Нет сирени в твоих волосах и лицо твое из зеркального стекла,
где туча идет от глаза до глаза, из Содома уходя в Вавилон -
словно листву, башню наземь стряхнула и бушует среди серных стволов.
Молния надо ртом твоим полыхает - там в ущелье разбитая скрипка,
кто-то водит смычком по белоснежным зубцам, но тростник звучит лучше.
Любимая, ты сама, как тростник, и мы - целиком из дождя.
Твое тело - вино несравненное, мы пируем на десятину,
твое сердце - барка с зерном, мы - его стража ночная,
маленький кувшин синевы - легко выпрыгивает из нас и мы засыпаем...
Перед шатром взвод на руках тебя подымает и, выпивая, мы несем тебя хоронить.
Теперь на мостовых всего мира монетой резко звенит снов серебро.
С немецкого
Fliederlos ist dein Haar, dein Antlitz aus Spiegelglas.
Von Auge zu Aug zieht die Wolke, wie Sodom nach Babel:
wie Blattwerk zerpfluckt sie den Turm und tobt um das Schwefelgestrauch.
Dann zuckt dir ein Blitz um den Mund – jene Schlucht mit den Resten der Geige.
Mit schneeigen Zahnen fuhrt einer den Bogen: O schoner tonte das Schilf!
Geliebte, auch du bist das Schilf und wir alle der Regen;
ein Wein ohnegleichen dein Leib, und wir bechern zu zehnt;
ein Kahn im Getreide dein Herz, wir rudern ihn nachtwarts;
ein Kruglein Blaue, so hupfest du leicht uber uns, und wir schlafen ...
Vorm Zelt zieht die Hundertschaft auf, und wir tragen dich zechend zu Grabe.
Nun klingt auf den Fliesen der Welt der harte Taler der Traume