"Небесный терпкий мёд". Валерий Клебанов.
ПОРОЙ МНЕ СТЫДНО ПЕРЕД БОГОМ
* * *
Снова божьи пернатые твари
улетят зимовать вдалеке.
Лик судьбы темноват и коварен,
зыбок мир, отраженный в реке.
Но душа забывает об этом,
занята по привычке собой,
а глаза наполняются светом
и пружинит земля под стопой.
* * *
Нашествие листвы, цветов и гроздьев
и солнце, продолжающее греть…
Отрадно быть на этом свете гостем,
вкушать все это, слушать и смотреть.
Хоть на поверку мир не так уж розов
и полон горьких истин, спорных тем, –
но склонен доморощенный философ
не замечать мучительных дилемм.
* * *
NN
Так и эдак ты вертишь слово,
над страной самосуд верша, –
Диоген в глубине ночного
дранкой крытого шалаша.
Догорают в печи полешки,
затихают в ночи леса.
Ох, и жжется твоя, мой леший,
самогоночка! Как слеза…
* * *
Мне Россия – не только осины
да колодезный сруб с журавлем.
Как вернуть ей то невыразимое,
без которого не проживем?
Понимаю – малы мои силы.
Но, пером неистомно скрипя,
как умею, спасаю Россию
и тем самым спасаю себя.
* * *
Весь город – пара узких улиц,
где среди скученных коробок
мы вроде узников и узниц
семейных склок, дорожных пробок.
На тесном стыке гор и моря
все – до последней капли – тут:
весь наш Содом и вся Гоморра,
и райский сад, и Божий Суд.
* * *
Человек ты, птица, мышь ли, –
вариантам нет конца.
Мы не все удачно вышли
из-под Божьего резца.
Но терзаться ли до колик?
Все равно Создатель прав:
коль удаву нужен кролик,
нужен кролику – удав…
* * *
Порой мне стыдно перед Богом
за сытость выбранных дорог,
за то, что праведной и строгой
я б жизни выдержать не смог.
И я с завистливостью поздней
гляжу сегодня вслед тому,
кто выбрал странничества посох
и воздержания суму.
* * *
Были милости не часты;
но теперь взгляни назад:
не была ли она счастьем,
цепь изъянов и досад?
Так, не мысля доли лучшей
и других не зная блюд, –
с наслажденьем есть колючку
вечный труженик верблюд.
* * *
Пусть мы в свои уткнулись ясли,
хрустя отеческим овсом,
пусть привкус боли и боязни
всегда присутствует во всем, –
нам сей удел навеки задан –
мешать грядущее с былым, –
и, как всегда, слезит глаза нам
отечества слащавый дым.
* * *
Жизнь навряд ли станет лучше.
Чудеса теряют вес.
Но когда блеснет из лужи
отражение Небес,
или вдруг, как в доброй сказке,
мать с четверкой малышей:
одного везет в коляске,
трое топают за ней!...
* * *
Вспомнил я эти скулы и брови,
и сутулый, худой силуэт.
Мы столкнулись у лавки торговой.
«Сколько зим, – я сказал, – сколько лет!»
Колыхнулось в глазах его синих
что-то вроде былого огня.
«Жизнь прошла, – он вздохнул. – Но спасибо,
что узнал и окликнул меня».
* * *
Все СМИ трубят победно
(вот времечко настало!):
«Россия – не для бедных,
Россия – не для старых!»
Что ты, мечтатель, купишь,
бродя среди ларей, –
когда в кармане кукиш,
а в голове – хорей?
* * *
Забор он отгрохал с китайскую стену,
хоромы – до звезд; кто узнает им цену?
Извелся, богатств невозможных желая,
и глохнет душа от собачьего лая.
Он топит в стакане свое одиночество.
Полцарства в руках, но все большего хочется.
А ствол вороненный припрятан в столе,
и дремлет до времени пуля в стволе.
* * *
Среди монстров и прочих чудищ,
одинокий, словно изгой, –
для чего-то молюсь о чуде
каждым словом, любой строкой.
Оттесненный на край вселенной,
почему-то еще дыша,
я цепляюсь – до посиненья –
за обломок карандаша.
* * *
Путь розами не усыпан,
не приведут в экстаз
ни ласки элиты сытой,
ни поклоненье масс.
Но разве душа в убытке,
когда среди мук и слез
на серой суровой нитке
ношу я Твой крест, Христос?