если сумерки нас застанут, успокоят в своём миноре,
в тот момент, когда мы, напившись, наблюдаем за глубиной,
если снова заглохнет Хонда, в этом тихом дожде на взморье,
то, старик, я почти уверен, ей нельзя оставаться одной.
коменданты те ещё суки, им в такую ночь - только повод,
чтоб врубить свои синие лампы, нацепить по два серых крыла,
с тихим шелестом раствориться, перерезав сигнальный провод,
и тогда вспоминай дружище, какой чёткой она была.
время дёрнется, как от ветра, раскрутив ленивые стрелки,
с потолков осыпется пудра и коснётся её волос,
полиняют синие джинсы, сядут жёлтые батарейки
и в зрачках отразится август, улетающий под откос.
повзраслеют соседские дети за семнадцать секунд раздумий
эти двое влетят бесшумно, и, конечно же, со спины,
перельют из ящиков письма, изменив контрольные суммы,
запостят заветное слово в самом центре её стены,
пролистают все утра мира, как страницы школьной тетради,
извлекут горящее сердце и защёлкнется чёрный кейс.
в тот же миг исчезнут, оставив за спиной покой и порядок,
лишь пальто в пустом коридоре, да в петлице значок-эдельвейс
а с утра полетят ракеты, и придут в движенье вокзалы,
и никто не сумеет вспомнить как звучал её звонкий смех.
и на стенах семиэтажек имена чужих адмиралов,
и в карманах розовых курток золотая карта на всех...
если сумерки нас застанут в самом центре янтарной текилы,
между пульсом и ожиданием, ты не дай мне уснуть, кричи.
а пока по капоту струи, и вокруг ни души на мили,
я курю в мерном джангле дворников, и кручу вокруг пальца ключи