То ли птица в клетке бьётся,
то ли кровь рекою льётся,
то ли девица смеётся, то ли плачет, -
я гадал всю жизнь, а это
трое мыкались по свету:
Горе, Лихо и в придачу Неудача.
Не скулил тоске в угоду,
и не думал о невзгодах,
но однажды повернулось всё иначе –
я домой хмельной под вечер
возвращался, вдруг навстречу –
Горе, Лихо, а за ними Неудача.
Испугался, шаг ускорил,
но за мной рыдая Горе
припустило, будто милостыню клянча.
Погоди,- вторило тихо
Горю, всхлипывая, Лихо,
им обоим подвывала Неудача.
Замер.
Глядь, а бедолаги -
тут, как тут. И в полушаге
шепелявя и кривляясь, пали в ноги,-
ты позволь чуток, сердечный,
на душе твоей прилечь нам,
отдохнём и снова тронемся в дорогу.
Заметался одичало,
и трясло меня, качало,
но напасти воя, руки раскорячив -
всё тесней ко мне, и вскоре
клык всадило в горло Горе,
и вцепились в спину Лихо с Неудачей.
Навалились, придавили,
тело кольцами обвили,
жадно чавкая и клацая клыками,
с хриплым хохотом старушьим
пили кровь, плевали в душу,
шаря по сердцу холодными руками.
А потом, плетьми стегая,
отвели меня ругая
в дом, где стол ломился зельем и едою.
Всё гудело и галдело,
а в конце стола сидело
безобразное, худое, Зло седое.
Тут я рухнул задыхаясь,
но, злорадно усмехаясь,
Зло со скрипом встало, рёбра обозначив,-
поработали на славу!
Подымай, братва отраву!
Пьём за Горе с Лихом и за Неудачу!
Тешились напасти эти
до утра, а на рассвете
с улюлюканьем и со звериным рыком,
мне связали руки лыком,
кляп воткнули, чтоб не хныкал
и железом заклеймили: «горемыка».
С той поры по свету, плача,
побираюсь, крохи клянча,
только люди сторонятся, лица пряча,
потому что, как виденье,
за спиной моей три тени:
Горе, Лихо и, конечно, Неудача.
Жил бы так и так бы сгинул,
но судьба прикрыла спину,
приголубила и подмигнула мило.
И, как водится в сюжете,
я Добро с Улыбкой встретил,
а напасти время вымело и смыло.