Эпиесе 6. ЗНАКОМСТВО.
Уже много лет в голове моей, чаще всего, сами по себе, без больших с моей стороны усилий, возникают строчки. Рифмуются и складываются, как правило, в четверостишия. На большее, видимо, ума моего не хватает. Сам я инженер-полиграфист, механик, в жизни, по большей части, дело приходится иметь с железом. Правда, с железом умным, но, говорят, для людей это не опасно. Крутишь гайки, едешь в машине, посуду моешь или с собакой гуляешь – вдруг: хлоп! – и из тебя выскакивает стишок. Или полстишка. Или строчка. Слово даже. А дальше - тянется, тянется... На свет, что ли, лезут? Хотя нет. Бывает, проснёшься ночью – темнота, тишина, а он – вот уже, вылез и зудит: – Запиши, запиши, а то уйду – и забудешь…
И что делать, встаёшь и записываешь. А не запишешь – с утра в голове ещё хуже зуд: – Ага, я тебе говорил – запиши, а тебе всё лень, лень. Вот теперь пеняй на себя, вот не вернусь, з-з-з-з-зззз...
И так за многие годы стишков накопилось порядочно. Называю их стишками не из чувства ложной скромности или самоуничижения, а потому, что никогда их не писал корысти ради – на жизнь себе зарабатываю другим. А это – для души. И не было нужды надувать щёки, нагнетать пафос: Творчество, Призвание, Поэзия, Вдохновение, Вечность.
Вот Муза – да, встречаться приходилось. И сейчас, порой… Бывало, конечно, по всякому – и ласки, и таски, не без того. Но, в целом, моя – добрая. С норовом, естественно, как всякая женщина, но отходчивая. Стерпелись мы с ней, слюбились, и вот лет уже сколько прошло, а не забывает, заглядывает на огонёк. Ну, и от меня ей, конечно, полнейшее уважение: чай с конфеткой, рюмочка-другая, стишок, само собой, и всё прочее... Так вот и было:
Под сенью голубого неба
Жил в башне из слоновой кости
Поэт, без зрелищ и без хлеба.
К нему явилась Муза в гости.
И, став подругою поэта,
Она одна лишь виновата,
Что превратилась башня эта
В гнездо порока и разврата…
*
Явилась Муза. Пьяная. Под утро.
С лиловыми мешками под глазами.
А у меня – малышка Камасутра.
Все кончилось скандалом со слезами.
Малышке - двадцать баксов и good bye!
Шалаву – в люлю, от борта – и в лузу…
А что поделать, такова судьба
Поэта. С ней не спорь – она ведь Муза!
*
Мне образов толпа теснила грудь,
Метафоры рождались на ходу…
-Ты вынесешь вед-р-ро когда-нибудь?
-Ах, Музочка, иду уже, иду!
И в итоге я пришёл к мысли: ведь все эти стишки мои – не что иное, как стихотворная летопись моей жизни. Ну, пусть не всей, пусть не в мельчайших подробностях, но – по сути. А что летопись, что дневник, что повесть – по-моему, одна хрень. И решил я хрень эту вынести, как говорится, на суд общественности. Муза моя, конечно, в ехидство: что, мол, на старости лет славы захотелось, людей посмешить... Я ей - прямо: баба, потому и дура! Насчет старости – врёшь, подожди до вечера. И не славы ради, а токмо волею подвигшей на подвиг мя души: не всё же людям только на собственных ошибках и глупости учиться, у других ведь тоже есть. Ну, в назидание, типа.
– А-а... Ну, ну, если в назидание – тогда, конечно! – говорит. Ох, женщина...
Отвлёкся я что-то. Так о чём мы, то бишь? А, о трапезе нашей первой. Ну, так вот…
*
Поели мы, вино допили. Закурить хотелось, но я не решался почему-то. И голова моя пустая-пустая, лёгкая такая, и будто напевает в ней кто-то потихонечку.
- Ну, что же, хозяин, вот теперь и знакомиться время пришло. Как тебя звать-то?
- Виктор…
- А по батюшке?
- Александрович. Виктор Александрович.
- Да уж поняла. А я – Муза Ипполитовна. Что ж, будем знакомы!
И протягивает мне руку. Взял я руку её, и рассматриваю, как ребёнок игрушку новую. Рука небольшая, пальцы длинные, а ногти коротко пострижены, как у медсестры. Или у массажистов. А на ладони и на пальцах – уплотнения, как будто мозоли старые. И кисть крепкая, сильная. Точно, как у наших девчонок-фехтовальщиц. Занималась, что ли чем… Вытащила она руку свою, усмехнулась:
- Извини уж за мозоли! Не по нраву, поди?
- Да что вы, тё… Муза Ипполитова, я и сам-то, вот…
- Ты – мужчина. Мужчину мозоли на руках и делают. Будешь женщин ласкать – помни об этом. Они-то это знают. А меня можешь звать Мусей, раз уж я в гостях у тебя. И чтоб не заикался. Ну, рассказывай, Виктор, кто ты есть…
И стал я рассказывать. Даже не я стал рассказывать, а кто-то за меня рассказывает, а я вроде как фильм смотрю, старый, чёрно-белый ещё…
Вот мальчишки на крыше сарая голубей гоняют, и я среди них.
Жаркий летний день, стайка мальчишек купается на мелковолье в затоне, среди брёвен.
Вот мама коленку мне йодом мажет и ругает меня, а в глазах улыбка и руки добрые, нежные.
А это - отец со службы пришёл, снял ремень с кобурой, сапоги, гимнастёрку.
- Ну, боец, докладывай: как на передовой? Что противник?
- Товарищ подполковник! Противник бежит по всем направлениям: математика – пять, английский – пять, зоология – три…
- Ого, это кто же так оборону держит?
- Эти… ракообразные.
- Так, слушай приказ: к пятнице – противника уничтожить! Об исполнении доложить лично. Понял?
- Так точно, понял… И по физкультуре – пять.
- Ну, раз и по физкультуре... Мать, тут вот у меня три билета в цирк завалялись откуда-то... Ты с нами пойдёшь в воскресенье?
Мама обнимает нас, смеясь, целует меня, потом отца:
- Где должен быть командир? Впереди, на лихом коне! А теперь – руки мыть и за стол. Бегом – марш!
Глянул на Музу Ипполитовну, а лицо у неё нежно-грустное, и глаза вроде как затуманились, и блестит в них что-то.
Дальше – голенастый подросток возится со штангой, пыхтит… Машет руками в боксёрских перчатках… Вот он на дорожке, со шпагой в руках, снял маску, с лица пот струйками…
Вижу – похороны: гроб закрытый, несут ордена на красных подушечках, ведут под руки женщину, всю в чёрном. Ноги у неё подкашиваются… В глазах у меня расплывается.
Вот - юноша уже, в обнимку с девушкой, у парадного. У неё – пепельная коса ниже пояса, ситцевое платьишко фигурку как облило. У него – сзади аккуратная заплата на брюках. Сумерки.
А это – драка. Не детская: хриплое дыхание, удары глухие, злая, сдавленная матерщина. Вот нож блеснул. И – топот. – А-а, суки…
Солдат, наголо постриженный, чумазый, как чёрт, сидит на танковой трансмиссии, свесив ноги, читает письмо. Улыбка - во весь рот. Кажется, рвани сейчас танк – он и не заметит…
И - поле. Дым. Сквозь него рвется танк, хищно поводя туда-сюда длинным пушечным стволом. Пламя, рвущий ушные перепонки звук выстрела. Пулемётное та-та-та-та, та-та-та. За танком – фигурки, бегущие и лежащие. Слышны – иллях-акбар!, ур-р-ра!, и мат, тяжёлый, привычный, солдатский. А во рту металлический вкус крови…
Та же кухня. За столом – уже мужчина. Синяя ковбойка, тяжёлые сильные руки сжаты в кулаки. Плечи опущены. На столе – початая бутылка водки, стакан, хлеб, "частик мелкий в томате". И в рамке фотография женщины со смеющимися глазами. И чёрная ленточка…
/Продолжение следует. Следите за рекламой!/
http://www.stihi.ru/2008/12/19/1053