Это больше не папочкино пиво! – Чем больше запретов, тем лучше
====================================
ЭТО БОЛЬШЕ НЕ ПАПОЧКИНО ПИВО!
Чарльзу Буковски не писалось. Уже несколько дней. И это его порядком беспокоило. Чарльз Буковски боялся, что когда-нибудь умение писать покинет его навсегда. Этого он боялся больше всего на свете.
Однажды, пытаясь справиться с писательским блоком, он придумал Генри Чинаски. Когда Чарльзу Буковски не писалось, он уступал машинку Генри Чинаски, и тот бил по ней с вечера до утра. А когда не писалось Генри Чинаски, за машинку садился Чарльз Буковски и писал рассказы и романы о Генри Чинаски.
Но в этот раз не писалось ни тому, ни другому. Ни Чарльз Буковски, ни Генри Чинаски не могли написать и одного предложения. В головах у них на двоих не было даже четвертушки занимательного сюжета.
Это было катастрофа.
И тогда Чарльз Буковски решил написать о писательском блоке, прихватившем писателя Карла Гэнтлинга. Он думал, что перемена имени поможет ему справиться с писательским блоком, прихватившем его самого. И он действительно написал рассказ о том, как писатель Карл Гэнтлинг мучается от того, что не может писать.
Карл Гэнтлинг мучается от того, что ему не пишется. К нему, после размолвки со своим парнем, приходит его знакомая, и Карл Гэнтлинг жалуется ей на то, как трудно быть писателем, тем более великим писателем. Быть писателем очень трудно, если тебе не пишется, говорит он, а быть великим писателем, если не пишется, еще труднее.
Потом девчонка уходит, а Карл Гэнтлинг садится за машинку и пишет о том, как он мучается от того, что ушло его умение писать, и тут к нему приходит девчонка по имени Марджи, и он принимается рассказывать ей, в каком он дерьме, и она не утешает его, а говорит «ты и правда кончился, твой материал ограничен, ты не можешь написать рассказ о любви», а потом уходит, и после этого Карл Гэнтлинг садится за машинку и сочиняет рассказ под названием «Ты не сможешь сочинить рассказ о любви», где и рассказывается эта история.
Закончив рассказ, он открывает новую банку пива. Мне почему-то кажется, что это классический лагер Michelob; с января 2009 его выпускают в новых глянцевых бутылках под слоганом «Это больше не папочкино пиво!»
Чарльз Буковски заканчивает рассказ словами: «Карл поднес к губам пиво. Хорошо было писать снова».
И мне показалось, что Хемингуэй на портрете, которого не было в квартире Чарльза Буковски, улыбнулся.
ЧЕМ БОЛЬШЕ ЗАПРЕТОВ, ТЕМ ЛУЧШЕ
Рассказ Чарльза Буковски «Ты не сможешь сочинить рассказ о любви» показался мне очень слабым. Чем-то вроде переваренных макарон. Или того похуже. Он был похож на дохлую рыбу – гнил с головы, то есть с первого абзаца, и к концу напоминал рыбешку, сгнившую до хвоста.
В хвосте рассказа торчали две косточки, два предложения, очень похожие на те, которые можно встретить у Хемингуэя. И я не пожалел времени, чтобы перелистать «Праздник, который всегда с тобой», чтобы найти сходные фразы у Хемингуэя.
Перелистывал я только первые две-три главы, а дальше уже читал. Читал я быстро, но внимательно, потому что Хемингуэй увлекательный писатель и очень убедительный человек. Как человек он гораздо убедительнее Чарльза Буковски. Да и как писатель – тоже.
Может быть поэтому многие считают его «детским» писателем. Хемингуэй много писал о войне, охоте и смерти, и все же многие считают его детским писателем. Наверное, они считают его детским писателем потому, что он не употреблял нецензурных слов.
Хемингуэй был более целомудренным писателем, чем Буковский, и не употреблял нецензурных слов. Гертруда Стайн сказала ему когда-то в Париже, что не следует писать вещей inaccrochable (это словечко она, похоже, придумала сама, образовав его от французского accrocher – прикреплять, вешать), и он их не писал. Первый его рассказ «У нас в Мичигане» остался единственным в «невешательном» роде. Но даже в этом рассказе он не употреблял нецензурных слов.
Писатель, если приглядеться, велик тем, чего у него нет, а не тем, что у него есть. То, чего писатель себе не позволяет, важнее того, что он себе позволяет. Чарльз Буковски не позволял себе говорить о своих впечатлениях от классической музыки. Чуть не в каждом рассказе он упоминает какого-нибудь классического композитора, но никогда не говорит, чем классическая музыка привлекательна для него. Хемингуэй же не позволял себе употреблять нецензурных слов. При этом он тоже ничего не говорил о том, что чувствует, слушая Брамса или Бетховена. Возможно, он их просто не слушал. Но в любом случае запретов у него больше, чем у Буковски. Он ограничивает себя больше, чем Буковски.
К тому же он, в отличие от Буковски, написал роман о любви.