Мы с нею в коммуналку поднялись.
Весь лифт, вознесший нас, заблеван был —
Октябрьские праздники кончались,
Кончалась ночь девятого числа.
«Ты извини, но мне пока нельзя», —
Она сказала. Села. Закурила,
Разглядывая комнату мою.
«А дома-то не хватятся тебя?» —
«Муж пьян и дрыхнет. И ребенок спит...» —
«Понятно. Раздевайся и ложись». —
«Давно один живешь?» — «Один — давно». —
«Соседей много? — «Да. И все мои.
Так ты ложишься?» — «Я предупредила». —
«Ложись, я помню». — «Ладно. Отвернись».
Я встал к окну и лоб упер в стекло.
Не для того, чтоб остудить его —
Я был спокоен.
Просто так был ближе
Безмолвный город, спящий тяжким сном
В дешевых бусах лампочек, в порезах
Каких-то лозунгов и транспарантов,
В дожде, во влажной бледности снегов,
Покрывшей крыши, крыши, крыши, крыши
И все, что между ними и под ними
Со мною было.
Было и прошло...
А в комнате остался от меня
Мой слух, впивавший шорохи белья,
И вверх и вниз ползущего по телу,
Дрожащее дыхание ее
И скрип паркета, и шажки босые,
И краткий выдох старенькой тахты —
Тогда разделся быстренько и я,
Не оборачиваясь почему-то.
Вжал кнопку в основанье ночника
И влез в постель. Не глядя на нее.
«Я закурю, не возражаешь?» — «Нет». —
Сказал, давясь и зажигая спичку,
Ругнулся про себя от серной вони
И на мгновенье замер, вдруг увидев
Глаза, в которых пламя, стыд и слезы.
Утюжа взглядом серый потолок,
Я попытался погасить мандраж,
Она же, как я понял, отвернулась,
И лишь потрескиванье табака
Да жаркие багровые зарницы,
Мне показалось, мрак и тишину
Немного чаще стали нарушать,
Но вот она отправила окурок
На дно пустой бутылки из-под пива,
Какую вместо пепельницы дал,
Привстала и сказала с хрипотцой:
«Мне надо выйти. Дай мне свой халат».
Халатов отродясь я не имел.
И дал ей кимоно для карате.
Потом я услыхал, как вслед за ней
Зашлепала одна из старых фурий,
Чужую угадавшая в норе,
И я с усмешкой пленного орла,
Которого я видел в зоопарке,
Дежурный мат к скандалу приготовил
И стал его, прислушиваясь, ждать, —
Прикидывая спешно между тем,
Куда мотать наутро или сразу,
Как выпрут и из этого жилья,
А выпрут обязательно, ведь я
Им шороху задам через секунду!.. —
Но услыхал в пещере коридора
Испуганный, почти мышиный визг,
Пожарный топот шлепанцев, и сразу —
Хлопок захлопнутой с усердьем двери
И мягкие, спокойные шаги.
Вошла.
Прикрыла дверь.
И прошептала:
«Нет, мне еще нельзя. Не обижайся...»
Привстав на локте, я расхохотался
В насупленной квартирной немоте:
Передо мной стоял мальчишка-воин!
Ночь сделала четырнадцатилетним
Ее тысячелетнее лицо.