Годы молчанья прошли, и я говорю тебе,
Сын. Не существует Вероны.
Я растёр кирпичную пыль на ладони. Вот что осталось
От глубокой любви к родным городам.
Из сада мне слышен твой смех. Весны сумасбродной запах
По влажной листве струится в меня,
В того, кто не верил в спасенье,
И себя пережил, да многих.
Ты должен узнать, как это ночью бывает,
Если кто-то проснётся и гулкое сердце подслушав,
Спросит: Ну что же ты хочешь ещё,
Ненасытное? Весна, соловьиные трели.
В саду детский смех. Первые чистые звёзды
Зажглись над пеной нераспустившихся далей,
И вновь к губам моим прилепился легчайший мотив,
И снова я молод, как прежде, в Вероне.
Всё бросить. Всё. Ибо напрасно.
Не воскрешу их, не возвращу назад.
Усните, Ромео с Джульеттой, на ложе из поруганных перьев,
Не потревожу пепел ваших соединенных рук.
Пусть в опустевших храмах бродят бездомные кошки,
Мерцая зрачками во тьме алтарей. Пусть
На мёртвой арке сова гнездо своё выстелит.
Пусть в знойный белесый полдень змея посреди развалин
В белокопытнике греется и, в тишине виясь,
Блещущим телом ласкает уже ненужное золото.
Я не вернусь. Хочу я узнать, что останется,
Если отречься от молодости и весны,
Если отречься от уст земляничных,
Тех, что в душную ночь источали
Жаркие волны,
Если от песен отречься, от ароматов вина,
От жалоб и клятв в бриллиантовой ночи,
От чаячьих вскриков и сполохов
Чёрного солнца им вслед.
От жизни, от той ранетки, ножом огневым посеченной
Разве зерно уцелеет.
Сын мой, поверь, ничего не останется.
Только работа мужская,
Зарубка судьбы на ладони.
Только работа,
Большего не дано.
Краков, 1945 г.