Едва повлёкся я по устьям Рек усталых,
я понял, что меня ведут не бурлаки:
к столбам, покрытым хной, нагими приковал их
индейцев шумный сброд, чтоб резать на куски.
Я наплевал на тех, кто а'нглийскую вату
и хлеб фламандский вёз, — на эту матросню,
когда по воле Рек открыл свою регату,
едва на берегу закончили резню.
В жестокий плеск морей вторую зиму кряду
я, будучи тупей младенческих мозгов,
врезался невзначай! К столь бурному разладу
и Остров, что с цепи сорвался, не готов.
И просыпался я, благословлён штормами,
и десять дней плясал, как пробка, на волнах,
что возчиками жертв работают веками, —
и зенки маяков оставил в дураках.
Вкусней, чем детворе незрелых яблок мякоть,
вода в меня вошла сквозь пихтовый покров,
смывая пятна вин и синей рвоты слякоть,
отбросив якорь мой и руль мой расколов.
И погрузился я в Поэзию морскую, —
в настой ночных светил и молоко небес;
лазурь сырую жрал, где бледный труп, дрейфуя
и грезя о своём, плыл мне наперерез;
где, бирюзой затмив все эти ахинеи
и пламенем дневным — все ритмы полусна,
ядрёнее спиртов и ваших лир крупнее
горячечной любви вспухает рыжина.
Я знаю небосвод, что молнией расколот,
восторженной зари птицеподобный взлёт,
вечерний шквал и смерч, течение и омут;
я видел даже то, что людям в ум нейдёт.
На солнце видел я мистические кляксы,
сгущённые в поток сиреневых лучей,
и волны, что спешат шутов старинных фарсы
сыграть, катая вдаль свой трепет лопастей.
Мечтал я о ночах с блестящими снегами,
о поцелуе сна, что льнёт к очам морским,
о круговерти сил, о фосфоре, чьё пламя
поющее цветёт янтарно-голубым.
Я долго наблюдал, как бешеные кланы
бодливых волн берут коралловый редут,
и не поверил в то, что рыла Океана
к стопам святых Марий покорно припадут.
Я находил Флорид неведомых угодья,
где взор полупантер в обличии людском
замешан на цветах, а радуги поводья
к фисташковым стадам идут за окоём.
Броженье видел я в неслыханных трясинах,
где шёл из камышей Левиафана смрад.
При мне был сорван штиль обвалом вод глубинных
и бездны ураган спадал, как водопад.
Свет неба, жемчуг волн, зари свинец, торосы!
На отмели глухой чудовищный затон,
где скоп гигантских змей, которых жалят осы,
зловонье издаёт, с кривых срываясь крон.
Ребёнку б увидать в лазоревой эмали
поющих этих рыб — макрелей золотых!
Кипеньем брызг мои отчалы расцветали
и дни мои неслись на крыльях ветровых.
Порою плач морей меня баюкал сладко,
а те, томясь тоской полярных перемен,
мне призрачных цветов показывали хватку.
На женщину похож, я не вставал с колен...
И, словно остров, я раскачивал на баке
белёсоглазых птиц раздоры и помёт,
а сквозь мой хрупкий борт, попятившись, как раки,
утопшие плелись поспать, когда припрёт.
Я и в эфир без птиц заброшен был ветрами,
и в шевелюре бухт застрял на вечный срок;
мой корпус, пьяный вдрызг, не принят Крейсерами,
ни шхунами Ганзы и не отправлен в док.
Свободный, весь в дыму лилового бурленья,
я стены в небесах пурпурных раскроил,
с которых потекло поэзии варенье
соплями синевы и лишаём светил.
В плену морских коньков, в электросвете скатов,
умалишённый тёс, я мчался прямиком,
а между тем, круша ультрамарин закатов,
воронки в нём июль проламывал кайлом.
И я, что трепетал, заслышав Бегемота
случного стон и рёв Мальстрима на сто лиг,
и ткал голубизну недвижного киота, —
грущу, что стапелей Европы не достиг.
Я звёздных островов следил архипелаги —
доступный для пловца безумный небосвод;
не спишь ли ты, изгой, в бездонном том овраге,
мильон златистых птиц, Новейших Сил восход!
А впрочем, хватит ныть! Все зори малокровны,
все солнца точат яд, все луны взбешены:
до одури я вспух от кислоты любовной...
Сломись, мой киль, — и вам я сдамся, буруны!
Нужна Европа мне, но в виде водостока,
где в сумеречный зной сидит на бережку
печальный мальчуган, пуская одиноко
кораблик хрупкий свой, подобный мотыльку.
Я, волны, не могу, размыт хандрой каньонов,
навстречу выходить коммерческим судам
и прятаться от глаз чудовищных понтонов,
и близко подплывать к спесивым вымпелам.
5—18 сентября 2005 г.; 2 марта 2007 г.
г.Орск
Arthur Rimbaud (1854 — 1891)
LE BATEAU IVRE
Comme je descendais des Fleuves impassibles,
Je ne me sentis plus guide par les haleurs:
Des Peaux-Rouges criards les avaient pris pour cibles,
Les ayant cloues nus aux poteaux de couleurs.
J’etais insoucieux de tous les equipages
Porteur de bles flamands ou de cotons anglais.
Quand avec mes haleurs ont fini ces tapages,
Les Fleuves m’ont laisse descendre ou je voulais.
Dans les clapotements furieux des marees,
Moi, l’autre hiver, plus sourd que les cerveaux d’enfants,
Je courus! Et les Penisules demarrees
N’ont pas subi tohu-bohus plus triomphants
La tampete a beni mes eveils maritimes.
Plus leger qu’un bouchon j’ai danse sur les flots
Qu’on appelle rouleurs eternels de victimes,
Dix nuits, sans regretter l’oeil niasis des falots!
Plus douce qu’aux enfants la chair des pommes sures,
L’eau verte penetra ma coque de sapin
Et des taches de vins bleus et des vomissures
Ma lava, dispersant gouvernial et grappin.
Et des lors, je me suis baigne dans le Poeme
De la Mer, infuse d’astres, et lactescent,
Devorant les azurs verts; ou, flottasion bleme
Et ravie, un noye pensif parfois descend;
Ou, teignant tout a coup les bleuites, delires
Et rhythmes lents sous les rutilements du jour,
Plus fortes que l’alcool, plus vastes que nos lyres,
Fermentent les rousseurs ameres de l’amour!
Je sais les cieux crevant en eclairs, et les trombes
Et les ressacs et les courants: je sais le soir,
L’Aube exaltee ainsi qu’un peuple de colombes,
Et j’ai vu quelquefois ce que l’homme a cru voir!
J’ai vu le soleil bas, tache d’horreurs mystiques.
Illuminant de longs figements violets,
Pareils a des acteurs de drames tres antiques
Les flots roulant au loin leurs frissons de volets!
J’ai reve la nuit verte aux neiges eblouies,
Baiser montant aux yeux des mers avec lenteurs,
La circulation des seves invouies,
Et l’eveil jaune et bleu des phosphores chanteurs!
J’ai suivi, des mois plenis, pareille aux vacheries
Hysteriques, la houle a l’assaut des recifs,
Sans songer que les pieds lumineux des Maries
Pussent forcer le mufle aux Oceans poussifs!
J’ai heurte, savez-vous, d’incroyables Florides
Melant aux fleurs des yeux de pantheres a peaux
D’hommes! Des arcs-en-ciel tendus comme des brides
Sous l’horizon des mers, a de glauques troupeaux!
J’ai vu fermenter les marais enormes, nasses
Ou pourrit dans les joncs tout un Leviathan!
Des ecroulements d’eaux au milieu des bonaces,
Et les lointains vers les gouffres cataractant!
Glaciers, soleils d’argent, flots nacreux, cieux de braises!
Echouages hideux au fond des golfes bruns
Ou les serpents geants devores des punaises
Choient, des arbes tordus, avec de noirs parfums!
J’auras voulu montrer aux enfants ces dorades
Du flot bleu, ces poissons d’or, ces poissons chantants.
— Des ecumes de fleurs ont berce mes derades
Et d’ineffables vents m’ont aile par instants.
Parfois, martyr lasse des poles et des zones,
La mer dont le sanglot faisait mon roulis doux
Montait vers moi ses fleurs d’ombre aux ventouses jaunes
Et je restais, ainsi qu’une femme a genoux...
Presque ile, ballotant sur mes bords les querelles
Et les fientes d’oiseaux clabaudeurs aux yeux blonds.
Et je voguais, lorsqu’a travers mes liens freles
Des noyes descendaient dormir, a reculons!
Or moi, bateau perdu sous les cheveux des anses,
Jete par l’ouragan dans l’ether sans oiseau,
Moi dont les Monitors et les voiliers des Hanses
N’auraient pas repeche la carcasse ivre d’eau;
Libre, fumant, monte de brumes violettes,
Moi qui trouais le ciel rougeoyant comme un mur
Qui porte, confiture exquise aux bons poetes,
Des lichens de soleil et des morves d’azur;
Qui courais, tache de lunules electriques,
Planche folle, escorte des hippocampes noirs,
Quand les juillets faisaient crouler a coups de triques
Les cieux ultramarins aux ardents entonnoirs;
Moi qui tremblais, sentant geindre a cinquante lieues
Le rut des Behemots et les Maelstroms epais,
Fileur eternel des immobilites bleues,
Je regrette l’Europe aux anciens parapets!
J’ai vu des archipels sideraux! et des iles
Dont les cieux delirants sont ouverts au vogueur:
— Est-ce en ces nuits sans fonds que tu dors et t’exiles,
Million d’oiseaux d’or, o future Vigueur!
Mais, vrai, j’ai trop pleure! Les Aubes sont navrantes.
Toute lune est atroce et tout soleil amer:
L’acre amour m’a gonfle de torpeurs enivrantes.
O que ma quille eclate! O que j’aille a la mer!
Si je desire une eau d’Europe, c’est la flache
Noire et froide ou vers le crepuscule embaume
Un enfant accroupi plein de tristesses, lache
Un bateаu frele comme un papillon de mai.
Je ne puis plus, baigne de vos languers, o lames,
Enlever leur sillage aux porteurs de cotons,
Ni traverser l’orgueil des drapeaux et des flammes,
Ni nager sous les yeux horribles des pontons.