Песнь двадцать третья. Погребение Патрокла. Игры
Пока по Гектору троянцы все крушились,
и вопли жуткие из города неслись,
ахейцы в стан с триумфом возвратились
и по шатрам на отдых разбрелись.
Но Ахиллес Патроклу поклониться
по всем канонам воинским решил
и не позволил мирмидонцам расходиться,
и распрягать коней не разрешил.
И трижды колесницы плотным строем
прошли вокруг одра – ярмо к ярму,
оплакивая мёртвого героя
и воздавая почести ему.
Обильно так лились на землю слёзы,
как будто выбил Зевс у неба чоп,
и разразились над землёю грозы,
и наступил на всей земле потоп…
Ахилл склонился над Патроклом, плача:
«Возрадуйся, Патрокл! Взгляни вокруг:
повержен Гектор – мною долг заплачен
и ты достойно отомщён, мой друг!
А Гектору дотоле здесь валяться,
пока его истерзанным, нагим
не брошу псам… И дюжина троянцев
закланья ждёт перед одром твоим».
Затем, восславив ратные успехи
и на ночь отпустив коней пастись,
все сняли с плеч тяжёлые доспехи,
в круг сели и за тризну принялись.
Да, в чью-то честь до этих пор едва ли
устраивали люди пир такой:
одних волов здесь сотни забивали
и кровь из глоток их лилась рекой.
На вертелах румяными боками
над языками множества огней
здесь вперемешку с тучными быками
вращали туши коз, овец, свиней.
Но было Агамемнону угодно
Ахилла пригласить к себе в шатёр…
Вождь мирмидонцев, хоть и неохотно,
на пир к вождю верховному пошёл.
Ахиллу рад, как никому другому,
распорядился царь огонь разжечь
и поскорее гостю дорогому
воды для омовения нагреть.
Однако Агамемнон зря старался:
запёкшуюся кровь и пыль Ахилл
смывать с лица и членов отказался
и так своё упорство объяснил:
«В решении своём я непреклонен –
хочу, чтоб скорбь мою Патрокл с собой унёс,
пока что он не будет захоронен,
клянусь не мыться и не стричь волос!
А чтоб зажечь святой огонь Гефеста,
костёр назавтра должен быть готов:
ты, Агамемнон, утром в лес окрестный
пошли людей на заготовку дров.
Насыплем поскорее холм могильный,
чтоб к делу ратному могли все перейти!»
Потом у Агамемнона был пир обильный,
и поздно разошлись к себе вожди...
Давно закат растаял в море алый;
вечерний бриз нагнал в предгорья мгу;
ахейцы спали, лишь Ахилл усталый
лежал в слезах один на берегу.
Он, даже истомлённый после боя,
печалился о друге дорогом…
Но время шло: под мерный шум прибоя
герой забылся мимолётным сном.
И мёртвый друг живым ему приснился:
неслышным дуновением гоним,
бесплотный призрак вдруг остановился,
и явственно Патрокл возник пред ним:
«Ты спишь, Ахилл?! А я у врат Аида
жду тщетно – может он их отопрёт.
Но души всех непогребённых свита
бесцеремонно гонит от ворот.
Пока здесь тело будет оставаться,
за Лету доступ для меня закрыт:
по белу свету вынужден скитаться
я до поры, пока костёр не догорит.
Но ты ведь знаешь, мы теряем лица,
пройдя сквозь очищение огнём,
и уж тогда не можем появиться
перед живыми в облике земном.
Вот и хочу с тобой теперь проститься –
в Аиде нам друг друга не узнать,
и, как бывало, не уединиться,
чтобы о том, о сём потолковать.
А то, что я скажу сейчас, запомни:
пока ещё на свете будешь жить,
ты мой завет единственный исполни –
вели наш прах в один сосуд сложить.
Когда и ты падёшь в бою с врагами,
пусть там, где подружились мы с тобой,
останется наш прах лежать в кургане,
в подаренной Фетидой урне золотой.
Хоть это скрасит вечную разлуку,
нам предначертанную Роком и Судьбой…
Теперь подай мне на прощанье руку,
ведь больше не увидимся с тобой!»
Ахилл воскликнул: «О мой друг любезный,
да как во мне ты усомниться мог?!
Твои заветы, видит царь небесный,
исполнить – для меня священный долг!
Разлука мне с тобой невыносима,
обнимемся, Патрокл!» Но на глазах
душа Патрокла, словно струйка дыма,
растаяла бесследно в небесах.
Вскричал смятенный Ахиллес: «О боги!
Передо мной стоял недавно друг.
Он на пути в Аидовы чертоги,
уже бесплотный, но хранящий дух!»
И мирмидонцы до утра скорбели…
Но лишь заря сняла ночной покров,
по воле царской в ближний лес артели
отправились на заготовку дров.
Дубы и ясени на горных скатах
они без роздыху секирами секли,
с отвесных круч спускали на канатах,
а там их мулы в лагерь волокли.
Другие, холм расчистив от бурьяна,
в огромный штабель складывали лес
над берегом, где место для кургана
себе и другу выбрал Ахиллес.
Но всё готово, час настал проститься:
усопшему пора в последний путь…
Ахилл велел построить колесницы,
надеть доспехи и ряды сомкнуть.
И мирмидонцы строились колонной,
чтобы Патрокла на костёр везти:
процессию эскорт возглавил конный,
а пешие толпились позади.
И, следуя канонам ритуала,
посередине на руках друзей,
плыл труп Патрокла; тело покрывала
гора с голов их срезанных кудрей.
И, обливаясь горькими слезами,
за другом следом Ахиллес шагал:
он голову его держал руками,
глядел на мёртвого и горестно вздыхал.
Так шли они из лагеря, стеная,
пока открылся взорам их простор
и на холме, среди чужого края,
одр с телом водрузили на костёр.
И скорбно Ахиллес, убитый горем,
у изголовья встал и вперил взор
в ту сторону, где далеко за морем
бурливый Сперхий катит воды с гор.
Так обратился он к речному богу:
«О, Сперхий! Умолял тебя Пелей
вернуть меня живым к родимому порогу,
чтоб срезать прядь младенческих кудрей.
Отец, когда я с родиной прощался,
по возвращении моём под отчий кров,
отдать тебе их с гекатомбой обещался,
добавив к ней и пятьдесят овнов.
Но не исполнил ты его молитвы:
не суждено вернуться мне домой –
в далёкой стороне на поле битвы
закончу я близ Трои путь земной.
Но если мне во Фтию нет возврата
и принести тебе их в жертву не смогу,
с Патроклом, что мне был роднее брата,
я кудри первородные сожгу».
И кудри русые, что с малолетства
Ахилл для жертвы Сперхию растил,
ножом обрезал он и другу детства
в безжизненные руки положил.
И вопли снова огласили дали;
и плач их всю округу сотрясал;
и до заката все бы так рыдали,
но Агамемнону Ахилл сказал:
«Царь, задержи лишь тех, кто в деле нужен,
а остальные в лагерь пусть идут
и там готовят поминальный ужин…
Вождей оставь ещё, пожалуй, тут».
Могильщики накат соорудили
по сотне стоп в длину и ширину;
освежевали скот и сверху уложили:
вепрь – к вепрю, вол – к волу и овн – к овну.
Ахилл обмазал тело друга жиром,
обильным слоем с головы до ног,
и амфоры, наполненные миром,
сплошь окаймили огненный чертог.
Вокруг одра коней четвёрку поместили;
двух псов не пощадили, а потом
двенадцать юношей троянских умертвили
и разложили вперемежку со скотом.
И Ахиллес к Патроклу обратился:
«Возрадуйся, Патрокл! Ты видишь сам –
я за тебя с лихвою расплатился.
И Гектора сегодня брошу псам!»
(Но псы, которые на всех бросались,
готовые их в клочья разорвать,
к герою для того лишь прикасались,
чтоб на погибшем язвы зализать.
Его и мёртвого хранила Афродита:
невидимой пройдя в ахейский стан,
богиня заживила на убитом
амброзией следы от страшных ран.
И, остановленное волей Феба,
чтоб не спалило солнце в знойный день,
единственное облачко средь неба
на тело Гектора набрасывало тень.)
Но Ахиллес меж тем, как ни старался,
дрова сырые факелом поджечь
не мог никак – костёр не разгорался…
И к ветрам устремил тогда он речь…
Он призывал Зефира и Борея
на время лень и негу превозмочь,
сюда, под Трою, прилететь скорее
и в горестных трудах ему помочь.
Давал он ветрам клятвенное слово,
что их напоит он пьяным-пьяно,
и щедро лил из кубка золотого
вокруг костра багряное вино.
Мольбу услышав, радуга-Ирида
с известием отправилась к ветрам.
(К Зефиру ветры отбыли с визитом
и всей командой бражничали там.)
Явление такой роскошной крали
с восторгом было встречено в гульбе:
мгновенно с мест все ветры повскакали
и стали – каждый – зазывать к себе.
Но радуга присесть не захотела,
сославшись на сверхсрочные дела:
у Океана, за земным пределом
её важнее миссия ждала.
Ведь эфиопы собирались ныне
богам бессмертным жертвы возносить
и ей там с Олимпийцами иными
при этом акте надлежало быть…
Сюда (как всех заверила проныра)
свернула сообщить им, что Ахилл
у досточтимейших Борея и Зефира
в делах прискорбных помощи просил.
Как Ахиллес огонь разжечь ни тщится,
костёр без их поддержки не горит,
и если, с помощью их, пламя разгорится,
то ветры он по-царски наградит.
Воздвиглись ветры с мест и полетели,
вздымая в море пенные валы;
завыли; закружили; загудели;
и над горами заклубили мглы…
Примчались. Дунули. Взметнулись в небо искры.
Огонь взвихрился и достал до звезд;
и заблистал среди просторов мглистых,
как яростной кометы дивный хвост.
А ветры, как мехи, всю ночь вздыхали…
И, наполняя золотой фиал,
всю ночь Ахилл, исполненный печали,
вином земное лоно орошал.
Обременённый горем беспросветным,
глаза он за ночь выплакал вконец:
так сына хороня, умершего бездетным,
над гробом сокрушается отец.
Но зазвучали в рощах птичьи трели;
свет пролила заря в урочный час;
дотла дрова в кострище прогорели,
померкло пламя и огонь угас.
В обратный путь по морю буревому
умчались ветры, всякий в свой чертог;
забылся сном Ахилл, но вскоре дрёму
развеял напрочь топот многих ног.
Могильщики, вином залив багряным
всё пепелище, посреди углей,
на месте обозначенной деляны,
собрали горсть обугленных костей.
И молвил Ахиллес: «Предчувствую кончину!
И зная, что мне долго не прожить,
прошу, друзья, когда сей мир покину,
мой прах к Патроклу в урну положить.
Невдолге Феб достанет из колчана
стрелу, чтоб путь земной мой оборвать,
и мы, наметив место для кургана,
пока его не станем насыпать.
Надеюсь, вас не затруднит услуга,
которую исполнить я велю?!
А золотую чашу с прахом друга
до той поры в шатре установлю.
Патрокл мне дорог до последней фибры…
И будут лучшей памятью о нём
большие атлетические игры,
которые сейчас же и начнём».
К мемориалу тут же, без раскачки,
всем повелел готовиться Ахилл
и первым номером программы скачки
пред сонмом громогласно объявил.
Ахейцев главная награда восхитила –
рабыня юная и с ушками таган!
Второму приз – жерёбая кобыла;
приз третьему – десятиведерный казан…
В призёры не попавшим фигурантам
Ахилл награды тоже обещал:
четвёртому – деньгами два таланта,
а пятому – серебряный бокал.
И вот о чём оповестил: «Вначале
без ложной скромности напоминаю вам,
что на любом другом мемориале
завоевал бы главный приз я сам.
Известно всем – божественные кони,
полученные мною от отца,
вне конкуренции и от любой погони
уйдут, как резвый отрок от хромца.
Но в этот раз коней не выставляю:
вы будете в ристалище равны,
а я за гонками понаблюдаю,
сегодня, как арбитр, со стороны!»
Обрадовала прочих новость эта –
явились соискатели побед:
Эвмел поднялся, сын царя Адмета;
упряжку Троса вывел Диомед…
За ними в спор и Менелай включился:
к Подаргу Эфу под ярмо подвёл,
которой от похода откупился
у Агамемнона трусливый Эхепол.
Надеясь на везение отчасти
(он лошадьми похвастаться не мог),
четвёртым попытать на скачках счастья
отважился и юный Антилох.
Что ж, юности сомнений груз неведом!
К тому же за спиной стоял мудрец:
перед заездом наставленьем и советом
соревнователя напутствовал отец:
«Залог успеха не в конях, мой милый!
Залог успеха, он в тебе самом:
победы добиваются не силой –
победу добывают мастерством.
Хотя и не божественной породы,
и статями особо не блеснут,
с возницей опытным и наши тихоходы
любому задаваке нос утрут.
Лучше тебя обтешет плотник балки;
в шторм судно кормщик лучше проведёт,
но равных нет, сынок, тебе в смекалке,
а расторопным и смекалистым везёт.
Иной растяпа, упустив поводья,
не едет, а плывёт по воле волн,
как на реке во время половодья
среди валов без рулевого чёлн.
На трассе не теряйся, сокол ясный!
И только успевай соображать,
не дёргая лошадок понапрасну:
где – волю дать, а где – и придержать…
Ты видишь на краю долины метку –
два белых камня у сухой сосны?
Вот и возьми себе их на заметку:
вы там обратно повернуть должны.
Я думаю, и камни не случайно
как раз на самой линии лежат:
там развернуться трудно чрезвычайно –
ведь в этом месте лог тесниной сжат.
Они своеобразными дверями
должны для колесничников служить:
между сосной и этими камнями
не каждый ухитрится проскочить.
Не доезжая до сосны немного,
ты действуй так, как я тебе скажу:
сбавь скорость; правого коня не трогай,
а потяни за левую вожжу.
Тяни сильней; тяни напропалую;
тяни, насколько хватит силы рук,
чтоб левым колесом к сосне вплотную
пройти, описывая малый полукруг.
Имей в виду, что может там раззява
коней угробить, да и лоб разбить –
следи, сынок, внимательно, чтоб справа
на камни невзначай не наскочить.
Когда вперёд там вырвешься, то значит
уже на сто процентов – чемпион:
тебя не обойдет и не обскачет
и самый быстроходный Арейон».
(Читатель, вы знакомы с Арейоном?
Лихой скакун тех достославных дней
был плод любви Деметры с Посейдоном,
на время превратившихся в коней.
Когда, стремясь взаимности добиться,
Деметру Посейдон измаял в беготне,
богиня от него решила скрыться
под видом кобылицы в табуне…
Но бог влюблённый раскусил подлянку,
и подсказал ему инстинкт самца,
что можно в жёны залучить беглянку
и самому под видом жеребца.)
В итоге боги родили лошадку!
Но нам вернуться к теме есть резон,
тем более что пятым на площадку
свою упряжку вывел Мерион.
Чтоб плутовать никто не попытался,
поехал Феникс в поле наблюдать,
а тем, кто состязаться собирался,
предложено дорожки разыграть.
Собрали жребии для жеребьёвки,
Ахилл тряхнул их в шлеме, как горох,
и, оказалось, стартовать от бровки
с дорожки первой будет Антилох.
Эвмелу выпала позиция вторая;
на третьей утвердился Мерион;
четвёртая досталась Менелаю;
и с пятой Диомед возьмёт разгон.
Возницы к линии упряжки подогнали;
остановились; выровняли строй;
и только по местам все колесницы встали,
давая старт, Ахилл взмахнул рукой.
Бичи взметнулись; облаком волнистым
закрыло солнце, вплывшее в зенит;
сопровождаемые гиканьем и свистом
упряжки понеслись под стук копыт.
Слились в одно мелькающие спицы;
возниц уже не разглядеть в пыли,
и, высоко взлетая, колесницы
лишь изредка касаются земли.
Вот развернулись и назад, к пределу,
две колесницы катятся след в след…
И впереди идущему Эвмелу
в затылок жарко дышит Диомед.
Летят ошмётки грязи под колёса;
пот катится ручьями с потных лиц;
и жеребцы божественного Троса
вот-вот Эвмеловых обгонят кобылиц.
Но не желал Феб Диомеду дать победу…
И, чтоб Эвмела он не смог настичь,
решился бог подгадить Диомеду
и выбил из руки героя бич.
Не слыша над собою свиста плети,
лихие кони пригасили бег,
и Диомед, забыв про всё на свете,
заплакал от досады на виду у всех.
Взирать с Олимпа на проделки Феба
Паллада безучастно не могла:
немедленно она спустилась с неба
и бич оброненный герою подала.
А чтоб других помех ему не вышло,
Эвмела ввергла в страшную беду:
у колесницы вылетело дышло
и сверзился с неё возница на ходу.
Упряжка с дышлом в сторону умчалась…
Там, где, казалось, лавры суждены,
Эвмелу только то и оставалось,
что скачки наблюдать со стороны.
А Диомед летел и кто-либо в заезде
поспорить с ним за первенство не мог.
Но шла борьба и за второе место,
где с Менелаем состязался Антилох.
Стремясь вплотную за царём держаться,
он жеребцам не уставал кричать:
«Вам за конями Троса не угнаться,
но стыдно Эфу нам не обогнать!»
Он им грозил: «Не дай бог, подведёте!
Я большего позора не снесу:
вы оба у меня под нож пойдёте –
сегодня же сведу на колбасу!»
Напуганные мрачной перспективой,
помчались жеребцы, не чуя ног,
и, вдохновлённый скачкой их ретивой,
лихой манёвр предпринял Антилох…
Где путь всего ухабистей и уже,
бочаг с водою дождевою был…
Чтоб не увязнуть, подъезжая к луже,
царь Менелай слегка притормозил.
Решив, что случая не будет боле,
едва пошла дорога под уклон,
с просёлка Антилох свернул на поле
и по обочине пустился на обгон.
Взъярился Менелай: «Увязнем в яме!
Куда тебя несёт, едрёна мать?!
Придурок, если сцепимся осями,
обоим нам беды не миновать!
Желаешь искупаться в грязной луже?!
Когда там будешь – на себя пеняй!
Вот выедем на место, где посуше,
тогда сколько угодно обгоняй!»
Но Антилох, не убоявшись риска,
орудовал стрекалом и бичом
и на бросок метательного диска
ушёл вперёд, лишь пыль взвилась столбом.
Соперник вслед ему кричал: «Несётся
по буеракам, будто очумел!
Ну, погоди же – присягать придётся,
что умысла ты злого не имел!»
И среди зрителей взыграли страсти…
С высокого бугра Идоменей
гнедого со звездой на лбу по масти
признал из Диомедовых коней.
Он закричал: «Могу поспорить смело –
обратно первым скачет Диомед!
А если кто-то ставил на Эвмела,
так вот – Эвмела среди первых нет!»
Аякс ему – с соседнего откоса:
«Да где ты Диомеда углядел?
Не видишь дальше собственного носа!
Глаза протри, вон, впереди Эвмел!»
Идоменей вскочил: «Тебе бы впору
свои промыть… Что мелешь языком?!
Привык, бездельник, спорить до усёру
и с кем угодно и абы о чём!
Аякс, чем краснобайствовать помногу,
свидетелей зови – пари разбить:
давай-ка, вот, поспорим на треногу
и поглядим – кому из нас платить!»
К обидчику Аякс рванулся свирепея,
сжимая исступлённо кулаки;
прижал к скале спиной Идоменея
и стал трясти, как грушу, за грудки.
Чтоб спор не перешёл в иную фазу,
азартных спорщиков хватились разнимать…
Но только Ахиллес, и то не сразу,
сумел их друг от друга оторвать.
Он выговаривал: «Вы как себя ведёте?!
Хоть постыдитесь посторонних глаз…
Какой пример народу подаёте –
ведь все вокруг равняются на вас!
Не петушитесь! Потерпите малость!
Напрасно спор затеяли пустой:
недолго результатов ждать осталось –
причина отпадёт сама собой…»
Тут гривы конские из мути всплыли;
над ними проявился Диомед,
и шины медные по слою пыли
на финише прочерчивают след…
Вот разукрашенная колесница
остановилась и, успехом горд,
соскакивает взмыленный возница,
и пена хлопьями слетает с конских морд.
За ним, нещадно жеребцов стегая,
и Антилох отметку пересёк,
опередив упряжку Менелая,
едва ли на тончайший волосок.
Имея лошадей пониже сортом,
сам не искусен и не очень лих,
пришёл на финиш Мерион четвёртым,
уж на бросок копья отстав от них.
Всех дольше ждали пятого возницу…
Но, наконец, Эвмел приковылял:
влача изломанную колесницу,
коней он хворостиной погонял.
О их Величества Судьба, Фортуна, Случай!
Ахилл прилюдно пожалел его:
«Несправедливо, если конник лучший
в итоге не получит ничего.
Давайте, снисходительными будем
и, чтоб Эвмел совсем уже не скис,
ему за прошлые дела присудим
не первый, но второй хотя бы приз».
Известно – людям свойственны соблазны
подбить, подкорректировать итог…
С Ахиллом были чуть не все согласны…
Один лишь возмутился – Антилох:
«Кто виноват, Ахилл, что он свалился?
Мы тоже ехали по ямам и буграм…
Эвмел, наверно, плохо помолился
на старте громовержцу и богам.
Бесспорно, у Эвмела есть заслуги
и все мы это хором подтвердим.
Но приз даётся разве за потуги?..
А линию я пересёк вторым…
Ты можешь от своих щедрот Эвмела
пожаловать, чем пожелаешь сам:
мне до чужих подарков мало дела,
но я свою кобылу не отдам».
Ахилла убедил разумный довод –
Эвмелу он доспех презентовал,
и Антилоху от кобылы повод
при всех из полы в полу передал.
Но Менелай, обиженный за муки,
тут слово взял… (И прежде чем начать,
вложил ему глашатай скипетр в руки,
как знак того, что все должны молчать):
«Ахейцы, рассудите, как всё было,
чтобы потом никто не упрекал:
мол, Менелай польстился на кобылу
и приз у Антилоха отобрал.
Вы знаете – у Антилоха кони хуже:
меня бы он и в жисть не обогнал!
Но он схитрил и на подъезде к луже
коней теснил и ехать мне мешал.
Когда мои упрёки справедливы,
ты, Антилох, пред всеми повинись,
или, набросив бич коням на гривы,
в противном Посейдоном поклянись».
И в горле ком застрял у Антилоха;
и пот обильный выступил на лбу;
и шкурой чувствуя, что дело плохо,
решил он не испытывать судьбу:
«Царь Менелай! Да если что и было,
без клятвы признаю, что виноват!
Готов отдать не только что кобылу,
а всё имущество, которым я богат.
Уж не взыщи на юном остолопе:
помилуй с высоты седин своих,
ведь больше у тебя ума и в жопе,
чем в умных головах у молодых!»
Ещё недавно исходивший злостью,
смягчился Менелай, оттаяли глаза:
на ниве пересохшие колосья
так размягчает поутру роса.
Расчувствовался царь: «Твоя кобыла!
Уже обида горькая прошла…
Где опытность моя перемудрила,
нахрапом твоя молодость взяла.
Не всякому спустил бы я такое,
но удовольствуюсь и казаном,
ведь – как никак, а за меня здесь трое
сражаетесь вы с братом и отцом.
Пусть и другие все на свете знают,
что я своё достоинство блюду;
в корыстолюбии не упрекают
и всюду поминают доброту».
Вручили Мериону два таланта…
Но оставался кубок – пятый приз…
И лучшего не видя варианта,
Ахилл припас для Нестора сюрприз:
«Почтенный старец! Жребий твой печальный:
ни в гонке колесниц и ни в стрельбе
не победишь… Хоть кубок поминальный
пусть будет утешением тебе!»
Отказываться тот не стал от вазы;
лицо улыбка озарила вмиг
и, приосанившись, ударился в рассказы
старик о прошлых подвигах своих:
«Ты прав, Ахилл! Сдаю… В костях ломота…
Из лагеря сюда едва добрёл…
Не держат ноги… Полежать охота…
А в молодости то-то был орёл!!!
Вот как сейчас давнишний случай помню:
в честь Амаринка был мемориал –
ни в Этолии, ни в Элиде ровню
мне ни единый город не сыскал…
Набил я там сопатку Клитомеду;
Анкея из Плеврона поборол;
и в беге над Эфиклом одержал победу;
в метаниях Фалея превзошёл.
И только в конной скачке Акториды
(два древнегреческих сиамских близнеца)
коварно смухлевали инвалиды
и так лишь победили молодца.
А действовали братья против правил –
Вдвоём, конечно, было им справней:
один из них вожжами только правил;
другой вовсю нахлёстывал коней!
Теперь вот ни руками, ни ногами…
Былое вспомнишь и тоска – хоть плачь…
Да, были мы когда-то рысаками,
а превратились в водовозных кляч.
За то, что отличаешь ветерана,
тебе сторицей боги воздадут
и от меня, Ахилл, тебе осанна.
Но не забудь – давно другие ждут».
Ахилл закончил с Нестором беседу
и сразу бой кулачный объявил…
Счастливцу, одержавшему победу,
в награду дикий мул назначен был.
А чтобы и участник побеждённый
имел в бою свой личный интерес,
то медный кубок для вина, двудонный,
пообещал единоборцу Ахиллес.
Встал из рядов Эпей, амбал матёрый;
за холку мула взял и стал трясти,
крича: «Подайте смельчака, который
бокал не побоится унести!
Предупреждаю, медная посуда
к нему за просто так не попадёт:
гарантию даю, что он отсюда
до кущи своим ходом не дойдёт!»
Любуясь торсом, мощными плечами,
опасливо косясь на кулаки,
ахейцы, потрясённые, молчали,
как будто проглотили языки.
И долго ни единый не решался
претендовать на мула и бокал,
пока один смельчак не отыскался –
внук Талейона, конник Эвриал.
Его отец, Мекестий, в оны годы
на игры в честь Эдипа приходил
и всех фиванцев (множество народа)
в различных дисциплинах победил.
Вот, наконец, бойцы одежды сняли
(за исключеньем нижнего белья);
им пясти сыромятными ремнями
забинтовали тщательно друзья.
Сошлись и сшиблись… Замелькали руки,
да так, что не понять – куда кто бьёт…
Лишь слышались ударов мощных звуки
и, кровь смывая, с лиц катился пот.
Но вдруг Эпей от хука увернулся
и в челюсть сам противнику попал:
запнулся, вздрогнул, замер, покачнулся
и грохнулся на землю Эвриал.
Эпей, моргая рассечённой бровью,
его за шкирку приподнял с земли
и под руки, плюющегося кровью,
того друзья на место отвели.
Тут вновь Ахилл награды объявляет,
наградам Олимпийских игр под стать,
и вызывает тех, кто пожелает
в борьбе свою удачу попытать.
Приз победителю – ушастая тренога,
отличная подставка для котлов.
(По меркам тех времён, довольно много:
цена треноге – дюжина волов!)
Но побеждённый обойдён едва ли,
хоть будет подешевле таганков
рабыня, за которую давали
в то время только четырёх быков.
Испепеляя взглядами друг друга,
под одобрительные выкрики друзей,
выходят с двух сторон в средину круга
Аякс (Теламонид) и Одиссей.
Объятия сцепили ум и сила…
Побагровели от натуги; пот потёк:
прижались так, как плотники стропила
смыкают в доме под коньком в замок.
Уже их кости стиснуты до хруста;
в ушах от напряжения звенит;
в глазах темным-темно, а в лёгких пусто
и зенки вылезают из орбит.
И, словно рыба снулая в морозы,
которой всю-то зиму коротать,
борцы застыли, не меняя позы…
И вскоре стали зрители роптать…
Но вдруг, решив, что Одиссей надселся,
дыханье потерял и члены затекли,
Аякс воскликнул: «С нами сила Зевса!»
И оторвал пройдоху от земли.
Но Одиссея ум не зря прославил:
он будто только этого и ждал –
Аякса в подколенки пятками ударил
и навзничь тот, поверженный, упал.
Его соперник наверху остался,
но сколько над Аяксом ни пыхтел,
как приподнять Аякса ни пытался,
а даже с места сдвинуть не сумел.
У Одиссея ноги подкосились;
он распростёрся на земле без сил…
Чтобы борцы ещё раз не схватились,
Ахилл их поединок прекратил.
Он объявил: «Боролись вы на равных!
Я в схватке зафиксировал ничью!
И вам обоим равные награды
за честный поединок выдаю.
И так уже вы сильно утомились –
другие пусть покажут доблесть нам».
И Одиссей с Аяксом удалились.
Настало время выйти бегунам…
Ахилл назвал призы спортсменам славным
и всех в неописуемый восторг привёл,
поскольку выставил презентом главным
трёхведерный серебряный котёл.
Найдёшь ли где ещё подобные красоты?!
Изделие сидонских мастеров
по чистоте и тонкости работы
превыше самых превосходных слов!
Гордились бы таким и Олимпийцы!
По свету морем развозя товар,
на Лемносе Фоасу финикийцы
его преподнесли когда-то в дар.
А от него котёл попал к Эвнею;
тот им за Ликаона заплатил,
и вот Ахилл, о друге сожалея,
котёл на играх выставить решил.
Итак, его бегун получит лучший,
но и другим не меньше повезёт:
дебелого быка второй призёр получит,
а третий полталанта унесёт.
Аякс считался в беге фаворитом,
как обладатель самых быстрых ног,
но всё же потягаться с Оилидом
решились Одиссей и Антилох.
Как только Ахиллес команду подал,
Аякс мгновенно вырвался вперёд:
он к финишу несётся лёгким ходом,
но только Одиссей не отстаёт.
На пятки он Аяксу наступает;
он демонстрирует отличный стиль;
в следы Аякса Одиссей ступает,
пока ещё в них не осела пыль.
С мест зрители невольно повскакали…
Подбадривая истово друзей,
со всех сторон болельщики кричали:
одни – «Аякс!», другие – «Одиссей!»
И обратился Одиссей к Палладе:
«Богиня, устаю… В глазах – круги!
Не оставляй меня ты, Зевса ради:
опередить Аякса помоги!»
Вняла Паллада! На последних метрах
царь делает стремительный рывок:
его буквально подхватило ветром
и линию он первым пересёк.
А Оилид внезапно поскользнулся,
куда-то в сторону поехала нога
и он в траве всем на смех растянулся
до финишной черты за полшага.
(Здесь перед тем быка вели по стёжке
и бык на этом месте наследил,
а Оилид на свежую лепёшку
на всём ходу случайно наступил.)
Не надо было раскрывать хлебало!
Весь по уши он вляпался в помёт:
дерьмо и в ноздри, и в глаза попало;
застряло в бороде; забило рот…
Виновника позорища в награду
он получил и, обтирая кал,
шутил: мол, Одиссей подбил Палладу
уговорить быка, чтоб тот насрал…
И Антилох смеялся, мол, не стыдно
мне, молодому, старшим проиграть –
бесспорно, Зевсу сверху лучше видно,
кому котёл серебряный отдать.
Ведь Одиссей из тех людей, чья старость
так зелена, как в мае вешний лес:
ему ещё неведома усталость,
его обгонит только Ахиллес!
(Сработал грубовато, прямо скажем,
но Ахиллесу явно угодил
и тот, растроганный подхалимажем,
к награде полталанта доложил.)
Доспехи Сарпедона Ахиллес выносит,
его гривастый шлем, копьё и щит;
ахейцев на места усесться просит
и так перед народом говорит:
«Двух витязей могучих вызываю
и, облачённым в боевой доспех,
умение в ристаньях предлагаю
продемонстрировать им на виду у всех.
И показать прилюдно мощь, герои,
пусть этот знатный приз вас вдохновит;
сражаться предстоит до первой крови –
кто ранит первым, тот и победит!
Получит он фракийский нож в награду,
тот, что я снял с Астеропея сам;
доспехи на двоих даю в усладу;
и в честь обоих знатный пир задам».
На поприще друг против друга встали
алкающие славы и побед
два витязя, закованных в металле –
Аякс (Теламонид) и Диомед.
Хоть было выпадов стремительных в избытке
и оба демонстрировали класс,
закончились бесплодно две попытки,
и вот герои сшиблись в третий раз.
На этот раз Теламонид попался:
пробил он щит противника копьём,
однако Диомед не растерялся
и удержал его повёрнутым щитом.
И тут же, собственным копьём играя,
стал тыкать сбоку и поверх щита,
его Аяксу в тело не вонзая,
а лишь указывая слабые места.
Все требовали равенства в раздаче:
никто из них, мол, крови не пролил…
Но Ахиллес тут рассудил иначе
и только Диомеду нож вручил.
И предложил могучим дискоболам
в метаниях искусство показать:
железный круг огромный и тяжёлый
на дальность предстояло им бросать.
Во времена далёких дней счастливых,
когда страной окрестной правил он,
на играх до войны в Плакийских Фивах
метал его владыка Этион.
Объявлено метателям снаряда,
дабы располагали наперёд,
что этот самый диск и есть награда –
кто дальше бросит, тот и заберёт.
Кому оковывать плуги и сохи нечем,
чтобы пахать весной поля под хлеб,
на пятилетку будет обеспечен
металлом для хозяйственных потреб.
Решили силой меряться своею
Аякс, Эпей, Леонтий, Полипет,
и выпал жребий первому Эпею
искусством подивить весь белый свет.
Вот он к снаряду подошёл лениво;
вот на руки сначала поплевал;
замахивался долго и красиво,
а диск у самых ног его упал.
Вторым бросал Леонтий… Щуплый с виду,
он всё-таки подальше диск послал;
пришёл черёд бросать Теламониду
и результат намного лучше стал…
Но вот затихли все на стадионе –
выходит на площадку Полипет…
Как пёрышко, тяжёлый диск в ладони
подбрасывает на ходу атлет.
И, как герлыгу, раскрутив, бросает
чабан в отбившуюся далеко овцу,
так Полипет круг этот запускает
куда-то в поле, к дальнему концу.
Невольно с мест все зрители вскочили;
окрестность рёвом диким сотрясли;
счастливого атлета подхватили
и на руках до места донесли.
Теперь узнать, кто самый меткий лучник,
настало время; в поле с двух сторон
сразиться вышли лучшие из лучших
стрелков известных – Тевкр и Мерион.
Им на корабль далёкий указали,
принять за направление веля,
и, как мишень, голубку привязали
бечёвкой за ногу на мачте корабля.
Награду в десять лабрисов* заслужит,
кто в самоё голубку попадёт,
и десять топоров простых получит,
тот, кто у птицы привязь перебьёт.
Вот в шлеме жребии перемешали,
встряхнули: Тевкру первый номер пал.
И оба по стреле пернатой взяли;
и Тевкр, прицелившись, стрелу послал.
Но перед этим гекатомбу Фебу,
по недомыслию пообещать забыл
и не попал в голубку, только скрепу
стрелой у самой лапки перебил.
Как в ясном небе яркая зарница
вдруг сполохом мелькнёт издалека,
так с мачты перепуганная птица
с обрывком привязи, взвилась под облака.
Тут Мерион, не мешкая напрасно,
у Тевкра выхватил оружие из рук
(что жертву посулил он Фебу – ясно?)
и быстро наложил стрелу на лук.
Недалеко голубка улетела…
Умение стрелка не подвело:
сыграла тетива, стрела запела
и угодила точно под крыло.
Как поднялась голубка ввысь с насеста,
так раненная (чудо из чудес!)
затрепыхалась и на то же место
упала, бездыханная, с небес.
Закончив выдачу вознаграждений,
копьеметателей зовёт Ахилл…
Здесь первый приз – сосуд для омовений;
второго он копьём порадовать решил.
Царь Агамемнон сразу же поднялся
и Мерион охоту изъявил…
Но только Ахиллес не растерялся
и этот поединок отменил:
«Царь Агамемнон, я наверно знаю,
что ты в метаниях непобедим,
поэтому сосуд тебе вручаю;
копьё за смелость Мериону отдадим…»
Все мудростью Ахилла восхитились
и даже Мерион не возражал.
Так играми ахейцы насладились
и завершился так мемориал.
*лабрис – топор с двумя лезвиями