Осточертело до дрожи в коленках и сне,
До мозжечка, до прокурено-замкнутой драмы,
До недопитой бутылки на пыльном столе,
До сквозняков, до речей деревенского ламы.
Осточертело до ручки, до смерти невновь,
До несмыкавшихся губ, до убогих постелей,
До темноты, до беспамятства, до каблуков,
До пиромании, до отворотного зелья.
Слышишь, Джон Донн, это черти скребут по углам,
Пляшут, метут, загребают, колотятся в танце,
Эй, побежим по сырым неуютным дворам,
Шпиль заслонен неуживчивой тенью испанца.
Знаешь, Джон Донн, эти черти не только мои,
Гонят, кутят, заливают, заходятся в храпе,
Призраки желтых проулков, офорты Гойи,
Морок, фантом, отражение пьяное в граппе.
Видишь, Джон Донн, это грезится, это полет,
Это вираж, непомерный, всесильный, всесильный…
Утро. Джон Донн на столе, никуда не уйдет,
Где-то над i застывает рефрен сухожилий.