Вчерашнее утро подходит к финалу, теряет свежесть.
Спасибо за то, что признали сей факт ложью.
А также за эту слепую, разбитую в хлам, нежность
И эту, надетую наспех, косую тоску скоморошью.
Я грезила вечным, сокрытым за шторами, счастьем,
И мыла в нем окна слезами надтреснутых фресок,
И волю свою на фольварки – с особым пристрастьем
Рвала, когда воздух в ней спёрт был и приторно резок.
Я плакала громче сирот на вокзальных перронах,
Когда ваших глаз не касались мои откровенья,
И всё серебро моих слёз уносили с собою вороны,
И всю немоту моих фраз раздирали на личные мненья.
Вчерашняя полночь жива и, всё так же, приколота к мачте
И так же куда-то несёт, самочинствуя, в рифы.
Я, может быть, с ней – за одно… по пути нам… не плачьте…
А может быть, мне повезёт отыскать средь теней тенерифы…
И всё, что коснется невольно моих обесточенных пальцев,
И всё, что свернётся клубком в моих чёрных глазницах,
Иль зло усмехнётся в ответ на предлог посмеяться
Над собственным злом, – в тот же час без условий простится…
И смех мой – не смех, да не важно, - взовьётся, и краше
Его ароматных цветков не распустится всуе.
Я вами когда-то болела – мне холод не страшен...
И вьюга сорвёт и задушит его поцелуем.