Прошло столько лет, а мне до сих пор стыдно. И злюсь на себя, что позволяю чувствам из такого далека взять над собой верх. Мне не должно быть стыдно, потому что я… Тогда мне было всего десять лет, и как можно сейчас к той несмышленой девчонке предъявлять претензии?! Впрочем, я всегда была смышленой, даже в два года умудрялась провести свою доверчивую маму. Ну и что такого произошло? Причинила душевную боль другому ребенку? Будто не было других, причиняющих ему боль!
Представляю эту картину со стороны: эдакая самоуверенная толстушка с косичкой рассматривает мальчика-инвалида… Он сидит на низенькой тележке, грубо сколоченной из дощечек. Ног у мальчика нет, подвернутые серые брюки и ветхая клетчатая рубашка. Он очень красив – лицо ангела, пепельные волосы, серые глаза и длинные ресницы. Люди, входящие в продуктовый магазин, возле которого это происходит, стараются не смотреть на инвалида. Здесь работает моя мама, в «бакалейном» отделе, как она гордо говорит. Во времена надвигающегося дефицита это большой плюс для нашей семьи. Магазин недалеко от военного городка, где живет наше упитанное семейство – толстый папа, полноватая мама, дочка, у которой никогда не будет талии, и мой старший брат, в тот момент еще не очень упитанный, но коренастенький… Мы такие от природы и от маминого убеждения, что хорошее питание – признак семейного благополучия. Она заставляет нас доедать все, что положила в тарелку. А еще - есть с хлебом, даже пельмени. Зачем?! Маме надо чувствовать, что мы сыты. Пережив голодные тридцатые и сороковые, она кормит… И нас, своих домочадцев, и всех, кто заглянул в гости. Работает до одиннадцати вечера, так как магазин «дежурный», а потом, на ночь глядя, устраивает нам сытный ужин. Днем, когда мамы нет, мы с братом обжираемся конфетами… Ну как при таком режиме ребенок не будет обрастать лишними килограммами?
Вот и стою я, щекастая, перед тощим мальчиком-инвалидом и разглядываю его с нескрываемой жалостью. Он есть пирожок, неторопливо, с достоинством. Держит его в худых загорелых руках и откусывает понемногу, без жадности и особого интереса. Пирожок явно пережарен, темный, маслянистый, кажется, с капустой. Мальчик его ничем не запивает, хотя на улице жарко… Эта картина отзывается в моем сердце томительным чувством. Во-первых, мне любопытно, где это он потерял ноги. Может, поезд отрезал, а может, трамвай, а может – бомба разорвалась… В моем богатом воображении возникают разные страшные версии. Потом меня интересует, а где его родители, почему это он, безногий калека, без присмотра. Может, ему нужна помощь? Ну, там… довезти на тележке до дома. И вообще, сделать для него что-нибудь, - я уже в те времена готова была на умеренное самопожертвование, чтобы улучшить собственное представление о себе. А еще – я любуюсь его лицом и тем, как он ест. Принц и нищий в одном лице, к тому же калека…
Мальчик не обращает на меня никакого внимания, наверняка привык к жалостливым взглядам. Но в какой-то момент он краешкам глаза улавливает на моем лице то, что меняет его поведение. Мальчик поднимает на меня холодные глаза, медленно откусывает от съеденного наполовину пирожка и протягивает его мне. Произносит с усмешкой только одно слово: «Хочешь?» Я мотаю головой – нет, не хочу! - и под его презрительным взглядом убегаю к маме в магазин. Проскальзываю под прилавок, - там коробки с конфетами и печеньем, пряниками и зефиром. А еще есть ванильные сухари с изюмом и полосатый мармелад, разноцветное драже с названием «морские камешки» и «ромовые бабы». Можно и незаметненько стащить, и открыто взять все, что хочешь. Но я никогда этого себе не позволяю, твердо усвоив, что надо быть правильной. Если попросить маму, то она – с удовольствием угостит маленькую обжору. Но я ничего не хочу. Боже, как мне плохо, стыдно и горько, чувствую себя униженной и глупой. В окружении всяких вкусных вещей я понимаю, как никогда, - изнутри, не подыскивая слова и ничего не оценивая - не хлебом единым жив человек… не пирожком…