На линии смиренья и отчаянья,
на мёртвой безымянной полосе
он появился словно бы нечаянно
потусторонний не такой как все.
С повадками языческого мага,
невозмутимый с головы до пят:
- Всё - тлен и прах.
Твои стихи – бумага,
а рукописи, правда, не горят!
Он уводил меня в такие дали!
Такие мне показывал места!
И вместе мы такое увидали,
жизнь начиная с чистого листа!
Он говорил мне глупой и зелёной:
- Как я писать не можешь, не пиши.
И выжигал тавро своё калёное
на рукописи трепетной души.