поэма
Ирочке Кудряшовой
с любовью
*
Окрест большие перемены
по-крупному и в мелочах :
в машинах катят джентельмены
в пречудно-дорогих вещах,
при виде вытертой джинсы
презрительно жуя усы.
Везде царит правопорядок
в лице пресыщенных ментов,
что из асфальта, как из грядок
торчат прекраснее цветов.
Как только увидал мента -
скорей смывайся в ворота.
По чёрной лестнице взлетаю
крутясь над бездной пустоты -
так воспаряет уток стая
почуя оружейный дым,
пытаясь оставаться дичью,
а не охотничьей добычей.
Вот я в дому давно знакомом
вкушаю чаю с пирогом,
и прочим тешуся прокормом,
зане - крепчайшим табаком,
да рассуждаю , что нас ждёт,
куды сей глупый мир идёт.
И по довольном размышленьи
я понимаю - жизнь должна
изменена быть потрясеньем
до основания, до дна...
Сквозь стёкла тусклые светла
адмиралтейская игла.
*
Так дивно тут, под самой крышей
сидеть и видеть пред собой
залитый солнцем бледно-рыжим
проспект, домов армейский строй.
Вот человечек муравьём -
ну где ж мозгам вместиться в ём.
Пред восхитительной картиной
вмиг замираю чуть дыша,
а в лёгких свищет окариной
заворожённая душа.
А сквер, и тополя его
отсюда очень ничего !
Вдруг, думаю, что стал огромен,
что сам как будто этот дом,
что я как будто и не в доме,
не встал беспечно босиком
на ухайдоканный паркет,
скрипящий жалостно в ответ -
до уровня мансард и кровель
моя глава вознесена,
над городом, и выше кроме
нет ничего - она одна,
и в вышине средь облаков
мерцают купола белков.
Отныне я велик и страшен,
я восхитительно высок,
и тырканье людей-букашек
в мой полупродраный носок
щекотный вызывает смех.
Сколь я велик ! Я выше всех!
*
Я стал метафорой Вселенной,
я всем могу повелевать
то - облаков прохладной пеной
от солнца город прикрывать,
а то их крепко растряся
засыпать снегом всё и вся.
Я вижу всё с высот беспечно,
и распростёрся предо мной
весь этот город человечий
усталый, грязный, ледяной,
мосты, изгиб Невы, дома,
наискось - длинные дыма...
От Петроградской до окраин,
до плоских Пулковских высот,
я взором станствую как странник:
вот - трубы выпятил завод,
а вот - залив, и неспеша
в заливе катится баржа...
Вокруг меня столпились люди,
и смотрят, смотрят снизу вверх,
и говорят о странном чуде ,
что ныне на устах у всех,
что из каких-то дальних стран
к ним заявился Великан.
Мент отупев решает стрельнуть,
мне пулей прободать пяту -
он был щелком немедля ввергнут
в немыслимую высоту,
и бурно выкатив глаза
он полетел куда-то за....
*
Увы, но данное виденье
лишь плод досужего ума.
Чуть удлинив стихотворенье,
как сон , как утренний туман
оно исчезло без следа.
Я грустно говорю : " О , да!"
О, да - непрочно всё на свете,
всё исчезает в Никуда.
И снова в долгий скрип паркетин
упёрлась Автора пята,
а скисший изучает взор
лепнины вытертой узор.
Что мне тебе сказать, Ирина ?
Жить - несусветная тоска!
Вот скоро ё.нится лепнина
мне прямо в чашку с потолка.
Снежок пошёл, и снова хмур
и непрятен Петербург.
Но хорошо сидеть в гостиной
похлёбывая бурый чай,
болтать, разлядывать картины,
глаза скосить в окно, скучать,
и думать - к вечеру мороз
за дело примется всерьез.
Зима ещё не крепче водки,
но всё-таки уже зима,
и приближается к серёдке
опустошая закрома.
Но вдруг и впрямь пойдут бунты,
а закрома уже пусты!
*
" Нет, Дягилев был прав - Россия
упрощена в своих цветах,
как передвижники рисуют -
церквушку , галок на крестах,
дорогу в мокнущей грязи -
автопортрет Святой Руси.
Попы в цветастых балахонах,
мысль об особенном пути,
и византийство на иконах,
плюс - византийство при погонах
и - вдрызг рубаху на груди,
чтоб зритель даже дальних мест
увидел православный крест.
А размышления о Боге
ни спать ни кушать не дают.
Уж лучше бы помыли ноги -
нет - дурость выказать свою,
да так ещё - что только тронь!
Зато от ног какая вонь!
Всё веково и самобытно:
тоска монгольских деревень,
где неизбывное либидо -
под балалайку похабень;
ещё - блоху изобрести,
да - вдрызг рубаху на груди,
чтоб... Но об этом было ране,
две или три строфы тому.
Лишь грани те, что есть в стакане
доступны русскому уму,
и дополнительно гранить
не стоит - могут придавить."
*
Произнесенным монологом
был Автор удовлетворён.
Он на ногу закинул ногу
и стал почёсывать её.
А за окошком в полусне
качаясь плыл чесняга снег.
Снег покрывал холмы и долы,
кружил над наготой равнин,
и крайне медленно и долго
летел на жёлтые огни
домов ; и вот - ложится на
старинный переплёт окна;
крадясь вдоль узкого карниза,
снег ошалев в жилище лез,
но не решаясь на бесчинство
вздохнул за складками завес.
И всё таки ворвался в дом
и белым замахал хвостом...
" Ну-с, мне пора, а то и право
я заблужусь в таком снегу.
Ишь, повалил какой оравой,
да ветер завертел пургу.
Глянь - и проспект уже занёс.
А мне ведь надо через мост.
Сквозь эти белые лоскутья
знать и не видно ничерта.
Того гляди - на перепутье
сверну неведомо куда."
И вот в передней кое-как
я пропихнулся в лапсердак.
*
... И снова лестницей закручен,
один, в кромешной темноте.
Недолго сверху тонкий лучик
порхает; более нигде
нет света - лампион внизу
во тьме таит свою красу.
Двор, двор ещё, пустая арка,
проспект провьюженый насквозь.
До поллица закутан шарфом
твой, Ирочка, случайный гость
исчез за снежной пеленой
тотчас замкнувшейся стеной.
Нет никого на целом свете,
лишь я , завёрнутый в пургу.
Задувший от залива ветер,
стегнул меня на всём скаку.
Снежок вертляво исчезал
в зевавший спереди провал.
В провал же сгинула машина ,
в ней - элегантный джентельмен.
И вновь окрестной бесовщины
классический ассортимент -
летучих глюков хоровод
вампучных духов карамболь.
Друг дружке рылы драит нежить;
чёрт в подворотне ведьму нежит;
скелеты лезут из шкапов;
вдоль кладбища -полёт гробов;
попы на курицах несутся -
хоругвями подряски вьются;
мертвяк крадётся сквозь метель
содрать с прохожего шинель.
Их многи, многи, многи, многи,
сплошь свиноморды , козлоноги,
вприпрыжку скачут, реют, прут,
летят, клубятся на ветру...
...Бреду без всякого призора,
и сам с собою говорю,
стремясь досужим разговором
стезю укоротить свою,
чтоб поскорей придти домой,
и вход захлопнуть за собой.