Нарочито подробное и нарочито скучное описание обстоятельств героя: три комнатки, кухня, прихожая... (с) Стругацкие
Она пережила своих детей,
супруга, двух любовников, трех кошек,
войну, пятнадцать лет очередей,
комплект белья в веселенький горошек,
которому, казалось, сносу нет
(трофейное, еще из Бранденбурга),
аппендицит – и пляшущий ланцет
в руках у в стельку пьяного хирурга
(а может, и не пьяного – как знать.
А шрам... ей-богу, шрам – такая малость),
железную в амурчиках кровать –
она в квартире в Киеве осталась,
когда пришлось уехать в Астану, –
на ней в последний день зачали Мишку.
До ужаса холодную весну,
барак, бронхит у младшего сынишки,
нелепой смерти призрачную пасть
(но бог отвел, заняв счастливый случай),
любовь, надежду, чувственную страсть,
святое материнское и сучье,
развод, потом попытку повторить –
удачную… почти… свекровь-мегеру,
и, если уж о боге говорить, –
неверие и истовую веру,
а после – равнодушное «никак»
бензиновым пятном по мутной луже,
когда в душе и в комнате бардак,
и новый день не лучше и не хуже
того, что был – вчера? позавчера?..
Пережила. Смогла. Перетерпела.
Крест-накрест пеленают вечера
изрядно поизношенное тело,
в котором лица копятся на дне –
любимые, знакомые, чужие,
настойчиво маня её вовне,
за грань, к нездешним долам и вершинам,
грозя обрушить хрупкое жильё.
Она чуть свет уходит прочь из дома –
на рынок, в магазин «Чулки – бельё»,
к метро, на площадь возле гастронома –
и там стоит подолгу, просто так.
Ей мелочь иногда к ногам бросают,
разок хотели натравить собак…
А прошлое глядит её глазами
на яркое безумное «сейчас»,
пытаясь ощутить, проникнуть, слиться,
поймать рисунок жестов или фраз,
да без толку. Останкинская спица
надёжно глушит радиоэфир.
Иди себе, не всматриваясь, мимо:
статистом в маске, вытертой до дыр,
участником безликой пантомимы,
но только не… Почувствовал укол?
Ещё не поздно – отвернись, не надо!..
Её рука поднимется легко –
прикрыться от назойливого взгляда,
но ты уже срываешься во тьму,
в бесчисленные сонмища людские,
собой пополнить местную тюрьму –
безводную и мёртвую пустыню.
Рванёшься, будто пленник из оков,
почуявший в металле призрак фальши,
прибавишь шаг, ещё – и был таков,
подальше от… неважно, но подальше.
Но часть тебя останется во мгле,
дрожа от жути, холода и смрада,
на небывалой выжженной земле
среди таких же проходивших рядом.