Песнь шестая. Свидание Гектора с Андромахой
Итак, с земли и боги, и богини
все возвратились к Зевсу во дворец,
но бой не утихал, вдоль по долине
перемещаясь из конца в конец.
Меж Ксанфом и Симоисом средь луга,
ногами попирая груды тел,
ахейцы и троянцы друг на друга
обрушивали град камней и стрел.
Аякс Теламонид, ахейская опора,
копьё в ряды троянские послал
и в Акамаса, отпрыска Эвсора,
бойца из всех храбрейшего, попал.
Фракиец силой непомерной хвастал,
но тут могущество ему не помогло:
пробив у гребня медный шлем гривастый,
копьё вонзилось бедному в чело.
А Диомед поверг того Аксила,
что жил в Арисбе, у торгового пути,
в чьём хлебосольном доме можно было
приют любому путнику найти.
И, поразив Офелтия и Дреса,
потомок Талайона, Эвриал,
пути для отступления отрезав,
сынов Буколионовых догнал.
Царя Лаомедона сын побочный,
Буколион был старшим из детей.
Там, где он пас овец на травах сочных,
из грота светлый вытекал ручей.
А в гроте том служительница Феба
Абарбарея, нимфа гор, жила:
двух близнецов, Педаса и Эсепа,
она Буколиону родила.
Хоть не было здесь горных троп опасных,
но Эвриал их путь земной прервал:
сразил обоих юношей прекрасных
и медные доспехи с плеч их снял.
К троянцам Участь здесь была неблагосклонна:
Аблера Антилох отправил в мир теней;
Леит – Филака; Тевкр – Ареатона;
Пидита, перкозийца, – Одиссей.
И Агамемнон своего дождался часа –
на этот раз поверг на землю он
Элата, воина из города Педаса,
того, что над рекою Сатнион.
Сразил и Полипет здесь Астиала,
а царь Ормения, могучий Эврипил,
Меланфия сразил копьём сначала
и труп убитого немедля обнажил.
С Адрастом на поле несчастье вышло:
его коней зажалили шмели;
о мириковый куст сломавши дышло,
взбесившиеся кони понесли.
Адраст, сам под колёса кувыркнулся;
сознание на время потерял;
лежал как мёртвый, а когда очнулся,
то над собою Менелая увидал.
Упал троянец Менелаю в ноги,
и, обхватив колени, завопил:
« Не убивай меня, и, видят боги,
отец тебе отдаст всё то, что накопил!
Поверь, отец мой человек не бедный!
Он далеко не из людей простых:
у нас полным-полно изделий медных,
и украшений много золотых».
И Менелай уже к тому склонялся,
чтоб пленника освободить за мзду,
но рядом Агамемнон оказался
и разговор услышал на беду.
Он возмутился: « Ох, довоевались!
Вот только что троянцы эти ведь
исподтишка убить тебя пытались,
и ты ещё способен их жалеть?!
Твою жену не выдают нам гады,
а ты тут рассусоливаешь с ним!
Так нет! Не будет никому пощады!
И старцев, и младенцев истребим!
И время, брат, не стоит тратить даром!»
И, как его несчастный ни молил,
царь размахнулся и одним ударом
к земле Адраста пикой пригвоздил.
А Нестор гнал сражаться мародёров,
на поле раздевавших мертвецов,
и не жалел он дружеских укоров,
и не жалел на уговоры слов:
«Друзья мои, последуйте совету!
Пока нельзя нам ослаблять нажим!
Когда одержим полную победу,
тогда спокойно мёртвых обнажим!»
Троянцы духом пали и, всего вернее,
ушли бы с поля под защиту стен,
не дай совета Гектору с Энеем
птицегадатель, Приамид, Гелен:
« На вас двоих, стратеги и герои,
за город вся ответственность лежит
и, чтобы отвратить погибель Трои,
вмешаться в битву срочно надлежит.
Перед уставшими дружинами явитесь,
пока что все не бросились бежать,
(а дело ведь к тому идёт), поторопитесь:
лишь вы людей способны удержать.
И если грозным видом и речами
отвагу в души вы вдохнёте им,
то уж потом мы справимся и сами,
и, как бы тяжко ни пришлось, но устоим…
Тебе же, Гектор, в город не мешает
пойти и матери совет мой передать:
пусть именитейших троянок собирает
и почести Афине поспешит воздать.
Все вместе, по широким стогнам града,
пусть шествуют, не мешкая, в Пергам*
туда, где высится алтарь Паллады,
и настежь отверзают двери в храм.
Палладе на колени пусть положит
мать самый изукрашенный покров,
и обещает, если та поможет,
пожертвовать ей дюжину коров.
Чтоб натиск Диомеда отразила,
ведь от его копья спасенья нет –
всех больше опасались мы Ахилла,
но и его страшнее Диомед»
* Пергам – цитадель внутри г. Троя
Внял Гектор мудрому совету брата
и, спешившись, к дружинам поспешил,
сумел бегущих повернуть обратно
и вскоре статус-кво восстановил.
Троянцы натиск яростный отбили
и так ударили отважно на врагов,
что, в панике, ахейцы отступили,
считая то заслугою богов.
А Гектор говорил: «Иду я в Трою,
наказ старейшинам и жёнам дам,
чтобы в Пергам пошли они с мольбою
и жертвы в храме принесли богам».
Так шёл он, дух вселяя животворный;
и колыхался за спиною щит;
и бил по пяткам и по шее полог чёрный,
которым щит по краю был обит.
Пока искали средь троянцев бога,
ахейцам промышлявшего во вред,
сошлись на поле Главк, сын Гипполоха,
и грозный сын Тидея, Диомед.
Шёл напролом ликиец бесшабашный,
и Диомед, смутившись, закричал:
«Ты кто такой, скажи, боец отважный?
В боях тебя я раньше не встречал!
Неужто жить на свете расхотелось,
что предо мной не отступаешь вспять?
Не бог ли ты, когда имеешь смелость
мне, Диомеду, противостоять?
И если бог, так в том признайся честно –
я с богом не дерзну сражаться никогда,
ведь даже и Ликург, как всем известно,
пойдя против богов, лишился живота.
Когда во Фракии вакханки объявились,
он, их застав в отечестве своём,
младенца Вакха и его кормилиц
по Ниссе гнал дубиной и копьём.
И насмерть перепуганная свита,
бросая тирсы, перевитые лозой,
по долам разбежалась, а Фетида
укрыла Вакха в глубине морской.
Бесчинством олимпийцы возмутились;
простить Ликургу не смогли вины;
на смертного все боги ополчились,
и были дни его земные сочтены.
Зевс ослепил его; Вакх у злодея
похитил разум; брошенный людьми,
убогий и слепой, он близ горы Пангея
растерзан был своими лошадьми.
Нет! Я с богами не хочу сражаться!
Но если – смертный, ближе подходи,
и можешь ты тогда не сомневаться:
в Аид отправлю по кратчайшему пути».
Главк отвечал: «О родословном древе
зачем ты вопрошаешь, Диомед?!
Ведь, зачатые в материнском чреве,
коптят недолго люди этот свет.
Листву дубрав они напоминают:
где жухлый лист осеннею порой
по всей округе ветер разметает,
там новая листва шумит весной.
И люди так: родятся, умирают…
Их гонит по оврагам, как листву…
И многие корней своих не знают,
но я тебе всех предков назову.
Наш род издревле в Аргосе и жил, и правил –
его, внук Прометея, Эллин, основал.
Сын Эллина Эол, мой прапрапрадед,
Пелопоннес одним из первых обживал.
Сизиф, прапрадед, царствовал в Эфире.
И прадед Главк в Эфире был архонт.
Не менее других известен в мире
был подвигами дед Беллерофонт.
Красу и доблесть даровали боги
герою, но судили с юных лет
скитания, опасности, тревоги:
сгубить замыслил деда царь Тиринфа, Прет.
Его жена, Антея молодая,
пыталась юного красавца соблазнить,
но, цели не добившись, зло срывая,
Беллерофонту стала подло мстить.
Внушала Прету: “Страстью пламенея,
юнец за мною ходит по пятам…
Ты, Прет, избавься от него скорее,
не то от рук его погибнешь сам!”
Царь не решился убивать: далече
героя к тестю в Ликию послал
и, отправляя, на складной дощечке
злосмысленные знаки начертал.
Беллерофонт с друзьями распрощался;
пустился в путь, оставив стольный град;
бед много претерпев, до Ликии добрался,
где гостя принял с честью Иобат.
И царь устроил пир, и пировали
так девять дней они, и у крыльца
в честь гостя ежедневно забивали
для пиршества дебелого тельца.
Но перешёл дорогу Прет проклятый…
Он с юношей отправил и клеймо…
Лишь занялась заря на день десятый,
как Иобат затребовал письмо.
Письмо прочёл и, всё приняв на веру,
он деда, чтобы на себя не брать вину,
послал убить трёхглавую Химеру,
опустошавшую окрестную страну.
А надобно сказать, что и в помине
свет не видал ужасней гадовья:
лев – спереди, коза – посередине,
и, в довершенье, на хвосте - змея.
Напитанная ядовитыми парами,
на тех, кто не успел убраться прочь,
из всех трёх пастей изрыгала пламя
Эхидны злобной и Тифона дочь.
Но боги деду подсказали сразу,
чтоб по земле он к ней не подходил,
и, оседлав крылатого Пегаса,
страшилище дед с неба поразил.
Потом Беллерофонт неисчислимо
и подвигов других там совершил:
в кровавых битвах победил солимов
и войско амазонок разгромил.
Но Иобат за подвиги награду
потщился деду славную найти:
отправил лучших воинов в засаду,
чтобы его убили на пути.
Когда герой с победой возвращался,
его подстерегли среди теснин,
однако же из тех, кто покушался,
домой не возвратился ни один.
И царь решил с ним властью поделиться;
дочь замуж за героя выдать захотел
и выделил полцарства, а ликийцы
под пашню лучший отдали надел.
Но только дед не в меру возгордился:
собрался на Олимп в недобрый час.
Зевс овода наслал на них… Взбесился
и сбросил деда со спины Пегас.
Тут доконали бедного напасти:
пути не в силах отыскать домой,
до самой смерти по Долине странствий
скитался он, ослепший и хромой.
Таков конец его судьбы ужасный…
Но трое родилось у них детей
в супружестве с Филонией прекрасной:
дочь Лаодамия и двое сыновей.
Сам громовержец в Лаодамию влюбился:
с красавицею сочетался он;
от их любви на белый свет родился
герой, подобный богу, Сарпедон.
Но ей от Фебы роковой удар достался…
Исандра сверг Арес, кровавый бог…
Из всех троих сейчас в живых остался
один только отец мой, Гипполох.
Сюда он отправлял меня с наказом:
“ Отвагой, Главк, все славились в роду –
традицию продолжить ты обязан…”
И, гордый родом, я наказ блюду!»
И сердцем Диомед развеселился;
и пику в землю остриём вонзил;
и, радостно приветствуя ликийца,
так, обращаясь к Главку, возгласил:
«Беллерофонта я в былые годы
встречал! Гостил у нас он двадцать дней:
являл о нём душевную заботу
и потчевал его мой дед Ойней.
И в дар отдать они не пожалели:
мой дед – пурпурный пояс твоему;
твой – кубок золотой, он и доселе
стоит на полке у меня в дому.
И, верный памяти их дружеских объятий,
после войны тебя я в гости жду;
отныне в Аргосе тебе я друг-приятель,
и ты мне – если в Ликию приду.
А вот сражаться нам с тобой – без нужды!
Век будем укорачивать другим…
Давай же обменяемся в честь дружбы
доспехом и оружием своим».
Они на землю тут же соскочили,
враги былые, за руки взялись,
доспехи в знак приязни обменили
и во взаимной дружбе поклялись.
Но Главк, похоже, что творит, не ведал:
ценимый в сто быков доспех свой золотой
он обменял на медный – Диомедов,
не больше девяти быков ценой.
А Гектор прошагал уж мимо дуба
и приближался к Скейским воротам:
завидев издали, его большая группа
троянских женщин окружила там.
Их волновала лишь одна забота:
что с близкими творится на полях,
и, может быть, хотя бы Гектор что-то
расскажет о мужьях и сыновьях.
Но, глядя в их измученные лица,
он ничего им о родных не рассказал,
лишь Олимпийцам повелел молиться
и в город поскорее зашагал.
Вела его туда дорога прямо,
где было обиталище царей –
террасой окаймлённый дом Приама
со стенами из тёсаных камней.
По счёту сыновей, что жёны народили,
имелось в нём количество палат:
все семьями в своих опочивальнях жили,
которых было ровно пятьдесят.
А, чтоб и дочери друг друга не стесняли,
во двор смотрела дюжина дверей
из тех светлиц, в которых проживали
приамовых двенадцать дочерей.
Тут Гектору Гекуба повстречалась…
Она по делу к Лаодике шла,
но, сына увидав, подзадержалась –
осведомиться, как идут дела:
«Что, сын, понудило оставить битву?
Возможно, хочешь дух перевести?
А может, собираешься молитву
с Пергама громовержцу вознести?
Но подожди осуществлять деяние:
сейчас я чашу вынесу с вином,
и Зевсу совершишь ты возлияние,
и сможешь подкрепиться сам потом.
Вино, известно, прибавляет силы…
А воину усталому – вдвойне…
Ты очень истомился, сын мой милый,
наш город защищая на войне».
И Гектор отвечал: «Мать! Умоляю,
не выноси мне сладкое вино,
я разум и отвагу потеряю
и обессилит лишь меня оно.
И Зевсу неомытою рукою
я жертвенную чашу возливать
не стану: воин, осквернённый кровью,
его покой не должен возмущать…
Тебе же, мать, созвать скорее надо
жён благородных и вести в Пергам:
откройте храм и к алтарю Паллады
покров прекрасный возложите там.
Молитесь, благовония курите…
Невинных чад и женщин защитить
богиню улещайте и просите
от Трои Диомеда отвратить.
Быть может, пожалеет богомолок…
И, если всё исполнит, мы потом
ей в жертву принесём двенадцать тёлок,
доселе не ходивших под ярмом.
А мне – к Парису… Коль готов он слушать,
уговорю, чтобы сражаться шёл;
и думаю, что будет выход лучший,
когда бы там погибель он нашёл».
Гекуба мешкать попусту не стала,
и, возвратившись к дому с полпути,
по городу служанок разослала
с наказом жён троянских привести.
Затем вошла в покои, где из схрона
достала, спрятанный на самый низ,
покров работы мастериц Сидона,
из тех сокровищ, что привёз Парис.
Держа в руках чудесный перл чужбины,
сиявший, как небесная звезда,
направилась Гекуба в храм Афины.
И все за ней отправились туда…
Ждала уже Феано их у храма,
которая здесь жрицею была –
она тотчас же в царство фимиама
открыла двери им и внутрь ввела.
Испытывая горестные муки
и слёзы горькие лия дождём,
несчастные горе воздели руки
и возопили перед алтарём.
Олимпу были адресованы их пени…
А мудрая Феано той порой
кладёт покров богине на колени
и обращается с такой мольбой:
«Не дай погибнуть городу, Афина!
Богиня, правосудие сверши:
жён и младенцев защити невинных,
а силу Диомеда сокруши!
Когда избавишь нас от силы страшной,
не пожалеем жертвенных даров,
и только он падёт пред Скейской башней,
возложим на алтарь твой дюжину коров».
Хотя Феано ей служила беззаветно
и жертвы возносила без числа,
но в этот раз она взывала тщетно:
её мольбе Афина не вняла.
А Гектор, в стенах не задерживаясь отчих,
добрался до Парисовых хором:
руками самых лучших в Трое зодчих
был для него построен этот дом.
Соорудили красоту такую
из камня белого, доставленного с гор:
и горницу, и спальню, и людскую,
и огороженный обширный двор.
Отделали внутри дом превосходно,
и был такой высокий вход в жильё,
что в двери человек входил свободно,
держа в руке пятиметровое копьё.
Пройдя по дому в угол самый дальний,
за делом брата Гектор захватил:
тот, находясь в своей опочивальне,
оружие в порядок приводил.
На луках тетиву натягивал потуже,
смотрел – не прохудилась ли броня,
готовил стрелы, и Елена тут же
за рукоделием сидела у огня.
И Гектор возмутился: « Надо бремя
тебе нести со всеми вместе, брат!
Обиды демонстрировать – не время,
когда враги под стенами стоят.
Из-за тебя ведь погибают люди,
а ты, навлёкший бедствия на них,
сам с поля боя убежал, по сути,
хоть в трусости горазд винить других.
Чего ты ждёшь? Того решил дождаться,
чтоб город наш в огне заполыхал?
Немедленно, Парис, иди сражаться!»
Парис ему на это отвечал:
«Да не обиды, Гектор, тут причина
иная для отсутствия была:
снедает, брат, меня печаль-кручина…
Но справедлива мне твоя хула!
Вот и Елена тоже речью строгой
уже стыдила – я готов идти;
лишь соберусь и догоню дорогой,
или, пока оденусь, подожди».
Слова его остались без ответа…
Молчавшая в углу до этих пор,
решив, что не нарушит этикета,
вступила и Елена в разговор:
«Что ты стоишь там, деверь, у порога?
Будь нашим гостем, в горницу входи,
от ратоборства отдохни немного;
расслабься, в мягком кресле посиди.
День выдался сегодня беспокойный –
конца и края бедам не видать,
и из-за нас с Парисом недостойных,
теперь вам всем приходится страдать.
Ах, почему я не погибла в день рождения!
Унёс меня бы лучше столб огня!
Зверям бы лучше дали на съедение
или в пучину бросили меня!
Но боги мне иной удел судили…
И если так угодно было им,
хотя бы мужем лучшим наградили,
а не пустым бесстыдником таким.
Надеюсь, за грехи довольно скоро
ему придётся кару понести…
Но Зевс покрыл навеки нас позором…
Так что ты медлишь, Гектор? Проходи!»
Ей Гектор отвечал: «Прости, Елена,
мне недосуг рассиживаться тут!
Ведь каждое мгновение бесценно,
когда дела на поле боя ждут.
Того гляди, враги взойдут на башни…
Хочу домой вот прямиком от вас
лишь заскочить, чтобы своих домашних,
возможно, повидать в последний раз.
Прости, что из-за мужнина каприза
мы говорили на повышенных тонах,
но ты ещё поторопи Париса –
пусть догоняет в городских стенах».
Тепло с невесткой Гектор распростился
и, чуть ли не бегом, к себе пошёл,
но вот беда, когда там появился,
то в доме Андромахи не нашёл.
Он вопросил: «Возможно, вам известно,
служанки, где находится жена?
В гостях ли у кого-то из невесток,
или молиться в храм ушла она?»
И ключница тогда ему сказала:
«Нет! Услыхав, что наседает враг,
она к воротам Скейским побежала,
как исступлённая, с младенцем на руках».
И он, не мешкая, решил вернуться в сечу,
надеясь встретиться с женою у ворот,
но увидал в пути, что та бежит навстречу,
а следом нянька сына их несёт.
Надеясь, что и сын защитой Трое будет,
в честь бога Ксанфа своего мальца
отец нарёк Скамандрием,* а люди
Астианаксом* звали в честь отца.
* Скамандр – второе название реки Ксанф;
* Астианакс – вождь города;
Ещё в плену волнения и страха,
не прекращая на бегу рыдать,
ему на грудь упала Андромаха
и тут же стала мужа упрекать:
« За что мне, Гектор, горькая судьбина?
Который день уже не пью, не ем!
Ты за трудами про жену и сына
забыл и не жалеешь нас совсем.
Бурьян растёт на месте Фив Плакийских,
где царствовал отец мой Этион;
в руинах, вместе с царством киликийским,
от рук Ахилловых погиб и он.
За гибель братьев Ахиллес в ответе;
хоть отдал мать, но умерла и та:
из всей семьи теперь на целом свете
лишь я одна осталась сирота.
Не думаешь, как ты нам с сыном нужен!
Бесчувственный! Пойми же, наконец,
что для меня ты стал не просто мужем:
ты мне и брат, и мать – мне, и – отец.
Как жить мне без тебя – не представляю;
погибнешь ты, и я умру в плену.
Младенцем-сыном, милый, заклинаю –
не выходи за город на войну.
Я не желаю быть твоей вдовою.
Послушайся хоть раз свою жену…
Ещё мгновение – и в голос я завою…
Не уходи, мой милый, на войну.
Ты у смоковницы, там, где стена похуже,
дружины выстави подходы защищать –
здесь безопаснее, и мог бы сам к тому же
с надвратной башни боем управлять».
Ей Гектор отвечал: « Плач без причины!
Могу и я, конечно, быть убит;
мне ведом страх, но за чужие спины
мне прятаться не позволяет стыд.
Ведь если воинство покину я, правитель,
спасая шкуру собственную, впредь
как буду отправлять других на гибель
и близким их потом в глаза глядеть..
Я знаю: день придёт – погибнет Троя
и пресечётся весь приамов род,
ахейцы уничтожат всё живое –
погибнет и несчастный наш народ.
Но смерть, которая настигнет вскоре
родителей почтенных и друзей,
меня не угнетает так, как горе
твоё – любимой женщины моей.
Когда лежать здесь будет всё в разоре
и над руинами закружит вороньё,
корабль ахейский увезёт за море
и счастье ненаглядное моё.
Там будешь ты стирать чужую ризу;
полотна будешь ткать в земле чужой;
и к Гиперее или Мессеису
ходить тебе придётся за водой.
Судачить будут люди за спиною:
“ Вы посмотрите – это ведь она:
жена воителя храбрейшего из Трои…
То – Андромаха, Гектора жена!”
И боль о прошлом на тебя нахлынет,
понурившись, ты свой продолжишь путь;
но камень мне вослед никто не кинет
и в трусости не сможет упрекнуть.
И, вспомнив мужа, ты прикроешь вежды;
всплакнёшь, и слёзы затуманят взор,
но я надеюсь, что погибну прежде,
чем наяву увижу твой позор».
Он сына взять у няньки попытался,
но тот, испуганный доспехами бойца,
заплакал и к кормилице прижался,
в суровом дяде не признав отца.
И, чтобы мог узнать его мальчонка,
снял быстро Гектор шлем гривастый свой,
взял на руки, поцеловал ребёнка,
и поднял высоко над головой:
«О, Зевс и Олимпийцы! Из него героя
взрастите: пусть он в городе царит;
пусть, как меня, его полюбит Троя,
и пусть он так же будет знаменит!
И чтобы, видя, как мой сын из боя
с добычей победителем идёт,
все восторгались, вдоль дороги стоя:
он и отца геройством превзойдёт!»
Затем жене, на землю не спуская,
с рук на руки младенца передал,
привлёк её к себе и, волосы лаская,
так Гектор Андромаху утешал:
« Лишь только Мойры знают нашу долю,
они одни нам отмеряют жизнь;
воспринимай как должное их волю
и попусту заране не крушись.
Любая жизнь погаснет, как лампада,
едва лишь оборвёт Атропос нить,
но плакать раньше времени не надо
и заживо не надо хоронить.
Я под защитой Зевсова эгида
и говорю уверенно тебе –
меня низвергнуть в пропасти Аида
никто не волен вопреки Судьбе.
Но как бы смертный человек ни тщился,
пусть помнит, что придёт его черёд
и если он на белый свет родился,
то всё равно когда-нибудь умрёт.
И храбрецы у Рока на примете,
и кто всю жизнь боялся и дрожал,
в свой час умрут, пока ещё на свете
сей участи никто не избежал.
Займись трудом домашним, бога ради,
а я достойно жребий свой приму:
война – мужское дело и в Троаде
она знакома мне, как никому!»
И, отстранившись, шлем надел гривастый…
И Андромаха, продолжая к дому путь,
пошла, назад оглядываясь часто,
чтобы на мужа сквозь завесу слёз взглянуть.
Так всю дорогу шла в слезах и вскоре,
зарёванная, добралась домой,
где все её служанки были в сборе
и сразу окружили всей толпой.
И, видя, как она в рыданьях бьётся,
предвидя неминучее вдовство,
уверились, что Гектор не вернётся,
и заживо оплакали его.
Навек им было суждено проститься…
Пока что Гектор с Андромахой говорил,
Парис успел в доспехи облачиться
и к воротам вдогонку поспешил.
Так жеребец, раскормленный на диво,
от коновязи оторвавшись поутру,
по лугу мчится, озорной, а грива
и стелется, и вьётся на ветру.
Он сам своими статями гордится...
На кобылиц кровавый глаз косит…
Призывно ржёт; готов взлететь как птица…
И грязь ошмётками летит из-под копыт.
Он так и пышет неизбывной силой!
Всем видом говорит – кто может, догони!
Так шёл Парис по стогнам, и светило
отбрасывало блики от брони.
Вблизи от места, где с женою тот расстался,
и Гектора уже Парис догнал…
И пошутил: «Прости, что задержался!
Надеюсь, ты недолго ожидал?»
И Гектор отвечал: «Ты храбрый воин,
и если б кто-то утверждать решил,
что ты героем зваться не достоин,
то он бы против правды погрешил.
Но много поводов даёшь ты посторонним
кричать, что и спесив ты, и ленив при том…
Давай ахейцев из страны изгоним,
а разбираться будем уж потом».