Вы входите в Мариинскую залу
По мрамору оббитых медью лестниц.
Едва касаясь белоснежных кружев,
Поддерживает шлейф курчавый грум,
На маленького Пушкина похожий.
Во фраке ворон, этих мест дворецкий,
Держа подсвечник пред собой, как скипетр,
Ведет вас, молча, к шелку синих кресел.
Начищены до блеска канделябры,
Сияет зала люстр хрустальным смехом,
И плеск огней на потолке дробится,
И тени пляшут в завитках карнизов,
И меркнут свечи в бронзовых подставках,
Когда легко скользите мимо них.
Пустынно и светло. На баллюстраде
Вдруг зазвучал невидимый оркестр.
Вы замерли в истоме ожиданья,
Тоску ногтей вонзив в узорный шелк,
И зеркала мильоном отражений
Закушенную губку повторили
Бездонными, бесстыдными очами.
Но нет того, кто ваши ночи мучит,
Но нет того, кого вы ждете здесь.
Синеет воздух предрассветной дымкой,
И медленно проходят перед вами
Ночные тени, спутники былого:
Шурша корсетом, чинная статс-дама,
Седой паяц с гнусавой мандолиной,
Сокольничий в разодранной перчатке,
Мальчишка-паж, лукавый и развратный.
Они проходят странной чередою,
Проходят, никого не узнавая,
А вы сидите, вжавшись в кресла шелк,
Одна, средь царства мертвого, живая.
Но нет того, кто ваши ночи мучит,
Но нет того, кого вы ждете здесь.
Толпа густеет, слышен крик возницы,
Шаги и говор, пенье кринолинов
И мерный бой часов, покрытых пылью.
Последний звон, как поцелуй бокалов, —
И кто-то в черном встал у синей двери,
У синей, растворенной настежь, двери,
Последний гость на пиршестве печальном,
Сливающийся с дымкой предрассветной.
Неведомою силою подъята,
Идете вы к нему, ступая слепо,
Мертвеющими вымолвив губами
Неведомое свету заклинанье:
Но в пустоту соскальзывают руки.
Любовь и смерть — супруги; ходят рядом,
Но дать не могут ничего друг другу.
А тени с третьим криком петушиным
Беснуются и застревают в окнах,
И серым расползаются туманом...
Бежите вы, в невыносимой муке
Немеющие руки заломив.
И мчится вслед за вами неотступно
Седая тень по голубым сугробам,
Захлебываясь утренней прохладой,
Хрустальной статуэткой распластавшись.
И, словно паруса в пустынном море,
Две туфельки белеют на снегу, —
Два корабля придуманного счастья.
И стынут слезы алого рассвета:
Бусинками разбрызганная кровь, —
Сестра любви, вина и нежной розы...
Дворецкий, не спеша, обходит зал, —
И свечи, умирая, испускают
Кругами синими последнее дыханье.
Синеет зала предрассветной дымкой,
Скребется ветер в окна, тихо плача.
Снежинки оскорбленною фатой
Из лунного серебряного сада
Вползают сквозь раздавленные стекла,
Свиваются на розовом паркете,
Колени тонкие руками обхватив,
Немея, холодея, — и не тают!