Ну что, вот и всё. Генка, Генка... Теперь начнётся: великий русский поэт, явление! Да, великий русский поэт! Да, явление! И как всегда: а где мы все раньше были? Два инсульта. Виталик говорит, что уже уговорил было приехать в Москву - подлечиться. Уже согласился...
Нашли в сарае у Валерия Федоровича - там, где и жил. В сарае! Великий русский поэт. Вот так. Один великий русский поэт - Александр Брунько - год, как пропал без вести, теперь другой - в сарае мёртвым найден. И зачем вообще нужна поэзия, если ТАКИМ поэтам при жизни - нет жизни? Впрочем, не жаловались никогда - на один, ни другой. Жуков, приехавший, в Коктебель, ксати, по приглашению(!), довольствовался спальным мешком на территории какого-то то ли пансионата, то ли гостинницы (так и называли барды собравшиеся - я даже не полюбобытсвовал, что у них там за слёт очередной был - место где спал Жуков, "бомжуковка". Да, вот именно, бомжуковка, как и вся его жизнь... А в свой день рожденья - 4-го сентября, после того как мы посидели в каком-то кафе, он улёгся спать на берегу моря, на пластмассовом топчане - не захотел воввращаться в эту то ли гостинницу, в свою бомжуковку, где у входа стояли лоснящиеся охранники. И отказался от моего предложения снять ему номер. Лежал и слушал море. В последний раз. Впрочем, тосковал он не по морю. Наклонившись ко мне - голос слабый уже - прошептал, почти прохрипел: " В Танаис хочу. В танаисскую осень." Умирать, как оказалось... Говорил в тот вечер и в ту ночь относительно много - неразговорчив стал в последнее время - обрыдло всё (уехал я в третьем часу - охранника пляжа попросил, чтобы присмотрел за ним, чтоб никто не приставал - и уехал! Что, мол, поделаешь - работа у меня!Знал бы я тогда (опять - знал бы,опять это: ах, если б знали мы!), что вижу Генку в последний раз. Хотя, вроде как и чувствовал - вид-то у него... совсем). А что говорил? Сижу вот теперь видеозапись просматриваю с того - опять же - последнего дня рождения в его жизни. Не слышно ни фига - то грохот попсы какой-то из бесчисленных кафешек, то грохот прибоя - это когда мы уже ушли из кафешки и сели прямо у волны. А голос-то слабый, еле слышно говорит Генка... Это он-то, чей голос навек пробрал меня до не знаю чего..."Возьми мой кашель перочиный и возврати, моя земля, надменный хохот лошадиный с гортанным криком журавля!" Позже он как-то там исправил, но я буду всегда помнить и цитировать только его первоначальные варианты - те, с которыми он выскакивал то прямо из степи, с кургана. то из своего деревянного бунгало. (Господи, стыдно ли тому автору из ростовской газеты, написавшему тогда, в восьмидесятые: "Геннадий Жуков. Работает в Танаисе сторожем. Поэт. По отзывам специалистов - не без искры божьей, но несколько салонный." Специалисты, бес вам судья.
Явление Жукова в русской поэзии, в русской культуре в целом ещё будут изучать тысячи таких горе-специалистов и - наконец, откроют, оценят! Но, неужели, по-большому счёту - всё напрасно? Все умрём ведь... К чему высокое (а в случае с Генкой - недосягаемое!) искусство, когда мы так глупо, так ничтожно смертны? "Человек отвечает: умру. Я умру, мы умрём, мы уйдём под закрытые веки". "Доколе, бессмертной - по дерзостной сути! - душе на погост собираться во страхе?! Во страхе, во ужасе тёмном! Во жути! В поношенном теле и в чистой рубахе..." "На бегу я споткнулся о море..." "На плоскости моря лежит обветшалый, поношенный дождь, шелестящий во мгле..." Господи, это всё он написал... "Бессмертья достоин, представивший вечность..." Увы, Генка, не видит в упор ни вечность, ни Бог, ни вселенная индивидуальность - не различает её, не заботится о ней, как не заботится осень (Бог?!) о листьях на деревьях - пусть падают, зачем их "спасать и сохранять"?! - новые вырастут! Не вырасттут. Такой, как Генка Жуков не вырастет больше никогда! (Вот оно и настало - это мерзкое никогда.) Ну ладно - вселенная, Бог не заботится. Но вот люди, люди. 53 ведь всего. Поплачьте. Поплачьте о себе. А он давно нас всех оплакал.
Что же он всё-таки говорил - в свой последний день рождения? Вслушиваюсь: вот я задаю дурацкий (а почему дурацкий?) вопрос:"Ответь мне на один вопрос, который, судя по-всему, мучил всю жизнь всех нас - Калашникова, меня тебя: ты бессмертие нашёл?" Рассмеялся, махнул рукой...
Вот и весь сказ. А, всё, не могу больше.
Неизвестные или малоизвестные произведения Г.Жукова:
СТИХОТВОРЕНИЯ
* * *
В ските вспорхнула молитва с ручёнки -
лоб осенило и взгляд окропило!
И прилетала тарелка к мальчонке...
И, прилетев, на санскрите спросила:
"С бунтом ли кличешь? Иль снова - с повинной?
Вспомнил ли что? Или напрочь забыта
с неба лоза, что звалась пуповиной,
что вкруг планеты обвита?"
Вскинулся старец из дальнего скита!
И, отлетая, душа возопила:
(Верно, затем, что не знала санскрита)
"Чур, мя, нечистая сила!"
В блюдцах летучих слетаясь на свечи,
век уж талдычит до дрожи по коже:
"Что тебе, мальчик? Что, человече?
Что тебе, старче? Да что тебе, Боже?!"
ПЕСНИ
* * *
Идут дожди.
Тончайшие, как прежде,
распущенные волосы
твои...
Идут дожди.
Иду в дожде, в надежде...
Идут дожди...
Я складываю губы в поцелуе.
Вдыхаю филигранное питьё! -
Идут дожди
во царствие твоё...
Пью - не напьюсь.
Хмелею.
И тоскую...
* * *
Из чёрных и красных пятен
Ударился дятел в окно.
Темно ему, лишенько!
Ой, как в глазах темно!
Да что ты, приятель, - спятил?!
Да что ты, брат...
А он дышит так,
Будто совсем не дышал давно! -
Ударился дятел в окно.
Я взял его на руки,
Будто бы в чём виноват...
Будто бы этих прозрачных преград
Я не дробил своей грудью!
Да что ты, брат...
(Одна из первых - если не самая первая песня Жукова.)
И ещё - стихотворение, которого нет в интернете, а его часто ищут:
Боспорское небо, эвксинское море
чуть сколоты чайкой, как фибулой - плащ...
Такое над морем кромешное горе!
Хоть плачь.
На плоскости моря
лежит обветшалый,
поношенный дождь,
шелестящий во мгле...
А поезд - притиснут скалою к скале!
Такая - увы! - несуразная повесть:
в Шепси - под скалой - остывающий поезд
притиснут к скале...
Старик проводник
с никотинным оскалом
печурку шурует, газеты паля...
Мне скажет: "Вот море..."
Отвечу: "Вот море..."
А дома - до самого неба -
земля!
* * *
Легенда о бандерильеро. (Песня. Одна из первых. Я её слушал в 78-м году. То есть, Генке тогда было 23)
Его ношу земную носили согбенные тени.
Он делил с ними ужин и зонт, и подушку делил.
Его ношу земную носили согбенные гении,
Чтобы жил он упрямо и прямо, и трепетно жил.
По подвалищам жизни - таким беспробудным подвалищам,
Где мятежная совесть и та обреченно молчит,
Его тени земные порой нажимали на клавиши,
Пока пальцы он грел у ручного пожара свечи.
Его близкие тени и те, что слывут недотрогами,
Всё пытать не велели извечной корридой судьбу:
Всё просили, просили, просили и волосы трогали -
Не ходить, не ходить меж рогами по узкому лбу!
А когда он сорвался, как с холки в песок бандерилья -
То ли сам оплошал, то ли дрогнула божья рука -
Его тени земные его приподняли за крылья,
чтобы он не сломался под грузным копытом быка!
А когда он взлетел, от досадного ветра вращаясь,
(То ли бог проворонил, то ль просто смирился, устав),
Его тени земные глядели смиренно, прощаясь,
и простили, прощаясь, по-бабьи платки повязав.