Наталья Рубанова
ПРО ЭТО, или Эссе о критике
УРОКИ СЛОВЕСНОСТИ : Критикам о критике
Ремесло литкритика в постсовковом безвременье и отсутствии пространства можно отнести к дефицитному по причине упавшего престижа, спровоцированного во многом и презренным металлом: не без того. Судите сами: в одной из столичных т.н. интеллигентных газет какие-нибудь 3000 знаков с пробелами (рецензия или др. заметка, предполагающая прочтение, анализ и выдачу качественного продукта – да не убоимся слова сего), стоит на сегодняшний день сто пятьдесят рэ. Другая интеллигентная газета предлагает за полосу тысячу, что считается весьма недурственным в свете всеобщего обнищания лит.изданий; иные же материалы так и остаются неоплаченными, потому как прежде всего - «самолеты, ну а девушки, а девушки - потом»: про гонорар-то автору и спросить подчас неудобно, не то одеяло с потолка на бедную его голову свалится непременно, да и накроет. Гонорары в «толстых» журналах колеблются, но, естественно, оставляют живого райтера желать лучшего, ибо желать не вредно, если желание оное не в контексте «жены ближнего своего», и вот уж слышится металлический бас Мефистофеля…
Один небезызвестный литератор обмолвился как-то, что за рецензирование некоего толстенного «талмуда» ему заплатили триста рублей: да не пропадет сей скорбный труд… НО: я, собственно, о другом. Не от плохо ли маскируемой сводимости концов с концами многие критиканы так озлились на беллетристов, или же все-таки это профзаболевание, неизлечимый диагноз – уродливые метастазы недоброты, спрессованные с помощью яда и желчи в СМИ? Волей-неволей приходишь к мысли, что искусство на голодный желудок становится для них по-настоящему тяжелой пищей: туда написать – триста, туда – еще пятьсот, этому отдать – глядишь, и семьсот выйдет; всё, вестимо, к «уже вчера» - жить-то надо: gaster и kinder требуют жертв…. Про заказные книжные рецензии в иных – и иногда неплохих - глянцевых журналах не говорю: то – другой жанр, другой континент, другая позиция, и к профессиональной литкритике, – а не заказной - отношения имеет в большинстве случаев мало.
Но что - имеет? И что такое – «адекватная критика»? Не занесена ли, случаем, в Красную литкнигу? Может ли профессиональный критик – критик «со стажем», со всеми входящими-исходящими филфаковскими последствиями (кои неизбежны: литература уже не воспринимается многими ее «служками» как искусство, всё больше – грубоватое ремесло) и проч. - сидящий/стоящий/лежащий, скажем, «на окладе», позволять себе некорректные выражения по отношению к писателю (он же: автор, райтер, криэйтор)? Притом заранее зная, что ответа на откровенное хамство не последует, ибо по умолчанию не может последовать, если «четвертуемый» литератор, к примеру, пишет только романы: отвечать попросту негде. О, сколь много яда в «рупорах» нашей словесности - впору носить при себе какой-нибудь «жабий камень». Особенно достается пока еще нестарым пишущим (тем любят указать место) и – sic! – писателям, «догнать» прозу которых иной критик в силу одномерности своей не в состоянии («Реализм – лучший «-изм» в мире!») – вот и строчит нехорошие словечки, только что без ошибок грамматических, thanks a lot. Как мало подчас объективности, как много – бестактных нраво(.)учений на тему, как надо / не надо сочинять, да оскалов, прячущихся за улыбку по кличке Синекдоха: «Полноте, барин, все мазурки давно написал Шопен! Так стоит ли вам-то, особливо C – простите, ИЗ – вашего-то Кукуева?…».
В мемуарах известного пианиста Лазаря Бермана (1930 – 2005) есть весьма любопытная главка «О критике и критиках» (не суть, что о музыкальной – едино), в которую – главку-то - перед тем, как судорожно хвататься за «мышку», небесполезно райтеру рецензий заглядывать (чернильные-шариковые «перья» будем считать б.у.). Берман предельно четко очерчивает неписаный «свод законов “судьи”», а также констатирует: «Все зависит от общей позиции критика, от его отношения к тому, о ком он пишет. По собственной воле критик может превратить плюсы в минусы или минусы в плюсы». Говорит музыкант и о пресловутой невозможности абсолютных истин в искусстве, и об ответственности за «приговоры»: однако вопрос «о происхождении рецензента» (как о происхождении вида) остается открытым, и, как всегда, замыкается риторическим «А судьи кто?». Тон же критического высказывания, по Берману, непременно должен быть доброжелательным, а я уточню, исходя из многочисленных российских критикс-шоу: тон сей должен хотя бы приближаться к нейтральному, ибо постсоветские кри[ти]куны льют помои на головы авторов, в очередной раз унижая себя сим прилюдно: так вот извращаются в мутной водице мутерляндские литкруги.
Писатель, к чьей прозе отношусь я с почтением, однажды заметил, что почувствовал смердение текста очередной рецензии, смердение сквозь монитор… О достоинствах же сочинения сказано не было ни слова, всё сплошь «не так» ввиду того, что «судьи» легко (популярное массковское словечко) перешли с текста на личность. «В поте пишущий, в поте пашущий», знакомо ли сие тебе? Ввиду «нетрадиционного формата» (для критиков, особо жалующих рассказочки «за жысть») собственных текстов я, как и энное количество людей, с подобным «смердением» так же столкнулась, – впрочем, узнать о себе т.н. «правду-матку» в трех буквах СМИ бывает даже забавно, кабы не монитор, чьи жидкие кристаллы, того и гляди, сойдут с ума ибо «не стерпят» – не бумага.
Вероятно, адекватная литкритика уподобится скоро панде, сохранившейся как вид в Сычуанском заповеднике, и идеалистичная – и тем не менее абсолютно нормальная - мечта ушедшего в, как говорят, лучший (не потому ли, что ИНОЙ) мир Лазаря Бермана, так и останется мечтой: «Но критик, опубликовав отрицательный отзыв, просто обязан в дальнейшем наблюдать за тем, о ком он написал. Имеется ли у этого музыканта прогресс, или, наоборот, регресс. Каким он предстает перед тем же критиком через год, два, три. И он обязан написать, если артист ему понравился».
Претензий беллетриста к обслуживающему его творчество критику может быть, впрочем, миллион, равно как и наоборот. Однако, как я уже неоднократно повторяла, барин в литературе - Писатель. И не суть, что сейчас он, по большому счету, гол как сокол, а многие литпремии напоминают выверенные шахматные партии с «политическим» (генеральный курс со-общества) фарсовым исходом. Вопрос на засыпку: кто из нелитераторов помнит не только фамилию Белинский? И кто вспомнит, что писал какой-нибудь г-н N о последнем романе Аксёнова, который будут перечитывать, быть может, и лет через двести, когда Наше Всё «станет» почти как Гомер, а автора «Одиссеи» забудут окончательно? No comments.
источник:http://epygraph.ru/text/97