А ему девятнадцать, но он врет, что все двадцать два,
У него на редкость светлая голова,
У него в ребре томится моя Москва
И на полом сердце он ставит свои зарубки.
Он звонит с утра, и ноет, что не спалось,
Что проклятое солнце светит куда-то вскользь,
Что Бог, наверное, видит его насквозь,
И все "я люблю тебя", он превращает в шутки.
У него красивая родинка у щеки,
И взгляд у него тяжел, а шаги легки,
И время дрожит на пульсе левой руки,
Он деловит. И в общем-то, адекватен.
И он меня целует всегда взасос,
Щекочет модной стрижкой своих волос,
И держит в руке закат, что слегка раскос,
На ощупь ал и чуточку неприятен.
Он думает, что рассвет - это та же ночь,
А звезды просто проклеены в нем на скотч,
И может быть, я рожу ему к лету дочь,
Поняв, что от этих глаз никуда не деться.
И он зовет меня Солнцем в ненастный день,
И свистит заевшую с вечера дребедень,
И в час, когда тучи бросают на город тень
Он кладет мне в ноги свое шебутное сердце.
И он знает, что я без него ничерта не сплю,
Что, наверное, тоже, почти что его люблю,
Что в каждый фонтан я бросаю всегда по рублю,
И по утрам стираю с прохожих лица.
И в этот час, пока я чижу одна,
Пока на небе гостит у меня Луна,
Кого-то в себя впустила моя страна,
Ему, наверное, приторно-сладко спится.
Мой август его задевает своим плечом,
Моя тоска целует его горячо,
Пройдет семь лет и он станет уже врачом,
Со всякими "не судьба, но я рад стараться".
Сейчас его обнимают мои слова,
У него на редкость светлая голова.
Он врет зачем-то про не свои двадцать два,
А он карамельно-юн и ему девятнадцать...