«Секса – нет!..»
Когда-то женщина – в прямом,
Ещё неведомом эфире,
Решилась сообщить о том,
О самом сокровенном в мире.
Простой вопрос, простой ответ:
Простая сочинилась строчка…
И прозвучало: "Секса – нет
У нас, в СССР"… И точка.
Слова, что через толщу бед,
Смеясь до колик, до истерик,
Мусолил весь крещёный свет:
Мол, секса нет – в эсесесере!
И лишь спустя немало лет
Ей вновь в эфире дали слово,
Чтоб разъяснить тот давний бред –
Спокойно, связно и толково.
О том, что было в прошлый раз,
Когда ей всё казалось внове:
"Нет секса – есть любовь у нас…"
Такую мысль на полуслове
Весьма искусно оборвал
Ведущий, опытный в дебатах…
И тупо ржал московский зал,
И зал в Соединённых Штатах…
* * *
Пафос
Истрепались слова на ветру объяснений,
Поубавился звон. Но, как в старом вине,
Обрели аромат отголоски явлений,
Что прошли по судьбе, по тебе и по мне…
Просто – жизни своей, без тебя, я не мыслю.
Это пафос, конечно, но только в другом,
В затаённом, старинном, таинственном смысле.
И колотится сердце, как будто бегом
По ступеням судьбы мы взбегаем, как в годы
Нашей юности давней. И ветер зовёт.
Неподвластны ужимкам и прихотям моды
Этих глаз глубина, эти брови вразлёт!
* * *
ПАФОС (от греч. pathos — страдание, страсть, возбуждение, воодушевление) (с)
* * *
Воры
Телевизор гудел целый день под сурдинку,
Создавал ненавязчивый фон разговору.
Заводили любимую нашу пластинку,
Мы, самих же себя обокравшие, воры.
Грелась водка, и сохла в тарелке закуска,
Состоявшая вся – из картофельных чипсов.
И дрожала душа, как окрестности Куско,
И белело лицо, словно маска из гипса.
Находились слова, неожиданно точно
Выражавшие суть непростых отношений.
Мы сдавали экзамен по жизни заочной,
Не боясь прямоты нестандартных решений.
Телевизор гудел, приходили соседи,
Разряжая собой вероятности взрыва.
Я держалась вполне – настоящая леди,
Поправляя скатёрку, лежащую криво.
Диалектика время вела по спирали,
И струились слова откровенно-нетрудно.
Мы с тобой ничего у других не украли,
Так безгрешно преступны, безвинно подсудны.
* * *
Ты у меня один...
"Ты у меня одна, словно в ночи луна,
Словно в степи сосна, словно в году весна."
Юрий Визбор
Ты у меня один,
Раб мой и господин.
Дожили до седин
В вихре лихих годин.
Жизнь – из цепочки лет,
Вспышки коротких дней.
Явственность или бред
Преобладают в ней?
Мудрости с дурью – бой,
Ссор – примирений бунт.
Съели мы пуд с тобой
Соли – и лиха фунт.
Приторно-сладкий мёд
Не без горчинки был.
Нас подбивали влёт –
Не загасили пыл.
Лампой, как Аладдин,
Не овладели мы.
Ты – у меня один –
Средь человечьей тьмы…
* * *
Настроение романа
"Неоткрытая бутылка..."
"Мосты округа Мэдисон"
Роберт Джеймс Уоллер
Неоткрытая бутылка, неналитые стаканы.
И протянутые руки в глубину пустого шкафа.
И вполне простые жесты вдруг покажутся престранны,
Будто в жизни – открывают неизученные графы.
Словно пыль времён на полках, а не кухонного чада
Столь убого, прозаично наложившиеся блики.
Словно время закатилось, да и знать его – не надо,
Словно мы – одни на свете, так ничтожны, так велики.
Азиатские мотивы возникают ниоткуда,
То ли музыка такая, то ль узоры на клеёнке…
Проявляется картинка, необъявленное чудо –
Из туманного пространства обратимой фотоплёнки.
И стакана – по стакану – лёгкий звяк – сопровождает
Тёплых пальцев прикасанье (хорошо, что нет бокалов!)…
По меже твоей морщинки прядка движется седая…
Я смахну её рукою – чтобы взгляду не мешала!
* * *
Мой грустный белый клоун, мой Пьеро…
Мой грустный белый клоун, мой Пьеро,
С застывшею слезинкой на щеке,
Стоит на эскалаторе метро
С большим воздушным шариком в руке.
А шарик тот предательски дрожит,
И выдаёт дрожание руки.
А эскалатор крутит виражи,
На месте, изнывая от тоски.
Мой грустный клоун снова едет вниз,
А я – наверх. И мне ужасно жаль…
Перемахнуть бы – этакий каприз –
Через перила – вот и вся печаль…
Но я сама – такая, как Пьеро,
И не решусь вступить в открытый бой.
А всё, как мир, понятно и старо,
Не хочет приходить само собой.
И нет для вдохновения причин –
Смотрю в глаза – не скрытно, не тайком:
Навстречу мне съезжает Арлекин.
А белый шар завис под потолком…
* * *
У лета – два лица, как у любви...
У лета – два лица, как у любви.
Улыбчиво-приятное и злое.
И душу понапрасну не трави –
Увидишь оба. Зеркало кривое
Отобразит такое – не поймёшь,
Откуда что взялось на самом деле.
Не отличить, где истина, где ложь,
Хоть то и то – на грани, на пределе.
Согреет, приголубит. Обожжёт…
Обдаст холодным ветром. Приласкает.
Поманит вновь пчелу на свежий мёд.
А что поделать? Жизнь у нас такая…
* * *
Случилась любовь
Случилась любовь. Не случилось её продолжение.
А может, оно так и было Всевышним замыслено.
Потом, через тысячу лет, на меня снизойдёт озарение,
Откроется эта простая и чёткая истина.
Потом… А сегодня, по мартовской, грязной промозглости,
Настрой усугубив совсем не весенней погодою,
Влечёт меня город, в моём, несознательном, возрасте,
Вовсю насладиться любви оборвавшейся кодою.
Трамваем, маршрута далёкого и незнакомого,
Меня волочёт по чужим затемнённым окраинам…
Ведь даже блины очень часто спекаются комьями,
Когда сковородка уж слишком активно надраена.
Когда не прогрета и маслом калёным не залита,
А то ещё, тесто замешено чуть жидковатое…
А сердце – оно, может быть, отогреется за лето,
Сегодня же – снег оседает изорванной ватою.
Сегодня увозит меня за предел разумения
Водитель трамвая, задумавшись, видно, про вечное…
Сегодня я помню себя ещё более-менее,
А завтра проснусь никакая, седая, увечная.
* * *
Не верю!
Ты мне говоришь о любви – я не верю, не верю!
Какая любовь, если сердце немеет с тоски.
Взгляни на меня: это горе, года и потери
Всю душу мою истрепали, порвав в лоскутки.
Взгляни на меня: седина, толщина и болячки –
Того и гляди, что помру, не увидев Париж.
На тверди земной ощущаю подобие качки –
А ты мне упорно опять о любви говоришь!
В ответ – хохочу. Вспоминаю с ехидной усмешкой,
И лишь в одиночестве – соль разъедает глаза.
Ах, кто бы расставил по жизни приметные вешки,
Чтоб видеть заранее: "можно!", "опасно!", "нельзя!"…
Но нет светофоров на бурных судеб перекрёстках,
На страх свой и риск продолжаем опасный полёт.
И ветка ударит в лицо, неожиданно хлёстко,
Отпущена тем, кто случайно прорвался вперёд.
Получишь разок, вот и следуешь дальше с опаской,
От яркого света спеша заслониться рукой.
И как тут поверить тому, кто с любовью и лаской
Ко мне обращается, умной, учёной такой?..
* * *
Ты мне сказал…
Ты мне сказал, что утратил способность влюбляться,
Что очерствел, и покрылся защитной корою,
Что это всё хорошо в девятнадцать и в двадцать,
Это тогда цитадели сдаются без боя.
Что отсырел и слежался за долгие годы
В пороховницах – народом помянутый порох,
Что от любовной изжоги – достаточно соды
Попринимать, и лекарств убедительный ворох…
Ты говорил горячо и с любовной дороги
Всё поворачивал в лес, для меня незнакомых,
Странных, мужских, убедительных терминологий,
Слабую женскую душу ввергающих в кому.
Видно, казалось тебе: убедительней будет,
Если военный жаргон применить в разговоре,
Словно горячий компресс к застарелой простуде,
И внутривенно какое-то средство в растворе…
* * *
Пионы
Пионов нежность всё ещё жива,
Но тихо умирает в целлофане.
И глупы, и бессмысленны слова,
И кофе, остывающий в стакане…
И тискает небрежная рука
Живые лепестки, не понимая,
Что это к нам идёт – издалека –
Любви и тихой нежности прямая.
А рядом с ней – веками – в параллель
Прямая непредвиденной разлуки,
Её не воспоёт весенний Лель,
Ни в радости, ни в горе, ни со скуки…
Изломаны, буреют лепестки,
Так радостно возросшие на лоне…
И увядают смятые цветки,
Отброшены с бестрепетной ладони.
* * *
И не унять…
Я снова повторить готова то,
Что раньше не единожды писала...
Не знаю, как: сошлись кремень с кресалом...
Да, думаю, не ведает никто...
И никому не ведомо, зачем
Мы высекаем яростные искры,
С души надрывом, с явной долей риска,
Выдумываем тысячи проблем.
Запутались мудрейшие умы,
Увязывая с синтезом анализ,
И вспыхивает факельная завязь
Среди пустой и сонной кутерьмы.
Не то небесный выронил кузнец
Охапку искр (не путайте с Гефестом).
Горит костёр – и не находим места,
И не унять биения сердец!
* * *
Любовь
Любовь! Квинтэссенция, таинство, бешенство, бред!
Камлание, дервиша пляска и – дым коромыслом…
И дни, и десятки гуртом набегающих лет –
В упорной попытке наполнить явление смыслом.
Скопленье, порой подтасованных, "точных" примет:
Слова, комбинации звуков, совпавшие числа…
Разряд электричества, полночь прорезавший свет,
И гроздь винограда с табличкой отчётливой: "Кисло!"
Восторг, ожидание радостей, трудностей, бед,
И вспять возвращение, к тем, первозданным истокам.
Для непосвящённых – совсем не понятный секрет,
Того, как возможно не быть никогда одинокой.
Заваренный чай и на плечи накинутый плед,
В цепи – постоянство весьма переменного тока…
И снова: камлание, таинство, бешенство, бред:
Без рамок, границ, рубежей, без предела, без срока!
* * *
Дождь
Треплет ветер макушки нестриженных лип,
Не набравших ещё красоты возмужанья.
В тихом шорохе кроны мерещится всхлип,
Слишком жалобным кажется веток дрожанье.
Слишком сильно дождинки по листьям стучат,
В сочетании с ветром – не очень приятно.
Купол неба бездонен, хотя и почат,
Гроздья грома в ушах отзываются ватно.
Словно липку, меня обобрал этот дождь,
Облепило подолом промокшие ноги.
И не хочется верить, что ты не придёшь,
Что надёжный навес подвернулся в дороге.
* * *
Бусы
Время разинуло пасть,
И рассыпались бусы надежды.
Гибель любви пролилась в неоконченный стих.
Как бы опять не упасть,
Понимая: не будет, как прежде.
Как бы опять не упасть, поскользнувшись на них...
Я соберу по одной
Эти бусинки и, чередуя
С круглыми каплями веры, на нить нанижу.
Бусы, упругой волной,
Вдруг совьются в петельку тугую,
В мягкую шею вопьются, подобно ножу.
И от удушья спасёт
Лишь одно радикальное средство:
Заново бусы разъять и, кристаллы любви,
Выверив новый расчёт –
На тропинке безумства и бедствий –
В бусы надёжно вплести, закрепив на крови.
* * *
Закушу апельсином луны…
Закушу апельсином луны
Стопку горькой и терпкой разлуки…
И не так уже мысли грустны,
И не так уже стиснуты руки.
И уже отлегает тоска,
Не томит, не мозжит за грудиной.
Примирилась, как будто, слегка
С той, сусальной фольги, серединой.
Где ни вашим, ни нашим, а так…
Где ни рыба, ни мясо, ни птица…
Где волнует какой-то пустяк,
Тем уже, что сумел приключиться.
Но о встрече – теперь не проси:
Ни полстолька, ни четверти столька…
Две недели… Луны апельсин
Обернулся последнею долькой…
* * *
Шагреневая кожа
Лоскуточек шагреневой кожи
Растянула, свой рай создавая,
Охраняя, что сердцу дороже,
То, во имя чего и жива я.
Под ударами бури житейской,
Под её суховеями злыми –
Результатами воли злодейской
И случайностями роковыми –
От невзгод укрывавшая кожа
Уменьшалась, ссыхаясь, в размере,
Это так наш всевидящий Боже –
По любви, по надежде, по вере –
Воздаёт, так что некого, право,
Обвинять, в чём сама виновата:
Ни Христа, ни злодея Варавву,
Ни чистюлю у власти – Пилата.
Как клочок ни натягивай туго –
Но с годами всё меньше защита…
Только крепко прижавшись друг к другу –
Остаёмся надёжно укрыты.
* * *
Осень
По улице, сияющей дождём,
Окрашенной осеннею листвою
Давай-ка мы куда-нибудь пойдём,
Зеркальной отражаясь мостовою.
Пусть вечер зачарует синевой,
Пусть зонтик не спасает от дождинок,
Давай с тобой пойдём по дождевой,
По самой золотой из серединок.
Нас не заманит яркий блеск витрин,
Не испугает будущая стужа –
Для нас всегда важнее – что внутри.
А осень – пусть невестится снаружи!
* * *
Прогони!
Видишь: гаснут в глазах огни?
Не жалей острия меча,
Оттолкни меня, прогони,
Рубани хоть разок сплеча!
Ты не думай, что этим – спас,
Плесень ест скорей, чем огонь.
Не держи меня про запас,
От судьбы не наложишь бронь.
Лучше сгинуть в пылу боёв,
Полыхая, горя, дыша!..
Едкой жалостью – да краёв –
Захлебнулась моя душа.
Расстаются – всегда с трудом,
Ну, не бойся: толкни, задень!
Что же ты меня, скопидом,
Сберегаешь на «чёрный» день?..
* * *
Озарение
Думал, что знаешь все тайны на свете,
Сверху взирая в затылки прохожих,
В каждом вопросе и в каждом ответе –
Истиной бил, как морозом по коже.
Думал, ничто удивить не способно,
Только елей самолюбью больному.
И, посмеявшись, свой камешек пробный –
Блинчиком слал по пространству речному.
Только когда-нибудь явится чудо:
Даты и сроки не стану пророчить –
Нечто внезапное, словно простуда,
И лучезарнее молнии – ночью.
На берегу обмелевшей речонки,
В затишке старой, поблекшей ротонды,
Вдруг угадаешь в белёсой девчонке
Тайну улыбки безбровой Джоконды.
* * *
Старинный сентиментальный романс
Слонялась по полям, одна, безродной ланью,
А матушка с отцом давно уже в гробу…
Но светлый час настал, сбылись мои мечтанья,
И я не устаю благодарить судьбу!
В наш отдалённый край, в забытое селенье,
Занёс вас борзый конь, неопытный ямщик…
Я Господа прошу простить за нетерпенье,
Он к жалобам моим, давно, поди, привык.
А вас я дождалась, и каяться не стану,
Пришла ко мне любовь и в этот тихий край.
Пролейте же елей на чувственную рану,
Заставьте же узреть земной чудесный рай.
Я вашего плеча коснусь виском усталым,
И к трепетной руке губами я прильну,
Чтоб рваться из груди сердчишко перестало,
Чтоб вы меня вовек не бросили одну.
А матушка с отцом, светло с небес взирая,
Прольют на нас дождём умильную слезу.
Услышав их, Господь, лаская и карая,
На пустоши взрастит прекрасную лозу!
* * *
С тобой и без тебя...
Светит день туманный – в окоёме
Рамы запотевшего окна…
Хорошо ещё, что в нашем доме
Я не остаюсь совсем одна.
Что всегда со мною – наши книги,
В застеклённых полках вдоль стены,
В них коварство, подвиги, интриги,
Доброты людской – они полны…
Здесь со мною – муз-аппаратура,
Поколений разных – «от и до» –
Право, музыкальная культура
В людях формируется с трудом.
Здесь со мною – сотни разных фильмов,
Многоцветных дисков яркий блеск,
В них – смешно, печально, горько, стильно:
Штурм мозгов, скелетов тяжкий треск…
В нише между книжными шкафами,
Вывешены рядом на стене,
Нашими дарёные друзьями,
Память, от души, тебе и мне:
Фото, инкрустации, пейзажи…
Я с теплом смотрю на них… И всё ж –
Жду, когда же ты в обитель нашу,
Дверь раскрыв, стремительно войдёшь!
* * *