Сказка о спесивой сахарнице
В одном буфете жила-была сахарница из китайского фарфора. Она была столь тонка, столь изящна, что появлялась на столе только в дни больших праздников. И сахар в нее насыпали с бережной осторожностью, и после мытья обтирали особенной нежнейшей салфеткой.
Сахарница не помнила, как и когда появилась на свет, и поэтому говорила, что происходит из китайской императорской династии Цинь. Или Минь. Иногда Цинь, иногда Минь. То, что у нее был крошечный скол на крышке, она считала доказательством древности своего происхождения. А как она презирала свое фаянсовое окружение! Так, что и простые чашки ее сторонились, и сахарная ложечка жаловалась товаркам, что сахарница замучила ее упреками за то, что она не позолочена.
- Какое низкое общество! Мне ли, столь тонко чувствующей, имеющей столь восхитительно древнее происхождение, такой породистой, водиться с какими-то грубыми глиняными черепками! – восклицала сахарница, оказываясь на полке. – Но неужели я так и не найду себе подходящую пару? Чайник достойных кровей. Ладно, сливочник с родословной. Годы летят, а девичий век так короток.
Обычно рядом с сахарницей ставили медный обеденный гонг. Надо ли говорить, что он был влюблен. Какие нежные и тонкие обводы ручек, какие затейливые узоры, какая тонкость стенок. Для гонга сахарница была прекрасна, непревзойденна, удивительна. И недоступна. Иногда Гонг подумывал объявить себя незаконнорожденным сыном китайского императора. Только какого? Ошибешься, и прелестная соседка навеки обольет тебя презрением. Он ждал, что ее сердце проснется. Он ждал, что произойдет чудо.
И чудо случилось. В буфет поставили высокий кофейник. Сахарница посмотрела на новичка, и ее фарфоровое сердечко забилось часто-часто. «Он королевских кровей! Конечно, костюм запылен, но ведь он с дороги. Думаю, он из Бурбонов, или, на худой конец, из Габсбургов. Мезальянс для такой тонкой и породистой особы, как я. Но кого еще встретишь в таком захолустье. Зато, какая стройность и изысканность!».
Кофейник гордо молчал. Пожалуй, он молчал даже напыщенно. А попробуйте поговорить, когда из вас забыли вынуть упаковочную бумагу. Сахарница день за днем гадала: «Тюдоры? Стюарты? Кто?» И все больше влюблялась. Она даже забыла фыркать на своих плотненьких соседок-простушек.
И вот Высокородного вынули из-за стекол и вернули во всем блеске… Ну, в таком, на какой он был способен. И он впервые поздоровался с новыми знакомыми. Хрипловато и смущено.
В этот день Сахарница снизошла до беседы с влюбленным обеденным гонгом. Вы думаете, она не знала о его чувствах? Ошибаетесь. Знала, поэтому и снизошла.
- Может быть, вы представите меня нашему новому знакомцу?
Какой удар! Бедный гонг досадливо звякнул.
- Ах, сударыня! Разве он достоин вашего внимания?
- Но нельзя же быть столь нелюбезными! – фыркнула капризница, - Кто, кроме меня, сможет ввести его в здешнее общество? Эти толстухи? Подите!
И Гонг повиновался.
- Сударь! – обратился несчастный к Кофейнику, - позвольте отрекомендоваться, я – здешний обеденный гонг. Не соблаговолите ли вы сообщить свой титул, чтобы я мог представить вас должным образом нашему маленькому кружку, не умаляя вашего достоинства.
- Дружище! Ты чего-то попутал! Я - обычный мейсенский крестьянин, у меня титулов, кроме «паря» да «эй, ты», отродясь не водилось. А что там за аппетитная дамочка? Пестрая такая, как куклы на ярмарке? Крутобокая.
Сердце тонкой фарфоровой особы разбилось.
*
- Мама, посмотри, наша парадная сахарница треснула!
- Ничего страшного, детка, я поставлю ее на подоконнике и буду выращивать в ней кервель.
*
Кстати, Кофейник вскоре обручился с юной стройной солонкой. Неизвестного происхождения.
А Гонг? Гонг, когда по нему бьют молоточком, горестно всхлипывает: цинь-минь, цинь-минь.