жарким пылом
В лицо и в губы целовать!

В объятьях Лушки лихо было,
Он страха он забыл дышать!
Стал отбиваться безнадежно
От поцелуев и от ласк,
А Лушка липла – дико, нежно,
Его сильней в сто тысяч раз.

На лавку Федьку потащила,
Вниз потянула за собой –
И где взяла Лукерья силу
На сумасшедший этот бой?!
А он по-прежнему брыкался,
Мечтал скорее убежать –
Он не хотел, он вырывался!

И честолюбца удержать
Лукерья все же не сумела –
Из потных, липких рук ее
Рванулся Федя ошалело
И бросился в дверной проем.

Там он с Кафтановым столкнулся…
Он здесь давно уже стоял.
На Федьку глянул, ухмыльнулся.
- Что тут у вас? – Вопрос задал.



 

Эх, промолчать бы было надо!
Но Федор впал на Лушку в гнев,
Не утаил позорной правды:
- Что лезет-то она ко мне?!

Метнулась в ужасе Лукерья
Туда, к Кафтанову, вперед:
- Кому ты, Мишенька, поверил?!
Все брешет он! Ей-богу, врет!

Кафтанову Лушку не услышал,
Внимания не обратил,
Он к Федьке подошел поближе,
Усмешкой хитрой наградил:
- Что, правда лезла? Было дело?

Парнишка голову поднял,
Кивнул хозяину несмело:
- Вот, обслюнявила меня!

- Он брешет, Мишенька, ей-богу! –
Лукерья взвизгнула опять,
Тот отпихнул бабенку строго:
- А ну, распутная, молчать!
Ты, Федька, плеть мою возьми-ка.
Вон, у стола она лежит.
И вместе с ней сюда поди-ка.

От страха Федя – еле жив.
Взял плеть хозяйскую неловко,
Кафтанову ее подал
В почтении покорном, робком.
Но юноша не угадал.

- Она к ТЕБЕ, мерзавка, лезла,
Вот ТЫ теперь ее и бей.
Не бойся – это ей полезно,
Остынет – будет поумней.

Растерянно, недоуменно
На Лушку Федор поглядел,
И та смотрела удивленно…
Нет, бить ее он не хотел!
Еще не вырос для насилья,
Сей склонности не перенял!
И Лушкины глаза просили:
«Не надо! Пожалей меня!»

 

И Федька пощадил бы Лушу,
Кабы Кафтанов на него
Свой грозный окрик не обрушил:
- А ну-ка бей! Стоишь чего?!
Ее вина – так бей, паскуду!
Ты виноват – так отвечай,
И я ТЕБЯ жалеть не буду!

- Не врал я! – Федька закричал,
От возмущенья задыхаясь,
Проклятую сжимая плеть
И замахнуться не решаясь.

Хозяин рявкнул как медведь:
- Сейчас же бей! Ты слышишь, сволочь?!

Парнишка вздрогнул, побледнел
И, небеса призвав на помощь,
Лукерью по спине огрел.
Сперва несмело, непривычно –
Едва держалась плеть в руке.

- Сильней! – Кафтанов крикнул зычно,
И, рукоять сжав в кулаке,
Смелее Лушку он ударил.
Та, взвизгнув, побежала прочь
Легко догнал шалаву парень,
Стегнул с размахом, во всю мочь.

С ним что-то стало вдруг твориться,
Забесновалось все в душе,
И он не смог остановиться
По воле собственной уже.
Зло набирало обороты –
То зло, что он в себе не знал,
Что в нем хранилось от природы,
А он и не подозревал,
Что есть подобная в нем ярость,
Но то, что делал он теперь,
Невольно вызывало радость –
Так в Федоре проснулся зверь.

Уже не жалко было Лушку –
И он во всю ее хлестал,
Та замерла давно послушно.
Уже Кафтанов приказал
Остановить битье шалавы,
А он, не слыша, бил и бил –
Все злее наносил удары,
Добро внутри себя губил.

Кафтанов подбежал к парнишке,
Плеть силой вырвал из руки:
- Ну, прочь, волчонок! Это ж слишком!
Аль помутилися мозги?!
Что делаешь – соображаешь?!
Ведь изувечишь без труда!
Такую бабу убиваешь!
Глаз выстегнешь – и что тогда?!

- Тогда пусть ходит одноглазой! –
Свирепо Федька прорычал.
От этих слов Кафтанов сразу
Недоуменно замолчал,
Взглянув на парня с интересом –
В азарте тот еще дрожал.

Как непонятна, неизвестна
Была у юноши душа!
Что он таил в себе, порочный?
На что способен был, стервец?
Босяк безродный, бедный очень,
Но отчего-то вдруг гордец!
Сперва до смерти плеть боялся,
А через миг во вкус вошел,
И вот – от гнева задыхался.
Так что же есть за той душой?

Кафтанова невероятно
Сей буйный нрав к себе привлек,
Все было в Федьке непонятно:
То верный пес, а то зверек –
Неприрученный, непокорный.
Менялся парень без конца!
Он – то стеснительный, то гордый,
Имел как будто два лица.

Задумав приглядеться к парню,
Кафтанов Федьку взял с собой
В свою натопленную баню,
Когда покончили с гульбой
Там он смотрел, как Федор с пылом
Ему стремиться услужить.
Ах, сколько резвости в нем было!
Не прочь и душу заложить!

Умело веником попарил
И полотенцем вмиг растер:
Мол, наслаждайтесь жизнью, барин!
Ох, прыток, шельма! Ох, хитер!
То здесь, то там, пострел, носился!
Горело все в его руках!
Сам в подчинение просился!
И не заметить было как?

- Ты что ж мне сдал сегодня Лушку? –
Кафтанов Федора спросил.
- А разве было так не нужно? –
От удивленья Федька сел.
Сама невинность, прям ягненок!

- Ведь так я вас бы обманул!

Прикрикнул барин: - Врешь, волчонок!

В глаза пытливо заглянул.
- Еще соплив, гляжу ты, парень,
А уж напутано в душе.
Гнетет тебя какой-то камень,
Спать не дает давно уже.
Но то, что баб ты не жалеешь,
Мне очень по сердцу, поверь
А ты у них успех имеешь,
Хоть и ведешь себя как зверь.
Теперь послушай…Мне, конечно,
В наследники не взять тебя,
Но станешь мне служить безгрешно,
Ни в чем не подведешь меня,
И я весь мир тебе открою,
Ни в чем тебе не откажу.
Коли во всем пойдешь за мною –
С лихвою, щедро награжу.
Большим ты станешь человеком,
Не будешь знать беды и слез,
Достигнешь счастья и успеха,
Коль предан будешь мне как пес.

Ни жив, ни мертв в восторге Федя,
В груди его – волненья гул,
Себя не слыша, он ответил:
- Я постараюсь, как смогу…

- Ну нет, стараться – это мало! –
Смеясь, Кафтанов произнес. –
Запомни, в душу чтоб запало:
Мне личный, верный нужен пес.
Инютин – инвалид безногий,
А ты подвижный, молодой,
Один мне стоить будешь многих.
Ты, Федя, думай головой!
Всегда сообразить сумей-ка,
Желанье угадай мое.
Судьба-то хитрая, злодейка,
И хвост-то склизкий у нее.

Счастливый Федор, вдохновленный
Поспешно, быстро закивал,
Своей мечтою упоенный,
Он чувств порочных не скрывал.
Во всем готов был покориться,
В любой затее услужить –
Да хоть бы вдребезги разбиться,
Чтоб жизнью этой яркой жить!

Михал Лукич смотрел, смекая,
Как книгу Федора читал:
Так вот она, душа какая!
И Федька враз понятен стал.
Вот что им движет – жажда денег!
А ведь Кафтанов обещал,
Что и накормит, и оденет
Одеждой с барского плеча!

 

Кафтанов умный – не обманешь,
Промолвил он: - Сдается мне,
Большою сволочью ты станешь.
Себе ты, парень, на уме.
Но не волнуйся. Может этим
Ты и пришелся ко двору.
Я неспроста тебя приметил.
Смышлен ты…Хоть и жуткий врун.
Насквозь тебя, прохвоста, вижу –
Полно в башке шальных идей.
Но верен будешь – не обижу,
Умею я ценить людей.
С отцом теперь здесь оставайся,
Чтоб под рукой все время быть.
Работай, но не зазнавайся –
Во всем выказывай мне прыть.

Так Федька с господином спелся,
И в сердце юном с той поры
Огонь наживы разгорелся.
Он видел барские пиры
И сам присутствовал, бывало,
Там, за Кафтановским столом.
Почти не пил, ел очень мало,
Мечтая в мыслях о большом.

К нему, конечно, приставали –
Слетались бабы, как на мед,
Дурачились и целовали,
Но Федя был в том плане горд.
И зря Силантий опасался,
Напрасно сына честь берег –
Ни разу Федор не поддался
На соблазнительный порок.
В душе не те кипели страсти,
Пока что юноша хотел
Большой и безграничной власти,
А похоть, бабы – между дел.

Он дом забыл – и мать, и брата,
И детство – ясный, светлый друг
С ним распрощалось безвозвратно –
Стремительно и как-то вдруг.
В мечтах честолюбив, заносчив,
Стал думать Федор о себе,
И хладнокровно, между прочим
Являлись мысли о семье.

Антоха где-то мотылялся
По белу свету много лет,
Боролся, бегал и скитался –
Родные потеряли след
А Ванька – тихий и спокойный
Бесцельно жил себе да жил…
И только Федька стал достойным!
Кафтанова расположил!

«Ну и живите как хотите,
Коль по душе вам нищета!
Из топора обед варите!
А у меня была мечта,
И я ее своею силой
Осуществил – и не стыжусь!
Я умный, ловкий и красивый –
По праву я собой горжусь!»

Гордился Федя…Словно птица
В мечтах взлетел на небеса.
Но рано было так гордиться –
Сгущались тучи, шла гроза.
Антон-варнак скрывался где-то
(Недаром коммунистом стал!)
Скитался, каторжный, по свету…

А рядом Ваня подрастал…







Глава 7
«Иван»


Как сойдет последний снег –
Сердце мается,
Вся природа по весне
Просыпается
С Громотухи лед сойдет
В пору вешнюю,
Побежит река вперед –
В даль безбрежную,
Зазвенят в лесу ручьи
Колокольцами,
Греют ласково лучи –
Здравствуй, солнце!
Дерева стоят вокруг –
Ветки в почках,
Ну а летом пестрый луг
Весь в цветочках.
Тварью полнится земля
И букашками,
И усыпаны поля
Все ромашками.

На ромашке он гадал,
Словно девица,
Лепестки все оборвал
От безделицы:
 Может, любит, может, нет –
Вдруг не врут цветы?
Аня-Аня, ясный свет,
В сердце – только ты!

Васильковые глаза –
Утонуть бы в них!
Светло-русая коса
И небесный лик!
В мире нет тебя родней,
Краше – тоже нет,
Не дождусь, когда ты мне
Сможешь дать ответ.

Вместе мы с тобой росли,
Как ровесники,
И бежали наши дни
Очень весело.
Некрасивою была
Ты девчонкою –
Неопрятна, немила –
Слишком тонкая.
Только мне ты и тогда
Очень нравилась,
Быстро пронеслись года –
Все исправилось.
Расцвела ты как заря
В пору летнюю,
И краса твоя не зря
Все заметнее.

На тебя все дни смотрю –
Взор ласкается,
Я давно тебя люблю –
Сердце мается.
С детства мы с тобой друзья
Неразлучные,
Но любить тебя нельзя –
Вот и мучаюсь.
Ведь не ровня я тебе
В положении,
Твой отец живет к себе
В уважении,
На таких, как я, отец
И не смотрит твой,
Он не пустит под венец
Вместе нас с тобой.
Голь, как скажут мужики,
Перекатная,
Не гожусь я в женихи –
Ты богатая.

Только вдруг и ты ко мне
Сердцем маешься?
Тоже ночью, при луне
Просыпаешься?
Лепестки рвать не спеша
Стану заново:
Аня-Анечка, душа,
Дочь Кафтанова!
Оборву ведь все цветы
От бессилия!
Полюби меня и ты
С той же силою!
Буду я всю жизнь пахать,
Сеять и косить,
Буду ноги целовать,
На руках носить!
Не узнаешь в жизни бед –
Только будь со мной!
Аня-Аня, дай ответ!
Я навеки твой!

 

Так искренне и простодушно
О счастье и любви мечтал
Силантьев младший сын Ванюша.
Уже давно он взрослым стал,
Но с детских пор не изменился –
Его открытый, светлый взгляд
Все той же теплотой лучился –
Он, как дитя, был жизни рад!
Весь мир – широкий и красивый
Иван способен был обнять
И с неуемной, жаркой силой
К своей груди его прижать
Он жил и жизнью наслаждался,
Он просто воздухом дышал,
Он в солнечных лучах купался
И в сердце фальши не держал.
Он в бой не рвался, как Антошка,
Как Федор власти не хотел,
Он просто парнем был хорошим –
О лучшей доле не радел.

И лишь одно томило Ваню,
Одно лишь он от всех таил –
Кафтановскую дочку Аню
Давным-давно Иван любил.
Любил с тех пор, когда мальчонкой
Носился по дворам босой
С хозяйской хрупкою девчонкой
С длиннющей русою косой.

Нескладною была Анюта –
В ребятах вызывала смех,
Но только Ваньке почему-то
Она казалась краше всех.
Он недостатков в ней не видел,
Внимания не обращал,
И на мальчишек был в обиде:
Ну, угловата, ну тоща!
Придет пора весны – и Анна
Сама собою расцветет
И, может, взглянет на Ивана,
Все по глазам его поймет.

Вокруг смеялись: «О приданном
Верней всего, мечтаешь ты!»

Ивану слышать было странно –
Какие глупые мечты!
Он сознавал и с детства видел –
За деньги счастья не купить,
Расчеты Ваня ненавидел,
Он одного хотел – ЛЮБИТЬ.
Рай в шалаше построить с милой
И жить в трудах из года в год,
Ах, если б только полюбила –
Он ей луну с небес сорвет!

Иван всегда был рядом с Аней,
И даже в тот кошмарный день…

Все в пору ту казалось дальним
Для беззаботных двух детей!
Они в стога ложили сено,
Но вскоре бросили дела,
Забывшись в суетном веселье.
Как солнце жизнь была светла!
Они шутили и смеялись,
 Увлекшись озорной игрой,
Друг в друг без конца кидались
Недавно скошенной травой.

Со стога соскользнула Аня,
И инстинктивно, как-то вдруг
Поймал ее счастливый Ваня
В кольцо своих надежных рук.
Как будто током вдруг пронзило
От этой близости его!
Он стиснул анну с большей силой,
Та встрепенулась: - Ты чего?!

Но объясняться трудно было,
Иван порыва не сдержал,
И губы с быстрым, страстным пылом
К губам Анютиным прижал
Рванулась Анна, Ванька – тоже,
И замерли…В глазах – испуг…
Поторопился он, похоже –
Ведь с детства был обычный друг.

 

Лицо у Анечки зарделось –
Так растерялася, душа!
Куда-то все веселье делось,
Но и смятенье – хороша!

- Ты что? – Произнесла с обидой. –
Смеешься что ли надо мной?

Ивану стало очень стыдно,
Он дернул светлой головой:
- Ну что ты!? Я серьезно, Аня!
Я в жены взять тебя хочу!
В любви, согласии жить станем –
Я к твоему отцу помчусь
И в ноги упаду с мольбою.
«Отдайте Анну!» - попрошу.
Я жизнь делить хочу с тобою.
Подумай, я ведь не спешу.

Так жарко говорил Ванюша,
На Анну преданно глядел
И честно изливал ей душу.
Он так взаимности хотел!
Но Аня как-то вдруг смутилась,
Взгляд опустила, отвела –
Как будто в чем-то провинилась,
Как будто Ваню предала.
Но в этом странном поведенье
Он ничего не углядел
И вовсе не придал значенья
Такому повороту дел.

Казалось, Анина стыдливость
Вполне естественна сейчас –
Любая б девица смутилась
В священный столь признанья час.
Но Анна не дала ответа,
О чем-то думала она,
И в облаках витала где-то –
Как будто, бодрствуя, спала.

Так, средь стогов они стояли,
Не зная, что еще сказать,
И вдруг у дома увидали
Анютину шальную мать.
Она в последние недели
Сходила медленно с ума,
Дурные мысли ей владели –
Везде ей мнился сатана.
Он приходил в обличье мужа.
(В глазах Кафтанова жил бес!
Он часто выходил наружу
И к ней проклятый, страшный лез!)

 

Мать Анны жутко подурнела
От неспокойствия в душе.
В мечтах давно она хотела
Оставить этот мир уже.
Вблизи развратного тирана
Увяла женщина не в срок,
И, в общем-то, довольно рано
Ее призвал на небо бог.
Тем вечером она, крадучись,
Проникла в маленький сарай,
И там повесилась, не мучась,
Найти надеясь вечный рай.

Иван тот вечер помнил ясно:
Все было быстро, впопыхах.
Кричала Анечка ужасно,
А он держал ее в руках
И успокаивал от сердца,
До боли прижимал к груди –
Так, словно помогал согреться
На мерзлом жизненном пути.
И так ему хотелось вечно
Ее собою укрывать,
Чтоб не узнала мук сердечных –
Он ей готов был все отдать.
       
       * * *


Весть о самоубийстве этом
По всей деревне разнеслась,
Не став ни для кого секретом.
Насплетничались люди власть!

Злой шепот часто раздавался:
«Жену Кафтанов погубил!
Он на заимке развлекался –
Кутил во всю и баб любил,
Когда она, раба-то божья,
Душой взлетела на тот свет.
А он-то, душегуб, безбожник!
Ему и дела, видно, нет!»

Все это горькой правдой было –
Кафтанов глазом не моргнул.
Похоронив жену в могиле,
Он, как всегда, вошел в разгул.
Болтали по углам старухи,
Не прятали ехидных глаз…

Прознала Анечка про слухи –
Ожесточилась сердцем враз.
И в тот же летний день помчалась
На пир отцовский поглядеть –
Душа наружу вырывалась,
Хотелось с горя умереть.

Испуганный не в шутку Ваня
За нею бросился бежать,
Остановить надеясь Аню,
Пытаясь как-то задержать.
Почти весь день бежали дети
К заимке в Огневских Ключах,
Где после женушкиной смерти
Кафтанов с горя не скучал.

Уже стемнело…На опушке
Остановилась Аня вдруг.
Пред ней – добротная избушка,
Внутри – мельканье тел и рук.
Веселье слышится и пляски,
Визг баб распутных, дикий смех –
Да, в самой страшной, жуткой сказке
Не увидать таких потех!

В бессильной ярости Анюта
Метнула на Ивана взгляд,
Его ругая почему-то:
- Так люди правду говорят?!
А ты чего твердил мне нынче?!

- Да я… - Ванюша побледнел.
Была злость Анны непривычна,
И возражать он ей не смел.
А девушка, его оставив,
К заимке быстро подошла
И, жадный взор в окно уставив,
Среди толпы отца нашла.

Он, рыжий, плотный, коренастый
В рубашке мятой нараспах
Лобзался с бабою грудастой,
Едва держался на ногах.
А сплошь и рядом – так же пары,
Весь воздух заполняет смрад,
Все пьяным дышать перегаром…

Смотреть на буйный тот разврат
Анюта больше не сумела –
Прочь отшатнулась от избы,
На Ваньку в шоке посмотрела.

Тот сел на свежий сноп травы
И, было, покурить собрался,
Но встретил Анины глаза
И вдруг чего-то испугался.
Ни слова Ване не сказав,
К нему Анюта подскочила,
Застыла, думая…И вдруг
Поспешно коробок схватила
Из Ванькиных послушных рук.
Схватила быстро – как украла,
И, свой трофей в ладони сжав,
Обратно к дому побежала,
От возбуждения дрожа.

Сухой травы взяла охапку
И разбросала вдоль избы.
Видать, спалить хотела папку!
Да и спалила, если бы
В то дело Ванька не вмешался.
Он понял все, и сей же час
Вблизи Анюты оказался.
(Как это было уж не раз!)

Взял крепко за руку, от дома
Ее насильно уволок.
Брыкалась Аня – не то слово!
Не отдавала коробок!
Вся боль, что в сердце накопилась,
Внезапно хлынула волной
И на Ивана вся излилась –
Уже не властвуя собой,
Забилась Аня, зарыдала,
Ивана по щекам хлеща.
Тот видел, как она страдала
И от души ее прощал.

Пощечин град Иван послушно,
С глубокой нежностью сносил.
Анюта облегчила душу
И, словно вдруг лишившись сил,
Прижалась к пареньку всем телом,
Руками обняла его –
Как будто спрятаться хотела,
Отгородиться от всего.

А он держал ее за плечи,
Слова какие-то шептал,
Чтобы любимой стало легче
Сейчас бы Ваня жизнь отдал!
Ее отчаянье и горе
Он взять хотел бы на себя,
Он был способен стать героем –
Всем сердцем, всей душой любя!
Он так любил! Он задыхался
От пылкой нежности своей!
Он ни препятствий не боялся,
Ни наговоров злых людей.
И даже страшного тирана,
Ее жестокого отца,
Он не боялся, как ни странно –
Иван пошел бы до конца
В стремленье к счастию земному.

Пугало Ваню лишь одно –
Что сердце Анечки другому
Быть может, втайне отдано.
Кому – не мог Ванюша ведать,
Но лишь в том случае – увы,
Он ничего не смог бы сделать
И сдался честно, без борьбы.

«Но не дай бог! - молило сердце, -
Она МЕНЯ должна любить!
Ведь мы друг друга знаем с детства
И суждено нам вместе быть!
Пускай я беден! Но в округе
Богатых женихов и нет.
А мы все знаем друг о друге
Уже немало зим и лет.
Все знают: человек я честный,
Работы тяжкой не боюсь.
Ей это и самой известно!
Так чем в мужья я не гожусь?!»

Так рассуждал Савельев Ваня
В день изо дня, из часа в час.
Встречаясь как и прежде с Аней,
Он не скрывал влюбленных глаз.
Он о любви твердил ей часто,
Но между ними, как всегда,
Все было странно и неясно –
Не говорила Аня «да».

Причину этого позднее понял Ваня –
И сразу стала жизнь горька, как редька:
Увы! Другой запал в сердечко Ани –
Несносный Ванин брат, красавчик Федька…

Глава 8
«Счастье»

Между тем в бесконечных, опасных скитаньях
Жизнь потоком неслась у Антона шального,
Было трудно, но он забывал о страданьях –
Так все пело внутри от азарта хмельного.
Путь нелегкий избрав беззаботным мальчишкой,
Изменить он не смог своим детским привычкам,
И Антоха, когда-то шермач и воришка,
Риском боя увлекся, таким необычным.

Сколько раз уж мятежника власти ловили!
Сколько раз из тюрьмы он опять убегал!
Вот в такой круговерти года проходили,
Что ждать завтра от жизни – Антон не гадал.

Он привык ко всему – к каждой новой напасти
Относился спокойно, с усмешкой встречал,
В упоенье борьбы было странное счастье…

Но все чаще и чаще Антон замечал.
Что горячее сердце дает перебои.
Словно чувствовал он – шаг ответственный близок,
И давно уж Антошка лишался покоя,
Вспоминая соседскую девочку Лизу

Часто память его возвращала в ту пору,
Когда не было в жизни борьбы и скитаний,
Когда был он мальчишкой – повесой и вором,
Не изведавшим полностью бед и страданий.
Петька, Лиза, Антошка в то время все трое
Побывали в застенках той жуткой разведки,
Там держались с достоинством дети-герои –
Чудом живы остались тогда малолетки.

За Полипова Петьку Отец постарался,
Против Лизы серьезных улик не нашли,
Лишь Антошка тогда под арестом остался –
С той поры его дни быстрым ходом пошли.

Город детства Антон безвозвратно покинул,
Постоянного дома теперь не имел,
Он для всех потерялся – как в пропасть вдруг сгинул,
Замышляя немало серьезнейших дел.
Связь с родными давно у него оборвалась,
Но душа, как ни странно, тянулась туда,
В этот город, где девочка Лиза осталась.
Милый образ не стерли хмурные года.

Часто думал Антон о косичке белесой,
О зеленых и преданно-чистых глазах,
Вспоминалось, как он, лихоманец несносный,
Уносился от Лизоньки прочь впопыхах.
А она опекала его как наседка,
Словно хвостик ходила за ним по пятам,
И Антон, вспоминая о бывшей соседке,
Думал с грустью и нежностью: «Как она там?
Не живет уж, наверное, в старой квартирке,
Женихом, верно, море – нельзя продохнуть,
И как прежде, небось, занимается стиркой.
Ах, хотя бы глазком на ее счас взглянуть!»

То, что дальше случилось – Антон и не понял:
Помутился рассудок, померкло в глазах,
А очнувшись, себя обнаружив вагоне,
Вскоре понял Антоха, что едет назад.
Возвращается в город, забытый навеки,
Возвращается втайне от всех, от себя,
Неуверенный в счастье, в судьбу и в успехе,
Но надежду глубокую в сердце храня.
Он привык рисковать – видно, так было надо,
Голос сердца вперед его звал вновь и вновь,
За все беды земные могла стать наградой
Тоже очень земная, простая любовь.

 

Вот знакомая станция…Тут он когда-то
Ходил вместе с Петькой, на стреме стоял,
Вот здесь от жандармов бежали ребята,
И здесь он впервые в засаду попал.
Как будто вчера с ним все это случилось!

Антон огляделся с тревогой вокруг:
Ничто здесь, на станции не изменилось!
Крадучись прошел вдоль вагонов…И вдруг
Увидел солдата в шинели не новой,
Глаза у Антона тотчас же ожили –
Пред ним повзрослевший, но все же знакомый,
Стоял добрый друг Поликашка Кружилин!

 

Земляк из Михайловки, милой деревни,
Где не был Антон, как казалось, сто лет!
Вдруг вспомнились сразу родные деревья,
Прекрасней которых на всей земле нет.
Так ясно сейчас донеслось вдруг до слуха,
Как с камня на камень грохочет, шумит
Чудесная речка его, Громотуха,
Что где-то сейчас столь же быстро бежит.

Он вспомнил тот день: Поликашка, Зорица,
Кафтанов мерзавец, Инютин подлец,
И сам он, Антошка – свободный, как птица,
Тогда еще шустрый, беспечный малец.
Да, будто вчера это было! И все же
Ему показалось – вся жизнь пронеслась.

Кружилину, видно, казалось так тоже,
Узнавши Антона, он молвил, смеясь:
- Антошка? Вот диво! Какими судьбами?
Ты что, конокрадством тут занят опять?

Антошка замялся: какими словами
Он смог бы сейчас о себе рассказать?

- Да вроде того. – Молвил парень с усмешкой,
С опаской опять огляделся вокруг,
Такое счас время – ты знаешь, конечно.
Открыто разгуливать мне не досуг.

Кружилин все понял – кивнул добродушно,
Он был все такой же открытый, простой,
Ему без сомненья довериться можно,
По взгляду Антон догадался: он – СВОЙ.
Недаром Кафтанов его за Зорицу
Из мести корыстной в солдаты загнал,
Сейчас лишь настала пора возвратиться –
Так долго Кружилин семью не видал.

Антон доверительно голос понизил:
- Ты знаешь, где Петька Полипов живет?
Быть может, он что-нибудь знает о Лизе?
И как-нибудь с нею меня он сведет?

Просить Поликарпа не стоило дважды –
Он к Петьке Полипову тут же сходил
И адрес – такой долгожданный и важный
Антону Савельеву мигом добыл.
А вскоре Антон, сам не свой от волненья,

Вошел в коммунальный бревенчатый дом,
Где Лиза желанная в уединенье
Жила, занимаясь обычным трудом.
Одна-одинешенька (как оказалось!),
Давно потерявшая мать и отца.
О Лизе Антон узнал самую малость,
Узнал, но пока что не видел лица.
Какая она? Восемь лет ведь не шутка!
Как встретит его? И захочет узнать?
Всю жизнь храбрецом был, а тут стало жутко,
Но коли пришел, так нельзя отступать
И, хвост поджимая, идти на попятный!
Давно дожидался подобного дня!

Антошка прошел коридор необъятный,
Народу вокруг – суета, толкотня!
Искомую дверь приоткрыл осторожно
И в комнату, тихо ступая, вошел
Увидел ее – сразу сердце тревожно
Заныло, запело в дуэту с душой!
Знакомая сцена: за стиркой все так же,
В поношенном фартучке – как и всегда,
Но только другая – в сто тысяч раз краше!
Родная – и в это же время не та!

По имени Лизу Антоша окликнул,
Она обернулась, раскрыла глаза.
На бледном лице – солнца ясного блики,
Играет в лучах золотая коса.


 

- Антошка…Живой… - Прошептала, не веря.
Восторженной радостью взгляд заблистал.
Родной, незнакомый стоял он у двери…

Антон возмужал, привлекательней стал.
Раздался в плечах, в росте очень прибавил,
С годами значительно заматерел
И бриться привычку, казалось, оставил.
Но взгляд!...Этот взгляд! Он все так же горел!
В глазах его серых смешинки все те же,
И кудри льняные, бесспорно – его!
Лицом изменился Антоха мятежник,
Но все ж не узнать его было смешно.

И Лиза узнала – метнулась навстречу,
В слезах причитая: - Антошка!...Живой…

А он обнимал ее хрупкие плечи,
Готовясь назвать Лизавету женой.
Ее! ЛИШЬ ЕЕ! Сомневаться не надо –
Узнала мгновенно, все годы ждала!
Ему словно солнцу весеннему рада,
Лишь мыслью о нем, горемычном, жила!

Антон целовал ее губы невольно,
(И это был первый святой поцелуй!),
А Лиза была, очевидно, довольна,
Забыла стыдливость. Ведь, как не бунтуй,
Бессмысленно прятать в себе то блаженство,
Что птицей свободно рвалось к небесам.
Любовь выражалась в улыбке и в жестах,
Читалась по Лизиным светлым глазам.
Как долго сердца тосковали в разлуке!
Но вот он явился – целехонек, жив!

Антон подхватил Лизавету на руки,
По комнате быстро, легко закружил:
- Лизок, ненаглядный мой!.. Лизонька, радость!
Ты только одна мне на свете нужна!
Ты – самое лучшее, что мне досталось!
Отныне жена ты мне, Лиза, жена!
Отныне и впредь будем вместе с тобою,
Разделим все тяготы жизни вдвоем,
Одним станем целым – единой судьбою,
Держась друг за друга, весь свет обойдем!

Короткая свадьба…Короткое счастье…
Но ради него даже жизни не жаль.
Едва поженились – и сразу прощаться.
Но мужа, супруга, без слез провожай!

       

На свадьбе, что в комнате тихо сыграли,
Кружилин с Полиповым были одни.
Антону и Лизе они пожелали,
Чтоб жили в согласье и крепкой любви.

 

Кружилин – от сердца, а Петька – не очень,
Он сам в Лизавету был тайно влюблен,
И жгучая ревность змеею порочной
Его отравляла аж с давних времен.
Внезапная свадьба явилась ударом –
Надежда последняя вмиг порвалась.
Антону завидовал Петр недаром –
Савельев имел над ним странную власть.

 


За общее дело они воевали,
И общих в подполье имели друзей,
Но все же покоя Петру не давали
Порывы отчаянной злости своей.
Конечно, Антон его другом считался,
И все же Полипов был явно не прочь,
Чтоб дальше на каторге он оставался
Но коли явился – то надо помочь!

Полипов в подполье навел быстро справки
О том, где соратники будут их ждать
И адрес той тайной, секретной их явки
Антону ничуть не замедлил отдать.
Наутро Антон, оставляя супругу,
На явку отправился с чистой душой,
Без слова доверился старому другу,
Но там и попался – от бед не ушел.

Да, было обидно и очень досадно
Из брачной постели попасть прямиком,
Как рябчику, в ловкую эту засаду.

И с этого дня все пошло кувырком!
И двух дней не прошло – он сбежал из под стражи,
А еще через день его снова нашли.
Как нашли? Это, в принципе, было не важно.
(Разыскать его адрес шпионы могли!)
О Полипове даже не вспомнил Антоха.,
О предательстве мысли не мог допустить.
Время не было в бешенной той суматохе
Размышлять обо всем и кого-то винить.

Духом он не упал – как на праздник веселый
В кандалах возвращался Антошка в тюрьму,
Не впервые бывал уж он тут заключенным,
Все давненько знакомо тут было ему.

 

Льстивой радостью встретил его надзиратель –
Косоротов, известный, старинный дружок,
Господина Лахновского личный каратель,
По характеру – крыса, на морду – бульдог.
- Ах, Савельев Антон! Ай, да милости просим! –
Рассыпался в любезностях вредный палач. –
Вы надолго ли к нам? Заходите-ка в гости!
А то скучно тут всем, засиделись – хоть плач!
Долго бегал? Устал? Отдохни тут немножко.
Все удобства тебе предоставлены здесь!

Подыграл Косоротову в шутку Антошка,
Удивился: - За что же такая мне честь?
Ну спасибо, земляк, за такие хоромы!
А то правда устал, отдохнуть бы пора!
Поудобней устроюсь – и буду как дома,
А то вечно в бегах – ни кола, ни двора.
Погощу здесь маленько – и снова в дорогу,
Дел по горло, приятель. Проездом я тут.

Косоротов нахмурился грозно и строго,
По-собачьему рявкнул: - Дела подождут!

Подтолкнул заключенного к камере резко,
А Антон был по-прежнему невозмутим:
- Ты скажи, Косоротов, тебе не известно –
Сколькл будет один, да еще раз один?

Учуяв подвох, надзиратель напрягся:
- Ну два будет. Что я, считать не могу?
- Вот именно, два! – И Антон рассмеялся. –
Так через два месяца я и сбегу!

Сперва эта фраза смешной показалась,
Но данное слово Антошка сдержал –
В тюрьме отдохнул он, но самую малость,
А через два месяца снова сбежал.
И жизнь закрутилась опять, завертелась:
Гонения, беды, лишенья, напасти…

Но только такой ему жизни хотелось,
В ней было свое, очень странное счастье…

Глава 9
«Падение»

Уже почти два года
С того промчалось дня,
Когда Савельев Федор
Серьезный пост принял.
Нет, жизнь не изменилась –
Он все еще был бос,
Но сердце возгордилось!
Теперь, задравши нос
Ходил он перед всеми
И в облаках витал,
Единственным спасеньем
Кафтанова считал.
Тот кликнет как собачку –
И Федька тут как тут!
Брать барскую подачку
Он не считал за труд.
Хозяина по жесту
Парнишка мог понять,
Умел он в совершенстве
Желанье угадать.
Кафтанов был доволен
И Федора хвалил,
А Федька был спокоен –
О лучшем не молил.

Он в будущем не сомневался,
И, сидя с батькою подчас,
Неторопливо дожидался,
Когда настанет звездный час,
И, оценив его заслуги,
Кафтанов Федю наградит –
Определит не просто в слуги.
Вот уж тогда он полетит!
Возвысится над этим быдлом,
Всего добьется от судьбы!
Тут наперед все было видно,
И он не думал ждать беды.

Силантия давно пугали
Такие Федькины мечты,
Его в семье не узнавали –
Из бедной, жалкой простоты
Он превратился в честолюбца –
Надменным, резким Федор стал,
Заважничал, как шар надулся,
Самим собой быть перестал.
А может нет? Должно быть, с детства
Хранился в Федьке тот порок?
И с полной силой разгореться
Ему Кафтанов счас помог?
Порок бывает лишь врожденный,
А значит, в Федоре он был,
И Федька, алчностью сраженный,
Про все на свете позабыл.

Он на заимке жил как прежде,
Отцу все так же помогал,
Жил в нескончаемой надежде –
Хозяина с гулянкой ждал.
А тот не ехал, все постился,
(Ведь нынче был великий пост!),
От скуки Федька истомился,
Ходил все, ждал как верный пес.

- Да что ж хозяин-то не едет? –
Вслух как-то молвил при отце.
Силантий посмотрел на Федю,
Тоску увидел на лице
- Что, по собачнику скучаешь? –
С усмешкой горькою спросил.
- Да что ты, батя, понимаешь! –
Сердито Федор возразил. –
Собачник или не собачник –
Зато живет хозяин всласть!
Ни перед кем глаза не прячет
И все имеет – деньги, власть!

- Гляжу – завидуешь? – Укора
Опять Силантий не сдержал.
Ответил сын ему не скоро –
Раздумывал, не возражал.
Потом осмелился признаться:
- А если даже так, то что?
Жить весело и не бояться –
Вед это очень хорошо!
Послушай, бать! И мы ведь можем
По-человечески зажить!
Михал Лукич во всем поможет,
Коли сумеем заслужить!

Силантий радости сыновней
Душою разделить не мог.
Кафтанову они не ровня!
Он здесь, в Михайловке, как бог!
А Федька, видимо, про это
В стремленьях гордых позабыл.
Но где корысть – там счастья нету,
Старик уверен твердо был.



 

- Смотри, сынок, ведь прогадаешь.
Коль позаришься на ломоть,
То враз ковригу потеряешь.
Сумей себя перебороть.
Соблазн – сам черт. Не поддавайся.
Цена такой удаче – грош.
И высоко не поднимайся –
Потом больнее упадешь.
Пусть мы бедней церковной мыши,
Но в наших душах совесть есть.

Парнишка хмыкнул еле слышно:
- С чем эту совесть можно съесть?

Силантий рассердился: - Совесть –
Не чтобы есть, а чтобы жить!

Потом добавил, успокоясь:
- Душою нужно дорожить.
Ведь человек земле подобен,
А землю ливень без труда
Струей своей размыть способен.
Сначала это не беда,
Всего лишь ямка небольшая,
Не сразу даже разглядишь.
Идешь – она и не мешает.
А через год посмотришь – вишь,
Уже промоина поглубже.
Как будто рана на земле!
И для посева не послужит
Та почва. Так смекай себе!
Не дай промоинке душевной
В большую яму разрастись.
Что в этой жизни совершенно?
Лишь бог!...Так знай себе, крестись.

Так рассуждал Силантий грустно,
Плетя руками ловко сеть.
Он говорил с глубоким чувством,
Надеясь Федора задеть,
А Федька слушал с раздраженьем –
Не доходило до него,
Как в их убогом положенье
Считать Христа важней всего?
И что там плел отец про почву?
И о промоинах в душе?
Все это сложно было очень,
Да и наскучило уже.
Зевать хотелось! Не об этом
Практичный Федя размышлял,
Гадал он над другим секретом,
Отцовским бредням и не внял.

- Зачем Кафтанову я нужен? –
Промолвил и осекся вдруг. –
Ведь все недаром…Батя, слушай!...

Силантий обратился в слух,
А Федька оживился странно:
- У Михаила Лукича
Ведь дочка подрастает – Анна!

- Что-что?! – Силантий сгоряча
Едва работу не забросил,
С негодованьем посмотрел
На сына, не скрывая злости:
- Ты, Федька, часом не сдурел?
- А что? – Парнишка оскорбился,
Глазами с вызовом сверкнул. –
Чем я в мужья бы не сгодился?
- Ну, это ты совсем загнул! –
Отец от ужаса и страха
Едва не обмер. – Идиот!
Удавит барин как собаку,
Едва ты свой разинешь рот!

Но Федька рассмеялся дерзко:
- А это, батя, как сказать! –
Присел, кудрями дернул резко. –
Здесь надо ловкость показать!
Подумай: так ведь может статься,
Что наши сблизятся пути.
И будет некуда деваться –
Нас с Анной под венец вести
Кафтанова заставят слухи!
Увидят с Анной нас вдвоем!

Отец в паническом испуге
Глядел на сына: - Ты о чем?..
Так вот какой ты, Федор, значит… -
Неслышным шепотом сказал
И замер – бледен, озадачен.
Да, прежде сына он не знал!

Душою сам открыт и светел,
Своим трудом Силантий жил.
И как он в Федьке не заметил
Порочной скрытой этой лжи?
Всю жизнь растил – и не увидел
Натуру сына своего!
Подобного и не предвидел,
Считал порядочным его!
А он…О боже, что за мысли?!
Один цинизм, один расчет!
Душа погрязла в эгоизме –
Видать, вселился в Федьку черт!
Он в состоянии дурмана
Какой-то бред один несет:
Зачем ему богачка Анна?!
Она от горя не спасет!
Ох, ждать беды от господина –
Не пощадит Михал Лукич!
Тут власть его непобедима,
Погубит – тут уж хнычь-не хнычь.
Нрав что у буйного медведя –
Такому в лапы попади!

Мечтами окрыленный Федя
Судьбу увидел впереди:
В наряде подвенечном – Анка,
Он рядом с ней – одет, обут,
Во всю беснуется гулянка
И тесть Кафтанов тоже тут.
Сидит вблизи – хмельной и томный
И держит Федьку за плечо,
Бокал с вином до верха полный
Пред Михаилом Лукичом.
Благословенье дарит детям,
Дает приданного с лихвой…

Ах, крепко размечтался Федя!
Ушел в виденья с головой.

Тут шорох за окном раздался,
(Уж ночь стояла на дворе),
Силантий шума испугался,
На сына в страхе посмотрел:
- Там, возле дома кто-то ходит –
Ему с тревогой пошептал. –
Бандит добычи не находит,
Иль с каторги варнак сбежал?
Стой, Федор! Не ходи! Опасно!

Но Федька, в руки взяв жакан,
Метнулся в это мрак неясный
Искать того, кто ходит там.
Вкруг дома обошел тихонько,
Обшарил рядом каждый куст.
Вдруг ветка хрустнула легонько –
Услышал Федька этот хруст
И вверх ружье тотчас же поднял:
- Не шевелись! – Предупредил.
       
Из ночи, как из преисподней,
Высокий кто-то выходил.
Неторопливо приближался
К парнишке странный это тип –
Видать, нисколько не боялся!
Нахала б Федька угостил
Зарядом дроби, вероятно,
Но незнакомец вдруг сказал:
- Не подстрели-ка, Федьша, брата…

Не веря собственным глазам,
Тут Федор распознал Антошку!
Сначала в шоке обомлел,
Потом в себя пришел немножко –
Опомнился, повеселел.
Антоха изменился круто
С мальчишеских своих времен,
Узнать в потемках было трудно.
Да Федька б не узнал и днем!
Ведь утекло воды немало
С тех пор как он оставил дом,
И десять лет уж миновало!
В семье считалось, что Антон
Сквозь землю где-то провалился.
(Молилась мать за упокой).
И вот, вы гляньте – объявился!
Заросший, но вполне живой.

Стоял он в темном балахоне,
Другой как будто человек.
Манеры только лишь в Антоне
Остались прежними навек:
По носу Федьку щелкнул снова,
«Матюхой» в шутку обозвал,
Потом промолвил: - Ну здорово…
Чего молчишь? Не ожидал?

- Антошка! – Радость не скрывая,
На брата Федор налетел,
Схватил, за плечи обнимая,
Но в темноте не разглядел
Повязку на руке Антона.
Ее заметил он в тот миг,
Когда Антоха с тихим стоном
Отдернул руку и поник.
Сначала Федька растерялся,
На брата посмотрел: - Ты что?
- Да на сучок в лечу нарвался,
Вот, к вам на огонек зашел. –
Антон тревожно огляделся. –
Одни вы с батей тут, гляжу?
У вас бы в доме я погрелся,
А то который день брожу.

Так он – ВАРНАК!... И ликованье
Погасло в Федьке сей же час.
Испуг и разочарованье
От братовых укрыл он глаз.
Тьма спрятала его волненье
И бледность на его щеках,
А в голове в большом смятенье
Носились мысли впопыхах:

«Антон – варнак! Вот неудача!
Ведь неспроста пришел сюда…
Укрыться хочет, не иначе.
Вот неприятность, вот беда…
А мы-то чем ему поможем?
В чем виноваты мы с отцом?»

Так Федька размышлял тревожно,
А в это время на крыльцо
Силантий вышел и негромко
Окликнул Федора. А он
Застыл в молчании неловком.
Забыв про все, рванул Антон
К отцу любимому – и в ноги
Ему с рыданием упал.
Стоял Силантий на пороге,
Сперва совсем не понимал.
Потом узнал – и с криком счастья
В объятья сына заключил –
Старик не думал о напастях,
Не находил для них причин,
Не ведал страха никакого –
Шептал какие-то слова,
Антошку видел он ЖИВОГО!
Все остальное – трын-трава!

Они в восторге обнимались,
Как чудаки себя вели –
То плакали, а то смеялись,
Наговориться не могли.
Лишь Федор, мрачный, молчаливый,
Как изваяние стоял,
Не чувствуя себя счастливым.
В нем радости росток завял.
Антошка не к добру явился,
Он беглый каторжник, варнак,
ОН от властей давно таился.
Зачем пришел сюда, дурак?
Семью свою подставить хочет?
Накликать на родных беду?

Да, испугался Федька очень,
Мысль в голове хранил одну:
«Погубит нас Антон, ей-богу,
Уж лучше бы сейчас ушел!
Отправился своей дорогой,
Другой приют себе нашел».

Но нет…Антон у них остался,
И раненой его рукой
Всю ночь Силантий занимался:
Тер мазью, отварной травой,
Повязку поменял на ране,
Не загноилась чтоб она,
Управился лишь утром ранним,
Когда растаяла луна.

 

Антон в скитаньях измотался,
Осунулся и побледнел,
Он в долгом отдыхе нуждался,
Не зря старик-отец хотел
Укрыть Антошку в этом доме.
Силантий верил, что в селе
Никто не знает об Антоне.

Но утром Федька на земле,
От дождика ночного влажной,
Заметил четкие следы.
Уликой это было важной –
Не зря в предчувствии беды
Душа у Федора сжималась.
По следу он определил,
Что за засада здесь скрывалась –
Демьян Инютин тут ходил!
След от ноги и деревяшки –
Ведь одноногий, падла, он!
Кафтановский прислужник страшный,
Видать, проведал, где Антон!
Вон и окурок у сарая
Лежит, забытый, на земле…
«Антон-Антон, с судьбой играя
Хотя б подумал о семье!»

Не стоит медлить – будет плохо!
Стрелой помчался Федя в дом,
Скорее напугать Антоху,
Чтоб к черту убирался он
И репутацию испортить
Собою Федьке не успел.
Пускай подальше ходит-бродит,
У Федора – не тот удел!







 * * *
 

Антон, расслабленный спокойный
С отцом в то время щи хлебал.
Невзрачным было их застолье,
Но как давно он не бывал
В подобной мирной обстановке!
(Избрать себе такой бы путь!)
Но он в уюте как в обновке –
Все жмет и давит, не вздохнуть.

Здесь хорошо, пока есть слабость,
И рана на руке болит,
Но оставаться здесь – не в радость,
Свобода снова в путь манит.
Вот поживет совсем немножко,
Поправится – и снова в бой!
В душе Антона жил Антошка,
Все тот же паренек шальной.

Вся жизнь его волчком вертелась,
Но наступали времена,
Когда увидеть мать хотелось,
Да и Ванюшку братана.
Успел он с ними повстречаться,
Смог мимолетом поглядеть,
Хотел немного пообщаться,
Да только понял – не успеть.
Антон и с Лизой не общался
 С той самой ночи роковой.
Как после свадьбы распрощался,
Так и не виделся с женой.

Куда бежать – он думал много,
Ни тут, ни там не встретишь рай.
Он просто шел – сама дорога
Вела его в родимый край.
К Звенигоре и Громотухе
По зову сердца и души
К знакомым запахам и звукам
По воле волн Антон спешил.
Туда, где СВОЙ он был с рожденья,
Где каждый шаг знал наизусть,
Он шел, влекомый наважденьем
В Михайловку, где каждый куст,
Сосна, береза и травинка
В беде помочь ему могли.
Так и добрел он до заимки
Под сенью ласковой тайги.
Антон был рад отцу и брату,
И, кажется, они ему
От сердца были очень рады.
Так он укрылся в их дому…

Но только утро наступило,
Ворвался вихрем Федька в дом,
Отца окликнул торопливо,
И сразу же вскочил Антон
К худым вестям давно привычный:
Шпионы, видно, есть везде.
Все это было так типично –
Не в первый раз он был в беде.

Антон боялся не напрасно –
В волненье Федор бормотал:
- Следы у дома! Сразу ясно –
Инютин ошивался там!
Вкруг дома и вокруг конюшни –
Повсюду деревяшки след.
Вот черт! Неужто было нужно
Стоять под ливнем, ждать рассвет?!

Антон лишь горько усмехнулся:
- Хорьку бы только мышь поймать. –
Отцу неловко улыбнулся. –
В бега пора мне снова, бать.
- А может все же обойдется? –
Предположил старик в ответ. –
Ушел Демьян – и не вернется?

Но возразил Антошка: - Нет.
Как дикий зверь капкан я чую,
И нюх мой вряд ли подведет.
В дороге руку подлечу я,
Авось теперь-то заживет.
- Ну да…Капкан ты чуешь верно. –
Ехидно Федька произнес.
Он первым понял – дело скверно,
Едва в окошко сунул нос
И всадников вдали увидел –
Кафтанов ехал впереди.
Что ж…Он подобное предвидел…
Но как заныло все в груди!
Ах, только б барин не проведал,
Что на заимке тут Антон!
Скорее бы варнак зловредный
Отсюда испарился вон!
Он, Федька, должен быть безгрешным
Перед хозяином своим!
А этот каторжник мятежный
Хоть и родня – не ровня им!

Савельевы засуетились:
За полминуты обо всем
Отец и сын договорились,
(Где место встречи). А потом,
Не долго думая, Антошка
Свой в руки балахон схватил
И лихо сиганул в окошко.
На этот раз он смог уйти
И незамеченным остался.

А вскоре небольшой отряд
Вблизи крылечка оказался.
На людях – форменный наряд,
Оружие – винтовки, шашки,
С Кафтановым – Инютин-лис.
Такой ватагой – грозной, страшной
Все на заимку ворвались.
Внутри избы все было мирно,
На прежнем месте сторожа.
Силантий встал по стойке «смирно»,
Перед Кафтановым дрожа.

Не выдавая страха, Федя
Изобразил, что очень рад.
Хозяина с улыбкой встретил,
А с ним явившийся отряд
Как будто не заметил даже,
Так, словно барин каждый день
С таким являлся экипажем –
С толпой воинственных людей.

Кафтанов, трезвый и серьезный,
Неспешно в горницу шагнул,
На старика взгляд бросил грозный
И плетью коротко взмахнул,
Хлестнув его в запале злости.
- За что?! – Силантий простонал,
С обидою смотря на гостя.
- Что, варнака тут укрывал?! –
Кафтанов бегло огляделся. –
А ну-ка быстро отвечай,
Куда сынок старшой твой делся?
Его ты нынче привечал?!

Инютин, времени не тратя,
Весь дом обнюхал по углам,
Печь шустро осмотрел, кровати,
Как мышь снуя то тут, то там.
Следы выискивал умело –
Видать, от бога был сыскарь,
Знал очень четко свое дело.

«Вот гад…Пронырливая тварь!» -
Все больше Федя бесновался,
Смотря, как рыскает Демьян.
Ах, только бы не догадался,
Что приходил сюда смутьян!

Кафтанов потерял терпенье –
В душе он до сих пор еще
Хранил невольное сомненье
И верил – Федька ни при чем.
Не мог он, алчущий богатства,
Сук под собой перепилить,
Кафтанов знал, что узы братства
Не в силах парень оценить.
Он без пяти минут счастливчик
И это сам осознает –
Не даст поймать себя с поличным
И против ветра не пойдет.

Демьян в горячке суетился –
Так ловко одноногий бес
По дому бегал и крутился,
Куда он только не залез!
- Что ты все нюхаешь да рыщешь? –
Кафтанов злости не скрывал. –
Следов тут нет, а ты все ищешь!
- Клянусь, варнак тут побывал! –
Инютин снова огляделся. –
Кровищей как воняет здесь!
Недавно он куда-то делся
И энти знают, где он есть!

- Окстись, Демьян! – Силантий охнул.
Но тот прервал его: - Смотри!

К столу метнулся…Федька вздрогнул:
Как же забыли?! Ложки…Три!!
Инютин, получив улику,
Уже не говорил – рычал:
- А ну-ка, объясни поди-ка,
Когой-то тут ты угощал?!
Михал Лукич, он тут, ей-богу!
Мозги мне не заполоскать!
Сломать последнюю мне ногу –
Получше надо поискать!

- Ну раз ноги не жаль – конечно,
Ищите, дяденька Демьян. –
Был голос Федьки так насмешлив,
Что нотки страха потерял.
Инютин в ярости безумной
Рванулся было к пацану:
- Ах ты, змееныш! Шибко умный?!

Кафтанов оборвал: - Ну-ну!

Из-за стола поднялся барин,
По дому чинно прошагал:
- Незваный гость – он что татарин…
Но Федька вряд ли мне солгал.
Он парень умный, понимает,
Что плохо для него, что нет
С огнем лишь дураки играют.
Неужто он, себе во вред,
Хозяину бы не признался
В том, где скрывается варнак?
От благ моих бы отказался?
А, Федька? Так или не так?

Как молоток стучало сердце,
Без спроса из груди рвалось:
«Как поступить? Куда тут деться?
Антон-Антон, незваный гость!
Ох, быть беде непоправимой
Из-за тебя, любезный брат!»

Взгляд барина неуловимо
Скользил по Федьке: «Да, не рад
Своим проблемам он, как видно.
Раздумывает – что решить.
Ну что ж, придется, очевидно,
Ему пилюлю подсластить.
Коль им расчет по жизни движет,
То надо мальчика понять…»

- А ну-ка, подойди поближе.
Ты все же БУДУЩИЙ МОЙ ЗЯТЬ.

Как будто палкою огрели
Внезапно Федьку по спине:
Об этом счастье, в самом деле,
Он мог мечтать лишь в сладком сне!
Порыв шального ликованья
Едва он удержать сумел:
Его женою станет Аня!!!

Взбодрился Федя, осмелел,
К Кафтанову шагнул с почтеньем,
Сияющих не пряча глаз.
Кивнул хозяин с одобреньем,
За плечи обнял: - В самый раз!
Где жениха сыскать мне лучше
Для Анки, дочери моей?
Ты зять хороший и послушный,
И нет помощника верней.
Отныне, Федя, постоянно
Ты будешь около меня.
Сыграем вашу свадьбу с Анной,
Жить будем как одна семья!

У Федьки ноги подкосились,
Он молча сел на табурет.
Вновь сердце из груди просилось,
Опять рвалось на белый свет.
Ему, должно быть, это снится?
О чем мечтает он? О чем?!
Неужто скоро породнится
Он с Михаилом Лукичом?!
И станет жить легко, привольно,
В просторном и большом дому?!
Богато, сладко и спокойно!
О, радость!!! Счастие ему
Открыло двери в мир прекрасный,
Где нет проблем, где нет забот!
Путь впереди – широкий, ясный –
И Федор по нему пойдет!
Пойдет, бесспорно – и ни разу
Не обернется на других!
Пойдет на поводу соблазнов,
Стремлений и страстей своих!
Кафтанова оставит сзади –
Он будет лучше и умней!
И сверху вниз на тестя глядя,
Его на склоне лет и дней
Он может вышвырнуть из дома!
И будет править сам тут всем!
Вот жизнь начнется – нету слова!

Забылся Феденька совсем,
Но тут в себя пришел, все вспомнил,
Подняв на барина глаза.
А тот с усмешкою напомнил:
- Ну, Федьк? Неужто б не сказал?

Ах, да – Антон!...Вот незадача…
Ведь вылетел из головы!
Соврать придется – не иначе.
Или не стоит?.. Тут, увы,
Огромный риск. И сам Антоха
В своих проблемах виноват.
Ему теперь пусть будет плохо,
Он каторжник!...Но все же – БРАТ…

Старик отец, к тому ж, у двери
С мольбой на Федьку поглядел.
Авось, Михал Лукич поверит!
От напряженья он вспотел.
На барина, решившись, глянул:
- Сказал бы. Что мне? – Произнес.

Такого наглого обмана
Михал Лукич не перенес!
- Ну вот и говори. Чего ты? –
Повысил голос господин. –
Меня считаешь идиотом?
Надеешься, что я кретин?
Кого перехитрить собрался?
Меня? Уж лучше не дури…
Ты, недоносок… - Он сорвался. –
А ну, сейчас же говори!!!

И вдруг обеими руками
За шею Федора схватил,
Сжал горло в пальцах как тисками,
Что было сил его сдавил:
- Где братец?! Сказывай немедля!
Ведь удавлю же! Удавлю!
Здесь побывал Антон намедни?!
Где скрылся он?! Убью! Убью!

 

Такого поворота Федя
Не мог, конечно, ожидать.
Из лап Кафтанова-медведя
Ох, трудно было убежать!
Напрасно парень вырывался,
Пытаясь хватку ослабить –
Он лишь хрипел и задыхался,
А барин продолжал давить,
Забыв об обещаньях прежних,
Что «зятю будущему» дал
О жизни сладкой, безмятежной.
СЕЙ ЧЕЛОВЕК ЕГО ПРЕДАЛ!
А зарекался верой-правдой
Ему, Кафтанову, служить!
Гонялся за большой наградой,
Мечтал в достатке, в блеске жить!
Вот благодарность господину
За снисхожденье к голытьбе –
Из грязи вытащил, скотину,
Приблизил, сопляка, к себе!
Ну ничего – теперь узнает,
Что значит барская вражда!
Всю жизнь себя пусть проклинает,
Глядишь – опомнится когда!

В глазах у Федора темнело,
Но мозг работал как часы,
В нем все бурлило, все кипело –
Давно он бросил на весы
Порядочность и жажду власти.
(Последняя была сильней!)
И все же, выше этой страсти
Снопом сверкающих огней
Внезапно гордость разгорелась,
И пламя душу обожгло –
Так раболепие приелось!
Все стало глупо и смешно!

Он что, букашкой оказался?!
И не имеет в жизни прав?!
Наружу гейзером прорвался
Природный гордый Федькин нрав.
Как смеет этот жирный боров
Так нагло руки распускать?!
Подвел, конечно, Федьку норов,
Но поздно было отступать.
Кидаясь в омут головою,
Сбиваясь с верного пути,
Мосты сжигая за собою.
Он крикнул: - СУКА!...ОТПУСТИ!

Сам испугался этой фразы…
(Теперь уж пан или пропал!)
Застыл Михал Лукич и сразу
От Федьки руки прочь убрал,
На парня глядя ошалело:
- А ну-ка…Что ты счас сказал?

И снова в Федьке все вскипело,
Бунтарство вспыхнуло в глазах.
- Еще и лапается, гнида! –
К двери рванулся Федор прочь.
Гнев, возмущение, обиду
В себе не смог он превозмочь.

- Держи его! – Кафтанов крикнул. –
Не дайте выродку уйти!

Пред Федькою Демьян возникнул –
Тот отпихнул его с пути,
Сбежал с крылечка по ступеням,
Инстинктом ужаса гоним,
Оправившись от потрясенья,
Жандармы кинулись за ним.
Вдогонку пули полетели –
Они, шальные, как назло
Не достигали нужной цели.
Лишь чудом Феде повезло!

Он слышал свист над каждым ухом,
Казалось – все, не убежать!
Но вот и речка! Громотуха!
Еще немножко поднажать!
С разбегу плюхнулся он в воду,
К большой удаче в тот сезон
Стояла теплая погода,
И славно освежился он.
Поплыл вперед – легко и ловко,
Уже и берег позади.
Спасла природная сноровка!
Так Феде удалось уйти…
 
* * *
       

Уйти – ушел…Но как же дальше?
Теперь что делать? Как же быть?
Уже того, что было раньше
Ему никак не возвратить!
Разбилась чашка – и не склеить,
Осколки обратились в дым.
Не мог, несчастный, он поверить,
Что это все случилось с ним.

Домой вернуться он боялся,
Поэтому весь день, всю ночь
В глуши таежной укрывался.
Он гнал плохие мысли прочь,
Но тщетно – с горя выть хотелось.
Сам ужасался: как он мог?!
Где только взял такую смелость?
Ведь не хотел же – видит бог!

Тайга покрылась мраком ночи,
А Федор по лесу бродил
Продрогший и голодный очень –
Нигде ночлег не находил.
Везде мерещилась засада,
Он вздрагивал под каждый шум.
Что ж, напросился…Так и надо…
Где был его практичный ум,
Когда Кафтанов (вот зараза!)
Так резво стал его душить?
Признаться надо было сразу,
Ведь все равно теперь не жить…

Неужто все? Конец надеждам?
Мечтами и планам – полный крах?
Не будет денег и одежды,
Не будет власти? Вот дурак!
Дурак! Дурак! Как он решился?!
Что он наделал сгоряча?!
Совсем от гордости забылся!
Мираж растаял как свеча.
Тот ладный замок, что он строил,
Был не из камня – из песка!
Чего добился? Стал героем?
Тогда с чего же вдруг тоска
Так сильно разъедает душу?
Ведь поступил как добрый брат!
Но так ли это было нужно?
Ведь сам себе теперь не рад.

Кафтанов – сволочь, мразь, мерзавец,
Но что с того?! Он мог помочь!
И Федька, грязный оборванец,
Заполучил бы жены дочь,
Его, Кафтановскую, Аньку!
За ней, поди ж, не первый год
Ухлестывает братец Ванька.
(Ведь правда любит, идиот!)
Конечно, Ваньке приз не светит –
Ему, дурному, никогда
На чувства Анька не ответит…

Ах, неудача! Ах, беда!
Ведь в двух шагах стояло счастье –
Едва лишь руку протяни!
И вот, по чьей-то странно власти
Закончились блаженства дни.
Кто он теперь? Как прокаженный!
Михал Лукич теперь вовек
Не даст ему Анюту в жены.

Вчера Антошка как на грех
К ним на заимку заявился.
О чем он думал, сумасброд?!
Чтоб он, проклятый, провалился!
Вот не было других забот,
Как только каторжника-братца
Рискуя жизнью, укрывать!
Ему, смутьяну, лихоманцу,
Давно б пора концы отдать!

Все носится, дурак идейный!
Все мир мечтает изменить!
Что ж сторожа не углядели?
Не в руку б стоило палить,
А прямо в лоб ему, безумцу!
Тогда бы все проблемы – вон!
(Мечтал одеться да обуться!)
ОТКУДА ВЗЯЛСЯ ТЫ, АНТОН?!!

С досады Федя чуть не плакал:
Куда теперь ему идти?
Удавит барин как собаку,
Едва лишь встретит на пути!
Антошку жаль…Себя – не меньше.
Была мечта – и нет мечты.
И босяком голодным, Федьша,
Останешься навечно ты.

А, может быть, все обойдется?..
Подумал Федя и решил,
Что на рассвете он вернется
В свой старый дом, где раньше жил.
Поест, поспит – там видно будет,
Быть может, новый день – к добру?
И пусть Антон его не судит…

Так и случилось: поутру
Домой вернулся он украдкой,
Готовый каждый миг бежать
В тайгу обратно, без оглядки.
Но голода не удержать.

Устинья горько зарыдала,
Увидев Федора живым:
- Сынок, сынок… - Запричитала. –
Где столько времени ты был?!
Отца жандармы-то забрали?
А где Антошка-то? Убег?!

Подумал Федька: - Нет, едва ли.
В Звенигоре он скрыться мог.
- В Звенигоре?! Он что, рехнулся?!
Да там же змей полным полно!
- Не бойся. – Федор усмехнулся. –
Все змеи спят уже давно.
Антон один об этом знает,
Поэтому в Звенигоре
Его никто искать не станет.
Так что Антошка не сдурел.
Он там – спокойный и свободный,
Ему счас горе не беда.

- Но он, наверное, голодный!
Сходил бы ты, сынок, туда! –
И снова горькими слезами
Устинья принялась рыдать,
Смотря молящими глазами,
Но Федор вскинулся на мать:
- Я тоже, матушка, не сытый!
К тому же ночь, считай, не спал.
Скрывался, богом позабытый –
Так измотался, так устал!

Устинья все травила душу:
- А может вытерпишь, сынок?
Снесешь Антошке что покушать?
- Да сил уж нет! Валюсь ведь с ног! –
 С трудом скрывая раздраженье,
За стол, на лавку Федор сел.
Все! К черту жертвоприношенья!
Голодный сам! Сто лет не ел!
Схватил ломоть ржаного хлеба,
Чуть ли не целым сунул в рот.
Все надоело! Хватит бегать!
Антон – не барин, подождет!

- Потом схожу, посплю сначала. –
Устинье юноша сказал,
Чтоб мать нытьем не докучала,
Но голос Ваня тут подал,
Что до сих пор молчал и слушал:
- Не дрыхать бы тебе сейчас. –
Сказал он тихо, простодушно. –
А скрыться от недобрых глаз.
Я слышал, дал наказ Инютин
Тебя немедля разыскать.
Так что заботься о приюте,
Чтоб не смогли арестовать.
Давай-ка лучше я Антошке
К Звенигору снесу еду.
Я тоже знаю там дорожки
И быстренько туда дойду.
Ведь я у всех – вне подозренья,
Никто и не решит, что я!

Сон как рукой сняло в мгновенье –
Так ужас Федьку обуял!
Напрасно думал – обойдется.
Как бы не так! Отступник он!
Теперь, наверное, придется
Бежать туда же, где Антон.
Не одному ж в тайге скитаться!
Один лишь путь – в Звенигору,
В объятья каторжного братца,
В его змеиную дыру.
Там переждут опасность вместе,
Уж лучше так, чем одному!
Вот был бы лишь Антон на месте…
А впрочем, где же быть ему?
С рукою раненой своею
Он должен где-то отдохнуть.
Сидит, небось, в горе, где змеи.
Давно пора к нему примкнуть.
Да, неохота, но придется…
Что ж он сидит? Бежать! Бежать!
Он как отец не попадется!
Его силком не удержать!

Ивана Федька не послушал,
Размыслив, матери сказал:
- Давай-ка, собери что нужно.
Я отнесу Антошке сам.

Устинья – рада постараться.
Тотчас собрала узелок,
И вскоре к каторжнику братцу
Помчался Федор со всех ног.
Поля мелькали, огороды,
Вперед манили небеса –
В его руках была свобода,
И он как мог ее спасал.
В душе надеялся на чудо,
Но мысль пчелою сердце жгла:
Бежать! Скорей бежать отсюда,
Покуда голова цела!
Звенигора, подруга детства,
Его укроет от беды,
Подарит кров и даст согреться –
В ней столько древней доброты!

И Федя вспоминал с тоскою
О приключенье детском том.
Ах, было время золотое!
Как здорово тогда Антон
Сыграл с ним шутку ту шальную!
(Таков уж братец с детства был –
Проказничая, озоруя,
Он все-таки родных любил).
К семье за помощью явился –
За это ли его винить?
И все же, чтоб он провалился!
Ведь вместе с ним теперь бродить!
Всю жизнь мечтал об этом счастье –
От наказания бежать!
Ему хотелось денег, власти…
Да что теперь-то рассуждать?
Не для него судьбы подарок,
Хоть осознать и нелегко.
И говорил отец недаром:
«Не поднимайся высоко».

Он, видно, высоко поднялся,
Но смог не долго прокружить –
Удар больнее оказался,
Чем Федор мог предположить.

И это было лишь начало…

Он шел и шел себе вперед,
Уже деревня миновала…
Переходил он реку в брод
И вдруг услышал шум погони,
Взгляд устремил через плечо:
Взбивая пыль, скакали кони,
Все взмыленные горячо.
Жандармов-то штук пять, не меньше!
Демьян Инютин – впереди!
Да, сердце в этот миг у Федьши
Не умещалося в груди.
Душа ушла от страха в пятки,
Лишь понял Федор, что пропал,
И он помчался без оглядки,
Уйти хотел – какое там!

Погоня быстро приближалась,
А между тем уж впереди
Гора стеною возвышалась.
Успеть бы до нее дойти!
Он понимал – борьба напрасна
И ноги не помогут тут,
Ведь идиоту даже ясно,
Что лошади быстрей бегут.

 

Жандармы Федьку окружили,
И он застыл внутри кольца:
Кровь бешено неслась по жилам,
И краска схлынула с лица.
Теперь – конец…Инютин, сволочь,
Уж ни за что не пощадит.
Откуда ждать в глуши тут помощь?
Кто от беды огородит?

Демьян с жестокою усмешкой
На парня глянул сверху вниз:
- К Антону ты спешил, конечно?

И в воздухе вопрос повис…
Едва живой от страха Федя
Невольно пятился назад,
Инютину он не ответил.
Один из конников сказал:
- Мы только время зря теряем.
Варнак уж где-нибудь в тайге
Вовек его там не поймаем.

Инютин на одной ноге
Неловко с лошади спустился,
Вплотную к Федьке подошел:
- Да здесь, в горе он затаился.
К нему змееныш этот шел.

Тут спешились все остальные,
Расположились на траве.
У Федора внутри заныло:
- Что, спятили? В какой горе? –
Промолвил, на Демьяна глядя. –
Я в Шантару хотел сходить,
Чтоб выяснить, как там мой батя…

Но как он мог их убедить?!
Он врал – и это видно было!
Испуг читался на лице!
В нем вся натура говорила,
Что дело вовсе не в отце!
Усталый унтер Дорофеев
На Федора махнул рукой:
- Демьян, напрасная затея!
Теряем время тут с тобой!
Тот старый пень молчит доселе,
И этот не раскроет рта.

Инютин хмыкнул: - В самом деле?
Ну, это – сволочь еще та!
Насквозь продажная натура,
Хоть и невинный вроде вид.
Спасти свою захочет шкуру –
Живехонько заговорит!
А ну-ка, дай сюда мне шашку!

Тут Федька от Демьяна вмиг
Отпрянул в потрясенье страшном –
Спиною к дереву приник,
Заворожено наблюдая,
За тем, как шашку тот берет,
Как кошка с мышкою играя…
Куда бежать? Назад? Вперед?
Или сквозь землю провалиться?!
Ну, брат Антоха, удружил!
Могло ж такое с ним случиться?!
Считай, что будто и не жил…
Они ведь, кажется, не шутят,
Убить им – что воды глотнуть!

Мысль Федькину прочел Инютин
И вздумал парня припугнуть.

- Прирежем тебя – и завалим камнями.
Кто падаль такую здесь станет искать?
Что был ты, что не был – никто не помянет.

«Ведь правда прирежет!...Так может сказать? –
Неслись в голове сумасшедшие мысли,
Колени дрожали, вспотело лицо, -
Сейчас вот убьет…Ах, да только бы быстро!
Чиркнул бы по горлу – и дело с концом!»

Словно загнанный зверь Федя ждал облегченья,
Он не знал, что его лишь хотят припугнуть,
Ждал напрасно мгновенную смерть, без мученья –
Кончик шашки уперся ему прямо в грудь.
Сквозь рубашку прошло острие, словно жало,
Обожгло нестерпимым, жестоким огнем.
Все внутри затряслось, как струна задрожало –
Только боль-кровопийца жила сейчас в нем.

Он за лезвие шашки схватился невольно,
Инстинктивно пытаясь от боли уйти,
Но Демьян посоветовал – мирно, спокойно:
- Ты смотри себе пальцы, дружок, не вреди.
Как стручки ведь посыпятся…
       Шашка сильнее
Надавила на грудь, между ребер прошла…
Федька тихо стонал, шевельнуться не смея –
На Демьяна смотрел и почти не дышал.
- Где твой брат затаился, политик проклятый?
Признавайся… - Инютин шипел как змея. –
Помогаешь уйти нерадивому брату?
Как таких бунтарей еще носит земля?
Говори, суразенок! Прирежу, ей-богу! –
Еще глубже проникла горячая сталь.
Федя ахнул от боли – еще бы немного,
И сказал бы он, грешный, о том, же бунтарь!
Уж сознание меркло, рассудок мутился,
Пелена как туман застилала глаза…

Из горы, как виденье, Антон появился.
- Отпустите мальчишку! – Крича, приказал.

Лихорадочный ужас сменился волною
Беспредельного счастья. И Федька в тот миг,
Ошалевший, контроль потерял над собою –
Так подействовал брата спасительный крик.
Оживились жандармы, завидев добычу,
Побежали к Антону. Тот молча их ждал.
Он не нервничал даже – все было привычно.
Только Федька, под деревом стоя, дрожал.

Взгляд Антона, такой обреченный и хмурый,
Был на младшего брата сейчас устремлен.
Он был бледен лицом, исхудал всей фигурой
И, конечно же, раною был изнурен.
Взор его был спокоен, но Федор увидел
Затаенный и сдержанный будто укор.
Сам себя испугался: ВЕДЬ ОН НЕНАВИДЕЛ
НЕПУТЕВОГО БРАТЦА ДО ЭТИХ ВОТ ПОР!

Взметнулись мысли в беспорядке,
И слезы хлынули из глаз:
- Не виноват я в этом, братка!
Не виноват я!!! – Много раз
Он повторял, как заклинанье,
Слова мольбы. Но понимал,
Что бесполезны оправданья –
Он брата все равно предал.
Не прямо – косвенно, конечно,
(Не зря сейчас так сердце жгло!),
Приманкой послужил успешно,
Невольно сделал брату зло.
И сам в капкане оказался,
В ловушку сам себя загнал.
Какой улов с крючка сорвался!
И как же больно он упал!
С небес – об камни головою!
И вот теперь, едва живой,
Лежит и истекает кровью…
Исчезло все! Хоть волком вой!

Антона в цепи заковали,
Толкая грубо, повели…
- Да что вы делаете, твари?!
Ведь у него рука болит!!! –
Давясь бессильными слезами,
За братом Федька побежал.
Жандармы слова не сказали –
Один кулак покрепче сжал
И в ухо так парнишку тыкнул,
 Что Федор, отлетев, упал.
О землю стукнулся затылком –
И вновь туман глаза застлал…

* * *

       
Все то, к чему стремился Федор ловко,
Оборвалось досаднейшим концом.
С тех пор в тайгу на лесозаготовки
Его услали деготь гнать с отцом.
Кафтанов отомстил обоим сразу –
На каторгу отправил батраков,
Чтоб труд тяжелый освежил их разум,
А то к себе приблизил, дураков,
Которые совсем не оценили
Того, что господи им предлагал,
Предательством коварным отплатили!

Зато теперь Кафтанов их загнал!
Силантий пусть теперь, сморчок вонючий,
На каторге подумает – кто прав,
И пусть теперь в тайге, в глуши дремучей
Показывает Федька гордый нрав.

Кафтанов сознавал, как он ошибся:
Ан, зря мальчишку принимал за пса!
То верным был, и вдруг – не покорился!
И ведь не только брата же спасал!
Достоинство толкнуло взбунтоваться,
Спесь распирала грязного щенка!
Но каторга заставит обломаться –
На дегте жизнь не очень-то легка!

Не думал, не гадал в ту пору
Кафтанов Михаил Лукич,
Что легче оседлать ворону,
Ладонью расколоть кирпич,
Чем Федьку, гордеца дрянного,
Пытаться силой обуздать –
Его характера дурного
Сам черт не смог бы обломать!
Пути еще не раз сойдутся,
И у Кафтанова не раз
Причины веские найдутся
Убрать долой поганца с глаз.

Но это все поможет мало:
Михал Лукич не знал того,
Что дочь единственная, Анна,
Скрывает тайну от него…
       



 Глава 10
«Анна»

Угловатая, простая
Взоры анна не ласкала,
Красотою не блистала,
Барской спесью не сверкала.
Молчалива, неказиста
Подрастала как осинка
Только взгляд ее лучистый
Был глубоким и красивым.
В доме светлом и богатом
Не видала Анна счастья –
От рассвета до заката
В нем приют нашло ненастье.
Мать повесилась в сарае,
Позабыв про дочь родную,
А отец, стыда не зная,
Пил, гулял напропалую.
Не изнежена заботой
И родительским вниманьем
Всю домашнюю работу
Выполняла с детства Аня,
Беспощадного тирана
Избегала Анна с детства,
Повзрослела Анна рано,
Но не внешностью, а сердцем.
С ребятишками играла,
Тесной дружбы сторонилась,
В доме гладила, стирала –
Барской жизнью не гордилась.

Из детворы один лишь Ваня.
Хорошим, верным другом был,
Всегда легко с ним было Ане,
Один Иван ее ценил.
За что ценил? Она не знала.
Анюта никогда себя
Красивой, броской не считала,
И, недоверие тая,
Смотрела на парней в округе
И думала: любой бы мог
Охотно взять ее в супруги –
Как вещь, как денежный мешок.

Иван – совсем другое дело,
Его душе расчет был чужд.
Но Анна думать не хотела
О том, какой хороший муж
Мог из Ивана получиться –
Бесспорно, добрый, золотой!

Но надо же тому случиться:
Все чаще взор смущенный свой
На Федора бросала Аня,
Что по Михайловке шагал
Всех оставляя без вниманья.
Он раньше всех взрослеть вдруг стал.
Оформился в мужчину рано.
И, видя издали его,
Румянцем заливалась Анна,
Стыдясь волненья своего.

 

Неведомое притяженье
Усиливалось с каждым днем,
И скоро с Ванькой отношенья
Обузой стали. Им вдвоем
Общаться стало все труднее.
Но чья же здесь была вина?
Все сдержаннее, холоднее
С Иваном делалась она.

Он приходил – все тот же нежный,
В глаза так преданно смотрел!
Скрывая робкую надежду,
Вблизи нее дохнуть не смел.
Совсем мальчишка в поведенье,
А хочет в жены взять ее!
Таила Анна раздраженье
И чувство странное свое,
Что вспыхивало как зарница,
Лишь появлялся Ванькин брат.

Тогда вокруг все меркли лица!
Как электрический разряд
По телу Анны проносился –
Аж страшно делалось самой!
Она спала – ей Федор снился:
С кудрявой, гордой головой
И с синевой в глазах глубоких.
Он приходил в цветные сны –
Серьезный, сильный и высокий!
Что в пору девичьей весны
Способно так встревожить душу?
Конечно, первая любовь!
Любовь по голову, по уши!
Такая, что бунтует кровь!

Когда Иван во двор являлся
И камушком стучал в окно,
Он вмиг сравненью подвергался
И в пользу явно не в его.
Она росла с Иваном рядом
И, вероятно, от того
В ее душе Ивана взгляды
Не вызывали ничего.
Он был, конечно, симпатичным:
Небесный взгляд, курносый нос,
В нем все уютно и привычно –
Солома светлая волос…

Но все достоинства Ивана
Смывались в бледное пятно,
Когда встречала Федьку Анна.
И только богу знать дано,
Зачем к нему душа тянулась?
Общались-то едва-едва!
Но сердце сильно всколыхнулось…

Иван и Федор – брата два
Родными не казались вовсе:
Один – брюнет, второй – блондин,
Иван святой, лишенный злости,
Другой как бог неукротим.

 

Да, словно бог! И Анна млела,
Когда встречалась взглядом с ним.
Свой пыл таить она умела,
И Федор все в себе таил.
В его глазах – горящих, дерзких,
Мысль трудно было угадать,
Но красотою – грубой, резкой
Не мог он не очаровать.

Она совсем его не знала,
Но Федор, как казалось ей.
Во всем превосходил Ивана –
Сильнее был и красивей.
Известно было понаслышке,
Что служит Федька у отца,
И размечталась Анна слишком –
Ведь босоногого юнца
Отец мог вытащить из грязи.
И может быть… Но вдруг – беда!

Теперь уж выйти Феде в князи
Не светит больше никогда.
Иван ей рассказал однажды,
Как заявился к ним Антон,
Как Федьку протыкали шашкой,
И как в тайгу его потом
Михал Лукич законопатил.
Ивана слушая, она
Шептала горькие проклятья:
Отец – сам дьявол, сатана!
Таких людей губил хороших!
Боится, видно, их подлец…
И Федя поплатился тоже…
Не выдал брата…Молодец!
Отца ее не испугался!
В ней восхищение росло,
И милый образ не стирался –
Жил в сердце козням всем назло.

Отец, и так противный с детства,
Стал ненавистен ей навек,
Не принимало Анны сердце
Таких безжалостных потех.
Кафтанов жизнями чужими
Вертел нещадно, как хотел:
Когда-то Поликарп Кружилин
Характером не угодил.
Загнали бунтаря в солдаты,
Вернулся – а семьи-то нет.
Такая вот была расплата
За множество рабочих лет.

Теперь и Федя был в опале.
Отец привык, чтоб перед ним
Все шапки в ужасе ломали,
А тут – столкнулся не с таким!
Да, ведь живут такие люди!
Их мало, но они же есть!
Не как отец, не как Инютин,
Для них всего дороже – честь!
Иван – другой. В нем нету силы –
Послушный, глупенький щенок,
А Федор – гордый и красивый,
И нрав его – стальной клинок!

Ему бы Анна беззаветно
Свое бы сердце отдала.
Вот только если бы ответна
Любовь столь пылкая была!
Имела ли Анюта шансы
Вниманье Федора привлечь?
В селе один Иван, признаться,
Не смог бы Анной пренебречь.
А Федор!...Разве он заметит?
Красивых девушек полно…
Но даже если и ответит,
Отец проклятый все равно
Им не позволит пожениться.
И бедность Феди тут не в счет.
Не смог отцу он покориться –
Вот тот и бесится как черт!

И с новой силой сердце Анны
Тянулось к Федьке-храбрецу,
И тоже злобному тирану,
Столь ненавистному отцу,
Ей подчиняться не хотелось.
И Анна шла наперекор.
Куда былая скромность делась?...

Кафтанов с некоторых пор
Стал замечать в поступках Анны
Какой-то внутренний протест.
Ему казалось это странным
И, не скрывая интерес,
Он к ней приглядывался молча,
Соображая, что к чему.
Совсем чужою стала дочка –
То прибиралася в дому,
А то с Ивашкою гуляла…

И как-то раз отец сказал:
- Я вижу, подрастать ты стала…

Анюта вскинула глаза,
А между тем отец продолжил:
- Все с Ванькой шастаешь, гляжу?
Что там у вас? Узнать-то можно?
Никак ведь не соображу.
Любовь али простые шашни?
Глянь – все маячит у крыльца.

Внезапно с вызовом отважным
Взглянула Анна на отца:
- Иван – мой друг. – Сказала четко.

Кафтанов хмыкнул: - Ладно уж!
Ты, почитай, уж не девчонка,
А он почти что взрослый муж.
Смотри – чего про вас узнаю,
Не посмотрю, что ты мне дочь –
Обоим ноги обломаю.

Анюта отшатнулась прочь,
Когда Кафтанов как кобылу
Ее похлопал по плечу
И вымолвила с дерзким пылом:
- Я сделаю как захочу!
Вот выйду замуж за Ивана –
И ты мне в этом не указ!

От гнева осмелела Анна –
Огонь ее красивых глаз
Кафтанову стал неприятен,
Он по светлице прошагал,
Сквозь зубы процедил проклятье
И вдруг Инютина позвал.
- А ну-ка, Ваньку кликни выйди!
Анна Михайловна, скажи,
Его желает срочно видеть!

Демьян – всегда рад услужить.
Пошел во дворе, окликнул Ваню –
Давно сидел тот у крыльца
И ожидал с терпеньем Аню,
Хозяйского лаская пса.
Вмиг подскочил – и в дом помчался
На крыльях пламенной любви,
В светлице Анны оказался.

Восторг мальчишки уловив,
Кафтанов бросил взгляд на Анну.
Та молча гладила белье,
Улыбки не послав Ивану,
Храня достоинство свое.
Кафтанов к парню обратился:
- Как на духу, Иван, ответь –
Ты с нею что ль договорился?
Жених ее ты что ли впредь?

 

Застыла Анна напряженно,
Иван – тот вовсе обомлел.
Конечно, взять Анюту в жены
Он с детских лет уже хотел!
Но неужели в чувствах Анна
Призналася отцу сейчас?!
И выбрала его, Ивана?!
Парнишка расхрабрился враз.
- А чем это других я хуже?
Как все, такой же человек.
Чай, неплохим бы стал ей мужем.

Едва сдержал Кафтанов смех.
Иван стоял в штанах холщовых,
Босые ноги – все в грязи,
Вот сучий выкормыш, волчонок!
Туда же – пыжится, дерзит!
- У вас, Савельевых, гляжу я
Ну просто родовая спесь!
Послушай, что тебе скажу я:
Я, в общем-то хороший тесть.
Но только надо постараться,
Чтоб поощренье заслужить.
И мне во всем повиноваться.
Со мною выгодно дружить!

Демьян Инютин вот, давеча,
Жил бедно, по уши в долгу
(Но если я кого замечу,
То сделать многое смогу!)
Инютин выказал мне верность –
Не хуже барина зажил,
Ему в достатке жить хотелось,
Так он его и заслужил.
И Федьку вашего вот также
Я в люди вывести хотел,
Хотел женить на Анне даже,
Поставить во главе всех дел.
А он, видать, не понял счастья.
Ублюдок…Зубы показал…
Вот человек – кладешь в рот сласти,
А он плюет – не хочет сам.
Пущай на дегте освежится…
Тебе ж, Иван, одно скажу:
Сумеешь славно отслужиться –
И я неплохо удружу.
Надеюсь, ты со мной согласен –
Ведь Анну надо заслужить.

Намек Кафтанова был ясен:
Его к себе расположить
Иван сумел бы доброй службой!
Светлее небо стало вдруг…
И он для Анны станет мужем!
От счастья захватило дух,
И солнце засветило ярче:
Не мог поверить он никак
Столь неожиданной удаче.
Савельев Ванька – чернь, босяк,
И вдруг жених – ее, АНЮТЫ!!!
Он о таком и не мечтал!

Текли блаженные минуты,
А Ваня все столбом стоял,
Глазами полными волненья
За Аниным отцом следя.
А тот добавил со значеньем:
- Сперва, пожалуй, я тебя
Назначу конюхом. Понятно?

Ванюша резво закивал.
Внутри заныло все приятно
А Михаил Лукич сказал:
- Работай с совестью, старайся.
Но только сразу говорю –
К Анюте и не приближайся,
А то ведь я не посмотрю
На то, что парень ты хороший.
Без спроса тронешь мне ее –
Возьму поздоровее ножик,
Богатство отстригу твое.

От этих слов Иван немного
Забеспокоился, остыл.
Но что ему бояться бога?
Природный юношеский пыл
В узде умел держать он крепко,
Хоть было нелегко порой.
Вулкан в крови кипел не редко,
Но он всегда владел собой,
Не позволял большому чувству
Излиться грубо, как поток,
И поцелуев сладких вкуса
Он ощутить пока не мог.

Слыла Анютка недотрогой,
Должно быть, с детских лет росла
В суровой обстановке строгой,
Но этим и мила была.
Объятий нежных сторонилась,
И губы прятала свои,
Своей невинностью гордилась,
Скрывала признаки любви.
Но именно за все за это
Иван ее боготворил –
Не хуже всякого поэта
Он о любви ей говорил.

Она молчала, ожидая,
Когда же сам Иван поймет,
Что не о нем она страдает,
Не он для сердца – сладкий мед.

Отец ушел во дворе куда-то,
Иван все в комнате стоял.
Как не похож он был на брата!
Как сильно перед ним сдавал!
Как банный лист – не отлипает!
Как клещ лесной – не оторвать!
Он ничего не понимает,
Или не хочет понимать!
Вновь в памяти желанный образ
Возник невольно, сам собой.
Послышался далекий голос…
И неожиданная боль,
Захолонула душу Анны.
Она белье сложила вдруг
И посмотрела на Ивана:
Да, он хороший, добрый друг!
Но где же тот – красивый, смелый,
Несокрушимый как скала?!
Ему бы поцелуй свой первый
Она б бездумно отдала!
Позвал бы только – на край света
Она помчалась бы за ним!
Любила – свято, беззаветно,
Жила бы только им одним!

- Скажи мне, Ваня…А у Феди
Останется от шашки шрам?

Иван подвоха не заметил:
- Да что ты, Ань! Какое там!
Следа от шашки не осталось!

Он не заметил, как она
Как будто даже засмеялась –
Так, словно теплая волна
Приятно душу окатила.

Белье поглаженное тут
Анюта со стола схватила
И это свой домашний труд.
Куда-то понесла, тем самым
Понять давая, что Иван
Здесь гостем выглядит незваным.
Но Ваня вряд ли понимал.
Он сделал шаг за ней, но Анна
Метнула взгляд сердитый свой,
Сказала сухо, как-то странно:
- Я занята. Иди домой.

И долго-долго бедный Ваня
Потом тоскливо размышлял:
Чем невзлюбился вдруг он Ане?
Он с ней по-прежнему гулял,
Но чувствовал, как между ними
Растет незримая стена –
Анюта хмурилась отныне,
Лишая этим Ваню сна.

Но ведь Кафтанов дал надежду!
Грех было упускать ее!
Слугою стал Иван прилежным,
И дело трудное свое
Старался выполнять с душою –
В конюшне был и день, и ночь.
Он не стремился к праздной воле,
Лень прогонял пинками прочь.
Все, что он делал, окупиться
С лихвою в будущем могло.
Одна мечта была – ЖЕНИТЬСЯ!
Молве и сплетням всем назло.

Михал Лукич сказал про службу –
Что ж, заслужить, так заслужить!
Иван, чтоб стать для Анны мужем
Готов был душу заложить.
Чай, от работы не загнется,
Он сын крестьянский, как-никак!
Не в первый раз потеть придется –
На то и создан он, батрак!

Иван работал – так старался!
И косо глядя на него,
Кафтанов только удивлялся
И дальше поощрял его:
- Хорошая работа, Ваньша!
Ты, вижу, парень молодец.
Останешься таким и дальше –
Пущу вас с Анкой под венец.

И Ваня, глупый и влюбленный,
Про все на свете забывал,
Надеждой счастья окрыленный,
Он и дневал, и ночевал
Вблизи кафтановского дома,
Всем сердцем веря, всей душой
В его, кафтановское слово…
И так все было б хорошо,
Кабы не брат его злосчастный,
Который, господом гоним,
Ивана сделать мог несчастным
Существованием свои.

Но не один Иван, замечу,
У них, в Михайловке, страдал
От горестной тоски сердечной.
Не только он один отдал
Любовь безгрешную, святую,
Не получив за этот пыл
Простого даже поцелуя.

Не он один обманут был…

       
       Глава 11
«Кирьян»


Демьян Инютин был когда-то
Обычным бедным мужиком,
С войны вернулся он солдатом
И без одной ноги при том.
Война все вспять перевернула
В сознанье нищего раба,
И прошлое как ветром сдуло.
Лишь он оправился едва
От раны (в общем-то тяжелой)
И осознал, что без ноги
Придется жизнь начать по новой.

И очень скоро земляки
Его уже не узнавали.
К Кафтанову Демьян сходил,
А вышел – и уже едва ли
Взгляд на соседей обратил.
Отныне был он не букашкой,
А управляющим в селе,
И стал Демьян жестоким, важным –
На этой нищенской земле
Он получил немного власти
И был тому безбожно рад.
Другого и не ведал счастья.
Зачем оно? Ведь он богат!

 

Кафтановское вел хозяйство
И за крестьянами следил,
Не позволяя разгильдяйства,
Как барин по земле ходил.
Забыл Демьян, что сам недавно
Был батраком. Казалось, он
Тем управляющим заглавным
Сам, от природы был рожден.
Те, с кем работал он бывало,
Теперь Инютин не жалел –
В нем жажда денег бушевала,
Он лихорадкой зла болел.

Мечтал Демьян Инютин тайно
О том, что время подойдет
И повезет ему случайно –
Безумно, крупно повезет!
Была у господина дочка,
А у Инютина был сын.
(Нескладный и невзрачный очень,
Но, тем не менее, он был!)
Достойней не придумать пары!

Демьян Инютин столько лет
Кафтанову служил не даром.
(Но это был его секрет!)
Демьян мечтал, что с господином
Они сроднятся, а затем
Он завладеет воедино
Кафтановским богатством всем.
Он и сейчас-то не букашка,
А там и вовсе будет царь!

Все ничего…Но сын Кирьяшка
(Вот недоделанная тварь!)
Отцовские все планы рушил
И шел наперекор во всем.
Всегда был смирным и послушным,
А тут уперся как осел!
Уж с малых лет, считай с пеленок
С девчонкой он дружил одной,
И так влюбился, суразенок,
Ну просто не разлить водой!
В краю прекрасной Громотухи
Кирьяну не было милей
Анфиски, дочки повитухи.
Он словно хвост ходил за ней,
Лишенный гордости, по капле
Выклянчивал ее любовь.

«Ну не болван ли? Не дурак ли?»
Инютин думал вновь и вновь.
Анфиса, надо вам признаться,
Была на диво хороша.
Но толку что в нее влюбляться?
Ведь за душой-то ни гроша!
Кому нужна любовь такая?
А ведь господская-то дочь
На вид довольно неплохая
И может здорово помочь!
Кирьян же, увалень несчастный,
Всей выгоды не понимал –
Он ежедневно, ежечасно
По оборванке той страдал.

Однажды вечером Инютин
Подслушал важный разговор.
Был округ тих, почти безлюден,
И он бесшумно, точно вор
Среди подсолнухов укрылся.
Неподалеку от плетня
Какой-то голос доносился –
Кирьяшка, глупая свинья,
В любви Анфиске признавался.
Краснел, бледнел как идиот,
Смущенно, нежно улыбался,
Губастый раскрывая рот.

 

Да, красотою сын Демьяна
Никак похвастаться не мог,
А так же силою Кирьяна
Не наградил, должно быть, бог.
Инютин сына откровенно
За недотепство презирал,
Но он наследник. В деле – смена,
Хоть и надежд не подавал.

Вот снова старая пластинка:
- Анфиса…Я тебя люблю…

Анфиска, девочка-тростинка,
Стыдливо голову свою
Куда-то вниз отворотила,
И взгляд живых вишневых глаз
Краснея, в землю опустила.
(Наверное, не в первый раз!)
Кровь с молоком у девки кожа,
Не по годам точеный стан.
Свихнуться от желанья можно –
Так и влекут к себе уста.

 

Кирьян и тронулся, как видно…
Он так красиво говорил!
- Конечно, я не шибко видный,
Но ты вовнутрь посмотри.
Внутри-то я красивше, правда!
Не веришь – убедись сама.
Ты все, чего мне в жизни надо,
Я по тебе схожу с ума!
Когда мы сможем пожениться?

Анфиска дернула плечом:
- Отец-то твой не согласится
На нашу свадьбу ни по чем.
- Его и спрашивать не буду! –
Кирьян грудь выгнул колесом.

Демьян взъярился: «Вот ублюдок!
Башку б тебе снести косой!»
И снова в слух весь обратился.
Кирьяшка продолжал болтать:
- Без разрешенья я б женился,
Тебе бы лишь ответ мне дать.
Я в Шантару с тобой уеду,
Мы так с тобой там заживем!
Что нам лишения и беды?
Со всем мы справимся вдвоем.
Ты будешь глянуться всегда мне.
Всегда-всегда, всю жизнь мою.
А я упрямый – тверже камня.
Ни в жизнь тебя не разлюблю!
Вот только…Я тебе-то глянусь?
Ну хоть немножечко, Анфис?..

«Ну, дома я с тобой расправлюсь, -
Демьян бесился, - Ну держись…»

Но тут Анфиса на Кирьяна
Взгляд подняла смущенный свой,
Присматриваясь как-то странно,
Слегка качая головой.
Потом ему призналась робко:
- То будто нравишься, то – нет…

И вдруг добавила неловко,
Девичий выдав свой секрет:
- Мне парни глянутся постарше,
А друг твой, Федька, пуще всех.
Когда он рядом, мне так страшно…

Анфиска не сдержала смех:
- Мороз по коже пробирает,
Едва усами шевельнет.
Скажи ему, вдруг он не знает –
Ему с усами не идет.
Прям как мужик какой-то взрослый…

Кирьяшка вспыхнул как огонь:
- Сама скажи! – Промолвил злостно,
Невольно сжав в кулак ладонь.
Невозмутимая девчонка
Махнула на него рукой
И снова рассмеялась звонко:
- Да ну тебя! Пойду домой!

Быстрее ветра убежала…
Кирьян смотрел ей жадно вслед.
Внутри Демьяна все дрожало:
«Ах так…Управы, значит нет?...
Ну что ж, придется сыну, значит,
Мозги как следует вправлять,
О жизни думал чтоб иначе
И знал, где выгоду искать!»

Совсем уж в поздний, темный вечер
Кирьяшка с улицы пришел.
Снял со стены Демьян уздечку,
Стегнул парнишку хорошо.
Тот увернулся было сразу,
Но понял все и вдруг застыл.
- Сморчок вонючий! Дрянь! Зараза!
Неблагодарный сукин сын! –
Все расходясь, кричал Инютин,
Хлестая сына почем зря. –
Зачем я выбиваюсь в люди?!
Ради чего стараюсь я?!
Жизнь райскую кому готовлю?
Зачем Кафтанову служу?
Ни в чем ему не прекословлю,
Почти что зад его лижу!?

Кирьяшка всхлипнул: - Я не знаю. –
И виновато заморгал.
- Вот ты скажи…Не понимаю…
Кой бес тебя околдовал?!
Зачем сдалась тебе Анфиска?!
Ведь оборванка, голытьба!
Зачем ты падаешь так низко?
- Она одна лишь мне люба! –
Кирьяшкин голос – тихий, слабый
Внезапно сталью зазвенел.
Себя почувствовал он правым
И как-то сразу осмелел.
- Милее нет ее на свете!

Но возразил отец, смеясь:
- Эх, неразумные вы дети!
Твоя зазноба – просто грязь!
Еще таких ли ты увидишь!
Уперся, глупый, как баран.
А сам сейчас и не предвидишь
Того, что так подходит нам.
Об Анне думай, сумасшедший,
За не ухаживай, за ней.
Вон, погляди на Ваньку с Федьшей –
Те знают, в жизни что ценней.

 

Кирьян осмыслил наконец-то
То, что отец ему сказал.
Обидой закипело сердце,
Слезами налились глаза,
Застлало все вокруг туманом
И горько выпалил Кирьян:
- Нет, батя! Не нужна мне Анна!
И что мне Федька? Что Иван?!

Не раз еще Демьян старался
Кирьяна переубедить,
Тот как и прежде упирался –
К Анфиске продолжал ходить.
А о хозяйской дочке Анне
И думать даже не хотел.
Послать бы все надежды в баню,
Принять покорно свой удел!

Но нет, Демьян не мог смириться –
Удачу, верил он, вот-вот
За хвост поймает как жар-птицу!
А сын, мечтательный урод,
Опять его все планы рушил!
И что тут можно предпринять?
Как наплевать Кирьяшке в душу?
Его надежду растоптать?

Демьян об этом думал часто.
Подумал день, подумал два.
И вспомнились однажды ясно
Анфиски странные слова,
Подслушанные у забора.
И встрепенулось сердце вдруг –
Нашелся выход, право слово!..

АНФИСКЕ НУЖЕН МИЛЫЙ ДРУГ!..






Глава 12
«Соглашение»


Непримиримый и надменный
К Инютину явился он –
Заросший грязью многодневной,
Почти что ставший мужиком.
С усами стал гораздо старше,
Окрепло тело от труда,
Он и грубее стал, и краше…

Не думал Федор, не гадал,
Работая в глуши таежной,
Что ждать от жизни непростой.
Все в самом деле было сложно,
Но примирился он с судьбой.
Душою прикипел к страданьям
(Не всем легко жить на земле!)
Честолюбивые желанья
Знать не давали о себе.

Шли месяцы, а он как прежде
Валил деревья, деготь гнал,
На счастье не было надежды,
И Федор ничего не ждал.
Поэтому когда однажды
Демьян велел его позвать,
Не знал, что думать парень даже
И ничего не мог понять.
Но из тайги вернулся резво
И пред Инютиным теперь
Стоял как прежде зол и дерзок.
(Уж не щенок, а целый зверь!)

- Зачем позвал? – Спросил сердито,
Но был Демьян на редкость мил:
- Все обижаешься, поди ты?
А я-то все давно забыл.
Пойдем-ка в дом, да потолкуем,
Есть очень важный разговор.

Сначала Федька – ни в какую:
- По мне так подойдет и двор!

В лице Демьян не изменился,
Но очень мягко так изрек:
- Ты, Федьша, лучше б не стремился
Со мной ругаться. Видит бог,
Давно тебя я изучаю –
Все проявляю интерес.
Михал Лукич-то, замечаю,
Не с тем ключом к тебе полез.
Схватил за горло – да напрасно,
Не этим надо брать тебя.
Но мне понятен ты прекрасно.
Теперь послушай-ка меня.
На дегте как? Не сладко, парень?
Тебя ж как бешенного пса
За шкирку вышвырнул хозяин.
А ну-ка погаси глаза!
Особо не сверкай зрачками.
И так судьбу-то упустил!
Как там с другими мужиками?
Работаешь? Хватает сил?
Обиду спрячь – меня послушай.
Тебя я с дегтя подберу.
Ты мне сейчас тут будешь нужен,
Работу дам тебе – не вру.

 

Совсем тут Федор растерялся –
Что на Инютина нашло?
Куда-то гнев весь подевался,
И любопытство ожило.
- А подбирать меня, - спросил он, -
Тебе какой же интерес?
Или ты врешь как мерин сивый?
Зачем тебе я сдался здесь?

- Есть интерес. –С усмешкой странной
Демьян Инютин подтвердил. –
Но что ты встал как гость незваный?
Давай-ка в избу заходи.

Тая все то же любопытство,
Послушно Федор в дом вошел.
Там огляделся бегло, быстро –
Инютин, видно, хорошо
Готовился к его приему,
Невольно парень обомлел –
Бутыль большая самогона
Стояла в доме на столе.

Демьян наполнил два стакана
И Федору один подал.
Ох, странно это было, странно!
- Ну говори, зачем позвал? –
Вновь стало Федьке страшновато.
Инютин помолчал сперва
И, оглянувшись воровато,
Сказал ужасные слова:
- Одну девицу спортить нужно.
Анфиску, повитухи дочь.

Внезапно Феде стало душно,
Взгляд потемнел как злая ночь.
Дыхание перехватило,
И он вскочил – дрожа, пыхтя:
- В своем ли ты уме, скотина?!
Она ж совсем еще дитя!
На что меня ты подбиваешь,
Пенек трухлявый ты, гнилой?!

- Ну, для кого трухлявый, знаешь,
А для тебя так золотой. –
Невозмутимо и спокойно
Демьян на Федора смотрел. –
Ты, паря, расходись не больно.
Я все давно предусмотрел.
Второй разок-то промахнешься –
Так побольнее упадешь.
В тайге, на дегте-то загнешься
Да и с концами пропадешь.
А я (хоть это будет сложно)
Тебе здесь работенку дам.

Все это слушать было тошно!
Безумный гнев как ураган
Внутри вертелся. В шоке Федя
Хотел ругаться и кричать:
Демьян смеется?! Или бредит?!
На нем и так уже печать
Изгнанника и негодяя!
Теперь в насильники идти?!
К тому ж – такая молодая!
- Я что, совсем уже кретин?
Ей и пятнадцати-то нету!
Совсем ребенок, дядь Демьян!
Я не смогу пойти на это! –
В смятенье Федор взял стакан
И залпом осушил мгновенно.
Занюхал хлебом, помолчал,
Вникая в дело постепенно.
И вскоре понял: - Ты-то, чай,
Отворотить Кирьяшку хочешь?

Инютин возражать не стал:
- Тебе башку не заморочишь.
Хочу, чтоб мой Кирьян отстал
От голодранки этой нищей.
Ну а тебе не все одно?
У малолетки той грудищи
Наружу просятся давно.
Жар-сок девица, самый сахар,
Да не убудет от нее.

Вновь Федор поперхнулся страхом:
- Что ж мне, насиловать ее?
- Об этом речи быть не может. –
Инютин молвил. – Но тебя
Сия забота пусть не гложет.
Анфиска-то, забыв себя,
Расстелется перед тобою
Сама, как травка на лугу
И сдастся сразу же, без боя –
Поклясться в этом я могу.
Сам разговор недавно слышал,
Анфиска эта, мне поверь,
Давно к тебе неровно дышит.
Усы вот только нынче сбрей.

Короче…Если ты – Анфиску… -
Инютин Феде подмигнул. –
Мобилизация-то близко,
Пойдешь ведь скоро на войну.
Так вот…А у меня есть связи.
Подумай, Федя, хорошо.
Я вытащу тебя из грязи.
А так – погибнешь ни за что.

Вникал и слушал Федор жадно,
Не шевелясь и не дыша.
Да, тут подумать было надо.
Но бескорыстием душа
Его, признаться, не страдала.
А выгоду наоборот
С поспешной цепкостью хватала.
Теперь за ним был верный ход.

Стучало сердце равномерно,
Сливаясь с тиканьем часов:
Он не последний и не первый,
Кто юной девственности сок,
Вины не чуя, выпивает.
И что плохого? Ведь о том
Никто, должно быть, не узнает.
А коль узнают – так потом.

Анфиска – девка впрямь на славу,
Уж раньше срока расцвела.
Он на нее найдет управу,
А в гору коль пойдут дела,
Посмотрит, как сродниться с Анной.
(Жердь сухостойная, она
Дружила как всегда с Иваном
И как всегда была худа).

Анюта Федьку не прельщала,
Но раз, в один прекрасный день
С досадой он узнал случайно
О том, что младший брат теперь
Стал конюхом у господина
И благосклонен тот нему.

Как громом Федьку поразило,
И непонятно почему
К Ивану неприязнь открылась,
Как рана, свежая еще.
Ну как же так? Он впал в немилость,
А Ванька этот, вот же черт,
Добился вдруг расположенья!
И вдруг Кафтанов сгоряча
Возьмет его, на Анне женит?!

А эта Анька…Пусть тоща!
У самого-то господина,
У Михаила Лукича,
Такая же была жердина,
Но не страдал с того он, чай!
Гулял с девахами покраше…
И Федька мог бы так гулять,
Кабы не грохнулся однажды.
Но он еще сумеет встать!
Расправит крылья за спиною,
Всего добьется от судьбы,
Докажет всем, чего он стоит,
Легко не сдастся без борьбы!
Особо пусть не грезит Ванька,
Мечты прогонит пусть взашей –
Ему Кафтановскую Аньку
Не видеть, как своих ушей!

«С чегой-то?» - Вы бы тут спросили.
А все с того, что Федя знал,
Что парнем вырос он красивым
И по девчоночьим глазам
Давно читал с усмешкой скрытой
Смущенный, робкий интерес.
Он не считал сердец разбитых
И во все тяжкие не лез,
Но видно стоило решиться,
Над всем размыслить не спеша,
За Анну крепко уцепиться –
Она ж, наивная душа,
Не составляла исключенья,
Как все глазела на него.

Но нет, сначала – приключенье!
Ведь дело стоило того.
Анфиску соблазнить – раз плюнуть,
Тут дел всего на пару дней.
Вот только стоило подумать,
Как подойти удачней к ней –
Не напугать напором рьяным,
И натиском не оттолкнуть.
Да, жаль нелепого Кирьяна…
Но эту жалость как-нибудь
Он, Федор, выкинет подальше
И станет думать о своем.
Обоим им – Кирьяшке с Ваньшей
Не поравняться с ним ни в чем!
Инютин обещал не в шутку
Во всех делах ему помочь,
Уж сделка не казалась жуткой,
И Федор был уже не прочь
За обещания Демьяна
В любовь с Анфиской поиграть.
А впереди – успех и Анна!
(Ей от него не убежать!)

Подумав, Федор согласился,
И как хотел, с того же дня
С работой каторжной простился,
Другой, хороший пост приняв.
«Не бей лежачего» работу
Демьян ему в награду дал,
Платил исправно и добротно,
Но от Кафтанова скрывал
Свою расчетливую дружбу
С зарвавшимся бунтовщиком.
Знать было барину не нужно,
Что с Федькой, дерзостным щенком,
Инютин заговор имеет.
Кафтанов пусть кормилец, но
Прощать ошибок не умеет.
Неверность – более того.

Инютин Федора назначил
Смотрителем для жниц в поля,
Поставив перед ним задачу
Стараться с первого же дня
Анфискино привлечь вниманье,
Словами голову вскружить,
Своим недюжим обаяньем
Игре начало положить.


Глава 13
«Анфиса»

За дело Федор взялся сразу,
И честно надо вам сказать,
Потом не пожалел ни разу
О том, что жизнь свою связать
Он смог с такой девицей страстной.
Анфиса (в сущности дитя!)
Осознавала все прекрасно
И с ним встречалась не шутя.

Когда для смеха он побрился
И в первый раз во всей красе
Перед Анфисой появился,
Она застыла, покраснев.
Потом опомнилась – сбежала,
А после, с завтрашнего дня
Совсем стыдливость потеряла –
Смеялась, Федора дразня,
Играла, как шальной котенок,
Вертелась около него.

Он видел, что она – ребенок,
И от сознания того
В нем даже нежность просыпалась
Почти отцовская порой,
Она непрошено являлась,
Он прогонял ее долой,
Боясь предательского чувства,
Стараясь растоптать его,
Пока что разрослось не густо,
С корнями не вросло в него.
Казалось Федору: лишь стоит
Осуществить свой низкий план,
И сразу чувству негустое
Растает в сердце как туман.

Анфиске стукнуло пятнадцать,
Вся жизнь игрой казалась ей,
В которой хочется смеяться
И много находить затей.
Она и с Федором играла,
Смеясь, едва ли не до слез –
Солому за ворот пихала,
Травинкой щекотала нос.

Почти что с месяц не решался
Он эти игры прекратить,
И все ж таки за дело взялся…

Девчонку эту совратить
Легко и просто оказалось –
Она все сразу поняла
И даже не сопротивлялась,
Послушно под него легла,
С мольбой лишь только повторяла:
- Мне ж рано, Федя, пожалей…

Потом притихшая лежала,
И Федор мрачный – рядом с ней.
Отплакавшись, спросила тихо:
- А свадьба наша-то когда?

Опять на сердце стало лихо.
Он точно знал, что никогда.
Но ей соврал – сказал, что будет,
Пусть утешается пока,
А он, быть может, пыл остудит
И сам в себя придет слегка.

Не оправдалися расчеты:
Шло время – Федор как всегда
Ходил к Анфисе безотчетно,
Внутри исполненный стыда.
В день изо дня себе он клялся:
Сегодня – все, в последний раз,
Но вновь с собою не справлялся –
До поцелуев и до ласк
Анфиска страсть была охоча!
Порой пугался Федор сам
Ее бесстыдности порочной,
И сладостным ее устам
Сопротивляться трудно было,
Ей только стоило позвать –
И он с ума сходил от пыла,
Переставал соображать.

 

Их встречи стали постоянны,
Но мысли Федора всегда
Нет-нет, да возвращались к Анне
И снова лютая вражда
Щемила сердце как заноза:
«А вдруг Иван…Пока я тут…
Схвачусь потом – да будет поздно!
Дела подобные не ждут…»

Однажды Федор как обычно
К Анфиске на свиданье шел.
Шел машинально, по привычке,
Влекомый страстью – не душой.
И обмер вдруг…Ему навстречу
Прекрасное виденье шло!
Расправлены свободно плечи,
Взгляд ясный, чистое чело,
Густые косы ореолом
Вокруг изящной головы…

В виденье этом незнакомом
Не сразу бы узнали вы
Костлявую когда-то Анну!
Сперва и Федор не узнал –
Застыл на месте истуканом,
Дышать на время перестал.

Она плыла, а не шагала,
Не замечая никого,
Неспешно, гордо, будто пава,
Непринужденно и легко.
Уж худобы как не бывало –
Все на местах и все при ней!
Виденье Федьку взволновало
И стой поры еще сильней
Он грезить стал о барской дочке –
О том, как им сойтись скорей,
Чтоб прикипела крепко, прочно…
А там решит, что делать с ней.

* * *


В тот вечер небо было низко,
Лениво дождик моросил,
И Федор как всегда с Анфиской
В сарае маленьком без сил
Валялся на соломе мягкой.

Анфиса в этот раз себя
Вела на редкость непонятно –
Неловко косу теребя,
Безмолвно на него смотрела,
Кусая нижнюю губу.
Доверить будто бы хотела
Ему сейчас свою судьбу.
- Ты знаешь… - Осмелев, сказала. –
Вчерась тошнило ведь меня…

На девушку поднял глаза он,
Злость от Анфисы не тая.
- Ну доигрались мы. – С досадой
И с раздраженьем произнес.
Она сама была не рада,
Наморщила свой тонкий нос:
- Уж мамка обо всем прознала,
Как увидала, что тошнит.
За волосы меня таскала.
«С кем нагуляла?» - говорит.

- Ты что, сказала? – Федькин голос
Стал повышаться сам собой.
Она со лба смахнула волос,
Мотнула темной головой:
- Нет, не сказала. Ты же мне-то
Велел молчать. Ну а она
Считает, что Кирюшка это.
Ну, это, мол, его вина…

Да, он, конечно, доигрался –
Уныло Федор размышлял.
Давно он этого боялся.
Ведь сколько раз уже мечтал
Покончить все дела с Анфиской,
Любая из подобных встреч
Большим сопровождалась риском.
И как же мог он пренебречь
Тем фактом, что она когда-то
К несчастью, может понести?
Он был, конечно, виноватым,
Но все же, господи прости,
С чего ему-то волноваться?
Чай, у нее свой ум-то есть!
Не нужно было расстилаться –
Поберегла свою бы честь!
Сама насытиться не может,
Сама к нему, липучка, льнет!
С чего же он стыдиться должен?
Он что, безмозглый идиот –
Из-за дитя на ней жениться?!
Анфиска – телка еще та!
С большой охотой расплодится!
А он-то, Федор, что тогда?
Одень да прокорми ораву,
Когда ты сам как сокол гол!
Анютка вот ему по нраву
И с ней бы в гору он пошел!...

Ну а сейчас куда тут деться?
Анфиса рядом, Анна – нет…

С доверчивой надеждой детской
Она ждала его ответ.
И он, глаза стыдливо пряча,
Промолвил: - Вытравит пусть мать.
Сейчас нельзя никак иначе,
Должна ты это понимать.
Ведь ты сама еще девчонка,
И я пока еще никто.
Как сможем мы поднять ребенка?
Все это будет, но потом.
Потом, Анфис, поверь, ей-богу!
Ну а покамест…Знаешь что?...
Давай-ка отдохнем немного...
Не будем больше…Хорошо?

 

Слова «давай порвем навечно»
Чуть не слетели с языка,
Но Федор в ужасе поспешно
Исправил «вечно» на «пока».
Девчонку сразу огорошить
Такой заявкой он не смог –
Вдруг руки на себя наложит?
Ведь не простит на это бог.
Его слова звучали ладно
И оправдательно вполне:
- К тому же поберечься надо,
Похолодало на дворе
И негде будет нам встречаться.

Анфиса, глупое дитя,
Не думала и сомневаться.
Лишь взволновалась не шутя
Когда сказал он о ребенке.
Но вскоре согласилась с ним –
Подобно верной собачонке,
Она жила лишь им одним
И слепо доверять умела
Его практичному уму,
И спорить даже не хотела.

«Не проболтайся никому» -
Сказал ей Федя, и конечно,
Она на поводу пошла,
Любя так искренне, так нежно,
Как лишь она одна могла.

Они лежали, целовались,
Когда раздался громкий треск:
Две старые доски сломались –
В дыру Кирьян Инютин влез.
Лицо его все в красных пятнах –
Ведь все, что видел он сейчас
И ясно было, и понятно.
Любовники вскочили враз.

Анфиска, белая от страха,
Метнулась в угол. Федька – нет.
Кирьяна встретил он размахом
И на проклятия в ответ
Ударил Кирьку со всей мочи.
Железный Федоров кулак
Ему пришелся в ухо точно.

Не удержавшись на ногах,
Кирьян свалился на солому,
В бессильной ярости скуля.
Подняться попытался снова,
Но, хладнокровие храня,
Кирьяна Федор вновь откинул.
И так бы до конца швырял,
Но кто-то в скулу с силой двинул,
И Федор на спину упал.

- Ты что ж так слабого-то хлещешь?! –
Знакомый голос прозвучал. –
Сам виноват! Что рвешь и мечешь?!

То Ванька, брат родной кричал,
Который тоже заявился,
На помощь Кирьке подоспел.
За брата и не заступился!
Видать, на службе осмелел!
Ну брат, тихоня вероломный!

И Федор, головой встряхнув,
Поднялся, ненависти полный,
На Ваньку тотчас же рванул.
Вскочил Кирьян на помощь Ване,
А через миг они втроем
Сцепились в маленьком сарае,
По сену кувыркаясь в нем.
Понять порою было сложно –
Кто бьет кого и где кто есть,
Мелькали руки суматошно
И кулаки – то там, то здесь.

Но Федор был взрослей Ивана
И Кирьки слабого сильней,
Поэтому совсем не странно,
Что он опомнился первей.
Пнул Ваньку в бок, толкнул Кирьяшку,
Поднялся, тяжело дыша,
Всклокоченный и злобный страшно –
От ярости рвалась душа.
Вот значит как?! Решили драться?!
Два дуралея, сопляка!
С ним, с Федькой, вздумали тягаться?!
Мослы не выросли пока!
Кирьяшка – бог с ним! Он, конечно,
С ума от ревности сошел,
Остался с носом, друг сердешный,
И лучший выход не нашел.
Но Ванька! ВАНЬКА! БРАТЕЦ КРОВНЫЙ!
Туда же, супротив него!
Всю жизнь – чурбан немногословный,
А тут открылся! Но с чего?
Видать, Кафтанов обнадежил,
Вот он, болван, и полетел!
Но крылья обломать ведь можно!

На Ваньку Федор поглядел,
С усмешкой бросил ядовитой:
- Ну, главный конюх, погоди.
Еще с тобою будем квиты,
Смотри, как я не упади.

О крышу треснувшись затылком,
Он быстро к дому зашагал,
Все с той же внутренней ухмылкой…
Да, Ваньку он не разгадал!
Кафтанову подметки лижет,
Все в конюхах, да в кучерах!
Чего он хочет? Что им движет?
Какой мечтает взять размах?
Анюту в жены взять собрался?
Ну нет уж, братец, шиш тебе!
И так уж близко подобрался,
Подумал крепко о судьбе!
Теперь охолонись немного,
Святое место уступи!
И у хозяйского порога
Не стой, часы не торопи!

Чем дальше шел – тем больше злился,
Обиды вспоминал свои:
«Кафтанов, чтоб ты провалился!
Теперь я здесь, так что смотри…
Вовеки, гнида, не забуду,
Как ты тогда меня душил.
И я тебя жалеть не буду.
Со мной ты, барин, поспешил –
Зазря прогнал как пса чумного,
Бог видит – я не так-то прост
И не останусь без улова –
Смогу поймать тебя за хвост!
Поймешь, мерзавец, с кем связался,
С лихвой тебе я отплачу!
Уж коль тогда ни с чем остался –
Теперь все сразу получу!
Коли не стану Аньке мужем –
Так опорочу ее честь!
Тогда ты точно сядешь в лужу,
Сполна поймешь, что значит МЕСТЬ!»

Горела месть огнем в душе мятежной,
Въедалась как клеймо, все жгла внутри,
Бунтарства злого океан безбрежный
Сквозь жилы растекался по крови.
Он вряд ли сознавал, чего он хочет,
Но понимал, что победит в игре,
Когда сумеет Анну опорочить,
Оставив Ваньку с носом при дворе.

Боялся ли он кары? Да, пожалуй.
Но что-то было страха посильней,
А именно – заносчивости жало,
С которой становился он смелей.
Кафтанову, продажному Ивану –
Всем Федьке мстить хотелось от души,
Орудием своим он выбрал Анну,
Подспудно понимая, что грешит.
О покаянье думать не хотелось,
(На свете и похуже есть грехи!)
И если уж стремленье в сердце въелось,
То стоит сделать первые шаги…

Глава 14
«Свидание»


И Федор сделал…В тот же самый вечер
Явился он к Кафтановым во двор,
Бесшумно и украдкою, конечно,
В усадьбе притаился точно вор.
Под Анькиным окном стоял Ивашка,
В стекло порою камушки кидал,
Свет в комнате ее горел пока что –
Надежды не теряя, Ваня ждал.
За тонкой занавеской очертанья
Будили в сердце сладкие мечты,
Он ждал, когда окно откроет Аня,
Чтоб вновь увидеть милые черты.

Родная тень, сверкнув, внезапно скрылась,
И тотчас же в окошке свет погас,
Но Анна во дворе не появилась,
А Ваня ждал, не отрывая глаз
От темного теперь уже окошка.
Надежда в сердце таяла как воск.
Вздохнув, он подождал еще немножко
И медленно ушел, повесив нос.

Из-за угла с усмешкою злорадной
Ивана Федор взглядом провожал.
Крах брата стал душевною отрадой –
Как будто он победу одержал
Над этим непутевым кавалером
И выиграл сраженье, не начав.
Теперь таким же стоило маневром
Найти подход к дочурке богача.

 

Он знал, что это без труда удастся:
Слова, плюс обаянье, плюс напор –
И Анна не сумеет удержаться!
Ну а Кафтанов доченькин позор
Пускай потом как хочет отмывает.
Простит? Накажет? Видно будет там!
А может, свадьбу шумную сыграет –
Ту, о которой Федор так мечтал!

Дверь скрипнула, тихонько отворилась,
И собственной персоной на крыльце
Кафтанова Анюта появилась –
С едва заметной краской на лице
Сбежала вниз, слетела по ступенькам,
Не ведавшая будто бы забот,
Но все же напряженная маленько,
Свежа, как распустившийся цветок.

Ведро схватила – видно, за водою
Под вечер на закате собралась,
Но Федька понял все, с усмешкой злою
В душе себя поздравил: «Все, сдалась!»
Спиной к стене сарая он прижался
И, стоя так, уверенный в себе,
Анюту пробегавшую дождался.
Не замедляя шага при ходьбе,
Она пугливой ланью пролетела.
Вновь ухмыльнулся он: «Не убежишь!»
Окликнул Анну Федор громко, смело:
- Эй, Анна! Не ко мне ли ты спешишь?

Как от удара Анна подскочила
И, обернувшись, подавила крик,
Глаза свои огромные раскрыла –
Страх и смятенье полыхали в них.
Окрасились густым румянцем щеки,
Того гляди – без чувства упадет!
Оправдывались Федькины расчеты,
Он знал, ему, конечно же, идет
Кудрявый чуб под козырьком картуза –
Густой, до черных, сросшихся бровей.
И раньше был хорош, юнцом безусым,
С усами ж стал в два раза красивей!

       

А Анна все стояла и стояла,
Боясь пошевельнуться и вздохнуть,
На месте словно заживо сгорала,
Ее недавно выросшая грудь,
Вздымаясь, опадала часто-часто,
Бежала словно Анна с полверсты.
Конечно любит – идиоту ясно!
Отдастся враз – и все дела просты!

Азарт взыграл – метнулся Федор к Анне,
В объятьях стиснул, со всей силы сжал,
И в рот ей впился жадными губами,
Целуя, не пускал ее – держал.
Сопротивлялась Анна как-то вяло,
Потом затихла, как обмякла вдруг.
Вновь ликованье Федьку обуяло,
И он, не разжимая сильных рук,
Поднял с земли Анюту как пушинку,
За дом, на сеновал ее отнес,
Храня в себе злорадную смешинку:
Как все легко! Без криков и без слез!

Анюта будто одеревенела.
Легла…В ее глазах – и боль, и грусть.
Лишь прошептала: - Бабой хочешь сделать?
Ну делай… А потом я удавлюсь…

Как будто бы ушат воды холодной
На Федора обрушился с небес,
И жар мужицкой похоти голодной
Вдруг остудился, сам собой исчез.
Он испугался так, что на мгновенье
Про месть свою и думать позабыл:
Удавится, ей-богу! Без сомненья!
Вся в мать она! А скажут – он сгубил!
Из под земли Михал Лукич достанет
И шкуру, не поморщившись, сдерет!
Ну нет уж, он себе вредить не станет!
И так попалась крепко, не уйдет.

 

Над Анной Федор снова наклонился,
Изобразил раскаянье, вину:
- Нет, Ань…Я ж по-хорошему явился.
Давно уже люблю тебя одну.
Люблю…Все вот признаться не решался.
Ну а теперь осмелился – пришел.
Ночами плохо сплю – как помешался.
Совсем уж от тоски с ума сошел.
Ты посуди сама, Анют, размысли,
Ведь если б по-плохому я хотел,
На речь твою бы о самоубийстве
Я б, грешным делом, и не поглядел.
А так…Хочу чтоб было все по чести.
Ну…Может быть нам встретиться с тобой?
Вот только не решу – в каком же месте?
Уж ты назначь и день, и час любой.
Что ж ты молчишь? Ведь за тобой здесь слово…

Он выдохся и в ожиданье смолк.
Но не было ответа никакого –
Ни гнев, ни удивленье, ни упрек
Анютино лицо не выражало,
И распинался Федор, видно, зря.
Как неживая девушка лежала
В пространство необъятное смотря
Задумчиво и отрешенно как-то.
Лишь только в голубых глазах ее
Светились нежно отблески заката…

И Федор раздражение свое
Сдавив в кулак огромной силой воли,
Решил, что дальше глупо так молчать
И молвил: - Что ж, не люб тебе я коли –
Уйду, не буду больше докучать.

Поднялся он, уйти намереваясь,
Но Анна вдруг вскочила вслед за ним.
- Постой… - Шепнула быстро, чуть смущаясь. –
Как верить я могу словам твоим?
Не мог ты по-хорошему явиться, -
Добавила, сомнение храня, -
Я слышала, что у тебя…С Анфисой…
Красивая она, не то, что я..

Так вот в чем дело значит! Просто ревность!
Взбодрился Федор вновь, повеселел,
И раздраженье вмиг куда-то делось.
Вернулся он и возле Анны сел,
В глаза ей глядя преданно и честно:
- Все это кривотолки злых людей!
Опомнись, Ань! Тебе ли не известно –
У наших баб язык-то без костей!
Зачем ты веришь им, скажи на милость?
Соврут они – не дорого возьмут!

Лицо Анюты счастьем озарилось:
- Так значит, все неправда? Бабки врут?!

Себя не помня, Анна засмеялась
И обняла вдруг Федора сама –
Его объятьям не сопротивлялась,
Как будто от любви сошла с ума.
Он целовал ее и краем уха
Ловил обрывки кратких, пылких фраз:
- Ой, как же хорошо, что врут старухи…
Я даже не мечтала – здесь, сейчас…
Ведь я тебя в окошко углядела…
Ждала лишь, пока Ваня не уйдет…
- Да, кстати, что теперь нам с Ванькой делать?
Ведь так, ты знаешь, дело не пойдет… -
Сквозь поцелуи Федор усмехался. –
Соперники теперь мы с ним, гляжу.
А я-то, Анна, не привык сдаваться..

- Да что мне Ванька?! С Ванькой я дружу! –
Вскричала Анна в пламенном волненье, -
Ты, Федя, для меня давно один!

Отбросив стыд, тревоги и сомненья,
Прижала Анна Федора к груди
И шквалом поцелуев, полных страсти,
Осыпала любимое лицо.
Весь мир огромный заискрился счастьем,
Весь шар земной вертелся колесом!

Еще вчера мечтать она не смела,
Жила в отцовской власти зла и лжи,
Но он пришел – решительный и смелый,
Как ураган любовью закружил,
Сметая все преграды и препоны,
Ошеломил, опомниться не дал,
В стремлениях до дерзости упорный,
По девичьей душе нанес удар –
Болезненный, но все же очень сладкий.
Одним лишь взглядом в сердце брешь пробил,
Оставшись неразгаданной загадкой,
Манящей чем-то…И уже без сил
Она была готова покориться
Шальному вихрю пламенных страстей –
В любви его кипящей утопиться…

Но нравственность заговорила в ней,
Заставила опомниться внезапно,
На землю опустила с облаков,
И сразу стало стыдно и досадно:
Да что же это?! Испокон веков
До свадьбы благонравная девица
Обязана хранить усердно честь!
Так что ж она – готова расстелиться
Без свадьбы, с первой встречи, прямо здесь?!
ОН – бог ее, ОН – жизнь ее, конечно!
Но коль любовь законы создает,
Она должна быть чистой и безгрешной,
Иначе до чего же мир дойдет?!

И Анна, через силу, неохотно
От Федьки увернулась, поднялась.
- Бесстыжая я дура! Идиотка! –
Ладонями закрывшись, унеслась.
А Федор на земле сидеть остался,
Бежать вдогонку мысли не имел.
Он по своей привычке усмехался,
Раздумывал над поворотом дел.

Он понимал: попалась Анна прочно,
С крючка теперь, как рыбка, не сойдет.
Вот только что воспитанная очень…
Но раз уж крепко любит – не уйдет.
Подумаешь – не трогать, так не трогать!
Он не мытьем, так катаньем возьмет!
Встречаться с ней отныне станет строго –
Чай, шибко не голодный, подождет!
Наговорит ей с сотню слов красивых,
Пусть так полюбит, что не оторвать.
Побесится Кафтанов от бессилья,
Но свадьбу будет вынужден сыграть!

Использовать любовь, конечно, гадко,
Но Федор совесть выгнал, как чуму:
Все выходило так легко и гладко,
Что не хотелось отступать ему.
Дорогу не забыв к крылечку Анны,
Он каждый день теперь к ней приходил.
Свиданья эти стали постоянны.

Украдкой, терпеливо Федор мстил…

Глава 15
«Расплата»

Заглянула в край сибирский непогода,
Зашуршала пожелтевшею листвою,
Проливным дождем заплакала природа,
Расставаясь с днями солнечного зноя.
Соловьи в тенистых рощах замолчали,
Отложили песни до другого лета,
Пригорюнились деревья, заскучали,
Опустили от бессилья книзу ветви.

На полях да на лугах цветы завяли –
Где теперь они, заветные ромашки,
Что совсем недавно счастье обещали
И бессмертную любовь ему, Ивашке?
Осень подлая всю душу растоптала,
Забросала существо комками грязи,
Брата Федора она напоминала,
Вызывая в сердце чувство неприязни.

Осень, осень! Время разочарований!
Время грусти и несбыточной мечты!
Время долгих, но напрасных ожиданий,
Безответных чувств и вечной маеты.
Непогода на дворе, ненастье в сердце –
Что на белом свете может быть печальней?
Где укрыться от тоски и как согреться?
Как же вышло так? Случайно? Не случайно?

Дружба детская по всем людским законам
Превращается в любовь сама собою,
Почему же так нелепо, бестолково
Все закончилось ребяческой игрою?
Не достоин был он разве чувств высоких?
Не стремился разве стать он лучшим самым?
Не хотел ли быть единственным из сотни
Для нее лишь только! Только лишь для Анны?!

Почему же предпочла она другого,
Позабыв про годы бескорыстной дружбы?
Ну а что до Федьки, братца дорогого,
То ведь как его лишил Кафтанов службы,
Ох, недоброе он, видно, замышляет!
Ухмыляется безмолвно – неспроста!
Подлость новую в душе, видать, скрывает,
А душа его давно уж без креста.

Причинил страданья бедному Кирьяну –
Словно куколкой Анфиской поиграл!
Мало этого – так принялся за Анну –
У родного брата счастье отобрал!
Не винил бы Ваня Федора нисколько,
Проиграл бы честно и с пути ушел,
Но не мог он сделать этого, поскольку
Федьку подлого знал очень хорошо.

Подмечал в нем эту странность с малолетства –
Завидущие глаза, корыстный нрав.
Вот таким запомнил Ваня брата с детства –
Тот всегда был бессердечен и лукав.
Не любил он Анну – Ваня это видел!
Оттого-то и обидно было так!
Он Кафтанова по-зверски ненавидел,
Досаждал ему! Но Анна – разве враг?!

Из тайги как только Федор возвратился,
Все пошло в судьбе Ивана кувырком.
Понимал Ванюша много, но крепился.
Знал прекрасно он, что Федора тайком
С тяжкой каторги забрал Демьян Инютин,
Даже взял себе в помощники его.
(Он ослушался Кафтанова, по сути,
А хозяин и не ведал ничего!)

Ваня так же у Кафтанова работал…
В те дни у Михаила Лукича
Дела пошли большие и заботы,
И дом свой он давно не навещал.
Еще не знал он, что творится с Анной,
Не ведал о свиданиях ее,
Не знал о том, что Федька, гость незваный,
Совсем прохода Анне не дает.

А стоило б узнать ему, наверно,
И Федора ударить по мозгам!
Об этом размышлял Ванюша нервно
И собственных страстей боялся сам.
Со стороны за Федькой наблюдая,
Лишь зубы посильней Иван сжимал,
И всей душою братца презирая,
Невольно неудач ему желал.

Иван, Кирьян, Анфиса, даже Анна –
Все стали жертвой Федькиной игры.
Он жил расчетом и дышал обманом,
Но Ваня все же верил – до поры.
За преступленьем следует расплата,
Но божьей кары Ваня ждать не стал,
И Федора, зарвавшегося брата,
Решился проучить однажды сам.

Само собою это получилось…
Кафтанов, видя хмурый Ванькин вид,
Спросил его в тот вечер: - Что случилось?
- Да вот, Михал Лукич, душа болит. –
Признался, не скрывая горя, Ваня
И выгнал из души сомненья тень. –
Совсем чужой мне стала ваша Аня,
Теперь к ней Федька ходит каждый день.

Сначала барин сущности не понял.
- Который Федька? – Конюха спросил.
- Да братец мой. – Себя Иван дополнил.
На Федора сейчас он доносил,
Но совесть Ваню, в общем-то, не грызла –
Сам Федька хладнокровно, без стыда
Родному брату грязью жизнь забрызгал
И поплатиться должен был сполна.

- А ну-ка погоди…Что ты болтаешь?! –
До господина наконец дошло. –
Ведь Федька ваш в тайге! Аль ты не знаешь?
Откуда тебе в голову пришло,
Что он с моею Анькой шашни водит?!
- Так Федька дома с лета уж живет.
Забрал его Инютин с дегтя, вроде,
Работу сам теперь ему дает.

- Демьян Инютин?! Быть того не может! -
Кафтанов в гневе покраснел как рак. –
Для этого он слишком осторожен,
И не такой уж, право, он дурак…
Постой-постой…Так значит, Федька дома?
И с Анкой значит ходит, говоришь?

Иван кивнул тоскливо и сурово,
Притихший, как испуганная мышь.
Сгущались небеса неотвратимо,
Но лучшего не мог он ожидать –
Он вызвал бурю в сердце господина
И Федьке, знал, теперь несдобровать.
Михал Лукич, узнав о вероломстве,
В свою усадьбу тотчас же рванул.
Не ждал он от Инютина притворства!
Не мог поверить – как он обманул?!

Во двор как вьюга буйная вломился,
Иван за ним вдогонку, со всех ног,
Негаданно-нежданно объявился,
Застигнув заговорщиков врасплох.
Там, за столом, под маленьким навесом
Демьян и Федор вместе пили чай.
Увидев это, стал Кафтанов бесом,
К Инютину метнулся: - Получай!

Ногою грубо вышиб табуретку,
Калеку-старика с нее свалил –
Так сильно бесновался барин редко,
Но, зверствуя, он пуще в раж входил.
От яростного гнева задыхаясь,
Инютина ногами он пинал.
Тот взвизгивал: - Михал Лукич! Я каюсь!
Помилуйте!!!
       - Кой черт тебя побрал?! –
Ревел Кафтанов как медведь таежный. –
Как ты посмел его сюда вернуть?!
Где быть ему велел я?! Он, безбожник,
В тайге был должен сдохнуть где-нибудь!
А ты украдкой, за моей спиною
В помощники его определил?!
Да знаешь, что я сделаю с тобою?!

Немного пыл Кафтанов остудил,
Но сей же час к Ивану обернулся:
- А ну-ка, Ванька, плеть мне дай сюда!

Иван к повозке сбегал и вернулся.
Не чувствуя ни страха, ни стыда,
Не удостоив брата даже взглядом,
Кафтанову безмолвно плеть подал.
Сам отошел, остановился рядом
И дальше долго-долго наблюдал
За этой не забавной вовсе сценкой:
Гонял Кафтанов Федора как пса,
А тот метался взад-вперед вдоль стенки…

Конец хозяйской плети без конца
На плечи негодяя опускался,
Напрасно изворачивался он,
Ударов тщетно избегать пытался –
Гнев барский не на шутку был силен:
- На, получай! За норов твой проклятый!
За спесь и за гордыню – получай!
За службу тебе верная расплата!
А это вот за Анну! Ты-то, чай,
Благословенье получить собрался?!
Благословляю! Вот! И вот! И вот!
Приданное к рукам прибрать собрался?!
Все рассчитал на много лет вперед?!
Поганец! Недоносок! Сучий потрох! –
Безжалостно взвивалась в воздух плеть.
Характер был у барина что порох!

Устал Иван стоять, устал смотреть.
И Федор вдоль стены устал носиться –
Сперва метался, а потом затих,
Должно быть, с наказанием смирился.
Лишь вздрагивал от плетки каждый миг.
Иван стоял по-прежнему на месте
И сам не знал, что чувствует теперь.
Хотел ли он такой удачной мести?
Ведь Ваня от природы был не зверь.

Он сознавал, что сделал брату гадость,
Но зря себя пытался устыдить
И вызвать в своем сердце к Федьке жалость –
Ведь братец сам любил ему вредить.
Сам, подлый, никого ведь не жалеет,
А значит наказанье – в самый раз,
Авось в себя придет да поумнеет
И Анну из когтей своих отдаст!

Но Федор тут внезапно на Ивана
Взгляд устремил колючий, жесткий свой,
Как пелена вдруг с глаз его упала:
ТАК ВОТ КОМУ ОБЯЗАН ОН БЕДОЙ!
Иван уж понял: братец догадался!
Не зря в его глазах сверкнул огонь….

Шатаясь, Федька с места вдруг сорвался,
Пошел на Ваньку, сжав в кулак ладонь.
Иван дождался Федора спокойно,
А, встретив, двинул в челюсть кулаком –
Без интереса и почти невольно
Отбросил брата на землистый пол.
Иван вложил в удар свою обиду
За горькую, несчастную любовь –
Ведь так страдал, не подавая вида!

У Федьки изо рта струилась кровь….
Он все лежал, уткнувшись в землю носом
И силы встать в себе не находил.
Гордец проклятый! Эгоист несносный!
Ведь злом своим себе же он вредил!

Истошный крик раздался возле двери,
И ревность Ваню обдала волной…
- Не трогайте его! Мерзавцы! Звери!
Не смейте! Федя! Феденька, родной!

То из дому сюда примчалась Анна,
В волненье позабыв и стыд, и страх.
Пихнула грубо в сторону Ивана,
Присела возле Федора в слезах.
Кафтанов заревел как бык, который
Увидел красный цвет перед собой,
Он к дочери метнулся непокорной,
Вцепился в косы крепкою рукой,
Сперва лицом о стенку Анну стукнул.
А после плетью к выходу погнал.

Поднявшись было, Федор снова рухнул,
Он слышал все и четко понимал…

Прогнав Анюту, барин возвратился,
Завозню беглым взглядом осмотрел,
К Демьяну поспокойней обратился:
- Отныне чтоб обманывать не смел!
В помощники даю тебе Ивана –
Довольно в кучерах ему ходить,
Он человек хороший, без обмана,
Велю тебе делам его учить.
Пущай основы постигает парень,
Научится – помощник будет мой.
А этого, - Кивнул на Федьку барин, -
Швырните за ворота с глаз долой!

Иван вполне мог праздновать победу –
Итог конечный средства оправдал,
Он с Федькой рассчитался за все беды,
Нанес по самолюбию удар.
Но радостью не наполнялось сердце,
Он сделал то, что должен сделать был,
Избрав не слишком правильное средство
Но не храня в душе азарта пыл.

Не чувствуя ни жалости, ни злости,
Он Федора отнес за ворота,
Бесчувственным мешком на землю бросил
И приходить в себя оставил там.
Не много он терял в общенье с братом –
Уже давно с ним были на ножах…

Не знал тогда Иван, что за расплатой
Последует СТОЛЬ ЛЮТАЯ ВРАЖДА,
Что не сотрется до скончанья века!
И даже годы, что пройдут потом,
Не станут ни преградой, ни помехой.
Но мог ли Ваня знать тогда о том?
Он раньше понимал, что брат не сахар,
Но чтоб настолько – мысли не имел!
Лишь позже осознал Иван со страхом,
Каких они наворотили дел…

События большие назревали
Не здесь еще пока, а там, вдали:
Рабочие, крестьяне бунтовали –
Войной кровавой на буржуев шли.
Большие перемены надвигались,
И в гуще пекла Федор и Иван
В конце концов, невольно оказались…

Чуть позже расскажу об этом вам…


Глава 16
«Мятеж»


Из сердцевины матушки России,
Из городов Москвы и Петрограда
До областей сибирских доносились
Не грома поднебесного раскаты,
Не рокот черноморского прибоя,
А выстрелы заряженных орудий,
Что приступили по команде к бою,
Послушные одним лишь только людям.

Начались измененья сплошной чередою,
За свободу боролся рабочий народ,
Шквалом ветра шального, кипящей волною
Заступил на престол восемнадцатый год.
Императора сбросил и волей людскою
Объявил по России Советскую Власть.
Повздыхало мещанство о благах с тоскою,
Но притихло… И новая жизнь началась.

По районам назначились вдруг комитеты,
Развернулось партийное дело как стяг,
По деревням и селам – одни сельсоветы,
Председатели в них с важным видом сидят.
До Сибири Советская Власть добиралась
Не особенно быстро. Но все же дошла.
А как только вошла – так надолго осталась
И порядки свои, как везде, завела.

И Михайловку правил она не лишила:
Понаехали молодцы из Шантары –
Комитетчик Алейников, тот же Кружилин.
Объявили о сходке. И с этой поры
Сельсовет появился в деревне забытой,
Председателем стал там Назаров Панкрат –
Средних лет мужичок, волевой, деловитый,
Подходящий на данную роль кандидат.

Узурпатор Кафтанов теперь суетился –
Всю торговлю свернул, позабыл про дела,
На заимке своей словно сыч затаился
И кутил там вовсю – от темна до светла.
А однажды исчез – незаметно и тихо,
Никого не поставив в известность о том.
Бросил дом и добро – вот что было то дико!

Но к истории этой вернусь я потом…

Коммунисты страной управляли с полгода,
А потом кроворубка опять началась,
Ветер с курса сошел, поменялась погода,
И опять развалилась Советская Власть.
Белочешский мятеж стал внезапным ударом
Для людей, совершенно не ждавших беды…

А в столице закончился съезд комиссаров –
Ехал поезд в Сибирь из далекой Москвы.

В нем томский комиссар Антон Савельев
Со съезда возвращался в край родной,
Довольно продолжительное время
Он не видался с сыном и с женой.
Февральской революции теченье
Его освободило с рудников,
И занял он большое положенье
В среде своих друзей-большевиков.

От краха до блестящего успеха,
Как оказалось, только два шага.
Из Новониколаевска уехал
Антон, однако, без семьи пока.
Оставил Лизу с Юркой пятилетним
И крепки дал наказ себя беречь,
Он в Деле далеко был не последним
И долгом был не в силах пренебречь.

Почти полгода он работал в Томске
И вот теперь вернулся за семьей,
Устал Антон, соскучился несносно,
Душа рвалась: скорей, скорей домой!
С дороги телеграмму Лизе выслав,
Он ехал в предвкушенье теплой встречи,
Все было хорошо – в душе и в мыслях,
И, как казалось, праздник будет вечным!

Чего теперь Антону было нужно?
Чего он мог от жизни ожидать?
Ведь старый мир отныне был разрушен,
А новый начал крылья расправлять.
За этот новый мир Антон сражался –
Лишения и беды выносил,
Валился с ног и снова поднимался,
Когда, казалось, не хватало сил.

Все не напрасно! Тирания пала!
Закончилась пора скупых господ!
Святая правда восторжествовала,
И голос свой имел теперь народ!
Теперь все на местах: работа, Юрка,
Елизавета, славная жена –
Все с той же хрупкой девичьей фигуркой,
 Все с той же чистой верностью без дна.

Приехал поезд к станции под вечер,
С перрона повалил толпой народ.
Ах, как же долго ждал он этой встречи!
Как озорной пацан рванул вперед.
От счастья одуревший, будто пьяный,
Оставил сзади черный паровоз.
Увидел Лизу с тетушкой Ульяной
И Юрку с ними. (Как же он подрос!)

 

Два возгласа, исполненных восторга!
Объятия! (Для радости людской,
Как оказалось, надо так немного:
Семья, работа и в душе покой!)
На руки подхватил Антон сынишку.
На Лизу Юрик был похож лицом,
Но гордость-то отцовская – мальчишка!
Таким же станет в будущем борцом!

- Ну здравствуйте, родные! Как живете?
- Соскучились, Антоша, дорогой!

Все улыбались: Юрик, Лиза, тетя,
Антона обнимая с теплотой.

Никто из них не обратил вниманья
На эшелоны с чехами тогда,
И лишь когда произошло восстанье,
Все поняли, как велика беда.
Опомнились Савельевы от шума –
Загрохотали выстрелы вокруг,
Помчались люди в панике безумной.

Перед Антоном появился вдруг
Арнольд Лахновский, офицер разведки.
Со временем не изменился он.
Допросы проводил Арнольд не редко –
Подростком был Антоха с ним знаком.
С Лахновским – целый взвод «красногвардейцев»…
А рядом бегал в ужасе народ,
От выстрелов не зная, куда деться.
Один Антон стоял ни жив, ни мертв,
Жену и сына крепко обнимая.

- Что происходит? – Хрипло прошептал,
Как видно, ничего не понимая.
Оскалился Лахновский как шакал:
- Не стоит беспокоиться, Савельев.
Все кончится на диво хорошо.
Как говорят – по щучьему веленью
Конец Советской Власти подошел.

 

И тотчас дал гвардейцам установку:
- А ну-ка живо этого схватить!
И баб его с щенком!

       В мгновенье ока
Супругов удалось разъединить.
Истошно закричала Лизавета,
Заплакал Юрка на чужих руках,
Меж ними затерялась тетка где-то…

Светило ярко солнце в облаках,
И небеса чернели от побоищ
Над городом сибирским много дней.
Людская жизнь, ты ничего не стоишь
В кровавой мгле сжигающих огней!
 
Злодейства белочешской контрразведки
Весь Новониколаевск потрясли:
Сидели люди словно звери в клетках,
Допросы с ними день и ночь вели.
Закладывало уши от расстрелов
За сутки – бесконечной чередой,
Земля от крови как трава горела,
 Чернела, становилась неживой.
Мрачнела еще больше от страданий,
От горечи, обиды и стыда
За тех, кто жил на ней, добра не зная,
И много причинил собой вреда.

Несчастная, она не понимала,
Что могут люди рьяно так делить?
«Опомнитесь!» – С отчаяньем кричала,
Но не умела их остановить.
И вот опять струилась кровь рекою,
Бескрайнем морем подлости и зла,
И не было земле опять покоя,
И вновь она звала, звала, звала!

Арнольд Лахновский этот зов не слышал –
Он от ночных допросов одурел:
Один вошел, а предыдущий вышел,
И каждый с дерзком вызовом смотрел,
Молчание храня и дух бойцовский,
Глаза сухие – нет следа от слез.
Тогда звал Косоротова Лахновский,
И тот покруче начинал допрос.

 

Лахновскому везло, признаться, мало –
Заклинило всерьез большевиков,
И, несмотря на то, что власть их пала,
В те дни они держались – будь здоров!

И вновь, как много лет назад, Арнольда
Антон Савельев больше всех потряс.
Не только тем, что вел себя достойно,
(С достоинством встречался он не раз),
А страшным и бескрайним фанатизмом,
Слепою верой в Партию свою
И в скорую победу коммунизма.
Он сам страдал и убивал семью!

От приступа сердечного Ульяна
После ареста сразу же слегла
И с этих пор почти что не вставала –
Дышала, правда, но и не жила.
Муж Митрофан, Антошкин дядя старый,
До мятежа работавший в Чека,
Был тоже схвачен, вынес все удары
И вскоре расстреляли старика.

Елизавету с сыном разлучили,
Держали в разных камерах и там
Какими-то отбросами кормили –
Короче, относились как к скотам.
Надеялся Лахновский на Антона
Хоть как-то повлиять. (Ведь сын, жена!)
Он действовал, конечно, беззаконно,
Но цель-то впереди была ясна!

Антон Савельев в этот поздний вечер
Предстал перед Лахновским, как всегда.
Серьезный и уставший бесконечно –
Большого, видно, стоило труда
Удерживать в себе ту силу воли,
Которая вела его вперед,
С которой мог Антон забыть о боли.
Казалось, вместе с ней он и умрет.

Нет, черта с два! Не мог Лахновский сдаться!
По кабинету нервно он прошел:
- Ну что? Все так же будет упираться?
Савельев, поразмысли хорошо.
Пустячной платой жизнь свою погубишь,
Угробишь ни за что свою семью.
Жену и сына разве ты не любишь?

Антон вздохнул: - Конечно же люблю…
- Тогда чего же их не пожалеешь?
Старуха – черт с ней, все равно помрет,
А вот жену спасти еще успеешь.
Подумай – ведь с ума она сойдет.
Кто был в составе томского горкома?
Подпольщиков полным-полно у вас.
Их явки, имена тебе знакомы?

Антон не отводил от стенки глаз.
Сверлил ее погасшим, тусклым взглядом.
Лахновский все маячил взад-вперед:
- Савельев, от тебя мне мало надо!
Все, что ты скажешь, с рук тебе сойдет.
Ведь на тебя никто не станет думать,
Работа провокаторов – и все!
Им вычислить подпольщиков – раз плюнуть.
А на тебя никто не донесет.

- Да, это верно… - Прошептал Антоха
И горько усмехнулся сам себе:
Никто о нем не думает так плохо –
Он слишком предан Делу и земле.
А этот человек? Чему он предан?
(Взгляд на Арнольда устремил Антон).
Чем поглощен он? Долгом? Или бредом?
Но в том и в этом был так жалок он!

 

И произнес Антон с улыбкой грустной:
- А знаете, Лахновский…Мне вас жаль…
В душе у вас прогнило все. Все пусто.
Сейчас, конечно, после мятежа
Лютуете вы все – и не напрасно.
Как чувствуете будто нашу мощь.
Семью мою убьете – это ясно,
Но силу нашу вам не превозмочь.
Поднимутся другие – нас ведь много,
И с вас за всех погубленных людей,
Бесспорно, вскоре спросят очень строго.
За беззащитных женщин и детей.

Не выдержал Лахновский этой речи,
Струящейся спокойным ручейком,
Грозившей стать потоком быстротечным…
- Я спрашивал про тайный ваш горком! –
Прервал Лахновский пленника с досадой. –
А ты мне тут несешь какой-то бред!
Уничтожают красные отряды!
В стране Советской Власти больше нет!

И Барнаул, и Новониколаевск –
Давно уже не ваши города!
Омск, Томск, а также Красноярск, Челябинск –
Все в нашей власти раз и навсегда!
Итог из этих слов тебе понятен?
Подняться вам уже не хватит сил!

- Ну нет уж, ошибаешься, приятель. –
Антон все так же тихо возразил.
С презрением смотрел он на Арнольда. –
В тех городах, что ты сейчас назвал,
Восстанут люди – не пройдет и года.
Наверное, ты этого не знал,
Но действуют давно уже в подполье
Такие же как я большевики.
Они вам, гадам, не дадут раздолья…

- Фанатики! Безумцы! Дураки! –
Лахновский потерял терпенье снова. –
На что вы все надеетесь, ответь?!
В поступках ваших смысла никакого!
За ерунду идете же на смерть!
Ну что ж, ты, значит, говорить не будешь?

Тут дверь рывком Лахновский распахнул
- Увидим, как семью свою ты любишь…
Эй, Косоротов! Где ты там? Заснул?!

Какие подобрать слова – не знаю,
Для сцены, разыгравшейся потом.
Я до сих пор сама не понимаю,
Как эту пытку перенес Антон?
Всему на свете есть свои пределы,
И разум может все перенести,
Но вряд ли существует в жизни ДЕЛО,
Которому для жертвы принести
Возможно жизни самых-самых близких.
Но, зубы сжав, Антон на жертвы шел…

При нем рассудком помутилась Лиза –
Припадок нервный на нее нашел,
 Когда избили маленького Юрку.
Антон все это видел и молчал.
В груди лишь колотилось сердце гулко,
И каждый нерв натянутый кричал
От ярости бессильной и от боли,
Что душу рассекала как клинок,
И вновь в себе сжимал он силу воли
В тугой, непробиваемый комок.

Менялась как в кино за сценой сцена:
То Юрку били, то опять жену.
Все ногти изломал Антон о стену –
Ведь мог ли он не чувствовать вину
За тот ужасный выбор, что он сделал,
Неистово кусая губы в кровь?!
За революционную идею
Он под удар бросал СВОЮ ЛЮБОВЬ!

Антон другого выхода не видел
И продолжал молчание хранить,
Он проклинал себя и ненавидел,
Но долгу был не в силах изменить.
Ценою жизни – и своей, и близких,
Надеялся Россию он спасти
От тирании алчущей и низкой.
Он был обязан этот крест нести!

С тех пор давнишних, будучи Антошкой,
На что идет – он видел хорошо,
И, встав на эту шаткую дорожку,
С пути Антон ни разу не сошел.
Не находили на него управы
Тогда, в те годы пламенной борьбы,
Какое же теперь имел он право
Ждать милости от непростой судьбы?

Страдать? Что ж, если надо – пострадает!
Семья его, конечно же, простит!
Пускай троих, всех вместе расстреляют!
Пускай! Антон не дрогнет – устоит!
Он станет думать только о России,
И зубы будет посильней сжимать!
Узнает контра – есть на свете сила,
Которую ничем не поломать!

Так и стоял Антон, к стене прижавшись,
Зажмурив крепко-накрепко глаза.
В конце концов, Лахновский не сдержался.
- Ну, хватит! Все! – Охране приказал.
Он сам не меньше пленника был бледен
И был ничуть не меньше поражен.
Да, усомниться стоило в победе –
Большевики ни сыновей, ни жен,
Как и себя, нисколько не щадили!
Без сожаленья проливали кровь!
Уж сколько их в ту пору перебили –
Все без толку! Они вставали вновь!

- Все! Хватит! Хватит! – Закричал Лахновский,
Взгляд злобный на Антона устремил.
Тот, сгорбившись, стоял, по-стариковски,
Безмолвие по-прежнему хранил.
- Щенка и бабу выкиньте отсюда!
А этого под утро расстрелять!

Расстрела избежал Антон лишь чудом.
Об этом тоже стоит рассказать…

Как приказал Лахновский, утром рано
Повел Антона за город конвой.
Из трех людей была его охрана,
В числе их – Косоротов, пес цепной.

Июньская роса мочила ноги,
 Там, впереди, рассвет уже вставал.
Антон остановился на дороге –
Казалось, век он солнца не видал!
Поднял лицо, обросшее щетиной,
Прохладный воздух с жадностью вдохнул.
Смотрела смерть в глаза неотвратимо,
И, стоя так, минуты он тянул.

В последний раз рассветом любовался,
В последний раз оглядывал все то,
За что почти всю жизнь свою сражался.
И мог ли, право, он жалеть о том,
Что погибал сейчас за эту землю,
Которую всегда считал живой?
Вся жизнь его вертелась каруселью
Благодаря лишь только ей одной.

Его сейчас убьют. Но смерти нету:
Другие люди дальше будут жить,
Они увидят новые рассветы,
Их так же вихрем будет жизнь кружить.
В круговороте этом кто-то сгинет,
Но всех с собою смерть не заберет!
Оставшийся народ страну поднимет –
На то и существует он, народ!
Придет еще пора переворотов!
Людская власть поднимется опять!

- Ну что? – Осведомился Косоротов. –
Там ангельских напевов не слыхать?

Антон ответил с ироничной грустью
(Он и теперь не изменил себе):
- Меня-то, Косоротов, в рай не пустят,
Там место приготовлено тебе.

 

Тюремщик не заставил ждать с ответом,
Промолвил, ус свой жесткий теребя:
- По мне, что в рай, что в ад – значенья нету,
Вот только бы подальше от тебя.
Надеюсь, что увидимся не скоро –
Шагов, вон, триста жить тебе еще.

Да, да оврага…Прав он был, бесспорно…
Антон вдруг ощутил толчок в плечо
И шепот одного из конвоиров:
- Иди…Не оборачивайся…Так…
Удача тебе, парень, привалила.
Как к месту подойдем – сигай в овраг.
Наручники подпилены немного,
Рванешь – освободишься сей же миг.
А после у проселочной дороги
Найдешь друзей-товарищей своих.

Антон от изумления такого
Едва ли еще смог чего понять,
А конвоир уж стал суровым снова
И подтолкнул штыком его опять.
Но, боже, как легко теперь шагалось!
Антон не к смерти, а к спасенью шел!
Каких-то сто шагов всего осталось!
Ах, как же жить на свете хорошо!
Там, за спиной, браслеты на запястьях
Движений не могли уже сковать.
Спасен…Спасен…Спасен…Какое счастье!
От радости хотелось зарыдать!

Порыв с трудом сдержал в себе Антоха,
Взбодрившись, Косоротова спросил:
- Хоть перед смертью пожалей немного,
Скажи, как там жена моя и сын?

Уважил эту просьбу Косоротов
И смертнику ответил на вопрос:
- Жену ты погубил бесповоротно –
С ума она сошла от долгих слез.
На улицу с щенком ее швырнули.
Вдруг кто-то подберет по доброте?
Хотя б не помешало им по пуле…
А то понаплодилось вас везде…

Неспешно расстоянье одолели.
Вот перед ними, наконец, овраг.
От напряженья руки онемели,
Но их еще сильней Антон напряг.
Цепь поддалась легко, почти что сразу,
Но он о том и вида не подал.
Он шел – и шаг за шагом, раз за разом
Наручники втихую ослаблял.

Побег произошел на редкость ловко:
Лишь Косоротов знак подал кивком,
И встали палачи на изготовку,
Антон в овраг скатился кувырком
И побежал, пути не разбирая,
Под градом пуль, за ним летевших вслед.
Да, не судьба ему дойти до рая!
Быть может, позже, через много лет,
Но не сейчас! Пора не наступила!
Еще так много в мире важных дел!
Не исчерпалась в нем былая сила!
За жизнь бороться вновь Антон хотел!

Как конвоир сказал Антону раньше,
Друзья в засаде встретили его
И вместе с ними побежал он дальше…

Учителя и друга своего,
Субботина Ивана, со слезами
Антон чуть позже крепко обнимал.
- Иван Михалыч…Как же вы тут сами? –
От возбужденья он слова терял.
В нем через край бурлила благодарность,
Как выразить ее – не знал Антон,
И времени немного оставалось.
Лишь напоследок он узнал о том,
Что Лиза с Юркой взяты под опеку,
Иван заверил – не оставят их,
И сам велел Антону срочно ехать
Обратно в Томск, во имя дел своих.

Плоха была Елизавета долго,
Но все ж-таки оправиться смогла,
И к мужу вновь помчалась с чувством долга.
Не Родина – любовь ее звала…






Глава 17
«Противостояние»


Переворот, что в городе начался,
Переметнулся к Шантаре в свой срок,
А после до Михайловки добрался,
Застигнув местных жителей врасплох.
Жила деревня и тревог не знала:
Богач Кафтанов дом оставил свой,
Отныне в нем хозяйничала Анна.
Уже казалось, что такой покой
Останется в Михайловке навечно –
Ничто не предвещало непогод…

Все кончилось в тот теплый летний вечер,
В тот памятный и в тот кровавый год…

Тогда гроза стояла над деревней –
Обычная, природная гроза:
Покачивались на ветру деревья,
Заволокло обильно небеса.
И молнии, что тучи прорезали,
И отзвук грома где-то там, вдали,
Дождь проливной и сильный обещали.
Но небеса прорваться не могли –
Удерживали ливень в своей власти,
Раздумывая – быть или не быть?
А вспышки молний рвали все на части,
И ветер продолжал зловеще выть.

Нахмурившись, смотрел на небо Федор,
К таежному овражку торопясь,
Совсем ему не нравилась погода –
Нагрянула внезапно, не спросясь
Придет ли на свидание Анфиска?
Быть может, испугается дождя?
Гроза не за горами – вон как близко!

Минуты до свиданья торопя,
Боялся Федор собственных пристрастий.
Ведь столько, вроде, времени прошло,
А он подвержен был все той же страсти –
В объятия Анфиски снова шел.
Зачем? Он разобраться не пытался,
И вот уже почти что целый год
И с Анной, и с Анфисою встречался,
Не ведая особенных забот.
Нашел в лесу он маленький овражек
И этот уголок облюбовал
Построил прочный, небольшой шалашик
И в нем с Анфиской время коротал.

Пресытившись любовным сладострастьем,
Опустошенный, к Анне приходил
Там забывал порывы пылкой страсти –
За ручку с ней, как с маленькой ходил.
Не трогал – был смиренным и послушным,
Не расходился – только целовал,
И нежные слова шептал на ушко,
А в каждом слове как безбожник врал!

Врал и Анфисе, лаской ублажая,
И самому себе зачем-то врал,
Но, девушек обманом унижая,
Отчета Федор в том не отдавал,
Что счастья не видать ни с той, ни с этой–
Он просто все пустил на самотек,
И с двух сторон любовью обогретый,
Сам Федор никого согреть не мог.

Он злился, на кого – и не понятно,
Скорее, случай прошлогодний тот
Свербил доселе душу неприятно…
Тогда, возле Кафтановских ворот,
Привел его в сознание Кружилин
Поддерживая, проводил домой.
Его слова поныне в сердце жили:
- Ну что, расчет-то получил с лихвой?
За все с тобой Кафтанов расплатился?
А может, причитается еще?

Ох, как же люто Федор обозлился!
Неистово, безумно, горячо!
Злость новая затмила месть былую,
И новый появился враг – ИВАН!
Из конюха, из грязного холуя –
Помощник! Да приставленный к делам!
И все за что? За то, что выдал брата!
И сам еще потом по морде дал!
Чтоб пусто ему было, гад проклятый!
Ведь даже плеть Кафтанову подал!

Обида ни на миг не забывалась,
Да Федор и не думал забывать,
Глухая пустота в душе осталась,
И он уже не знал, чего желать
Теперь, когда Кафтанов где-то скрылся,
Забросив все хозяйство и дела.
На Анне Федор мог сейчас жениться,
Но свадьба ничего бы не дала!

Большевики в деревне управляли,
Они из всех хозяйских закромов
Хлеба для общих нужд людских забрали,
И Анна отдала им все без слов,
Оставшись небогатою невестой
Зачем же Федор к ней опять ходил?
Он сам с собою поступал нечестно,
Но выхода уже не находил.

Анфиса, плод их грешный уничтожив,
Тянулась к Федьке так же как всегда,
И Федор к ней душой тянулся тоже –
Так, вскоре без особого стыда,
Они свои возобновили встречи
В таежном том овражке, в шалаше.
Но в этот грозовой, июльский вечер
Скреблось как мышь сомнение в душе.

С утра Анфиски не было в деревне
Мать-повитуха дочь взяла с собой,
Чтоб обучить своей работе древней.
В деревне Казанихе час-другой
Должна была Анфиса задержаться,
Ведь там у председательской жены
Пришла пора ребенку появляться,
Начаться схватки были уж должны.

«Придет ли, все дела свои закончив? –
Уныло, мрачно Федор размышлял, -
Да нет, придет, примчится, это точно!
У этой девки под хвостом шлея.
Грозы не испугается, наверно.
Вот хоть бы раз взяла – да не пришла!
Так нет же – ненасытная как стерва…
Пора кончать подобные дела,
А то опять хлопот не оберешься,
Затянет как болото, засосет –
Не выберешься больше, не вернешься…
Ну пусть она сегодня не придет!»

Но позабыл все мысли Федор сразу,
Лишь только к месту встречи подошел:
Кирьян Инютин, сукин сын, зараза,
Там нагло расправлялся с шалашом!
Топтал следы Анфискиного срама,
Прибежище измены разрушал,
Как будто бы имел на это право!

От возмущенья Федор задрожал,
К Кирьяну подбежал, ударил с силой:
- Ты, гад, про это место как узнал?!

Кирьян поднялся – жалкий, некрасивый,
И вдруг нелепо, горько зарыдал:
- Пожалуйста, оставь Анфису, Федя…
Оставь ее… Зачем она тебе?!

Он бормотал бессвязно, словно бредил.
- Сморчок вонючий! Ты в своем уме?! –
Смотрел брезгливо Федор на Кирьяшку,
Не удержавшись, пнул его ногой…
А ветер завывал все так же страшно.

Вдруг крик раздался: - Феденька! Родной!

Из зарослей Анфиса появилась,
Лишившись сил, упала на траву,
В рыданьях истерических забилась.
Кирьян и Федор, позабыв вражду,
Вблизи нее взволнованно присели,
Затормошили оба с двух сторон.
- Анфиса! Что случилось?! – Загалдели.

По небу гулко прокатился гром
И там, за горизонтом где-то замер…
Анфиса кое-как пришла в себя,
Подняв лицо, залитое слезами:
- Там, в Казанихе…Мамочка моя!!!
Кафтанов в Казанихе там…С отрядом…
Полста, а может больше человек…
Крушат там все…Наводят свой порядок…
Свалились словно на голову снег….
Вломились… Председателя схватили…
С женою вместе…Схватки у нее…
Их шашками обоих изрубили…
И мамку мою с ними… И ее!!!
А я… А я на кухне воду грела… -
Анфискин голос перестал дрожать. –
Едва в окошко выскочить успела…
Что вы сидите?! Надо же бежать!
Они теперь в Михайловку собрались!
Кружилин тут…Алейников…Панкрат…
Предупредить их надо, чтоб скрывались,
Они ведь никогда не пощадят!
Вот так спустя полгода объявился
Былой помещик Михаил Лукич.
В деревню с бандой лихо он вломился –
Уже не беспокойный старый сыч,
А коршун с жаждой крови неуемной.
По деревням как смерч пронесся он,
Круша жестокой силою огромной
Тех, кто когда-то был непокорен.
Тех, кто господству вызов смелый бросил,
Кто за себя отныне все решал
С нечеловеческой звериной злостью
Кафтановский отряд уничтожал.

Что происходит – люди в толк не брали,
И Федор вряд ли понимал сперва,
Тот жуткий день запомнил он едва ли –
В себе не умещала голова
Мельканья тех событий суматошных,
Все смешивалось в памяти его,
Спастись, казалось, было невозможно
Из пламени смертельного того.

Впоследствии не раз он удивлялся,
Припоминая эти времена:
Каким он чудом жив тогда остался?
Кровавая гражданская война
Его бы, Федьку, вовсе не задела.
Ему, по правде, было наплевать,
Какая ВЛАСТЬ страной сейчас владела.
Не собирался Федор воевать
В ту пору ни за красных, ни за белых,
Не думал рисковать он головой,
Но выбор неосознанный он сделал
В тот летний теплый вечер грозовой,
Когда рванул с Анфисой и Кирьяном
К Назарову Панкрату в сельсовет,
Охоты не испытывая явной.
(Они пошли, и он – за ними вслед!)

Ребята не напрасно так спешили –
Сидели в сельсовете целый день
Алейников и Поликарп Кружилин.
Из всех живущих в Шантаре людей
Они одни Кафтанову мешали –
Еще в ту пору, с тех еще времен.
Потом совсем победу одержали –
Повытащили все из закромов.

Уже тогда Кафтанов дико злился,
Но только силы драться не имел,
А вот сегодня с бандой заявился
И жаждой мести лютою горел.
Кружилина, Алейникова Яшку,
А так же председателя, увы,
Конец ждал скорый и, конечно, страшный.
Но жизнь отдать так просто, без борьбы
Шантарским коммунистам в эту пору
По счастью было, видно, не дано.

Предупредили их не очень скоро –
Кафтанов был в Михайловке давно.
Влетела банда с гиканьем да свистом,
Для страха во все стороны паля,
Металась средь избушек неказистых –
Под топотом копыт тряслась земля.
Сначала устремились к сельсовету,
И в ярости бессильной матерясь,
Увидели, что никого там нету.
Лютуя, банда дальше понеслась,
По закоулкам да по подворотням
Выискивая большевистский след…

Спаслись лишь чудом! Милостью Господней!
Казалось, на спасенье шансов нет!
Скрывались все: Алейников, Кружилин,
Панкрат Назаров с сыном и женой,
Кирьян, Анфиса, Федор, Анна с ними,
Возникшая как дух сама собой.

Увидев Анну, Федор удивился,
О чем-то даже, помнится, сказал,
Хотя ответа так и не добился.
Шум выстрелов и топот не стихал
То рядышком, то снова в отдаленье…
И бегали они вдевятером,
Топча друг друга в страхе и смятенье…

А в небе грохотал все так же гром,
Ни капельки на землю не роняя…
Кто мог сказать, что будет впереди?
Они бежали, ясно понимая:
Кафтанов никогда не пощадит.
Ни сына одноногого Демьяна,
Который затесался среди них,
Ни дочь свою единственную Анну,
Спасавшую людей совсем чужих.

Был Федор изумлен невыносимо –
Назарову сказала Анна так:
- Вы, дядь Панкрат, берите-ка Максима,
Пойдем со мной – задами али как,
К усадьбе нашей надо нам пробраться,
В чуланчике своем я спрячу вас,
Об этом не сумеют догадаться.
Авось, туда не сунутся, бог даст.

Подобные слова кулацкой дочки
Растрогали и удивили всех,
И произнес Кружилин нежно очень:
- Ты, Анна, настоящий человек.
Не думал никогда, что ты такая.
Коль выживем – нам долг не искупить.

Назаров, время больше не теряя,
Жену и сына начал торопить.
И Анна увела их за собою
В просторный и приветливый свой дом.

Под мрачной черной тучей грозовою
Компания осталась впятером.
И тут Анфиса вдруг заверещала:
- Кирьян! И твой ведь дом недалеко!

Кирьян от страха побелел сначала:
- Ты что, Анфис?! Ведь это нелегко!
Отец ведь дома! Он меня зарубит!

Анфиса парню кинулась на грудь:
- Кафтанов и меня тогда погубит!
Ведь я тогда сумела улизнуть!
Но он поймет, что я предупредила!
Убьет, не пожалеет он меня!
Кирьян! Кирюша, миленький, родимый,
Спаси! Я выйду замуж за тебя!!!

Кирьян был парнем добрым и сердечным
(Хоть этим наградил с лихвою бог!)
Анфискины рыдания, конечно,
Он больше трех минут стерпеть не смог.
Анфису, и Кружилина, и Яшку
Он согласился отвести в свой дом,
Решившись на столь дерзкий шаг отважный
С сомненьем в сердце и с большим трудом.

- А ты-то, Федор? С нами иль не с нами? –
Успел спросить Кружилин перед тем.
- Да нет, счастливо. Разбирайтесь сами. –
Бежать и правда Федор не хотел.
Он с самого начала был тут лишним,
Зачем скрывался – не осознавал,
Само собою как-то это вышло.
Но хватит! Бегать он уже устал!

Алейников – чернявый, остроглазый,
Своим наганом Федьке погрозил.
- Смотри! – Предупредил почти с приказом.
Но Федор сцен таких не выносил.
На Якова взгляд, полный яда бросил –
Лилась насмешка дерзкая из глаз.
- Да не боись. – Проговорил со злостью. –
Не заложу. Какой навар мне с вас?

Когда и эти четверо умчались,
На сердце сразу сделалось легко.
И ветер стих, деревья не качались,
Стреляли уже где-то далеко.
В раздумье Федор у плетня уселся…
Переходило зарево в закат –
То, видно, дом Панкрата разгорелся…
Спасется ли от смерти сам Панкрат?
Кирьяшкин дом и правда вот он, рядом.
А Анне тех вести-то далеко…
Окинул небо снова Федор взглядом…

Гром громыхнул из тучи высоко.
И тут внезапно небо разорвалось,
Пролив на землю водяной поток,
И эта дождь, нечаянная радость,
Укрыться беглецам в тот день помог.

Узнал об этом Федор утром рано,
И от кого б вы думали узнал?
От младшего брательника Ивана,
Что о себе вестей не подавал
Еще с тех пор, когда Кафтанов скрылся –
С хозяином Иван тогда ушел,
И вот с его же бандой возвратился,
Домой, проведать стариков зашел.

Серьезный, непривычно повзрослевший,
Неразговорчив был Иван и сух,
Когда-то стать мужчиною успевший –
Уж над губой щетина, а не пух.
- Жених ты, погляжу, теперь завидный. –
Насмешкой брата Федор повстречал.
Об оскорбленье не подав и вида,
Иван лишь тихо хмыкнул, промолчал.

А вскоре дверь ударом отворилась,
И люди в избу вихрем ворвались,
Никто в семье не понял – что случилось.
Силантий и Устинья поднялись,
Но их с дороги грубо оттолкнули,
И Федора поволокли во двор,
Там под ноги Кафтанову швырнули.
На парня атаман взглянул в упор:

- Куда они вчерась успели скрыться?
Не смей хитрить, сейчас же говори,
Не то свет белый кровью замутится!
Тебя в проулке видели. Не ври!

- В каком проулке? Кто меня там видел?! –
Рванулся Федор из железных рук.
Ах, как же всех сейчас он ненавидел!
Идейных тех ослов и этих двух –
Кафтанова – за все его обиды,
И Ваньку – за везение в делах.

- Не знаю! Никого нигде не видел! –
От гнева сам собой забылся страх.
Спасать всю эту свору коммунистов
Он, Федор, не особенно хотел,
Но вновь взыграл характер норовистый,
И удержать себя он не сумел.
Как в прошлый раз, в истории с Антоном,
Давления гордыня не снесла –
От одного Кафтановского тона
Как сталь он раскалялся добела.

Кивнул Кафтанов – Федьку вновь схватили
И к козлам оттащили сей же миг,
Вниз животом покрепче прикрутили.
Силантий и Устинья – в вой да в крик,
В слезах упали атаману в ноги:
- Михал Лукич, помилуйте его!!!

Кафтанов их пинком убрал с дороги.
Не видя и не слыша никого,
Над Федором свирепо наклонился,
Схватил за кудри, вскинул вверх лицо:
- Урок мой, погляжу, уже забылся?
Так был, так и остался наглецом.
За Анку еще помнишь наказанье?
Тогда тебя не сек я, а ласкал.
Ну а теперь сечь буду со стараньем,
Коли не вспомнишь, где ты их видал.

- Нигде не видел. – Огрызнулся парень. –
Я не был там! Не знаю ничего!

День потемнел – нашла коса на камень.
Кафтанов людям крикнул: - Сечь его!

И тут же с двух сторон одновременно
Плетей раздался неприятный свист –
То вместе, разом, то попеременно
На Федьку опускаясь сверху вниз.
Вблизи плетня народ толпой собрался,
На эту экзекуцию смотря,
Молчали все – никто не насмехался,
Всем было страшно, честно говоря.

Подобной озверелой, долгой порки
Не видели в деревне никогда:
Метался Федор, выл от боли волком,
Горел от униженья и стыда.
Мутился разум – он терял сознанье,
Его водою отрезвляли вновь,
И продолжались прежние страданья –
Не из-за долга и не за любовь.
Молчал он не во имя целей высших,
(Заметить справедливо стоит вам),
А потому что рядом тише мыши
Стоял угрюмый и смурной Иван.

Опять ИВАН! Везде – ИВАН! ПРОКЛЯТЬЕ!
Стоит себе и смотрит как болван!
Как будто бы совсем они не братья!
«Тебя бы положить сюда, Иван!
Чужое место занял ты, Иуда!
Я должен был вот так сейчас стоять!
Ну ладно…Если только жив я буду,
Из под земли смогу тебя достать…»

Глаза в глаза смотрели друг на друга
Когда-то братья, а теперь – враги,
Телесная безжалостная мука
Клещом впивалась в Федькины мозги.
Свет замутился ненавистью лютой,
Проникнувшей сквозь болевой туман,
Забылись все – Анфиса и Анюта,
Одно лишь имя сердце жгло – ИВАН!

Смешалось все: бессилие, досада –
На то, что Ванька, идиот дрянной,
Пришел сюда с Кафтановским отрядом
И стал хозяйской правою рукой.
Не на своем сейчас стоял он месте,
И Федор не на том сейчас лежал.

«Я выживу…Хотя бы ради мести…» -
От страшной злобы Федор весь дрожал.
В пылу уже не чувствовал удары,
С Ивана не сводил горящих глаз.
Ах, драма! Человеческая драма!
Не описать тебя десятком фраз!

«Я выживу…Я выживу, паскуда…
Из под земли достану…Растопчу…
Вовек тебе, мерзавцу, не забуду…
Ни в жизнь тебя, заразу, не прощу…»

Секли его до умопомраченья,
В беспамятстве он пролежал три дня,
А на четвертый вышел из забвенья
И сразу растерялся: «Где же я?»

На животе лежал он, как и раньше,
И спину тем же адским жгло огнем,
Все в памяти всплыло: Кафтанов, Ваньша…
Боль с новой силой всколыхнулась в нем.
Пошевелился Федька с тихим стоном,
Туда-сюда глазами поводил:
Вокруг все было чисто, незнакомо,
Но кто б сказал – куда он угодил?

Чуть слышный всхлип раздался возле уха,
И Федор оглянулся кое-как:
То плакала Анюта – горько, глухо.
Должно быть, просидела она так
Не час, не два, а сутки или больше,
Осунулась, опухла вся от слез.
Стройнее стала и как будто тоньше –
Страдала, видно, за него всерьез.

Так видеть Анну стало вдруг приятно,
Что Федор еле справился с собой.
-Я где? - Спросил ее с трудом, невнятно.
(Сам голос был надломленный, больной)

Ему сквозь слезы Анна улыбнулась:
- В больнице, в Шантаре. Четвертый день. –
Густых его волос рукой коснулась,
С лица сбежала горестная тень. –
Алейников с Кружилиным успели,
Мы думали, не выживешь – умрешь.
 - Так значит обошлось? Спастись сумели?...
Ну ладно, перестань. Чего ревешь?
Я жив…И умирать не собираюсь,
Еще на этом свете много дел.
Пока что поживу. И рассчитаюсь…
Ну, бог с ним…А Панкрат спастись успел?

- Успели. – Улыбнулась Анна снова. –
В наш дом и заходить никто не стал.
Кирьян вот натерпелся, право слово.
Отец-то мой Инютина искал,
Ну а его-то в подпол запихнули,
И сами там укрылись вместе с ним.
Но обошлось – ушли, да не смекнули.
Теперь все в Шантаре мы тут сидим.

Вновь Федор поднял голову с подушки:
- Здесь? Почему? – Растерянно спросил.
- Да что кругом творится, ты послушай, -
Анютин голос дрогнул и осип. –
Вокруг Советской Власти больше нету,
Лишь в Шантаре пока еще стоит,
Отец с своею бандой рядом где-то,
Почти что всем он тут руководит.
На Шантару уж налетали дважды,
А Поликарп успел собрать отряд.
Что было – не расскажешь. Бились страшно!
Теперь дозоры день и ночь стоят,
Дороги выездные охраняют
На случай, если явится отец.
Но только силы больше не хватает,
Еще налета два – и всем конец.
Кружилин и Алейников решили
Освободить на время Шантару,
Народ с собой в тайгу увел Кружилин –
Туда, в ущелья, за Звенигору.

Все рассказав, добавила Анюта:
- Кружилин и меня с собою звал…

Смутилась, покраснела почему-то,
Но Федор стыд ее не разгадал.
- Что ж не пошла? – Спросил с усмешкой легкой,
В своей манере, с грубой ехидцой.
Но Анна не заметила издевки,
Глаза ее заволоклись слезой.
- Я не могла…К тебе мне было надо… -
Вновь зарыдала. – Феденька, родной…
Что сделали они с тобою, гады?….
Ты поправляйся…Я пойду с тобой…

И вскоре Анна это доказала:
Спустя неделю, слабый и больной,
В тайгу подался Федор к партизанам –
Обросший, бледный и едва живой.
Спина едва-едва зарубцевалась,
Но выбрал сам он этот чертов путь,
И выхода другого не осталось –
К отряду без души пришлось примкнуть.

В тайну ушла за Федором и Анна,
И, как клялась давеча, с той поры
Была с ним неотлучно, постоянно.
В отряде были к Анне все добры,
И Анна добротой всем отвечала,
Но только кроме Федора вокруг,
Казалось, никого не замечала –
Работала, не покладая рук.
Все для него, для милого старалась:
Стирала, шила, штопала белье.
Заботы доставляли Анне радость.

Любовь святая, преданность ее
До глубины души всех восхищали.
Один лишь Федор эту благодать
Считал обычной с самого начала.
К тому ж, поклявшись жизнь свою отдать,
Она-то, Анна, не дала пока что
Ему особо ценное – СЕБЯ.
Попытки делал Федор не однажды,
Но Анна, до безумия любя,
Твердила каждый раз как заводная:
- До свадьбы не позволю, хоть убей…

Он психовал, от похоти сгорая,
Но ничего не мог поделать с ней.

Со временем налился Федор силой,
Окрепнул и оправился совсем,
Стал прежним – своевольным и красивым.
Собою показал пример он всем.
Столь яростного, храброго рубаки
В отряде партизанском не нашлось…

…С Кафтановым не раз в кровавой драке
Кружилину схватиться довелось.
Все лето и всю осень воевали
Кружилин и Кафтанов меж собой:
То партизаны белых разгоняли,
То сами убегали в лес густой.

И Федор, заведенный жаждой мести,
Напропалую беляков рубил,
Себя он не щадил, сказать по чести,
В любом бою одним из первых был.
Отчаянная Федорова храбрость
Настолько велика была, видать,
Что долго без вниманья не осталась –
Решил Кружилин должное отдать.
Прошел с начала бунта месяц ровно,
И Федор, не особенно стремясь,
Стал лучшим командиром эскадрона.

И вновь, лицом не ударяя в грязь,
Он белых бил направо и налево,
Не ощущая ненависти к ним.
Другая в сердце ненависть кипела,
Борясь за красных, Федор жил одним –
Надеждой страстной рано или поздно
Средь контры всей Ивана повстречать,
Чтоб рассчитаться с ним за все серьезно.

Обиду Федор не умел прощать.
Не в силах позабыть он был паденья,
Всех планов сокрушительный провал,
И череду досадных унижений,
Участником которых стал Иван.
Он дрался. И в борьбе разгоряченный
Не видел больше цели никакой.
Он дрался, только местью увлеченный,
И был известен как боец лихой.

* * *


А между тем война не унималась…
Кафтановская банда к холодам
Затихла и как будто рассосалась.
Но вскоре снова был приказ отдан.
Честной народ в себя пришел едва ли
Как вновь пошли события вподряд:
Из Новониколаевска прислали
Карательный колчаковский отряд.
С особой целью: в сроки небольшие
Кружилинский отряд развеять в прах.
Полковник Зубов в деревнях отныне
Вгонял людей своею властью в страх.
А с ним – Кафтанов со своею бандой.

И с этих пор по зарослям тайги
Такою вот огромною командой
Большевиков гоняли беляки.
Гоняли – но напрасно надрывались,
Ведь партизаны из последних сил
Готовы были драться, не сдавались.
Но каждый день несчастья приносил.

Объединившись, Зубов и Кафтанов
Раз нанесли решающий удар –
Так из тайги погнали партизанов,
Что тех конец, казалось, полный ждал.
Спаслись едва – с потерями большими.
В патронах и в еде – сплошной урон.
«Что делать дальше?» - Размышлял Кружилин.
Отряд был окружен со всех сторон.

И Зубов, и Кафтанов неотступно
Шли с севера и с юга по пятам,
На западе стеною неприступной
Звенигора тянулась к облакам.
А там, за звенигорским перевалом
Стоял белогвардейский гарнизон.
Его бы перебить! Да силы мало!
И каждый на счету теперь патрон.

Дорога на восток давала шансы,
Но к Огневским Ключам она вела,
И стоило серьезно опасаться,
Как бы в капкан она не привела.
Боясь засаду встретить на востоке,
Собрал Кружилин всех своих ребят,
Им сообщил о том, что все дороги
Ведут к бесспорной гибели отряд.

Давно уже все знали – дело худо,
Уныние в отряде началось,
Теперь спасти могло их только чудо,
И чудо это все-таки нашлось!

* * *


В Звенигоре, в крутых ее теснинах
Укромное местечко находилось,
Звалось оно Зеленой Котловиной.
Бывать там никому не приходилось.
По виду – не ущелье, не пещера,
Скорей всего – высокогорный луг
С немятою травой, поросшей щедро
И с отвесными скалами вокруг.

Вела в то место горная тропинка,
Какая – старики лишь только знали,
Но многие забыли по-старинке,
А остальные издавна молчали.
Вилась тропа над пропастью высоко,
И потому от суетных детей
Хранилась в тайне – страшной и глубокой,
И вряд ли кто из молодых людей
Мог отыскать дорогу в котловину.
Сам Поликарп Кружилин много раз
Мальчишкой лазил в горные глубины,
Но так и не нашел заветный лаз.

Про эту котловину вспомнив кстати,
Воспряли духом партизаны сразу,
Хотя тропы никто не знал в отряде,
Никто в теснинах не бывал ни разу.
А там скрываться можно было долго,
Боеприпасы есть еще пока,
Надежно заблокировать дорогу,
И там обороняться от врага.

Подумали, размыслили – решили:
Чего терять? И так под топором!
В Михайловку отправился Кружилин,
Забрав с собою Федькин эскадрон.

На диво было деревенским людям
Разглядывать Кружилинский отряд:
- Вы гляньте-ка! Никак Кирьян Инютин!
- А сам Демьян Инютин, говорят,
Все так же у Кафтанова помощник!
- А вон и Федька, глянь! Силантьев сын!
- А Ваньша у Кафтанова, безбожник!
- Ой, гляньте-ка! А это кто же с ним?!
Вон, на гнедой кобылке! Анна вроде?!
- Да Анна же, Кафтанова, смотри!
- Ой, бабы, как смешалось все в природе!
Вот путаница!
       - И не говори!

Смешались, правда, все – отцы и дети,
Как будто миром правил сатана,
Все судьбы перепутала на свете
Проклятая гражданская война.
Простому, неученому народу
Не сразу удавалось понимать,
Ведь это было супротив природы,
А ведь природа всем – родная мать!
И сыновья ее, родные братья,
Зачем-то друг на друга шли войной.
Какое-то небесное проклятье
Нависло черной тучей над страной.

Савельева Устинья в эти годы
От горя поседела до корней –
Она не меньше матушки-природы
Страдала всей душой за сыновей.
Сперва за непутевого Антона,
Что с малых лет сто тюрем поменял,
Едва лишь успокоилась немного,
Как Федька вырос, кверху нос поднял.
Потом внезапно повзрослел Ивашка –
И растеряла мать детей своих.
Устинье и подумать было страшно
О том, что поджидает в жизни их.

Рвалось на части любящее сердце
При виде этой яростной вражды.
Когда она успела разгореться?
Куда деваться от такой беды?

Сегодня Федор хмурый, молчаливый,
С Кружилиным наведался домой,
И мать метнулась к сыну торопливо,
Заплакала: - Сыночек мой родной!

Вопрос невольно с языка сорвался:
- А Ваня? Ты не знаешь ли? Живой?

Но Федор в сантименты не вдавался –
Взъерошил кудри буйные рукой,
Прошел к столу, гремя своею шашкой,
Сказал, не пряча ненависть свою:
- Жив, коль со мной не встретился пока что.
А встретится – на месте пристрелю.
- Чем ты гордишься?! Братья ж вы родные!
- Таежный волк ему, паскуде, брат. –
Зажглись в глазах у Федьки искры злые,
Он сел, на Поликарпа бросил взгляд.
К Силантию Кружилин обращался:
- Надежда на тебя у нас, отец.
Один лишь путь к спасению остался,
Коль не поможешь – верный нам конец.
Проводишь нас к Зеленой Котловине?
Найти тропинку не сочтешь за труд?
Мы многих мужиков уже просили –
Все Зубова боятся, не идут.

Сидел Силантий старый, молча слушал.
Устинья горько взвыла: - Поликарп!
Помилуй, не губи ты наши души!
Ведь коль узнают – живо порешат!

- Боитесь вы до смерти этих белых. –
Кружилин усмехнулся. – Порешат.
И Федьку твоего – одним из первых.
Но я не заставляю, вам решать…

 

Устинья снова в голос зарыдала,
На мужа умоляюще смотря.
Надолго тишина в избе стояла…

Ни слова никому не говоря,
Глядел Силантий в темное пространство,
И жизнь свою невольно вспоминал:
Он жил под гнетом алчного тиранства,
Гнул спину, не ругался, не роптал.
Всю жизнь свою господству покорялся.
Так стоило хоть раз устроить бунт!
Чтоб след хороший на земле остался.

Вздохнул Силантий обреченно тут,
Кружилину ответил с тихой грустью:
- Да что мне смерть? Пожил я на земле.
Но вот чего, сынки мои, боюсь я –
Полвека не бывал я в той скале.
Сумею ли найти туда дорожку?
Ну ладно…Один раз-то помирать…

Устинья закричала вновь истошно,
Но муж прикрикнул: - Помолчи-ка, мать!
А вы гвоздей с собою прихватите,
Подлиньше бревен…И побольше плах.
Да осторожно по тропе идите…

Вот так Силантий на свой риск и страх
Кружилинский отряд отвел украдкой
В спасительную глубь Звенигоры.
И с этих пор в естественном порядке
Переменились правила игры…

Глава 18
«Отступник»


Завяз по горло самое в трясине,
Завяз – и оглянуться не успел,
Запутался, как муха в паутине,
И даже трепыхнуться не посмел.
Как оголтелый бегал и метался,
О чем-то думал и чего-то ждал.
И что же вышло? С чем теперь остался?
Какой маячил впереди финал?

Возможно, было время виновато,
В которое им доводилось жить
И все же, как он мог решить когда-то,
Что счастье можно взять – и заслужить?
Ведь сам считал, что ни любовь, ни счастье
Ни за какие деньги не купить,
Но сердце от любви рвалось на части,
И лишь себя он мог теперь винить
За то, что был так слеп и глуп безбожно,
Не понял сразу истины простой.
Теперь вернуться было невозможно –
Он поневоле сделал выбор свой.

Тогда, когда Михал Лукич однажды
Ивану много благ пообещал,
Тот с радости и не подумал даже,
Что барин его сказкой угощал.
Потом Иван задумываться начал
И сомневаться в обещаньях стал,
Но все же положился на удачу
И господину делом доказал
Свою несокрушительную верность,
Но все равно не находил покой.
Тогда Ивану думать не хотелось
О том, что Анна может стать чужой.

Ее влеченье к Федору-мерзавцу
Рассчитывал он, вскорости пройдет,
Должна была Анюта догадаться,
Что Федор ей не пара! Он не тот!
Кафтановским польщенный одобреньем,
Совсем Ванюша бедный позабыл,
Что Анна не умела жить влеченьем –
Святой любовью звался этот пыл.

На барина Иван работал честно,
Обязанности нес свои как мог,
И даже вместе с барином исчез он,
Когда Советской Власти грянул срок.
При нем тогда собрал Кафтанов банду,
Стал зваться гордым словом «атаман»,
Весь путь прошел Иван с его отрядом –
При нем людей губили, жгли дома.

Душа от страха в пятки уходила -
Жестокости Иван не выносил,
Он тайно ненавидел господина
За то, что людям боль тот приносил,
Но вспоминал про Анну – и крепился,
Она могла за все наградой стать!

С небес на землю Ваня опустился
И больше никогда не смог летать
В тот день, когда узнал о том, что Анна
За Федором отправилась в тайгу.
Убила новость наповал Ивана,
И стой поры ни другу, ни врагу
Он был уже не рад на этом свете,
Да толком сам не знал – где враг, где друг,
Не мог понять суровых правил этих.

Жизнь превратилась в неразрывный круг,
В котором оказался он невольно,
По глупости стремясь мечту поймать.
Как выбраться, себе не сделав больно?
Как все происходящее понять?
Панкрат Назаров, Поликарп Кружилин,
А так же остальные мужики –
Какие же они ему чужие?
Какие же они ему враги?

Ведь он – крестьянский сын! Он с той же кровью!
ОН должен быть сейчас средь партизан!
Все существо свое сгубил любовью
Наивный и доверчивый Иван!
Как дико все, немыслимо и странно!
С Кафтановым должны бы быть сейчас
Сын старосты – Кирьян, и та же Анна!
Они-то вовсе не рабочий класс!
Так отчего они теперь за красных?
А он, Иван, за белых – почему?!
Увяз Иван, запутался ужасно,
И очень трудно было жить ему.

Узнав о том, что дочка в партизанах,
Михал Лукич от гнева покраснел.
- Ну что ж…Поймаем поздно или рано. –
И на Ивана мрачно посмотрел. –
Не бойся, раздобуду тебе Аньку.
Что хошь с ней делай, хоть дави ее.

Но что с тех обещаний было Ваньке?
Он счастье упустил уже свое.
Понять все это стоило бы раньше
И попусту надежду не таить!
Но слишком поздно вывод сделал Ваньша,
Что Федора ему не победить.
Любила, распроклятая! Любила!
Но только Федьку! ФЕДЬКУ! НЕ ЕГО!
А он, болван, родных своих покинул,
Себя предал, отрекся от всего!

А что теперь? Куда ему деваться?!
В какую нынче сторону идти?
Под пулю Федьки, дорогого братца?
Нет, к партизанам не было пути.

Кружилинского мужика однажды
Белогвардейцы захватили в плен,
Не допросил его Кафтанов даже –
Спровадил сразу в поле, на расстрел.
И это дело поручил Ивану.
Ослушаться Ванюша не посмел,
Но там, наедине, спросил про Анну –
Невольно с языка вопрос слетел:

 

- Скажи-ка…Анна с Федькою? В отряде?
- У нас, в отряде. – Подтвердил мужик,
Недоуменно на Ивана глядя.
Тот сильно побледнел и как-то сник.
- Живут они? – Спросил, взгляд в землю пряча. –
Как баба и мужик живут они?

Подумал партизан: - Нет, однозначно.
Анютка – девка гордая, ни-ни!
До свадьбы хоть зарежь – к себе не пустит,
А вот любовь меж ними есть, кажись.

Зашлась душа от неуемной грусти,
И снова немила вдруг стала жизнь.
Расстреливать не стал он партизана,
На все четыре стороны пустил.
Тот, убегая, звал с собой Ивана:
Кружилин, мол, понятливый – простит.
Ах, как влекло Ивана предложенье!
Но он себя обманывать не стал –
Давно принял тяжелое решенье,
Назад пути-дороги не искал.

Зачем? К чему он мог теперь стремиться?
Нет цели, нет надежды, нет любви.
Вся жизнь – злодейка, в пору утопиться.
Но проходили незаметно дни,
События менялись ежедневно…

Узнав о ловком бегстве партизан,
Полковник Зубов побелел от гнева
И в тот же день солдатам приказал
Савельева Силантия повесить.
(Нашлись, видать, доносчики в селе!)
Иван, ошеломленный этой вестью,
Не думая нисколько о себе,
К полковнику примчался на закате,
Заговорил, срываясь вдруг на крик:
- Помилуйте отца! Не убивайте!
Он, ваше благородие, старик!

 

С годами из ума, должно быть, выжил!
Простите! Я вдвойне вам отслужу!

Но Зубов просьбы будто не услышал.
Силантия поступок, вам скажу,
Спас партизан от смерти неминучей,
Не зря полковник локти искусал –
Сидели партизаны там, где кручи,
Сам дьявол вряд ли там бы их достал.

Одна была возможность – взять измором,
На той тропе, что к котловине шла,
Расставил Зубов прочные дозоры.
Отныне от темна и до светла
Как клад большой дорогу охраняли –
И мухе не давали пролететь.
Без пищи время долгое едва ли
Смогли бы партизаны протерпеть.

А Зубов сам, пока осада длилась,
На Огневской заимке гостевал –
Кафтанову явил такую милость,
Там отдыхал он и победы ждал.

Ивана Зубов похвалил за службу,
И сразу голос сталью стал звенеть:
- А об отце и не проси. Не нужно.
Он виноват – и должен умереть.

 

Что сделать мог Иван?! Он был солдатом!
Без звания, без права, без погон!
И, видно, такова была расплата
За то, что от семьи отрекся он.
Но он просил – еще, еще и снова,
Надеясь вызвать жалость. Только зря –
Полковник только хмурился сурово,
На эту тему с ним не говоря.

Инютин раз увидел сцену эту
И заорал: - Нет у тебя отца!
И сына у меня отныне нету!
Коль встречу – расстреляю, подлеца!
Война, война кругом, пойми, дубина!
Родная кровь в расчеты не идет!
А ты что думал? Будет жизнь малиной?
Спустись с небес на землю, идиот!

Спуститься…Разве Ваня поднимался?
Он знал всегда, что все идет верх дном.
Конечно, от семьи он отдалялся…
Но как же он любил свой славный дом!
Мать, что растила их с теплом и лаской,
Отца, что спину гнул для них всю жизнь,
Антона – с его резвостью опасной…
И Федьку раньше он любил, кажись.
Любил, на издевательства не глядя,
Не глядя на насмешки и пинки.
И вот теперь, как будто шутки ради,
Он, Ваня, узам братства вопреки
Боролся против Федьки поневоле,
Хоть ненависти не было в душе.
За что ему досталась эта доля?
Устал искать ответ Иван уже.

Он знал, что это место занял сдуру –
В Кафтановской среде чужим он был,
К войне не приспособилась натура –
Он мухи жалкой с детства не убил.
Что ж говорить о людях невиновных?
О Федоре…(Пусть даже он подлец,
Но все же брат его единокровный).
А тут, помимо прочего – ОТЕЦ!

В глазах Ивана слезы заблестели:
- Но, дядь Демьян, отец же это мой!

Его слова в пространство улетели –
Инютин отвернулся как немой.
А рано утром, перед самой казнью,
Велел в сарай Ивану заглянуть,
И тот зашел – не возразил приказу.

- Вон, помоги-ка бочку подтолкнуть. –
Сказал Демьян и сам посторонился,
Зажав большой булыжник в кулаке.
И лишь Иван над бочкой наклонился,
С размаху саданул по голове.

Упал Иван как скошенный в сарае.
Что с ним случилось – не успел понять.
Очнулся – пыль вокруг и тьма густая.
Привстал – и на пол грохнулся опять.
Наощупь головы рукой коснулся –
У левого виска засохла кровь.
И лишь сейчас вдруг полностью проснулся:
ОТЦА ПОВЕСЯТ!!! Приподнялся вновь
И так же в темноте нащупал дверцу.
Какое там! Конечно, заперта!
Хорошее нашел Инютин средство…
А он, Иван! Святая простота!

Текли минуты как вода сквозь пальцы,
И время шло: тик-так, тик-так, тик-так…
Он по сараю принялся метаться,
В конце концов, забрался на чердак,
Ногою вышиб старенькие доски,
По крышке слез на землю, побежал.
Ах, только б к казни он успел отцовской!
Он помешал бы! Точно – помешал!

Чего ему терять? Чего бояться?!
Пусть лучше расстреляют! Все равно!
Иван был даже рад тому, признаться.
Жизнь эта опостылела давно.
Нет, он отца спасет! Собой закроет!
Отец…Какой он славный человек!
Не испугался смерти, стал героем…
Он Ваньку не простит теперь вовек
За то, что душу дьяволу он продал,
Забыл в мечтах об Анне – чей он сын,
Выходит, он такой же, как и Федор!
В стремлениях своих про всех забыл!

 

«Держись, отец, держись! Еще немного!
Я всех убью их, но тебя спасу!»
Свернула на Михайловку дорога.
Свистели птицы весело в лесу,
Но некогда их Ване было слушать –
Сильнее он пришпоривал коня.
«Кафтанову я, правда, продал душу…
Отец! Отец! Простишь ли ты меня?!
Я прежний! Я такой же как и раньше!
Вас с мамкой больше жизни я люблю!
Я все такой же! Младший сын свой, Ваньша!
И я с тебя сниму сейчас петлю!»

В Михайловку Иван ворвался ветром,
До улицы центральной доскакал…
И день, столь полный солнечного света,
Чернее черной ночи сразу стал…
Народ давно, как видно, рассосался,
Вид виселицы сердце леденил.
Силантий там, в петле уже болтался,
А на земле в отчаянье, без сил
Устинья, разлохматившись, лежала.
Случайно взгляд на Ваньку подняла
И, видимо, нисколько не узнала.
И понял Ваня: мать сошла с ума…

 

Он не успел…Как страшно и как глупо!
Воспоминанья об отце с тех пор
Ходили за Иваном неотступно.
Как будто этот смертный приговор
Ему, Ивану, вынесли когда-то
И в исполненье вскоре привели.
С тех пор себя считал он виноватым,
И даже позже годы не смогли
Снять с его сердца этот груз тяжелый,
И, может быть, поэтому всегда
Он чувствовал себя как прокаженный.

Раз прицепившись, горькая беда
От Вани не хотела отрываться,
Теперь по жизни мыкался он с ней.
Он проклят был и матерью и братцем.
Но от ударов делался сильней…


Глава 19
«Схватка»

В Зеленой Котловине партизаны
Сидели уже больше двух недель.
Полковник Зубов не снимали осады –
В день изо дня менял своих людей.
Сперва одни дорогу охраняли,
Затем другие принимали пост,
Патронов, пищи вдоволь получали,
А партизанам не везло всерьез.

Заняв в теснинах горных оборону,
Они попали в каменный мешок,
Кончались и припасы, и патроны,
Еще немного – и полковник мог
Их одолеть – голодных, безоружных.
В отряде это каждый понимал.
Решать что-либо срочно было нужно.
И смелый Яшка как-то раз подал
Одну, на вид безумную, идею –
Попробовать спуститься по скале.
И первый сам осуществил затею,
Успешно слез и побывал в селе.

 

В обязанности Якова входило
Докладывать о положенье дел.
В Михайловку украдкою сходил он,
Все ладно, хорошенько разглядел,
А через пару дней вернулся снова…
Вверх затащили Яшку на вожжах.
Друг другу не давали вставить слова,
Смеялись и вертели так и сяк.

- Ну что ребята? Люди впрямь летают! –
Сам Яков тоже слова не находил. –
Да, Яковы-то всякие бывают,
А вот таковский только я один!

Вдруг стал серьезным, Федора заметив.
- Повесили-то батьку твоего…
Еще вчера…Я сам тому свидетель…

Рванулся Федор к Якову: - Чего?! –
Попятился назад в большом смятенье,
Застыл на месте, как окаменел.
Вокруг молчали все без исключенья,
И каждый, видно, Федора жалел.
Полсотни глаз смотрели неотрывно
С какой-то неосознанной виной,
И Федор, не сдержав души порыва,
Убрался прочь, от горя сам не свой.

Спешил от глаз людских скорее скрыться,
Все в тишине осмыслить, осознать.
Он должен был сейчас уединиться,
Затем, чтоб втихомолку пострадать.
Да, только так. Иначе невозможно.
Он по-другому просто не умел.
Все то, что было больно и тревожно,
Наружу Федор выплеснуть не смел.

Внутри кипела огненная лава,
Он сдерживался, подавляя крик,
Но как непредсказуемы вулканы,
Так и сам Федор мог взорваться в миг.
И это изверженье было страшным,
Оно несчастья за собой влекло,
В бою ли конном, в схватке рукопашной
Лилось из Федьки пламенное зло.

Вот и сейчас все только начиналось –
Пошел процесс бурления в крови.
И что ему была людская жалость?
Считался вообще ли он с людьми?
Но казнь отца задела за живое,
Сознание мятежное встрясло,
И Федор понимал, что с ним такое –
То снова просыпалось в сердце зло.

Чтоб лоб немного остудить горячий,
К холодной глыбе каменной приник,
Казалось самому – сейчас заплачет.
Вот-вот…Через минуту…Через миг..
Но нет…Он даже плакать разучился.
Когда такое с ним произошло?
С каких же пор он так ожесточился?
На сердце было очень тяжело.

Неспешно стали сумерки сгущаться,
А он, прижавшись к камню, все стоял.
Обратно не хотелось возвращаться,
Он сердцем никого не принимал.
Откуда-то вдруг Анна появилась,
Заплакала, не зная, что сказать.
Смущенно, робко к Федьке прислонилась.
Не оглянулся даже он назад.
Смотрел глазами, синими как небо,
За горизонт куда-то далеко,
Туда, где он ни разу в жизни не был,
И где все было тайной для него.

У Анны сердце обливалось кровью,
Ей так хотелось Федю приласкать!
Осыпать нежной, трепетной любовью,
Сильней которой в мире не сыскать!
Обнять его ей духа не хватило,
Она лишь прошептала горячо:
- Не убивайся, Феденька…Родимый…

И руку положила на плечо.
А Федор в это время вспомнил братца
И отстранил Анюту от груди.
- Мне б только до Ивана счас добраться. –
Слова чеканя, глухо процедил.
Отныне Федор знал, чего он хочет,
Знал, отчего бунтует в сердце зло.
Во всем виновен Ванька, это точно!
Ему лишь, негодяю, повезло!
Нашел себе хорошее местечко,
Пригрелся у Кафтановской печи,
Он как-то мог отца спасти, конечно,
Но в этой банде все там палачи!

Иван такой же… «Ну, гляди, паскуда!
Вот выберусь отсюда, дай лишь срок…
Взыщу с тебя за все, жалеть не буду.
Не пощадит ни черт тебя, ни бог!»

* * *


Вставало солнце над Зеленой Котловиной,
Холодное, как и сама погода,
Ласкала светом горные вершины,
И в ожиданье полного восхода,
От холода спасались партизаны
Вблизи палаток разводя костры,
И смешивался дым с густым туманом,
Что поднимался вверх из под горы.

Ждать милости от бога было тяжко,
И надо было действовать всерьез.
Блестящий план Алейникова Яшки
Был очень дерзок и совсем не прост.
Известно было: выход охраняли
От силы-то двенадцать человек,
Спустились бы, да в темноте напали,
И сонных их перерубали всех.

Застать врасплох – что может быть удачней?
Их и без риска ожидала смерть.
И арсенал пополнится в придачу.
Все лучше, чем в бездействии сидеть!

Что дальше?...На Болотах Журавлиных
Застава пулеметная стоит.
И тоже не особо боязлива –
Уверена в победе, ночью спит.
Заставу эту Яков безрассудный
Взял на себя и на своих ребят,
Сказав, что истребить ее не трудно.
(И пулеметы получить в отряд
Кружилину бы тоже не мешало.)
Они кидались в омут головой.
Судьба сама за них сейчас решала,
Но стоило поспорить им с судьбой!

Полковник был уверен: партизанам
Из каменной ловушки не спастись,
Поэтому гвардейцами приказал он
По избам деревенским разойтись.
С собой оставил эскадрон да роту
И развлекался в Огневских Ключах:
То в бане мылся до седьмого пота,
А то рыбачил. От тоски не чах!
И было, без сомнения, неплохо
Полковничье блаженство прекратить –
Нагрянуть и в возникшей суматохе
Всю Зубовскую контру перебить,
А, совершив налет, в тайгу убраться
И дальше продолжать свои дела…

Решили этой ночью же спускаться.
По счастью ночь как смоль черна была.
Давно такой погоды не бывало –
Ни звездочки на небе, ни луны,
Нависли тучи плотным покрывалом –
Ближайшие вершины не видны.

План Якова легко осуществили:
По одному спустились со скалы,
Белогвардейцев сонных перебили,
Не потревожив шумом тишины.
Алейников у топи Журавлиной
Заставу пулеметную убрал,
И весь отряд ватагою орлиной
К Кафтановской заимке поскакал…

Во двор влетели с грохотом, с пальбою,
Перебудили спящих беляков,
Не ожидавших рокового боя,
Не натянувших впопыхах штанов.
Со всех сторон гурьбой они бежали,
Не успевая шашки в руки взять,
Метались, ничего не понимали –
Им время не хватало понимать.

Выискивая в кутерьме Ивана,
Нещадно Федор головы срубал,
За ним как хвостик следовала Анна,
Молила: «Берегись!» Он не внимал
И даже раздраженно огрызался:
С чего это беречься должен он?
Команды к бою он едва дождался
И первым бросил в пекло эскадрон.

Чего ему и Зубов, и Кафтанов?
Он, Федор, одержим был лишь одним –
Своею встречей с подлецом Иваном,
А так же смертоносной схваткой с ним.
Горело что-то рядом – он не видел,
Кричали беляки – он не слыхал,
Лишь одного он жутко ненавидел,
Лишь одного в безумии искал.

И вот в окошке чья-то тень мелькнула,
Кого-то вдруг напомнила ему,
И ярость душу вновь захолонула –
Себя не помня, он рванул к окну.
Слетел с коня, разбил стекло ногою,
В руках обеих – шашка и наган.
А в комнате…(Везение какое!!!)
Сам, собственной персоною – ИВАН!!

 

С наганом тоже…В угол сам забился…
Застыл как столб…Святоша, черт возьми!
В другом углу Кафтанов притаился,
А рядом Зубов с сыном лет восьми.
Но этих не заметил Федор даже,
Смотрел на Ваньку…Ваня – на него.
Глаза в глаза…(Как было уж однажды.
И рядом словно нету никого).

Державшая наган рука Ивана
Сама собой повисла будто плеть,
Но Федор сам не опустил нагана,
Пошел на брата, бледный, точно смерть.

Кафтанов, было, выстрелить собрался,
Но Зубов его тут же приструнил,
На середину с сыном вышел, сдался,
И Федору об этом объявил.
- Надеюсь, пожалеете ребенка? –
Обняв за плечи мальчика, спросил.
Но Федор сгоряча не понял толком,
А тут еще (где черт ее носил?!)
В окне разбитом Анна появилась.
И снова: - Федя! Феденька, родной!

В Кафтанове все, видимо, взбесилось –
Он к дочери метнулся, сам не свой,
Схватил в охапку, поволок куда-то,
И Федор бы, конечно, их догнал,
Но он пока что разбирался с братом
И голосу рассудка не внимал.

Откуда-то Алейников ворвался
И с Зубовым на шашках биться стал,
Но бой, начавшись, быстро оборвался –
Полковник Яшку лезвием достал.
Лицо вспорола Зубовская шашка
От глаза до щеки – наискосок,
И, вскрикнув, повалился навзничь Яшка –
Подняться снова он уже не смог.

Оставил Федор Ваньку на мгновенье,
По Зубову пальнул почти в упор.
Попал – в том даже не было сомненья.
Полковник рухнул на дощатый пол.
Как резанный заверещал сынишка,
Увидев гибель страшную отца.
Наган направил Федор на мальчишку
И пристрелил бы в ярости мальца,
Но бросился Иван на помощь Петьке,
В последний миг собой загородил.

- Не тронь мальчишку, сволочь! – Крикнул Федьке.
Тот, глазом не моргнув, курок спустил.
Но выстрел не последовал за этим –
Лишь щелкнул сухо, коротко боек.
С досадой пистолет отбросил Федя –
Он злобой задыхался, лоб весь взмок.
Дух перевел, рванул из ножен шашку
И на Ивана двинулся опять…

Наган свой снова вскинул вверх Ивашка,
Не собираясь, в общем-то, стрелять.

- Ну что же ты?... Стреляй в меня, Иуда… -
Шел Федор под прицел, чеканя шаг.
Ответил Ваня тихо: - Нет, не буду.
Ты все же брат мой кровный, как-никак.

И поплотней прижал к себе мальчишку:
- Не трожь его! Ребенок ни при чем!

Ну это, право слово, было слишком!
Вновь в Федьке все вскипело горячо:
- Сам гад…И гадских выползков спасаешь? –
Уже не говорил он, а хрипел. –
Спиной своей от пули закрываешь?
Отца бы лучше, гнида, пожалел!

И надвигался Федор на Ивана,
А тот с мальчонкой дальше отходил,
Хотел пальнуть – да духа не хватало.
- Не приближайся! – Лишь предупредил.
И, видя, что угроза бесполезна,
Наган направил в лампу на стене.

Раздался выстрел…Все вокруг исчезло
И в наступившей сразу темноте
Схватил Иван едва живого Петьку
И выбежал во двор, захлопнув дверь.
Едва-едва лишь промахнулся Федька.
С досады зарычал как дикий зверь,
Чуть-чуть не разломал в припадке шашку,
Оставил дверь и бросился к окну,
Но в темноте споткнулся вдруг о Яшку –
Тот все стонал, валяясь на полу.
Держался за лицо, а между пальцев
Сочилась кровь и капала с руки…

Пришлось забыть про Ваньку, с ним остаться,
Безумной жажде мести вопреки.

Но, в общем, все закончилось победой,
Кафтанов в суматохе лишь ушел,
К тому же не один, а с Анной бедной,
Что было далеко не хорошо.
Зато теперь, без Зубовской поддержки,
Он половину силу потерял,
Солдаты еще были с ним, конечно,
Но страха он уже не вызывал.
Боялся жутко нового набега,
То, что имел, отчаянно спасал,
И сам теперь от партизанов бегал,
По деревням от них скрывался сам.

А партизаны силами воспряли,
Оружием, едою запаслись,
И с той поры Кафтанова гоняли.
В такой вот круговерти дни неслись…


Глава 20
«Спасение»

О жуткой встрече с братом вспоминая,
Впадал Иван в глубокое унынье,
Себя немилосердно проклиная,
Не знал Иван, как быть ему отныне.
Он сам своим поступкам удивлялся,
Не мог себя, чудного, не винить –
Зачем же партизанам он не сдался?
И Федору не дал себя убить?

Махнул бы шашкой…Р-раз – и так все просто!
Мгновенный и спасительный конец!
Конец всей жизни – мрачной и несносной.
Зачем он, идиот, тогда исчез?!
Еще мальчишку утащил с собою –
Сынка того, кто погубил отца!
Зачем не сдался сразу де, без боя?
Об этом Ваня думал без конца.

Он снова был в Кафтановской упряжке,
Как та собака – как всегда при нем,
Стирал его портянки и рубашки –
Вот путь к большой любви куда привел…

ЛЮБОВЬ…Он ненавидел это слово!
Но Анну ненавидеть не умел.
Она смотрела злобно и сурово,
Немой упрек в глазах ее горел.
В амбаре Анна пятый день сидела,
Безмолвная и бледная как моль.
Иван к ней заходил, смотрел несмело,
И ощущал в груди тупую боль.

Они в Зятьковой Балке укрывались
От нового налета партизан.
Кафтанов, в разъясненья не вдаваясь,
Ивану в первый день еще сказал:
- За сторожа тебя с ней оставляю. –
Потом добавил. – И за жениха.
Чтоб мужем стал к утру. Я разрешаю

Но только до подобного греха
Не мог сердечный Ваня опуститься!
Он возле Анны просидел всю ночь.
Не знал, как к ней, желанной, обратиться,
И как ей, птичке пойманной, помочь.

Неужто с этой Анной он когда-то
На улочках Михайловки играл?
С ней провожал за горизонт закаты
И ей сирень охапками срывал?
Она ли, Анна, горестно рыдала
Когда-то на Ивановой груди?
Она ли прижималась, обнимала,
Просила в трудный час: «Не уходи!»

Та девушка, что с Ваней счас сидела,
Была совсем далекой и чужой.
Открыто на него она смотрела,
Взгляд Анны был колючий и живой.
Он как терновник обдирал Ивана,
И Ваня это кожей ощущал.
За что она прощенья не давала?
И почему он сам ее прощал?

- Да не смотри так, Анна, ради бога. –
Поморщился Иван, в конце концов.
- А как смотреть? – Спросила Анна строго.
Внезапно Ваня, побелев лицом,
Метнулся к ней, прижал к стене надежно:
- Анют! Давай поженимся с тобой! –
Заговорил взволнованно, тревожно, -
Я за тебя – хоть в омут головой!
Ты знаешь, что милей тебя мне нету!
Я ветру на тебя не дам пахнуть!

С усмешкой Анна выслушала это,
От Ваньки отодвинулась чуть-чуть.
- Давай-давай. – Презрительно сказала. –
Давай, еще получше попроси.
Кто знает, может, выпросишь немало…

И сник Иван в отчаянье, без сил…

 

- Проклятая…Всю жизнь ты мне сломала… -
Промолвил горько, отошел к двери.
Анюта до утра теперь молчала,
И Ваня ничего не говорил.

Кафтанов на рассвете заявился,
Амбар тяжелым взглядом осмотрел:
- Ну как дела? – К Ивану обратился. –
Поздравить можно? Мужем стать успел?

Смутился Ваня, даже вспыхнул краской:
- Просил…Не соглашается она…
- Силком тогда бери ее, не лаской!
Чтоб поплатилась, дрянь, за все сполна!

- Я не могу так. – Ваня вдруг поднялся. –
Михал Лукич, освободи ее!
Я б отслужил, в долгу бы не остался!
- Как хочешь. Слово я держу свое. –
На Анну устремил глаза Кафтанов. –
А если отпущу, то что тогда?
Поди, опять вернешься к партизанам?

Кивнула Анна: - Да. Уйду туда.
- За кобелем своим? За Федькой что ли?

Вновь Анна согласилась: - И за ним.
(Внутри Ивана сжалось все от боли)
За Федором. Но не за ним одним.

Мысль дочери Кафтанов понял ясно,
С усмешкой злобной ей проговорил:
- Я, Анна, жизнь свою прожил прекрасно.
И водку пил, и баб вовсю любил,
Сполна своею пользовался властью,
Вот и сейчас воюю, так сказать,
За тем, чтоб продолжалось это счастье.
Но ты-то что желаешь доказать?

Не выдержала Анна, подскочила,
Зарделась вся от гневного огня:
- Чем хвастаешься?! Жил ты как скотина!
Но эта твоя жизнь – не для меня!
Ты мать в петлю загнал своим развратом –
На Огневской заимке! Знаю я!
Но нету к тому времени возврата!
Есть жизнь другая! Лучше, чем твоя!
Из-за нее кровь люди проливают,
И установят эту жизнь, поверь!
А вас как мусор всех повыметают!
Вон уж куда загнали вас теперь!

Кафтанов вроде не повел и бровью,
Не испугался слов ее, кажись:
- Допустим, если даже установят,
Тебя навряд ли пустят в эту жизнь.
Все скажется. И рано или поздно
Припомнят тебе люди, чья ты дочь.

- Припомнят. – Анна молвила серьезно. –
Но пожалеют – не прогонят прочь.
Не чья я дочь припомнят люди, может,
А душу! Сущность сердца моего!
И ты, Иван, подумать крепко должен!
Они казнили батьку твоего,
И мать твоя не вынесла удара –
Вслед за отцом от горя умерла…

- Что?! Мать?! – Темнеть в глазах у Вани стало.
Но тут такие начались дела,
Что он на время позабыл про горе…

- Замолчь!!! – Кафтанов дико заорал,
С неистовством вцепился Анне в горло…

- Не трожь ее!!! – Иван не осознал,
Как за наган на поясе схватился.
Кафтанов этот жесть не упустил
И, надо думать, очень удивился.
- Ты что это? – С угрозою спросил.

А Ваня уж в себя пришел немного:
- Михал Лукич, оставьте вы ее!
Пускай себе идет своей дорогой!

- Как скажешь. Дело, в общем-то, твое. –
Кафтанов, видно, тоже остудился,
Унял в себе безумственную дрожь
И к Анне снова едко обратился:
- Что, с Федькой-то вовсю, небось, живешь?

Взглянула Анна на отца с усмешкой:
- Ты по своей-то мерке всех не мерь.
У нас с ним все серьезно и безгрешно.
- Так, стало быть, я похотливый зверь? –
Спросил Михал Лукич в веселой злости. –
Что ж, ладно. Ну а свадьба-то когда?

- Тебя мы пригласим, не беспокойся.
И вместе все отпразднуем тогда. –
Иронию Анюта не таила,
Смотрела без стыда отцу в глаза
И чувствовала, как неумолимо
Над ней сейчас сгущается гроза.

Не хуже это чувствовал и Ваня,
Который за «дуэлью» наблюдал.
До боли в сердце жалко было Аню –
Он за нее бы жизнь сейчас отдал!

Чуть позже во дворе Иван опять же
Освободить Анюту попросил.
- Не люб я ей. А сердцу не прикажешь.
- Неужто ты за все ее простил? –
Подтрунивал Кафтанов над Иваном. –
Да черт с ней, отпущу! Пускай идет!
Куда угодно – к тем же партизанам.
И с кобелем своим пущай живет.

Казалась Ване эта щедрость странной.
Не мог Кафтанов сдаться просто так,
Не рассчитавшись за измену с Анной.
Он, видно, думал, что Иван – дурак.
Но нет…Иван не верил в эту милость,
И, зная Михаила Лукича,
От беспокойства сердце истомилось.
А ну как он, Кафтанов, сгоряча
В амбар вернется, да пристрелит дочку?!
На все ведь он способен, живодер!

Не мог заснуть Ванюша этой ночью,
Но и Демьян Инютин был хитер –
За пареньком следил, не отрываясь,
Прищуривал ехидные глаза,
В бородку свою лисью усмехаясь.
А Ваня знал: идет, идет гроза!

Михал Лукич поднялся среди ночи,
И встрепенулся Ванька: - Вы куда?
- Пойду…Посты проверить надо срочно.
Вернусь сейчас. А ты поспи пока.

И вышел…Полежал Иван с минуту,
Разглядывая темень за окном.
Опять тревожно стало за Анюту…
«Проверит он посты…А что потом?
А может, не туда пошел он вовсе?
Ведь как на Анну нынче-то глядел!
Ей-богу, что-то было в этой злости…
Недоброе он сотворить хотел!
Убьет ее…Ведь злоба-то какая!»

Иван вскочил и бросился к окну,
От страха безотчетного сгорая,
Вгляделся зорким оком в темноту.
Ходок, гнедой кобылкой запряженный,
Куда-то Анну со двора повез.
И отшатнулся Ваня, пораженный.
Посты?! Посты?! Наврал все значит, пес!

Он бросился к двери, себя не помня,
Но тут Инютин вырос на пути:
- Куда это намылился, тихоня?

Иван хотел прорваться: - Пропусти!

 

Но замер вдруг, когда в руке Демьяна
Увидел заряженный револьвер,
Что был нацелен прямо на Ивана:
- А ну-ка отойди! Совсем сдурел? –
Инютин приказал парнишке строго.
И тот назад немного отступил.
От ужаса оправившись немного,
Дрожащим нервно шепотом спросил:
- Куда это повез Кафтанов Анну?

- Куда – тебе не стоит это знать. –
Демьян зловеще подмигнул Ивану. –
Желает дочке кое-что сказать.
Поучит – да отпустит в чисто поле. –
Инютин так же странно произнес. –
На то его, отцовская-то воля.

- Неправда! Он на смерть ее повез. –
Теперь уверен в этом был Ванюша.
Да и Демьян не думал отрицать:
- Михал Лукич все сделает как нужно.
Лишь слово поперек посмей сказать –
Отправишься туда же, в чисто поле.
Не любит непослушных господин.

Внутри все взорвалось безумной болью:
УБЬЕТ!!! А он все тут сидит, кретин!!!
Опять бежали как вода минуты,
И вместе с этим Ваня понимал,
Все меньше оставалось жить Анюте.
А он…Неужто снова проиграл?!
Отца спасти не смог – Инютин стукнул,
Неужто опоздает в этот раз?!
Как будто проклят был Иван-отступник,
Как будто бог карал его сейчас!

Нежданное совсем пришло везенье,
Когда уже, казалось, шансов нет:
Демьян отвлекся…В это же мгновенье
Отнял Иван столь нужный пистолет
И по виску Инютина ударил.
Тот повалился, навсегда затих.
Оставив труп, во двор помчался парень –
Сейчас был дорог даже краткий миг!

Выискивая нужную дорогу,
Окрестности Ванюша обскакал,
До леса добирался очень долго,
Но все-таки нашел чего искал.
Нашел… И сам себе не рад остался.
Картина Ваню страшно потрясла.
Сперва он замер, сильно испугался,
Но тотчас же апатия прошла.

Ходок увидел на краю поляны,
Чуть дальше – чье-то тело на траве.
Получше пригляделся – тело Анны!
Она пластом лежала на земле.
Кафтанов убегал с поляны быстро,
Застегивая на ходу штаны…
От промелькнувшей мимолетом мысли
Нашел на Ваню приступ тошноты.

Он за мерзавцем бросился вдогонку,
Собой загородил в чащобу путь.
- Ты что?!... – Звенел от гнева голос звонко,
Он сдерживался и не мог вздохнуть. –
Ты что это?...Михал Лукич, как мог ты?!..
Она же дочь твоя!...Как ты посмел?!

Кафтанов – задыхающийся, потный,
На Ваню с дикой злобой посмотрел,
Свой «маузер» на юношу направил:
- Дурак ты, Ванька, погляжу, большой.
И я тебя нисколько не исправил –
За всех страдаешь до сих пор душой.
Сюда бы не пришел, так жил бы, может.
Ну а теперь, увы, - не обессудь.
Про ЭТО знать никто, НИКТО не должен.

Уперся пистолет Ивану в грудь.
Иван не понял, что потом случилось –
Рука схватила плеть сама собой.
Ад головой, разрезав воздух, взвилась,
Кафтанова ужалила пчелой.
Михал Лукич разжал от боли руку,
Но все же перед тем пальнуть успел…

Как будто по плечу кто Ваню стукнул –
Оглоблей резко, с силою огрел.
Но он не обратил на то вниманья,
Ведь в этот миг могло решиться все!
Он должен был спасти от смерти Аню,
И сам, конечно, должен быть спасен.

Кафтанов с Ванькой намертво сцепились
(Хозяин и послушнейший слуга!)
Давя друг друга, вместе покатились,
Но схватка оказалась не долга.
Иван до пистолета дотянулся,
Нацелил на Кафтанова в упор,
Пальнул три раза – и не заминулся.
Сам вынес гаду смертный приговор…

Так кончил жизнь страшнейший из тиранов,
Жестокий угнетатель батраков,
Помещик Михаил Лукич Кафтанов –
Враг коммунистов и большевиков.
И долго было тихо на поляне,
Лишь ветер слабо листьями шуршал…
Казалось ошарашенному Ване,
Что сам он перестал сейчас дышать.

Как будто ничего здесь не случилось –
Три странника прервали долгий путь,
Тут, прямо на траве расположились
И до утра решили отдохнуть.
О том, что разыгралось здесь недавно,
Ничто бы не напомнило и вам –
Лишь вся в слезах, растрепанная Анна,
Да кровью истекающий Иван.

Приподнялась Анюта, молча села,
В себя пришла немного, затряслась.
На Ваню отстраненно посмотрела
И вдруг с цепи как будто сорвалась.
Набросилась на парня дикой кошкой…
- Он пристрелить меня хотел затем!
Впав в ярость, взвыла громко и истошно. –
Зачем ты помешал ему?! Зачем?!
Сам пристрели теперь! Стреляй, сейчас же!!!

Сидел Иван, как будто неживой…
- Нет, Анна…Надо жить, как бог прикажет. –
Сказал, сам не расслышав голос свой. –
Жить надо, Анна, что бы ни случилось…
Об этом не скажу я никому…

А Анна головой о землю билась,
Рыдала и не верила ему…

* * *

 Кружилинский отряд толпой собрался
На диво это дивное взглянуть –
Давненько так никто не удивлялся…

До лагеря нашел Ванюша путь.
Полдня по диким дебрям пробирался,
Полвечера спускался по реке,
И вот теперь в отряде оказался –
Доставил труп Кафтанова в ходке.

И Иваном – Анна, как из Преисподней,
Бесплотный призрак, вставший из земли
Как будто бы по милости господней…

Глазам своим поверить не могли
Столпившиеся в кучу партизаны –
Все было непонятно им сейчас:
Поникшее лицо бедняжки Анны,
Иван в крови, не опускавший глаз.

- Вот я…Вот ваша Анна. – Молвил тихо. –
А это атаман…Но только труп…

Среди людей смятение возникло...
- А ну-ка, расступись!!! – Раздалось тут.

И этот голос, полный злобы лютой,
Кинжалом теплый воздух полоснул…
Зажмурившись, отпрянула Анюта,
Как будто плетью кто ее хлестнул.
Свел сердце болью стыд невыносимый,
Едва лишь сквозь толпу пробился ОН –
Желанный самый, дорогой, родимый,
Несбыточный теперь как сладкий сон!

Как с ним отныне с честностью встречаться?!
И как сейчас в глаза его смотреть?!
Молчать? Или во всем ему признаться,
А после с легким сердцем умереть?

Но Федор словно не заметил Анну –
Настолько задыхался он враждой,
Наган достал и бросился к Ивану
Что у ходка стоял как неживой.
- Что, сам пришел, Кафтановская гнида?! –
Торжественно-зловеще прорычал.
Иван не подавал о страхе вида,
Усталым взглядом Федора встречал,
Принять готовясь смерть от пули брата
Как должное, как плату за грехи.

Но не судьба была ему, ребята,
Смерть получить от Федькиной руки.
Не Федор устанавливал законы,
Не он вершил над беляками суд,
Командуя над лучшим эскадроном,
Над жизнями он был властен тут.

Вмешался очень вовремя Кружилин
И Федьку оттолкнул слегка назад.
- Постой-ка…Ничего ведь не решили. –
С упреком справедливым он сказал
И посмотрел без злости на Ивана.
Тот выдержал суровый этот взор.
- Вот я. – Вновь повторил. – Вот ваша Анна.
Ну а теперь читайте приговор –
И пулю в лоб. Но побыстрее только.

Алейников к Ивану подошел.
- Уж не замедлим. – Молвил, глянув волком.
Рубец, конечно, Якову не шел,
Он пол-лица пересекал, проклятый,
И не напрасно Яшка лютовал,
И хоть Иван был в том не виноватый,
Алейников на нем свой гнев срывал.

Навис над Ваней приговор к расстрелу,
И каждый понимал, что будет так.
Давно Ивану смерть в глаза смотрела,
Давно для этой жизни был он враг,
И выхода не видел он другого
Из лабиринта жизненных страстей,
И смысла не имело никакого
Ждать милости от этих всех людей.
Увы, он сам в пучину окунулся,
Обратно ни за что теперь не всплыть –
Тот узел, что на шее затянулся,
Способна только смерть перерубить.

И вот, когда, казалось, все свершилось,
И был прочитан смертный приговор,
Вдруг что-то непонятное случилось –
Молчавшая как рыба до сих пор,
Внезапным воплем разразилась Анна:
- Не трогайте его! Не надо! Нет!!! –
Загородила девушка Ивана. –
Перед судом пусть держит он ответ!
Вы разберитесь! Но не убивайте!!!

Заволновался, зашумел отряд.
Иван был всем знаком и всем приятен,
И казни этой был никто не рад.
Теперь, когда и Анна заступилась,
Совсем в смятенье впал народ честной,
Сменился гнев на праведную милость,
И отложилась казнь сама собой.

В конце концов, один лишь только Федор
Не радовался этой доброй вести.
Один – как ложка дегтя в бочке с медом,
Навек он затаил мечту о мести…


КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ