Моему сыну Дане
Подойди ко мне
мягким пламенем,
Шевельни мои
мысли серые.
Обернусь Твоим
серым знаменем
И пойду плясать
там, где серы нет.
Ты подуй в моё
лицо пыльное,
Ты подбрось мои
брови радугой,
Ты верни мою
душу ссыльную,
Напои меня
сладкой патокой.
* * *
Не разложившись в прах,
понял я, в чём умён.
Не одолев свой страх,
вновь начинаю сон.
Есть у Пути не цель –
есть у Пути лишь смысл.
В свисте и лжи, в метель
он надо мной навис.
Брошу, как соль, в котёл
всё, что во мне росло.
Пусть же горит костёр!
Пусть же трещит весло!
Я начинаю сон,
я не могу не спать.
И колокольный звон
не шевельнёт кровать.
Третий Рим
Отвергнув Запад, ты не сделалась Востоком,
Восток отринув, ты осталась в стороне,
Не посерёдке и ни с кем не наравне.
Красавица, в тебе всё вышло боком!
В тебе нет смысла, воли, веры нет.
Утробный гул волнует жизни море...
Недородившись, сдохла на просторе.
От пляски смерти не спасёт балет.
И раскидав мирян по их квартирам,
Ты до сих пор по-прежнему сильна
И до сих пор загадками полна,
И лезешь в душу жаждой власти миром.
Но я прилипнул к рождеству избы,
И мне вокруг мерещутся гробы
И миллионы душ в чужом загоне!
Тот свет Рожденья, явственный на миг
И роженицы сильный, злобный крик
Погасли, будто спрятались в ладони.
* * *
Неизгладимая печать печали.
* * *
И плачет, и стонет корявая совесть,
Но что я могу? Дописать свою повесть?
Чего я хочу? Стать нечувственным к боли.
Варить плов из слов – приперчён, да без соли.
И тянет, и тянет меня на могилы,
На юное тело, и в нём – мои вилы.
На лёгкие ноги надеты бахилы.
И где Вавилон тот, и в чём его сила?
И хочется, хочется взять и проснуться,
На тихонький голос вскочить, обернуться,
Водою умыться, студёной умыться,
Чуть-чуть приподняться и приободриться...
Себя отрастить, возрастить, подарить
И броситься в тайну за словом «любить»,
И чувствовать якорь, и строить свой дом,
Где я повелитель, а не мажордом.
И главных глазах, что за гранью прохлады
Увидеть весну и увидеть, что рада.
Родимой руки её плавным крылом
Себя опоясав, идти напролом.
Навечно растаять блаженной весной
И не понимать, что творится со мной.
И так улыбаться, чтоб было тепло
И чтобы, как в юности, в ГЛАВНОМ везло!
И тянет, и тянет меня в этот миг,
Я двадцать три года искал этот лик.
И я не нашёл, а, быть может, нашёл,
Но к свету не вышел, а шёл, столько шёл!..
Куда же, куда задевать мою память?
Мечту одолеть вам – не ужин сварганить.
А сердце не пикнет и не заорёт.
А ум – суетливые сказки наврёт.
И дух мой умрёт, если Бог не спасёт.
* * *
И чем дальше тем больше. И чем больше, тем мельче.
* * *
Без света, без огня, без вдохновенья
Они тачают страсти ремесло.
Без духа, без беды, без озаренья –
И из руки не выпадет тесло.
Но голоса их громче громобоя:
«Разбудим будней безмятежный быт!»
Рыспылена преемственность покоя,
Острог надежды безнадёжно срыт!
Их слово просвистит над головами,
Затронув струны тягостной судьбы,
Но ничего не сделается с нами –
Свистку никак не заменить трубы.
* * *
Самые свежие, самые важные
Я ненавижу вопли бумажные,
Я ненавижу буквы отважные,
Я ненавижу слёзы невлажные.
(Из-за Соловьёва)
Каким ты хочешь быть Востоком –
Востоком Ксеркса иль Христа?
Каким в тебя глядеться оком?
В тебе и смысл, и пустота!
В тебе есть ярость, безразличье
И вдохновенья пьяный миф.
Непревзойдённое величье –
В мундир затянутый Сизиф.
Так вкусно! Печень Прометея!
Тартар лаз;ревый глубок,
Здесь торжествующая Гея,
В Любовь глядящийся Восток.
Здесь демоны растут на грядках
И Небо брызгает слезой,
Христос с землёй играет в прятки
И сердце в ссоре с головой...
* * *
Временная ограниченность современностью.
Неясное
Отзовись на мой голос, откликнись,
Разорви недоделанный мрак.
И заря над судьбою нависнет,
И закроется Утром кабак.
Я мгновенья Твоих приближений
Возвещаю зажравшимся ртом,
Я абрисы Твоих откровений
Разрисую наморщенным лбом.
Отзовись же хоть ветром, хоть камнем
Упади, всколыхни эту муть.
В затвердевшем безумии давнем
Не откроется золотом ртуть.
В засыхающем буйстве сердешном –
Замороженный разума стон.
И в душе всё неясно, кромешно...
Посвети, посвети мне на трон!
Я хочу рассмотреть, кто тот гений,
Что талантливо выкопал дом!
И мгновенья Твоих приближений
Возвещу я зажравшимся ртом!
Поэзия
Поэзии слабость минутная
Над звёздами нас вознесёт,
Но душу не перетрясёт –
Виденье зацепится мутное...
Словами неск;занно нежными
Коснётся каналов души,
Но смолкнут напевы в тиши,
Умчатся рек;ми безбрежными.
Коснуться святого и чистого,
На сердце надеждой дохнуть!
Но крыльями нам не взмахнуть,
А только мурлыкать неистово.
Мы – куры в вольере, мечтаем о россыпи зёрен,
Но как ни рифмуй – всё наш разум по-прежнему чёрен!
* * *
Иным воздухом не надышишься, иным воздухом удушишься.
. . .
...Да, вещим пламенем искуса
Тот свет горит передо мной.
Я очарован тишиной,
Её неповторимым вкусом.
И острым, нервным вожделеньем
Твоя рука ума коснётся
И тьма души вострепенётся,
Там нет любви, где сожаленье!
Твой взгляд в моей крови струится,
Он так печален, но без страха,
Он столько раз довёл до краха!
И боль уйдёт, чтоб возвратиться...
Непереш;гнутый порог манит кошмаром.
Я подавлюсь иль вознесусь сиянья даром.
* * *
Глядя на меня, слушая меня, ты думаешь, что Русь в огне, в безумстве, в лихорадке Армагеддона?
В этом – только часть Руси. В этом – только ворота Китежа. Только начало. Но начало не от рождения, а от мига осознания.
Настоящий Китеж, настоящая Русь – там, под Светлояром, в тиши. В белом безмолвии.
В наслаждении беззвучными уколами снежинок, падающих с тихого вечернего неба на твоё поднятое к небу лицо.
В наслаждении рассматривания дыма, идущего не от пепелища, а из трубы твоего дома.
Ты стоишь поздно вечером, безлунным зимним вечером в своём дворике, смотришь на свой дом. А он такой маленький, и снег ещё умаляет его.
Так мал твой дом.
Так мала твоя ойкумена.
Так мал твой Китеж.
Боль и огонь, страдание и послушание – только ради этого.
Ради Дома, от которого твой дом – только смутное отображение.
В трепете великой Сжигающей Идеи строишь ты Третий Рим, чтобы нырком до Китежа охладить ожоги этих пожаров.
Стоны и крики бойни великой бури – всё это ради тишины, ночной скамейки под малиной.
Отдохнуть, послушать тишину Божью...
А утром – снова на сечу. Пока жив.
Потому что без тебя никто не построит твой Третий Рим. Но Китежа и ты не созиждешь. Всё в руках Божьих.
Умеешь ли ты не дышать ветрами здешними?
Это твоя самая тёмная дорога. Всё – ради Той Тишины.
* * *
Есть только Смерть в перерыве межзвёздном,
К ней мой извилистый тянется путь.
Притормозить бы, да слишком уж поздно:
Взад и вперёд простирается муть.
Есть только боль в завершении мысли,
Есть только страх в раскрыванье очей.
Серыми крысами будни прогрызли
Щит, закрывавший от многих мечей.
Всё, что горело, бурлило, искрилось
Отдано в долг, да сожгли векселя.
Книги раскрытые тихо закрылись,
Бесов по тёмным углам веселя.
Ноги увязли по голень в ошибках,
Руки упёрлись в неправду и зло.
Я б оторвался, да слишком уж липко
Там, где всегда и повсюду везло.
* * *
Если б Небо дало жалость,
если б Свет ударил в веки,
а Добро хотя б на малость
угнездилось в человеке,
а Любовь бы сокрушила
одиночества преграды,
а Божественная сила
угасила пламя ада,
Красота б соединила
разум, волю, чувства, душу,
Благодать бы вдохновила
не болтать, а тихо слушать...
* * *
Есть такая длина печали человеческой, что конец её – в смерти сердца.
* * *
Как пошла душа тёмной ноченькой,
Как пошла она за пророчеством,
Потянула ввысь – к небу – рученьки,
Откупила смерть одиночеством!
* * *
Строгаю строматы,
как щепки-солдаты,
как чьи-то стигматы,
как ржавые латы.
На древни догматы,
на новые грады,
как щепки лохматы
строгаю строматы.
Рупор,
свитый из бумаги,
трупом,
пьяным от отваги,
гробом –
дыбом волосишки,
громом –
по мелким мыслишкам.
Флаги
из последней ткани,
Плахи –
нынче на диване,
сила
сердце щекотила.
Мило!
Мягко постелила.
Души
раздевай от тела.
Душит!
Духа захотела!
Света!
Света!
Света!!
Отрывисты строки
крошат шлакоблоки,
последние соки,
иссякли потоки.
Когда иссякнет смысл последний
и превратится всё в ничто,
и Божий Дух пьяняще летний
хладея, кутает в пальто.
И тут ничто не остановит –
тут только смерть и прах, и пыль.
Струна последняя заноет,
стремясь разринуть звуком быль...
Усталость, усталость...
Не больше осталось,
чем самую малость,
последнюю жалость.
Открыть незаметно,
слегка, неконкретно
седое, заветное
Слово Его!
Пусть будет так! –
по Слову Твоему.
Весь мир – пустяк,
хоть это я пойму.
Тревоги, тревоги,
мы точно не боги,
и я не божок,
я лишь пирожок.
Снаружи меня тесто,
внутри меня тесно.
Захочешь – ножом режь,
захочешь – прям так ешь.
А я в тебе прорасту,
а я иду на звезду.
Тишина приснопамятная,
в Тебя хочу.
* * *
Ибо если нет силы, нет воли, нет крови, то только Земля может успокоить древний души голод. Много земли, чтобы погрести это великое тело, дабы выпустить эту великую душу. От моря до моря – великая могила. Старое тело сгинет здесь, восстанет тело новое, вдохновлённое великим Духом, пропитавшим эту землю. Эту великую могилу от моря до моря.
(Из-за Г.Г. Кея)
Как бы кто мог воспеть Его имя?
Его звёзды ведь стали иными
И не видно Его отражений
В бесконечности тела движений.
Свете тихий святыя славы,
Ты вписал нам новые главы,
Ты открыл нам старые раны,
Ты прошёл во все наши страны.
Ты повсюду Любовь оставил,
Бесконечно Отца прославил;
И явилось нам упованье –
Тихих смыслов в ночи шуршанье.
Только почва теперь сухая,
И тоска от края до края,
И печаль до скончанья века,
И наш взор закрывает веко.
Стали руки подобны травам,
Стали страсти подобны лавам,
Скрылась воля тюрьмою кожи
И сердца неподвластны дрожи.
В мыслях вязнем, как будто в иле,
И мечты подобны могиле,
И не чуем святого Света,
И не помним Господня лета.
Только всё это скоро скиснет
И пожухлым листом обвиснет,
Всё свернётся ковром великим
И потухнут иные блики.
И хотя языки прокусим,
Но все смыслы уже упустим!
И тогда-то светилом жгучим,
Проникающим и могучим
Ты сожжёшь эту кучу хлама,
Что воздвигли на месте храма.
Утопи недостойных нас
Во слезах из Отцовских глаз!
Ощутивши вкус крови во рту,
Мы узрим ту Твою звезду.
И тогда воспоём Твоё имя,
Наконец-то ставши иными!
Петров пост – 2008
Южно-Сахалинск