Сорок лет не в ту степь как евреи ведомый,
На неделе страстной, и не только на ней,
я ищу его кровь в алтарях гастрономов,
чтоб надежнее вича смешалась с моей.
Не умея Левита от Второзаконья
отличить, знаю точно – сценарий не нов –
что приди он, его поломали бы в зоне
черти с торсами чёрными от куполов.
Что на койке крезовой распят сульфазином,
санитаром от скуки расписан под гжель,
он считал бы себе эти долгие зимы,
обращая по праздникам воду в кисель.
Или, может быть, спьяну полёг в бытовухе.
Или, не сэкономив последний патрон,
слушал бы, как вокруг собираются духи,
чтобы вырвать чеку – и уже вознесён…
Не спугни его, брат. Из глубокого тыла
хорошо наблюдать, как под крики «вперёд!»,
снова крест свой несет одинокий терпила
в гору ту, что и полный дурак обойдет.
А в низине тепло, тянет хреном и смальцем.
Всходит семя иудино. Начат покос.
И с гектара по тридцать монет, как два пальца,
собирает наш краснознаменный совхоз.
И поэты дивятся на это злодейство,
Тихо любят себя под "Олл ю нид из лов",
И бросаются в окна от Уильяма Гейтса,
Разбиваясь на мусор беспомощных слов.
Снова ночь и вино. Щуря бельма косые
я смотрю через траченый буквами Word,
как страна, где все девы – немного Марии,
марширует на свой непорочный аборт.