Что не принимает могила, то вечно:
запах человека, обжигающая речь человечья,
бессмертная, хотя мало чем отличается от речи креветки,
равно ветхой и новозаветной.
Томик Шекспира не умещается в усыпальнице.
Евфросиньюшка, на мощах говорящая старица
больше Гамлета, Офелии и короля Лира,
одиноких звезд и вдовствующих кумиров.
Мошна у странника – два вывернутых кармана.
Трудно сказать, чем любящий отличается от наркомана,
хотя по ночам страхи цепляют и наркотят
пастыря на всемирном приходе.
Стоит жить только тем, что останется после –
часы любви, незапечатлимые в мандельштамовской прозе.
Стоит жить только тем, что перетекает в вечность стопроцентно,
а прочее – отделившаяся при родах плацента.
И хотя бы трижды обстоятельства земные изуродованы, испоганены,
от мощей мученика исходит благоухание.
Покоятся на Соловках 200 тысяч зэков мироточащих,
слышащий мощи их да обрящет.
И брат наш голый, завернутый в целлофане,
дороже Всевышнему, чем иное концертное дарование.
И что ж, что три четверти века без цели прошмыгал.
Или воплощение без смысла – ошибка?
Не исследуй, дитя, последние смыслы.
Умойся слезами и ходи по земле чистым.
...Лучше в ближнего перейти без остатка,
ставить на портках его рваных заплатки,
стирать штаны, служить жертвенно до последнего
и не искать более совершенного собеседника,
чем этот инвалид в коляске, миром брошенный
и в пустыне страстнOй запредельно обоженный…
26.07.2008