До капли вычерпав со дна
души засохшего колодца,
разглядываю из окна
закат оплаканного солнца
и вспоминаю, как лучи
буравили, секли, пытали
и заставляли – палачи –
летать, любить, болеть мечтами.
И ослеплённые глаза
во сне взрывались миражами,
и рушились табу, «нельзя»
и заповеди на скрижалях,
и время, устремляясь ввысь,
неслось немыслимым аллюром,
и верилось, что вечна жизнь,
и молодость, и шевелюра.
И пытка солнечным огнём
казалась не бедой, а счастьем:
гонять по Млечному вдвоём,
быть в неделимом целом частью.
И всеми порами души
потоки ультрафиолета
ловить, и чувствовать, и жить
в лавине солнечного света.
И понимать: такая боль
судьбой не каждому даётся,
что эта – чтоб её! – любовь
жжёт душу с телом хлеще солнца,
и, несмотря на облака,
дожди, снега, ветра и грады,
никто не выдумал пока
желанней и важней награды.
Всё ближе к горизонту жизнь,
и блик прощальный в туче тонет,
но не сдаются миражи,
и мчатся ввысь шальные кони.