В этих его словах
читалась какая-то резкость,
будто на новых гробах
нарисовали красками детство:
не к месту, не в тему, не к слову,
а он всё начал по новой.
Кричал во всё горло, ругался,
краснел от гнева, пылал.
Иронией злобной бросался,
проступки мои вспоминал.
А я как рабыня сидела:
знала, он дойдёт до предела.
Раскаянье наступило чуть позже:
он начал просить прощенья.
Мурашки сразу по коже
от этих его извращений:
представляет всё в таком виде,
будто он жертва, но прощает обиду.
И в этих его словах
читалась какая-то резкость,
будто на новых гробах
нарисовали красками детство:
не к месту, не в тему, не к слову,
а он всё начал по новой . . .