Скоро сомкнет столица
очи у сна во власти.
Год шестьдесят четвертый
плещет через края.
Тихий июльский вечер.
Окна открыты настежь.
В каждом окне московском
теплится жизнь своя.
Улица Клары Цеткин,
дом номер тридцать восемь.
Кухня квартиры старой.
Дым сигарет столбом.
Два интеллектуала
к старой подруге в гости
нынче зайти решили.
Что же плохого в том?!
Скатерть в коньячных пятнах,
в пасьянсе разбросаны карты,
и льётся из-под абажура
жёлтый на кухне свет.
С ленты магнитофонной
обиженно воют барды
о том, что на свете счастья
в их понимании нет.
Вилкой устало тыча
в бок беззащитной сельди
дамочка томно молвит
двум кавалерам вдруг:
- Тяжко мне в обстановке
этой творить, поверьте!
Лермонтов или Пушкин
ведали ль столько мук?!
Если б в Кремле узнали,
как тяжело поэтам!
Смогут понять едва ли
там боль душевных ран!
Я ведь хожу полгода
в платье постылом этом!
Нету уж три недели
денег на ресторан!
Я ведь - страны надежда!
Я ведь служу Отчизне!
Творческой обстановки
нужно хоть тень создать?!
А коли нет - талант мой
как молоко прокиснет.
Я же им не доярка!
Сволочи! Вашу мать!
- Да! И не говорите!
- хмуро сосед ответил,
зло разжевать пытаясь
свой бутерброд с икрой, -
даже меня вниманьем
падлы обходят эти:
сталинских премий пара
да соцтруда герой...
Ведь 10 лет трудился
в нашем родном театре,
и неужели больших
благ я не заслужил?!
Выделить будто трудно
денег, чтоб года на три
всем я был обеспечен.
Творческий стынет пыл!
- Правильно ведь, товарищ,
это Вы говорите!
Я - композитор видный,
и ведь ещё не стар!
... Мне иногда так страстно
хочется на Таити,
Лондон, Адис-Абебу
или на Занзибар.
Чтобы творить сонаты,
надо мне грусть развеять.
Бросьте же под подошвы
гению целый свет!
Эти же отвечают
дерзко и не робея,
что, мол, дадут навряд ли
денег мне на билет!
...Стоя в дверном проеме,
грудь подпирая шваброй,
старая тетя Паша,
слёзы смахнув со щёк,
думает - Вот ведь - люди,
интеллигенты наши!
Мучаются, страдают...
Что ж! Помоги им Бог!
"Кэмелом" затянувшись,
пепел стряхнув под ноги,
вкрадчиво композитор
речь продолжал свою:
- Нет ли у вас в ОВИРе
блата, чтоб в край далёкий
выехать помогли б мне.
Жил бы я как в раю
в светлом, умытом солнцем
городе Тель-Авиве.
Блеск моего таланта
там покорил бы люд.
-Верно! - актёр ответил, -
стали бы Вы счастливей.
Только вот здесь, в Союзе,
смерды Вас заклюют!
Скажут, мол, он нас бросил,
мол, не нужны ему мы.
Чем же Вы объясните
спешный такой отъезд?!
Всё надо трезво взвесить
и хорошо обдумать -
или на Вашей славе
будет поставлен крест!
-Я всё давно продумал:
просто распустим слухи,
что мне звонили часто
парни из КГБ,
что из Союза гнали,
злобно шипели в ухо,
наглой жидовской мордой
звали... ну и т.п.
Люди поверят в это!
Смело сомненья бросьте!
И моему примеру
следуйте, коль не прочь!
Вскрикнула поэтесса,
позеленев от злости:
-Ах ты, предатель подлый!
И не проси помочь!
Музыка, как ты знаешь,
интернациональна.
В ней разберётся всякий:
чукча, француз, таджик.
Как же быть нам - поэтам?
Рамки! За них - ни шагу!
Рамки те – распроклятый
русский гнилой язык!
Лучше писала б маслом
чёрные я квадраты,
лучше бы я ваяла
женщин с веслом и без!
Как же я ненавижу
этот язык проклятый!
Годен он лишь для криков:
"Слава КПСС!".
Юркий актёр прогнулся,
даме целуя ручку:
-Смело и гениально!
Вы просто Жанна Д'Арк!
Мне иногда охота
дать держимордам взбучку:
смело на площадь выйти
или же в людный парк,
крикнуть: - Эй, люди, люди!
Вы ведь в дерьме живёте!
Люди, умойте души!
Люди, отмойте плоть!
...Времени не хватает.
Я ведь то - на работе,
то - весь в делах по горло.
Прям разрывайся хоть!
Верьте! У нас, актёров,
тоже житьё - не сахар.
Тоже одноязычен
весь наш репертуар.
Хлопает зритель плохо
и режиссёр затрахал.
Ну а гастроли в дебри
- это вообще кошмар!
Скажем, в райцентре вятском
труппа даёт спектакли -
в валенках и в фуфайках
в зале сидит народ.
Гамлета эти люди
вряд ли поймут, не так ли?
Я вам скажу открыто -
зритель у нас не тот!
А вот французы – это
нация сверх культуры.
Это не наш нетрезвый
и сиволапый брат!
Эти не будут хлопать
зенками, словно куры!
Плюс к тому - по-французски
с детства все говорят!
Трое подняли ноги.
Тихая тётя Паша
с тряпкой под стол залезла
и протирает пол.
И про себя вздыхает:
- Верно ведь! Дурни - наши!
Очень уж бескультурный
нынче народ пошёл.
Глядя в коньяк армянский
с грустью в библейском взоре,
холодно композитор
бросил в лицо ему:
-Бросьте! Вы просто бездарь!
С Вами противно спорить!
Сам то - фанат матрёшек,
любящий Хохлому!
В доме кругом иконы
и самоваров горы!
Прямо какой-то дикий
гадкий славянофил!
Чем же, ответь, ты лучше
этих людей, которым
Фауста монологи
в Пензе преподносил!
Двое мужчин вскочили.
Очи горели гневом.
Брызжут слюной сердито,
вилки зажав в руках.
Женщина с ними встала
гордо, как королева,
и кулачишком детским
по столу вдруг - бабах!
-Мальчики! Прекратите!
Это же некультурно! –
взвизгнула поэтесса,
в рюмку долив янтарь.
-Эй! Ни к чему советы
всяких лиричных дур нам!
Ну-ка ты, Моцарт хренов!
Ну-ка рискни, ударь!
Но, помирившись вскоре,
выпив сполна за это,
спор они продолжали
свой до утра почти.
Ну и коньяк конечно
тоже иссяк к рассвету.
И по домам мужчины
силы нашли пойти.
Лез поэтессе в лифчик,
но получил по роже
лауреат двух премий
и соцтруда герой.
Шлёпнулся на пороге
и наблевал в прихожей
трепетный композитор,
вазу задев рукой.
...А за окном ракеты
в космос взмывали часто,
и в микроскопы кто-то
в жажде открытий зрел.
Только они не знали:
в будущем лишь балластом
будут они, довеском
чьих-то "великих" дел.
А тётя Паша утром
вытрет в прихожей лужу,
вымоет всю посуду,
сядет попить чайку.
Нынче хозяйка снова
горько с похмелья тужит.
Но не понять старушке
высших существ тоску!