Черновцы мои, Чернiцi

(обложка)Семен Венцимеров

Черновцы мои, Чернiвцi...

(Фотография: Черновцы с птичьего полета)


 

Нью-Йорк, 2007
(Титульный лист)
Семен Венцимеров

Черновцы мои, Чернiвцi...

(Фотография: Театр в Черновцах)
 

Нью-Йорк, 2007











 


     Эта книга – благодарное приношение моему родному городу к его юбилею, за подаренное мне счастье родиться и расти в нем,
за мое трудное и счастливое детство, за вдохновенную юность и первую любовь, за мечты, надежды, песни, стихи и воспоминания...
*   *  *
...Не «все прошло, как с белых яблонь дым» --
В небытие любовь не может кануть...
Меня запомнит город молодым –
На молодых, глазастых – крепче память...
                Семен Венцимеров





Родина

Родина!
Тихий сад, где у тына алеет смородина --
Родина!
Островок за излучиной быстрой реки --
Родина!
Возле дедовской кузни сухая колодина --
Родина,
По апрелю лазоревые ручейки.

Родина!
Дар судьбы, что дороже и злата и ордена --
Родина!
Две души, две надежды, сращенные встык --
Родина!
Пусть тебя не коснется любая невзгодина,
Родина!
Пусть звучит горделиво  священный язык.

Родина!
Ты опорой судьбы и души на добро дана,
Родина!
Кто остался без Родины – жалок, убог...
Родина!
Я в тебе, ты во мне навсегда, моя Родина!
Родина!
Да хранит тебя, Родина, в радости  Бог!











Город «А»


 

...Все печали свои и тревоги
Поверяли молитвам отцы...
Нет сейчас той большой синагоги...
Где евреи, а где «Черновцы»?...

Семен Венцимеров
















Города

Нью-Йорк никогда не спит,
Берлин никогда не спит,
Москва никогда не спит,
А надо бы отдохнуть...
 
Мой город мне в душу зрит,
Он мой талисман и щит,
Душа его верно чтит...
Судьба выбирает путь...
 
Сияет в судьбе звезда,
Ведет по земле звезда,
Зовет за собой звезда --
И некогда отдохнуть...
 
Но где бы ни жил, всегда,
Мой город зовет сюда:
-- Сквозь бури и сквозь года
Вернись, хоть когда-нибудь!
 
Две силы есть -- Ин и Янь,
Два полюса -- Ин и Янь,
Две сущности -- Ин и Янь.
А более -- ничего...
 
Иллюзиям платим дань...
Устал? Отдохни... Но встань!
А что там за гранью -- глянь:
Твой город -- вернись в него...

Встреча друзей

Я пришел к вам на суд,
Я принес целый пуд
Жутких вин и грехов,
Новостей и стихов.
Эти вины тяжки,
Огорченья – горьки,
Осуждайте грехи
И учите стихи.

Припев:

Какие страсти жгли,
Какие дни прошли!
Забылись песни, отзвучал аккордеон…
И вовсе не со зла,
Ушел я – позвала,
Сманила песня на совсем иной фасон…

Не казните, судя.
Все дороги пройдя,
Видел свет – мой маяк
Шел – на круги своя.
Как я жил, расскажу --
Узелки развяжу --
С кем и где нагрешил,
Эту песню сложил.

Припев.

Такие страсти жгли...
Былое, отболи.
Вернется песня, зазвучит аккордеон.
Мажорных звуков взвесь --
Я счастлив – снова здесь –
И начинаю новой радости сезон.

*   *   *
Дома и улицы такие – только ах!
Здесь каждый дом почти – шедевр архитектуры.
Достоин каждый упомянут быть в стихах.
Колонны, эокеры, контрфорсы и скульптуры...

И этот дом – не отведешь в восторге глаз,
И эта улочка – вздохнешь и восхитишься...
Но как вы там, такие славные без нас?
И шепчет тихо город:
                -- Может возвратишься?


Объяснение в любви родному городу

Пожилось в Черновцах девятнадцать мне лет,
Треть того, что я прожил на свете.
Но дороже его в мире города нет.
Нет красивей его на планете.

Верю: город возник под счастливой звездой
И построен для радостной жизни.
Каждый дом в нем и сквер, каждый камень простой
Учат нас пребывать в оптимизме.

Есть у каждого города «нрав и права»,
Есть особое предназначенье...
Черновцы, Черновцы – город «Ч», город «А!» --
Ты для радости и вдохновенья.

Город светлых надежд, город первой любви,
Город незабываемых песен,
Отыщи на планете меня, позови,
Верно ль жил в отдалении, взвесим.

Я не нажил нигде ни хором ни угла,
Ни богаче не стал, ни моложе....
...Но есть город, а в нем моя радость жила
И поныне живет здесь, быть может.

Вам, мои земляки, пожелаю удач,
Пожелаю здоровья и света...
День рождения, город, теплом обозначь
И сердечным приветом поэта...

Город «А!»

Почему Черновцы – город «А!»?
Потому что в ответ на слова:
-- Я приехал к вам из Черновцов! –
Собеседник, не медля, готов
Междометием вас одарить:
-- А! --
 Мой город успел озарить
Столько судеб на долгом веку...
Город «А!», я в себе берегу
Лейтмотив буковинской весны...
Ты в мои возвращаешься сны
Вместе с той, что как прежде мила...
Черновцы, город «Ч», город «А!»...

Черновцы до Первой мировой...
( По мотивам Георга Гайнцена)

У театра весне салютует сирень,
Тротуары омыты веселой капелью...
В Черновцах начинается праздничный день
С песен  Шуберта, чтоб завершиться дуэлью --
Снять под вечер накал воспаленных страстей...
Черновцы -- между Киевом и Бухарестом...
Из Одессы и Кракова встретит гостей
Театралка всегда танцевальным оркестром...
Стольный град всей Европы, где сладок и прян
Воздух парков с акациевым ароматом,
И ферматами самых великих сопран,
И созвездьями над вдохновенным закатом.
Тротуар подметали букетами роз,
Имена олимпийцев давали бульдогам,
Где читальни с кофейнями спорят всерьез
И синеют боры по карпатским отрогам.
Где философа кличет к ответу поэт,
Где звучит на базаре цыганская скрипка,
Староверы с хасидами держат совет
И сияет на лицах влюбленных улыбка.
Где по скверикам кур собирает петух,
Расклевавший с налету сонет Гельдерлина,
Где Божественных храмов возвышенный дух
Достигал ресторанчика и магазина.
Ту чудесную жизнь раздробить не пора ль?
Ведь не вечно дышать ей весной ароматной...
Черновцы до войны – удовольствий корабль
Под австрийским орлом, с украинской командой,
С офицерами-немцами -- (белая кость) –
Где евреи – восторженные пассажиры...
И покуда вселенская зависть и злость
Не сгубила корабль – и все еще живы...

Память о Черновцах

Этот город, в котором я не был уже столько лет,
Был в тени городов, по которым я больно скитался...
Но не стерт из души песен города трепетный след,
Но сквозь годы и дали доносится радужный свет...
Черновцы, Черновцы! В них душою поныне остался....

Там я вышел на свет в ожидании радостных дней,
Сделал первый разгон очумелого велосипеда...
И однажды в сияньи веселых вечерних огней,
Я, влюбленный, бродил одиноко в мечтаньях о НЕЙ --
И сложилось в строку в ритме сердца судьбы моей кредо....

Но однако же я на пороге осеннего дня
В длинный поезд шагнул -- и уехал, надолго уехал...
Я покинул его. Только он не покинул меня,
В сны и песни приходит, назад зазывая, маня...
Черновцы, Черновцы -- всей судьбы моей главная веха....

Сон о детстве

В том городе -- забытый и нежданный,
Незримый вдоль по улице иду...
Срывает дождь созревшие каштаны --
В карман на память несколько кладу.

Тюрьма, пожарка. музыкальный колледж,
Театр еврейский, а потом -- студклуб...
А в переулке Ленька жил, мой кореш,
Пресветлый -- что душа, что лик, что чуб...

Вот перекресток у библиотеки,
Там разбросался университет...
Ну, поднимите мне, как Вию, веки,
Увижу ль то, чего в помине нет?

Дом за углом, где жил актер Сокирко,
И доктор Ботошанский наверху....
Все на виду: готовка, пьянка, стирка,
А вот он я -- к себе во двор бегу....

Я жил в соседнем, третьем, в коммуналке,
Двор заменял мне секции, кружки...
Неугомонно – прятки, догонялки --
Отчаянные летние деньки....

Мне детство поскупилось на подарки,
Хоть рвали жилы мама и отец...
Но были звезды веселы и ярки
И песни доходили до сердец....

Здесь все родное -- и давно все вчуже....
Пора неодолимая пришла --
И я отсюда вышел неуклюже,
Пошел, куда дорога повела....

И я ушел так далеко-далёко
Из ставшего вдруг маленьким двора...
Печаль разлуки глубоко-глубоко,
Как будто все случилось лишь вчера....

Мы уезжаем -- и пускаем корни,
Не разорвать нам узы бытия,
Не вырваться туда, где так покорно
Ждет юность отзвеневшая моя...

Приду во сне к заветному каштану.
Он кроною укроет от дождя...
Но сильно о былом грустить не стану --
Возьму пяток каштанов, уходя.....

* * *

Прилетают ко мне из далекого детства картины –
В них, конечно, мой город и это, как правило, май...
Вот и краски и запахи вновь на меня накатили –
Мол, вглядись в невозвратные образы, повспоминай...

Льют на площади главной хрустальные струи фонтаны.
Всюду пахнет сиренью, а зелень сочна и свежа...
Понавесили белые серьги на ветви каштаны,
У театра – тюльпаны... Красиво – и жизнь хороша...

И еще мое сердце не тронули стрелы Амура,
Хоть неясным мечтаниям первую дань отдаю...
И покуда в тумане стезя моя – литература...
Даже скромной догадки о жизни моей не таю...

Ах, какое оно безнадежно далекое ретро!
Мне отсюда видней, в чем ошибки и что угадал...
Только, зная ответы, задачки решать некорректно,
А когда я оттуда смотрел, ничего не видал...

Мой антисталинизм

Итак, я жил уже и рос
В густой нужде послевоенной.
Отец задумался всерьез,
Как вырвать всю семью из плена

Безденежья голодных дней...
Решенье виделось в ученье:
Пока сражался на войне,
Подростком в самоотреченье

Мстя за погибшего отца,
Конечно, было не до школы...
Но он способный – и ленца
Его не сковывала... Вскоре

Он над кроваткою моей
Огромную повесил карту,
Где в окружении морей
Страна Советов – знаком к старту

Его учебных вечеров...
Цель: доучить до аттестата....
Отец мой худ и нездоров,
Но дней отсчет пошел от старта,

А там и финиш – аттестат –
Наградой за долготерпенье
Сверх фронтовых его наград...
Курс – на дальнейшее ученье...

А в стильном фотоателье
Коллажем – класс его в витрине.
По центру – взвод учителей,
Отец в овале... Чтоб в картине

Партийный прозвучал концепт,
Поднаторевший иллюстратор
Аккордный делает акцент:
Часть фотоплощади истратил

На фотографии вождей:
В кружке Владимир Ленин – слева,
Иосиф Сталин – справа... Всей
Картины завершенье... Клево!

Без витаминов я взрастал,
Почти всегда – в болезни детской...
Чуть полегчало --- и гулял
В тот день по Университетской

Конечно, с мамой... Подались
К витрине...
          -- Папа!
                -- Правда,что ли?
А кто твой папа. Поделись!...
-- Конечно, муж. Учился в школе,

Закончил... Вот на снимке он...
Прохожие к витрине встали –
Бесплатный же аттракцион...
Я:
 -- Ленин... И – внезапно, -- Сталин –

Долой!...
             По улице стремглав
 Мать понеслась, схватив за руку,
Еще по заднице поддав,
Чтоб  глубже постигал науку...

Мы повернули пару раз,
И проходным помчались дальше...
-- Ты мог в тюрьму отправить нас,
Мой глупый, несмышленый мальчик...

Еще не отошла беда...
А где ты слышал это слово...
-- По радио его всегда...
-- Забудь его. Не вздумай снова

Произнести!
                Все правда, быль...
НКВД б не сделал скидки,
Ушли бы в лагерную пыль,
Едва всех не послал на пытки.

Что из того, что глуп и мал?...
Беды по счастью не случилось...
А мог ведь кто-то «дать сигнал» --
Машина б тотчас закрутилась...

Черновцы

(Написано в соавторстве с известной мне неизвестной поэтессой)

Сонце вмивається в синім світанку,
Гладять синка золоті промінці.
Місто кохане, доброго ранку!
Доброго дня, Чернівці!

Чернівці (Из интeрнета. Автор неизвестен)


                *    *    *

В желтых листьях, как в монистах, закоулки.
А с ветвей летят каштаны на дорожки...
Столько золота в распахнутой шкатулке!
Все возьмет сентябрь, не растеряв ни крошки...

Ностальгия навевает нам кручину,
Возвращает память синие Карпаты...
Напевает сердце тихо «Черемшину».
Есть, что помнить, что любить i що кохати...

Жили в городе румыны и гуцулы,
Жили немцы, чехи, венгры и поляки...
Буковинское вино сводило скулы --
И друг с другом славно ладили без драки.

Наставляя внуков в добром по-житейски –
Идиш был у неевреев в обиходе --
Старики вели беседу по-еврейски.
Был язык у всех в почете, даже в моде...

Церковь «пьяная», костел и синагога...
Мы на Всенощную в церковь приходили...
Возносили к небесам чертоги Бога...
Нас цыганки, погадав, предупредили:

Впереди ждет, дескать, дальняя дорога...
Мы, не веря, хохотали откровенно...
-- Помолитесь, мол, как должно, у порога...
Черновцы мои – как маленькая Вена...

Черновцы, нас потерявшие, мне жалко,
Их сентябрь позолотил бесценной краской...
Не о нас ли плачет дождь над Театралкой?...
С грустью ищет ветерок на Кобылянской...




Вспомнилось...

Ці вулиці… Вони сліди Франка
Ще бережуть з упертістю граніту.
Тут постать Кобилянської тонка,
Як промінь, засвітилася для світу.
Тут Лістової музики ріка
Пливла промінним українським літом,
Тут дойна Емінеску-юнака
Прозором спалахнула білоквіто.
Ці вулиці… Люблю їх млисту рань,
Мінливий обрис, лінію і грань,
І переддення тишину таїнну,
Й вінець урбаністичної краси —
Пружистий крок і тихі голоси
Робітників, що йдуть на першу зміну.
Галина ТАРАСЮК. ЧЕРНІВЦІ
                *   *   *

Откуда родом, как был величаем –
Не ведаю, не довелось спросить --
Тот, самый необычный, черновчанин --
Верхом любивший по утрам трусить.

Немолодой, во френче с орденами
И хромовых блестящих сапогах,
Кубанке, бриджах... На коне меж нами
Проскальзывал, привстав на стременах,

Как персонаж из фильма о гражданской –
По тесаной булыжной мостовой,
По Театралке и по Кобылянской...
Считали, что не дружит с головой –

Хохмили, ухмылялись деду в спину,
Конь оставлял на мостовой шары...
А я не знал, что Черновцы покину...
Картины детства – памяти дары...

Отто Габсбург в Черновцах

*   *   *
Чернівці, Чернівці, ви -
як в морі плавці,
У всесвітнім розбурханім морі.
Що пливуть по світах, що летять, наче птах,
А над вами - і сонце, і зорі.

По світах, по свiтах -- в круговерті доріг,
Вже не перше, не друге століття.
А над вами, неначе святий оберіг,
Буків срібних видзвонює віття.

Серед віхол і мли ви притулок
дали
Не одному народу в негоду
І в негоду навік ви свою зберегли
Українську нескорену вроду.

Чернівці, Чернівці, звиті
із теплоти,
Місто, славою доброю вкрите.
З Чернівцями не можна, панове,
"на ти",
Чернівцям треба "Ви" говорити.

Шапку скинувши гречно свою
з голови,
Я вклоняюся рідній родині:
- Чернівці, Чернівці, Чернівці мої,
Ви
В цілім світі (у цілім!) єдині!

(ПІСНЯ ПРО ЧЕРНІВЦІ.  Из интернета. Автор неизвестен)


Мне прислал из Ашкеназа Гольдман Вилли,
Ностальгией переполненный земляк,
Кучу очерков о том, что не забыли
В Черновцах – и не забудется в веках.

Мне достанет поэтической работы:
Эти очерки вливать в свои мозги,
А потом наполнить строки, точно соты,
Медом светлой ностальгической тоски.

Ностальгией рамки времени раздвину,
Капли меда соберу со всех сторон...
...Не она ли привела на Буковину
Отто Габсбурга,  который, ясно, «фон».

Сын последнего имперского монарха,
Полиглот, и политолог, и плейбой.
С непосредственностью милой патриарха,
В Черновцы явился, как к себе домой...

Возраст возрастом, но не видать коллапса.
Память ясная – и удальство в глазах:
-- А пойдемте-ка да и пригубим шнапса! –
Заявил сопровождавшим в Черновцах.

Эра Габсбургов для града – золотая.
Невозвратная счастливая пора.
С книжным знаньем, то, что видел сам, сплетая,
Выдает философемы на-гора.

Он в двенадцатом родился, в прошлом веке...
Что-то важное, наверно, пронеслось
Из дворцовой венской жизни в человеке,
В коем столько эпохального сошлось.

Он и с Рузвельтом, и с Черчиллем встречался,
Был с Литвиновым на дружеской ноге...
И таким демократизмом отличался –
Обращался, словно к равному, к слуге...

А Владимир Алексеевич Килинич,
С кем я также в переписке состою,
Отмечал, что память Габсбурга не клинит,
Все запомнил... С восхищеньем узнаю:

Погулял он и по Кобылянской-штрассе:
Мама Зита, им беременная, здесь
Погуляла век назад, при ней – в кирасе –
Папа Карл, полковник... О минувшем грезь...

Вилли Гольдман мне прислал чудесный снимок:
Отто Габсбург. Виз-а-ви – Иосиф Бург...
Два ровесника, два старца, будь же к ним, Бог,
Милосердным, дай пожить без гроз и пург.

Жаль, за строчками ты снимка не увидишь.
Столько радости в той встрече мудрецов.
Бург Иосиф пишет повести на идиш
В коих отзвук и австрийских Черновцов.

Вот они друг к другу нежно тянут руки,
Могут многое друг другу рассказать.
Оба венцы, полиглоты, оба... – Бурги,
Злое время их пыталось растерзать.

Дай им, Господи, потолковать подольше...
Может, важное потом откроют нам...
Пусть журчит их диалог на венском дойче,
Возвращавшем к ЧЕРНОВИТЦким временам...














Черновицкие острова

 


Я, закончивший курс в МГУ,
Вам, учившимся в сказке, завидую...
И склоняю пред зодчим главу
За ту сказку, душой не забытую...

Семен Венцимеров






Детская библиотека на Советской площади в Черновцах

За этим домиком приземистым -- с торца –
Проезд-разрез для санитарных неотложек...
Сюда впервые под водительством отца
Иду... Вступаю в мир картинок и обложек.

Меня записывают в серый кондуит –
И тонкой книжкою в обложке самодельной
Благословляют... Что мне книжечка сулит?
Едва ль осилю, ну, а срок мне дан недельный.

Еще нетвердо знаю буквы я пока,
Но начинаю храбро:
                «В некотором царстве...» --
Три было сына у усопшего царька.
Иван-царевич – младший... Вот ему-то дар свой

Царек оставил, покидая бренный мир...
Не все слова понятны в сказочном контексте,
Процесс познания сверх меры утомил,
Глаза слипаются, как будто веки в тесте...

- Ну, отдохни! – сынка жалея, скажет мать....
-- Как – отдохни? А непрочитанная книжка?
Ее же надо за неделю прочитать.
В ней шесть страниц. А мне не достает умишка...

Со сверхнатугой эту книжку одолел,
Потом ее пересказал отцу и маме –
И книгочейством – книгоедством заболел...
Тащусь домой с тремя толстенными томами.

В них – героический ребячий командир,
Васек, сражается за правду против кривды...
Во всех конфликтах он, конечно. победил...
А после грянули военные конфликты...

В библиотеке небольшой читальный зал.
Удобно: можно без большого перерыва
Читать, читать, читать.. Ах, кто бы подсказал,
Какие лучше всех, тогда б я живо

За них и взялся бы... А вечером домой
Иду с новинкой. По пути смотрю картинки...
Мой дом – вон там: четыре блока за тюрьмой...
Шагаю, маленький, по Леси Украинки...

Детский кинотеатр имени Ольги Кобылянской

Мой первый фильм в нем помню: «Белый клык».
Хороший фильм, но я его не понял.
Я – первоклассник, к фильмам не привык.
Фильм рассыпался – и меня не тронул.

Но я подрос – и стал в кинотеатр
Похаживать уже самоуправно.
Брал на зубок в картине каждый кадр,
Переходя от фильма к фильму плавно.

Случалось – и уроки пропускал...
Был непослушный лодырь и бездельник.
А в зал порой бесплатно проникал –
Без ухищрений хитрых и без денег.

В кинотеатре неплохой буфет.
Кузен мой Гришка – мой секретный ключик.
Когда я с ним – не нужен и билет.
-- Мы – к бабушке! – И билетер из лучших,

Конечно, побуждений, пропускал.
Та бабушка – начальница буфета.
Попав в буфет, и в зал я проникал.
Но кроме фильма важно мне и это...

Был маленький в кинотеатре зал.
А в нем работал массовик-затейник.
Он на баяне песенки играл
И – что любых бы стоило мне денег,

Имей я их: он песни петь учил.
И я орал: «В траве сидел кузнечик»,
И восклицал «Зелененький он был»,
И повторял:»Совсем как человечек»

Под музыку, что мне ценней всего...
Текст песни – крупно – на большом плакате.
И можно не стесняться ничего –
А я картавил...
                -- Вместе, громче гряньте! –

Неважно, есть ли абсолютный слух,
А важно: согревала душу песня –
И я старался: пел, орал за двух –
И растворялся в каждой песне весь я...

Под Новый год к ребятам Дед Мороз –
Наверно тот же массовик-затейник. –
Являлся – и мешок подарков нес –
А вот на это, кто жалел бы денег?

Спой песенку и расскажи стишок –
Затейник восхитится и похвалит...
В восторге ждешь, а он полез в мешок...
Ой, что подарит мне он. Что подарит?

И я любой игрушкой дорожил,
Подаренной в киношном этом зале.
Я много раз нарочно приходил,
И ждал, чтоб мне еще чего-то дали...

Я помню, мы водили хоровод,
А рядом в кресле – необычный мальчик...
Больной, недвижный, но – подарка ждет.
И Дед Мороз к нему...
                Машинку, мячик

Сейчас достанет, мальчику подаст? --
Но из мешка – под светлый всхлип ребенка –
Его больной недвижности в контраст –
Рвалась к нему смешная собачонка –

И облизала все лицо его...
Счастливый мальчик, не стесняясь плакал.
И не осталось в зале никого,
В чем сердце в этот миг не вспыхнул факел...

Позднее, Алый парус» прочитал –
И размышлял о сотворенном чуде.
И этот случай в параллель вплетал...
Творите чудеса друг другу, люди!

Сельхозвыставка 1954 года возле реки Прут

Наверно фильм «Кубанские казаки»
Сыграл мобилизующую роль:
Поставлены оградки и палатки...
Пришел полюбопытствовать? Изволь...

Доставленные изо всех районов
Снопы пшеницы, виноград и мед
Показывают пуще всех резонов,
Что люд советский хорошо живет.

Ну, отвлекусь, замечу мимоходом,
Что с опытом картина шла вразрез:
Ведь я еще не лакомился медом
И винограда обходился без.

Худющий и болезненный мальчонка –
Семья моя бедна и голодна...
Зарплат отца слагалася тысчонка
Лишь за квартал... Такие времена.

На выставке мне все так интересно:
Огромный бык... Зачем кольцо в носу,
Кто скажет?  Впечатление непресно!
А кони, кони! Высотой с козу

Чубатенькие пони – и контрастно
Гиганты чудо-кони под седлом!
А вот, глади: тяжеловозы!... Ясно:
Такой свезет и двухэтажный дом.

Жужжат весь день и копошатся пчелы
В стеклянных ульях... Каждому видать...
Мы посланы на выставку из школы
Живые знанья зреньем постигать.

Объемом хрюнотавры подавляют.
Не свиньи – бегемоты и слоны!
А крошки-поросята умиляют.
Так эти хрюшки-хрюники смешны!

Бараны, овцы, малые ягнята –
Белы, черны и рыжи – как огонь...
Козлища, козы, ясно – и козлята...
В больших вольерах кролики... В ладонь

Зерна, чтоб покормить пеструх-хохлаток
И сизокрылых тучных голубей,
Индюшек... Достают из дюжих кадок
Огромных рыбин... Карпов? ... Не робей...

Любые фрукты – упоенье ока,
Но лучше б их попробовать на зуб...
Не предлагают... Это так жестоко!
В больших ларях – разнообразье круп...

Неужто варавду побогаче стали
Жить в эс-сэс-эре люди сей момент?
...В усищи фыркал с постамента Сталин,
Кроваво-красный грозный монумент...

Футбол моего детства

Возьму и назад подкручу календарь...
Тогда и окажутся в песне
Виталик Козловский, и Петька Дегтярь
И маленький Генка Колесник.

Козловский Виталька – дворовый вожак,
Стремительный, резкий, суровый
Команду сколачивал... Я же – тюфяк:
Неловкий, от астмы – лиловый....

Мечталось, хотелось футболить, как он,
С мячом прорываться по краю....
-- Иди во вратарскую.... Слышишь, Семен?...
Ура! Я в команде! Играю...

Я счастлив. И я, не жалея себя,
Льва Яшина помня уловки,
Пугал нападавших, от астмы сипя...
А за неименьем сноровки,

Мешком обреченно бросаюсь на мяч,
Противника наземь сшибая...
Сквозь зубы шепчу себе:
 -- Только не плачь! –
                В игре синяков не считая,

Я предан дворовой балдежной игре.
Команде своей и Витальке...
Футбол был везде, а у нас во дворе
В своей голубой «разлетайке»,

Финтя, как Стрельцов – две руки врастопыр,
Жестокой улыбкой сверкая,
Виталька Козловский, дворовый кумир,
Носился от края до края...

В те годы еще городской стадион,
Куда мы ходили на матчи,
Дощатым заборчиком был обнесен,
Звучали бравурные марши.

В команде «Динамо» футбольный свой век
Доигрывали два титана –
Фомин и Архангельский... Правда, на бег,
Прорыв их уже не хватало.

Но так, как Архангельский круто финтил,
Как «щелкал» Фомин по воротам!...
Кто раз это видел, вовек не забыл –
Обыгрывали, как по нотам...

Центральная площадь – футбольный Гайд-парк:
Толклись здесь часами «тиффози»
Зимою и летом. Завязли в зубах
Атаки, броски... Как в гипнозе

Твердили друг другу:
                -- Вот это был бег!
-- Вы видели, как он прорвался?...
Здесь каждый – великий футбольный стратег:
-- Уж я бы быстрей разобрался,

Кого лучше ставить на эту игру!
-- Да, тренер у нас безголовый!...
... Казалось, что я без футбола помру --
 Мальчишка не сильно здоровый,

Я бредил игрою. Я знал игроков...
В дворовой команде и классе
Порой доходило и до кулаков:
Ведь я не хотел быть в запасе!

Футбол до поры был важнее всех дел,
Футбол был моим вдохновеньем...
Потом он ушел от меня, улетел –
Не сладил с внезапным взросленьем...

Когда перестраивали стадион
В столично-овальную чашу,
И я там таскал на носилках бетон,
Ступая в осеннюю кашу....

А ныне совсем опустели дворы –
Мальчишек компьютер прельщает...
Мне жаль их, лишенных великой игры,
Которая дружбу вмещает...


Черновицкий трамвай

На майских праздниках детей ЧТТУ
Катал по городу игрушечный трамвайчик.
Я им завидовал, но понимал тщету
Надежд попасть в него – большой и толстый мальчик….

Зато в обычном я с утра и до темна
Могу кататься невозбранно и бесплатно.
И мне завидует дворовая шпана:
Кондуктор-мама – не хухры-мухры! Понятно?

В вагонах маленьких обычно теснота,
Площадка задняя – пристанище для «зайца».
Лафа карманнику: толпешка-то густа –
В очках и с тросточкою, чтоб слепцом казаться…

Педаль кондуктора – к отправке два звонка,
Для торможения песок на рельсы сыплют….
А на подножке два замерзших мужика –
На сэкономленные гривеннники выпьют?

«Рогатка—Прут» и «Прут-Рогатка» день деньской…
Кондуктор громко объявляет остановки,
-- Берем билетики, -- взывает, -- штраф большой…
Кондуктор знает «уклонистов» все уловки…

На спуске к «Танку», (что случалось много раз) –
Трамвай зимой сползал со скользких рельсов набок…
Трудилась мама, чтобы я голодным в класс
Отнюдь не хаживал – и в грамотешке навык

Укоренился основанием судьбы…
Потом внезапно всюду рельсы поснимали –
И очень-очень скоро город позабыл,
Как перезвякивались весело трамваи…

Троллейбус лучше и удобней, спору нет,
Но отчего-то очень жаль их, неудобных,
Холодных, тесных, резко звякавших вослед…
Зато ко мне всегда так безоглядно добрых…

Танк

При Черновицком глав-жел-дор-вокзале
На въезде в город навсегда застыл
На перекрестке танк на пьедестале...
Тот танк, который самым первым был

В отчаянно стремительной атаке...
Фашистских дотов страшен вал огня,
Но краснозвездные летели танки,
Спасая город, значит, и меня,

Хоть я родился лишь спустя три года...
Над Черновцами загустел июнь.
Танкист глядел взволнованно и гордо...
А черновчанин, весь седой, как лунь,

С цветами к танку подошел:
 -- Спасибо!
Он весь в цветах – обшарпанный металл...
Танкист:
 -- Так славно пахнут! И красиво...
Танк заслужил. Он лихо воевал,

Мой личный лимузин, моя каретка...
-- Скажи нам имя, славный командир...
-- Да, вроде ни к чему... Пока отметка --
«Четверка» -- я  не все освободил

В Европе города... Идем на запад...
Такой красивый город Черновцы!
Цветы прекрасны и чудесен запах...
Прощайте, люди! По местам, бойцы!...

Стоят по городам Европы танки
На пьедесталах. Много лет стоят.
Повсюду захоронены останки
Геройских командиров и солдат

И эта память пусть пребудет с нами
И перейдет в грядущие года....
Пусть высится и танк над Черновцами,
Но не стреляет больше никогда...

Холодильник

Улица Гете на стыке с Университетской....
Через брусчатку – в ворота... Направо во двор...
Ключ мне доверен, да больше: доверен недетский
Весь городской холодильник...
                -- Соврал, перебор?... --

Я шестиклассник, двенадцатилетний подросток –
В «Горпищеторге» вполне уважаемый спец.
-- Комплекс машинный, конечно, освоить непросто?
-- Просто, непросто... Наставником был мой отец....

Он, фронтовик, уникальный механик-электрик,
По совместительству в торге – начальник ГО.
Плюс газ-вода. Автоматы – навязанный хет-трик...
В комплекс машинный отец не пускал никого.

Город внедрял автоматы со сладкой водичкой.
Впрочем, внедрял их не кто-то, а тот же отец....
Множество точек, наладка... Работа с наличкой...
Он, рассмотрев варианты, решил наконец:

-- Ладно. Возьмусь за газ-воду, но бизнес сезонный.
И холодильник за мной...
                -- Ну, а как ты один?
-- Есть и дублер. Не взыщите – слегка незаконный...
-- Как – незаконный? А кто он?
                -- Да Сеня, мой сын.

-- Как, ты доверишь продукты незрелому сыну?
Город оставишь без масла, сыров и колбас!
-- Только ему и могу я доверить машину.
Он не запьет, не проспит, не сбежит, не продаст.

-- Может, на время возьмем из обслуги кого-то?
-- И капремонт всех систем назначайте тогда...
-- Он же пацан – и нельзя по условиям КЗоТ’а...
-- Только Семен, если точно нужна газ-вода!

Плюнув на КзоТ, развезли автоматы по точкам...
-- Может, сойдет авантюра, но чур, не болтать!
Он-то пацан, но со взрослого будет росточком...
-- Делаем дело – и нечего КЗоТ приплетать! --

И под присмотром отца всюду тянут проводку,
Трубы фланцуют, прессуют, заданьем горды...
-- Эй, Михаил, все готово! Ты дай хоть на водку...
-- Завтра придете – упьетесь: налью газ-воды...

Я по утрам с понедельника и до субботы
Гордо влезаю в обтерханный комбинезон –
И приступаю – ответственней нету работы...
Четко отец инструктировал... Помнится он

Твердо наказывал: раньше, чем главный рубильник
Вниз повернуть, нужно воду подать и рассол...
И, нагнетательный вентиль открыв, в холодильник
Минусы гнать: вниз рубильник – компрессор пошел...

Есть два манометра, в ванне с рассолом – термометр –
(В трубах хранилища перетекает рассол) –
-- Холода больше мне! – Это завскладом...
                -- Сей мОмент!
-- Эй, не усердствуй! – Манометр:
                -- До края дошел...

То прибавляю подачу, а то – убавляю...
Дело нехитрое – бдительность только нужна...
Тех, кто впервые приходит, собой удивляю...
-- Молод...
                -- Подумаешь, если работа важна!

Часто начальство со мной, как со взрослым мужчиной
Держит совет на серьезе – когда им шутить?
Я до шести регулирую холод машиной.
Просят:
             -- Не мог бы и вечером похолодить?

Городу нужно – я холод даю сверхурочно:
Свежего масла прислали – и нужно его
Вмиг заморозить... Работаю четко и точно...
С батей умеем, а более нет никого...

Смены ночной не положено нашей машине.
За ночь слегка потеплеет в хранилище, чуть...
Утром компрессор врублю – все обратно остынет...
День, и неделя, и месяц, и лето... Забудь!

Школа опять предъявляет права на подростка...
С вахты рабочей без радости я ухожу:
Мне на работе привычно. Спокойно и просто...
В школе – напряг. Но рабочую марку держу...

Был я дублером отца на машине два лета.
Он той порою заочный кончал институт.
Стал инженером – и баста: рабочая спета
Песня: начальником в пуско-наладку зовут.

Позже впрямую едва ль этот опыт сгодился,
Да и наставников лучше отца не нашлось.
Не оттого ль инженер из меня не сложился?
Я и машины живем исключительно врозь.

Что-то осталось на уровне памяти генной:
Сын-музыкант – он водитель лихой и пилот...
Школа отца все равно остается бесценной
Хоть на другую стезю нас судьба развернет...

Дом на Фрунзе в Черновцах

Память, снова неслышный укор ты
Вносишь в душу... Ах, сердце, молчи...
Дом на Фрунзе. Поблизости корты.
За ограду летели мячи.

Теннисисты во двор забегали.
И с мячом уносились на корт...
А собачки мячи отнимали
По негромкой команде «Аппорт!».

Романтичные полуовалы
Окон, стрельчатый кровли шатер...
Память, так неуместны провалы:
Вспомни цвет того дома, декор...

Арка входа и зелень густая...
Что-то важное было еще...
Если вспомню, картинки листая,
Буду городом тихим прощен...

Вспоминаю: будь вёдро и дождик,
Перед домом с мольбертом стоял
Погруженный в мечтанье художник,
На мольберте мечту рисовал.

Этот дом представал на мольберте.
Дама в платье Марии Стюарт
Выбегала из арки... Поверьте:
Не халтура была, не поп-арт.

До души пробирало искусство.
Миг прощанья. В доспехах герой
Покидал ее... Было так грустно,
Как и в жизни бывает порой...

Деньги на Центральной площади в Черновцах

-- Где денег взять, ребята?
                -- А спроси
Ты у вождя на площади Центральной.
Ведь он по всем вопросам на Руси
Всегда дает ответ фундаментальный.

И словно бы услышав наш вопрос
Плешивый Ленин приподнял десницу.
И тот, кто взгляд по знаку перенес,
Воскликнет:
                -- В банке! –
                Зачеркнем страницу:

Нет более на площади вождя.
Наверно вышел без плаща на площадь –
И побежал укрыться от дождя.
А банк стоит. Вождю-то сдернуть проще.

А к банку, что ни день спешил «Камаз»
Бронированный. Парни с «калашами»,
Чуть трепыхнешься, постреляют враз...
-- Где денег взять, ребята, между нами?

Молчат ребята. Тот, кто знает, где,
Определенно никому не скажет...
Видать и вождь, как многие, в нужде
И власть, что самостийна, не подмажет.

Зато определенно при деньгах
Бандеровцы, ублюдки, вурдалаки.
Бесчестной власти неизбежен крах.
Ведь Бог – не фраер – не простит те враки...


*   *   *

Мальчик с лебедем в парке –
Летний белый фонтан...
Фонари Театралки...
Погрузневший каштан...

Стадион «Буковина»,
Буйный Русский базар...
И прощание сына –
Сентябрьский вокзал...

Город снов, город песен,
Город первой любви
Стал однажды мне тесен:
-- Будь, мой город, живи!

Я тебя покидаю,
Память детства храня... –
Оперившись, взлетаю –
Не забудешь меня?...

Через годы и дали
Покатилась судьба.
На Центральном майдане
Загудела труба.

Будь слышней перекличка
Той трубы и души.
Прозвени мне, «Маричка»
Зовом счастья в тиши.

Я по свету метался,
Все искал, где светлей.
Город детства остался
К непрошедшей моей

Навсегда незабвенной,
Не утихшей в крови
Непогасшей Вселенной --
Драме первой любви –

Обязательной рифмой...
Город – мой космодром,
Непридуманный миф мой,
Глаз моих окоем.

Завершаю броженье
Неизменно любя.
Я – твое отраженье,
Я – частица тебя...


Опера в Черновицком трамвайном парке...

В трамвайном парке -- «Запорожец за Дунаем»!
Здесь самодеятельность классная была...
Заполнен клубный зал, начала ожидаем...
Рояль у сцены, ноты... «Скрипка» подошла...

Кларнет, ударные... Настройка инструментов...
Зал в нетерпении... Начните же скорей!
Аудитория волной аплодисментов
Торопит труппу... Запирание дверей...

Прожектор занавес бордовый озаряет.
Все понимают, что начнут уже вот-вот.
Зал, затаив дыханье, мигом замирает...
Вступает музыка – и занавес ползет...

И начинается волнующее действо...
Дуэт скандальный... В нем Одарка Карася,
Грызет, шпыняет за похмельное злодейство...
И тут оказывается, что труппа вся –
 
Своя: водители, диспетчеры, монтеры...
Карась – Шлемко-водитель – я его узнал...
Зовут солиста, как мне помнится, Григорий...
Поет Кривенко за Одарку... Не встречал...

-- А кем она у вас работает в трампарке? --
Я вопрошаю маму гулким шепотком
О той, кто в сложной роли-партии Одарки
Живет естественно и сочным голоском

Нам выпевает о томительных страданьях,
Виною коих, ясно, муж ее, Карась...
-- Она – жена водителя. --
                В скитаньях,
Как очень многие, семья та подалась –

(Я о героях пьесы, а не об актерах) –
Из Запорожья – от погромов царских прочь.
Аж за Дунай бегут в Туреччину – и ворох
Проблем у них переселенческих... Помочь

Султан желает запорожцам по сюжету...
Мне удивительно: и раньше и сейчас
Цензура жесткая крамольное либретто
Не запретила... И всерьез волнует нас

Рассказ бесхитростный о том, как приживалось
Семейство наших запорожцев «за бугром»,
Как ностальгия темным пьянством выражалась...
Смешно? Не очень, хоть и с легким юморком,

С волшебной музыкой, чудесным хеппи эндом
Нам перессказан драматический сюжет,
Вошедший в плоть и кровь национальным брендом...
Он много раз на протяженье долгих лет

В живой реальности народа повторялся...
И столько выпито в том горе горьких кварт...
А в светлой партии Андрия изощрялся
Уже совсем немолодой водитель Шварц

Василь Иваныч – (от рожденья он был Миша) –
Чудесен тенор Шварца – несомненный дар –
То форте (громко), то пиано -- (тише, тише)...
И резонирует отзывчивый радар

Всех душ синхронно: о любви поет водитель
К дивчине славной... Богданенко за нее –
Диспетчер Надя... И душою вслед летите
За чистым тенором... Мучительно мое

Андрию-Шварцу сердце вторит вдохновенно...
«Бог из машины» подключается – султан –
(Сюжет наивен очень, скажем откровенно) –
Не в этом дело... Что за музыка! Я пьян

От звуков сказочных, от пения и скрипки --
(В театре подлинном конечно бы оркестр
Играл стозвучный) – Всем понравилось: улыбки,
Аплодисментов шквал и 
                -- Браво! – крики с мест...

Я «Запорожца...» и в театре настоящем
Когда-то слушал... А сегодня вдруг дошло
Сверх содержания: не надо быть ледащим,
Сам стань творцом, коль неожиданно зажгло

Мечту сердечко о несбыточно прекрасном...
Твоя мечта осуществится, лишь начни.
Поверь в себя однажды – будет не напрасным
Шаг по стезе творенья... Не робей, шагни...

ЧСТ

Рассказать ли вам о тех, о ком
Есть в душе  воспоминания?
По утрам я мчался в техникум,
Как несутся на свидание.

Превращали здесь кого – в кого?
Расспросите поседевших нас,
Как на улицу Котовского
Мы летели в Цили Львовны класс…

Потому что математика –
Главной из наук является,
А ленив – не мать, а мачеха –
Та престрогая наставница …

Были мы уже степеннее,
Чем простые старшеклассники.
Ведь была у нас стипендия –
Дни степешки – наши праздники.

Знали цель: попав в рабочий класс,
После вырваться в начальники…
А учили-то, учили нас
Гениальные наставники.

До сих пор в мозгах колышется
Это знание надежное
Вроде физики от Лифшица,
Воздадим Иделю должное.

И остались не ошметки в нас
От учения нехилого
По черчению – от Жметкина,
Сопроматчика Кириллова…

Мы те знания не пропили,
Что так трудно шли к извилинам,
Даже те, что не по профилю –
И они судьбу творили нам…

И в мои -- (за курс ответчика) --
До сих пор в мозги врезаются
Строки Пушкина от Федченко,
Крепкий «дойч» от Нонны Зайцевой…

Каждый здесь свое осиливал
По судьбе, а для примера вам,
Скажем, -- пение Васильева
И стишата Венцимерова.

Я пошел по той по тропочке,
Пусть она не столь и хлебная,
Под рукой Вилорк Петровича,
С поощренья Нонны Глебовны…

Золотая строгость Гольдина
И оркестр с трубой Маргулиса –
Все вошло в понятье – Родина –
И вовеки не забудется

Где теперь друзья-наперсники,
С кем мы ездили на практики,
Сочиняли наши песенки,
Отмечали наши праздники?

Где она, та невозвратная,
Темно-русая красавица?
 Жизнь подходит предзакатная
А любовь моя не старится…
 
Груз потерь оплачу, оплачу,
Годы – черно-белым тельником…
Мой поклон Георгий Палычу,
Что меня зачислил в техникум…

Танцы на крыше Дома офицеров

Над Театралкой горячечный Эрота пульс,
С крыши оркестр возбуждающе нервы щекочет.
Самозабвенно твистуют подростки – и пусть!
Знаю: со мной танцевать ни одна не захочет.

По Тетралке гуляю, с ней болью делясь,
Горечь мою прочитает от корки до корки:
Дом офицеров – там танцы на крыше, где я
Не был ни разу – танцор из меня никаковский.

Я неуклюж, и стеснителен – и одинок,
Косноязычен... А что ни скажу, все – некстати....
Танец – движение сердца и музыка ног,
Только мои не фурычат в такой ипостаси.

Что-то со мною не так, не пойму отчего.
Вся молодежь наверху, я внизу. Неприкаян...
Кажется, я вообще не от мира сего –
Горько, обидно, что выпала доля такая...

Кто же со мной согласится пойти танцевать?
Кто улыбаться захочет такому партнеру,
В медленном танце позволит себя обнимать?
В танце с посмешищем не оберешься позору...

Как я завидую тем, что легки и ловки,
Как я мечтаю и сам твистовать и кружиться!
Ну, а такому достанутся только плевки --
Ни танцевать и ни с девушкою подружиться...

С крыши несется потоком густой звукопад,
Дарит кому-то восторг, а кому-то смятенье.
Здесь одновременно рай для кого-то и ад,
Неутолимая боль, для иных – вдохновенье...

Немецкий язык

Пускай несладкою, пускай бесхлебною
Была моя тропа сквозь снег и дождь...
Давид Абрамович и Нонна Глебовна,
Спасибо вам за мой неслабый "дойч".

Мой город вылеплен мечтою зодчего,
Хранит под крышами немало тайн...
Одна мне ведома: помимо прочего
«Дойч» эхом прошлого таится там...
 
Язык был крыльями, язык был парусом,
Он стал опорою моей стопы
И в журналистике, и в дружбе с Клаусом,
Во всех превратностях крутой судьбы.
 
В иных наречиях потом стал докою:
Болгарский выучил прям на бегу.
И по-английски я свободно трекаю,
И по-испански «сАблаю», смогу...
 
Язык -- мой выигрыш, мое могущество,
Он джиу-джитсу мой и карате,
Мое заведомое преимущество
В мирской бессмысленности-суете.
 
Когда слова чужих язЫков втискивал
Сквозь узколобие в усталый мозг,
Тот соответствия в родном выискивал,
Врезая в память их, как в мягкий воск.
 
И главный тайный дар моих УчИтелей --
Мой русский, вымолившийся в стихи,
И тонкий сборник, ими не прочитанный,
Он -- покаяние за все грехи.
 
Тропа негладкая к закату тянется,
О том, что скромно жил, зря не жалей.
Пусть память верная в душе останется
Бессмертной славою учителЕй.

Девочка с аккордеоном

Лизе Таубер-Зимирборт

Городская давнишняя сценка --
Память сердца ее выдает:
Задержался народ на Лысенко
И чего-то с надеждою ждет.

В полчаса городская реприза --
Завсегдатаи помнят сюжет:
Музыкальная девочка Лиза
Им сыграет лихой менуэт.

Неподвижен народ под балконом:
То ли выйдет она то ли нет,
Эта девочка с аккордеоном?
Напряжен в ожиданьи пикет...

... Как она вдохновенно играла,
А народ неотрывно внимал...
И метафору Марка Шагала
Я в той уличной сценке поймал...

Моя музыка

Дан звонкий голос. Слух едва-едва
Дотягивал до певческих канонов.
И у меня был «Гонер Верди-2» --
Наипевучий из аккордеонов.

На Киевской, на третьем этаже,
Он разливался песней о девчонке
Из нашего двора. Была уже
Она в душе... Той песней до печенки

Не уставал соседей донимать –
На большее мозгов недоставало...
В игре меня пытался наставлять
Горлисский Гриша... Но успехов мало...

Сам Гриша музыкантом был «на ять»:
Консерваторским классным кларнетистом –
В муздрамтеатре выпало играть –
И он играл певуче и искристо...

Я под началом Гришиным постиг
Мелодику в согласье с чувством ритма,
Предвосхитившие корявый стих...
В нем, ясно – Люда – и плохая рифма....

Я даже и в музшколу походил –
Была в ДК текстильщиков музшкола –
Чем лишь острей, больней разбередил
Сознанье неспособности – и скоро

Эксперимент с музЫкой прекратил...
Однако не совсем остались втуне
Уроки эти – ( я и в хор ходил) –
И благодарен песенной фортуне:

Подшлифовался неуклюжий слух –
И ныне у катрена и рефрена
Мой слух – один из самых верных слуг....
Моя душа из песенного плена

Не вышла и не выйдет никогда –
И наша черновицкая «Маричка»
Идет со мной по жизни сквозь года...
Вся жизнь моя – как песен перекличка.

И в ней уже давным-давно звучат
Мои, в которых ты, любимый город
И та, на чей глубокий ясный взгляд
Я навсегда моей душой наколот...

А ежели попросите, тогда
В минуту запоздалых откровений
Спою «Гори, гори, моя звезда»
И что-нибудь из собственных творений...

Песня

Памяти А-Ц Идельсона

Он вышел из-под Риги,
Под небом ночевал.
Псалмы из вещей книги
Негромко напевал...

Он отдал  душу песням –
Ведь с детства их любил.
По городам и весям
С котомочкой ходил.

В замызганной котомке --
В бутылочке вода.
Веселый был и тонкий,
А сытый – не всегда...

Подвинье и Побужье
Проселками прошел...
-- Ты спой мне вашу, друже...
Поешь ты хорошо...

А, ну – еще! Сумею
На скрипке подыграть...
Це-молль, как разумею?
Так и впишу в тетрадь...

Теперь давай-ка вместе.
Я в терцию спою... –
Он шел от песни к песне...
В тетрадочку свою

Записывал мотивы,
Запоминал слова,
Голодный, но счастливый...
Его в пути молва

Подчас опережала –
И рада молодежь:
-- Давай-ка мы сначала,
А после ты споешь...

Проселками по бровке
Шагал он и шагал.
Ему аранжировки
То дождик предлагал,

То ветерок навеет
Замысловатый ход –
И радость в сердце зреет.
Он с песнями идет.

Он молод и отважен.
Ни холод, ни жара,
Ни дождь ему не страшен...
А вот и Садгора.

Предчувствием удачи.
Встречают в Садгоре?
-- Чего тебе, юначе?
Ах, песню! Ну, харе:

Будет веселье, будет веселье,
Будет веселье с песней у нас...
Будет веселье, будет веселье,
Будет веселье с песней у нас...
Ну-ка, задорней в пляс, ну-ка, задорней в пляс,
Ну-ка задорней в пляс, праздник у нас...
Ну-ка, братья!
Подпевай с радостью в сердце,
Подпевай с радостью в сердце,
Подпевай с радостью в сердце,
Подпевай, подпевай,
Радость разливай...

-- Ну, ладно, все в порядке,
Спасибо за вокал... --
Крючочками в тетрадке
Он песню начеркал,

Не допуская фальши:
-- Вот здесь у нас диез... --
А что случилось дальше,
В чем главный интерес?

Двадцатый год итожил,
Кто пал, а кто живой,
Кто ранен, обезножил
На первой мировой.

Без всяких переходов,
Побитое само,
Сообщество народов
Решило в Сан-Ремо:

Чем жечь, душить, калечить
С кликушеством в речах,
Евреям обеспечить
Достойный нац. очаг.

Так решено впервые
-- Теперь-то воспарим! –
Евреи в эйфории.
И Иерусалим

Мечту свою концертом
Желает увенчать...
Хормейстер ходит фертом.
Он знает, чем начать.

А песню для финала
Не может подобрать
Чтоб воодушевляла...
-- А где же та тетрадь?

Там, помню, что-то было... --
Тетрадь перелистал...
-- Да вот же! Звонко, мило...
Сгодится на финал... –

Известные издревле
Слова вливает хор,
В Садгорское веселье --
Израильский задор.

И песня зазвенела
И понеслась в зенит,
Сердцами овладела
И до сих пор звенит.

Мажор планету залил,
Он каждому знаком.
И словно весь Израиль
Победно пляшет в нем:

Хава нагила, хава нагила
Хава нагила вэнисмэха.
Хава нагила, хава нагила,
Хава нагила вэнисмеха.
Хава неранена, хава неранена,
Хава неранена вэнисмеха.
Уру, ахим,
Уру ахим бэлев самеах,
Уру ахим бэлев самэах,
Уру ахим бэлев самэах,
Уру ахим, уру ахим,
Бэлев самэах!

Николаевская церковь

Названья улиц в милом городе моем
Изменены опять -- и стали "самостийны",
Но в Черновцах души, где памятью живем,
Советский прежний сохраняем ретро-стиль мы --

Так нам привычнее... Я мысленно иду
По Волгоградской мимо лавочек и рынка...
Чуть-чуть подальше пустырек один найду --
Нетленна в памяти заветная картинка.

Стоит октаэдр-сруб, увенчанный крестом,
Четыре века здесь стоит назло погоде...
В летящем облике, законченно простом,
Идея четкая: земля мала... На входе

Церквушки -- (сбита без единого гвоздя,
Лишь топором простым сработана азартно) --
Давно замок... Ну, что ж, помысли, не входя,
О Богоявленном... И, может быть, внезапно

С небес на душу откровенье снизойдет,
О чем-то в жизни очевидно наиважном.
Господь стезей тебя высокой поведет
К добру... Ведь он, Господь, заботится о каждом...

Завод

«Вернулся я на родину...» --
Вот -- песенное вспомнилось.
У всех своя солдатчина,
У всех она горька...
Я не представлен к ордену,
Мне двадцать два исполнилось –
А где искать удачи нам? –
Удача так редка...

Гэбэшникам-потешникам,
Что кадрами заведуют,
Дано заданье важное:
Евреев не пускать...
-- Так, так – окончил техникум... –
Работу мне советуют,
-- У нас-то – дело зряшное! –
В Израиле искать...

А мне, чтоб служба в армии
Была бы в стаж засчитана,
Нужна сейчас, немедленно,
Любая, но сейчас...
Заталкивают в парии...
Пусть будет и не чистая –
Такой, поди, немеряно –
И эта не про нас?

Зачем со мной так, Родина?
Сама же злонамеренно
Ввергаешь в озлобление,
Во вражеский вертеп...
Но встретил Лешку Ройтмана...
-- Устрою! – он – уверенно.
-- С зарплатой?
 -- Без сомнения.
По крайности – на хлеб...

-- А что за предприятие?
-- Завод металлоштамповый.
Я главному механику
Представлю хоть сейчас...
Армейского приятеля
Авторитет не крапленый:
К начальственному кранику
Пристройка удалась...

Его в толпе безбашенной
Директор сразу выделил:
-- Так, парень рассудительный,
Пойдет на комсомол...
И вот, значком украшенный,
Пробился Лешка в лидеры...
Он верный и решительный:
Сказал – и не подвел...

Я по утрам не мешкаю:
С Гайдара в рань звенящую –
На Стасюка – и далее
До бани – прямиком...
А кем служу-то? Пешкою.
Работу настоящую
Конечно же не дали мне
В раскладе заводском.

Участочек гальваники.
Где цинковали шаечки,
Решили перестраивать –
И я вожусь в грязи.
Сижу в кислотной «ванночке»...
Ни за какие шанежки
Другой себя подтравливать
Не станет... Боль в груди...

Из бруса ванна сложена,
Армирована стержнями
Из красной меди, толстыми –
Окаменела вся...
Спина моя скукожена...
Кувалдами да пешнями
С кислотными наростами
Борюсь, в грязи скользя.

А после смены – в клуб меня
Приятель Лешка требует –
И песни на два голоса
Солдатские поем...
Без песен не могу ни дня,
А Лешка мной не гребует --
То весело то горестно
Солируем вдвоем...

Но стаж мой зафиксирован –
И план осуществляется,
И к противоположному
Отныне я стремлюсь:
Шаг мной инициирован –
И дядя добивается
Мне отпуска... К неложному
Успеху тороплюсь...

Я стаж себе приращивал,
А сам я на вакациях
Учил-зубрил историю,
 Немецкий и стихи...
Систему одурачивал
В несложных махинациях...
Москва, всех хуже что ли я?
Отвергнуть не моги!

... Вернулся из столицы я –
И в тот же день уволился:
Таким был запланирован
Решительнейший шаг...
Раз в жизни так стремился я,
Сумел – и не поссорился
С мечтою... Был шокирован
Завод... Встречай, журфак!

Как я готовился в вуз...

В парке Калинина, там, к стадиону поближе,
К лавочке жесткой приник, все учу и учу....
Мама дала мне с собою мешочек коврижек...
Ладно, прервемся... Коврижкой слегка постучу --

И по стволу опускается рыжая белка,
Чтобы коврижкою зубы ее не ломать,
Сам разломлю для нее аккуратно и мелко --
Легче ей будет сухую коврижку жевать...

Дружно грызем, а прохожие с доброй улыбкой
Смотрят на эту картину -- и им хорошо...
Ну, пожевали -- и снова с надеждою зыбкой
Учим историю...
                -- Скучно, хвостатый дружок?

Что ж, возвращайся к себе на сосну. До свиданья!
Завтра опять приходи – посидим, похрустим...
"Дембелю" трудно даются забытые знанья,
Надо их грызть, если сильно в студенты хотим...

Город песен

Что сейчас -- не скажу вам, а в юные те времена
Этот город, как солнцем, был песнями щедро напитан.
И "Маричка" была по утрам каждодневно слышна,
И была "Черемшина" с "Червоною рутою"... Вы там

Все ли помните, что легендарный Степан Сабадаш
Выдавал очень мудро по праздникам, к памятным датам?
За "Ромашки" его с "Полониной" полцарства отдашь --
Пусть звучат на весь город, как раньше звучали когда-то.

Пусть великий Гнатюк, наш Гнатюк, черновицкий -- Дмитро,
Вновь порадует нас "Пирогами ... веселыми ... с сыром"...
В этих песнях взывало к душе человечьей добро,
Отзвук песен прекрасных звучит и поныне над миром.

Черновцы дали миру бессмертно великих певцов.
В ряд с Карузо поставим по праву Иозефа Шмидта.
Вот и Соня Ротару, чей голос родной и лицо
Из сердец и пластинок ни стерты не будут ни смыты.

Благодарную память стяжал навсегда Ивасюк --
Над "Червоною рутой" не властны года и границы.
"Водограю” ответит счастливый сердец перестук...
В город сладостных песен душа неизменно стремится...

Черновицкие острова

Черновицкие острова,
Черновицкие улицы, где вы?
Откликайтесь-ка, ну!
 Москва?
-- Да!
      -- А Санкт-Петербург вне темы?

-- Ну, конечно и у Невы
Черновицкая есть, и в Сочи.
Отыскалась среди Уфы,
В Волгограде, везде, короче.

Есть, представьте, в Алма-Ате,
Даже в Астрахани, Рязани...
Что – и в Киеве?... Во тщете
Не пытайтесь, стрижа глазами,

Черновицкие отыскать
Все на свете... В Новокузнецке
Черновицкая есть... Видать,
Обозначили по-советски

Побратимские города
Дружбы ради в названьях улиц.
И в моих Черновцах тогда
К той же практике прикоснулись

И назвали универмаг –
Двухэтажный, большой – «Рязанью».
Эта дружба – не для бумаг:
Чьи-то судьбы той дружбе данью.

Самый близкий душе пример:
Соня, искренняя сестренка.
Из духовных подслушав сфер
Мысль о дружбе она, девчонка,

Хоть пред нею был весь Союз,
Но осознанный сделав выбор,
Полетела в рязанский вуз
Поступать после школы... Вы бы,

Если б выросли в Черновцах,
Тоже грезили бы Рязанью.
Имя города на устах
Молодежи влекло к дерзанью.

Той порою еще жила
В Черновцах и Ротару Соня.
Эта дружба ее влекла
Петь в Рязани. И унисонно

В Черновцы с берегов Оки
Прилетали певцы России.
С песней русскою земляки-
Черновчане светло грустили.

Мне Макарова письма шлет
Интернетные – Валентина.
В этих весточках предстает
Вживе давней поры картина.

И Макаровой довелось
В группе творческой молодежи
Побывать в Черновцах...
                -- Сбылось!
Восхищенье – мороз по коже...

Не забудем о тех певцах
С их есенинской грустью тайной...
А Рязанская в Черновцах
Шла от площади от Центральной.

Странно названный магазин
И в Рязани стоит поныне.
Столько лет стоит, столько зим...
-- Где купили-то?
               -- В «Буковине! –

Там и улица – вспоминай –
Черновицкая остается.
Лишь по ней по одной трамвай
К «Нефтехиму», звеня, несется...

Верю, дружба в сердцах жива
И ее не порвет граница...
Черновицкие острова –
Наша дружба и в них хранится...








































Песня первой любви...


 

Театр посещал я нечасто: хватало кино...
Поныне сознанье вины и  потери осталось...
Похожие зданья в Одессе, и Вене, и Брно,
А больше подобной нигде красоты не встречалось...

Семен Венцимеров











Поезд

Садятся в длинный поезд пассажиры -
У каждого свой груз и свой маршрут.
Все где-то были, что-то пережили
И что-нибудь еще переживут.
Но есть закон случайного общенья
И вот попутчик, глядя в потолок -
Душа давно искала облегченья -
Несвязный начинает монолог:
 
- Ну что мне в ней: задира, балаболка
И сорок лет прошло - потерян след...
А память вдруг уколет больно-больно.
Как будто вправду бед сильнее нет.
Нет, это не в цветной кинокартине,
А только в доброй памяти моей:
Вновь Черновцы в искристом серпантине
Сентябрьских стремительных дождей.
 
И это я не страшным сном напуган-
Однажды так и было наяву:
Та девочка сейчас свернет за угол -
Все сорок лет зову ее, зову.
 
Hе верю в неземные голоса,
Но если есть на свете чудеса,
Пусть в снах ее, хотя бы в снах ее
Звучит признание мое.
 
Уснул попутчик, сердце успокоив,
А я его безвинного, браню:
Не ведает, что он подсек под корень
Всю выдержку хваленую мою.
В оконной раме - ты, - как на иконе,
Тянусь к тебе, - а ты вдали, вдали...
И между нами - не стекло в вагоне,
А сорок лет границей пролегли.
 
Темнеет за окном степная нива.
На полке некомфорт моим бокам...
Эй, память, ты не жаль меня ревниво --
И больше не заманивай в капкан!
Воспоминанье – о своем, нетленном...
Полна картин печальных голова...
Мне вспомнились, звучавшие рефреном,
Попутчика последние слова.
 
Рефрен его я наизусть запомню
И повторю, как заговор, сто раз.
И может в эту иль иную полночь
Ты вдруг услышишь звуковой мираж:
 
"Не верю в неземные голоса,
Но если есть на свете чудеса,
Пусть в снах твоих, хотя бы в снах твоих
Есть что-нибудь о нас двоих..."

* * *

Тяжелая ветка каштана качается…
О чем приуныл, Билли-бой?
А это грусть первой любви не кончается,
А значит – жива и любовь.
 
Не знаю, какими назначено нормами –
По сколько любви и кому --
У всех моих песен тональность минорная
Любивший поймет, почему.
 
Качается ветка каштана и капают
На листья густые желтки…
-- Прощай навсегда! --
                Мне родная река поет…
О, ночь, отчего так жестки
 
Подушки на полке вагонной, в гостинице,
И к радости нету дорог?
А скоро и горькая старость настигнется,
Два шага еще – и порог…
 
Грусть первой любви – доминантою памяти,
В той грусти нет яда и зла…
Круги по воде – юность бросила камешки –
Расходятся… Эх, понесла
 
Судьбина по кочкам – и чересполосицей…
Конечно, я сам виноват…
Слеза покаянья непрошенно просится…
Ах, если бы в юность назад,
 
В мой песенный город... Ах, если бы, если бы…
Прости меня, юность-любовь…
Высокий мальчишка сбегает по лесенке…
Не надо грустить, Билли-бой…
 
Люда

Шелухой подсолнуха улица усыпана,
По карманам семечек, как у дурачка…
А любовь-то звонкая горечью напитана,
А вокруг-то девочек, но в душе -- тоска.

Ты, душа ранимая, за тоску прости меня:
Незадача с выбором, вот уж сплоховал –
Ведь она, любимая – нежная, красивая,
Я же грубо выделан, я не идеал.
 
Мне гундят приятели, мол, не вышел мордою,
Чтоб дружить с Людмилою, дескать, простоват
И не обаятелен, и одет не в модное…
А любовь – лавиною, я не виноват.

Я стою на лестнице у окошка мутного,
А внизу под яблоней, ясно кто – она…
Что за околесица? Хоть чего бы путного --
Рифмами да ямбами голова больна…

Мы живем на Киевской возле парка Шиллера.
Летние каникулы, тихие дворы...
А любовь накинется, так что из души ее
Ты попробуй выкури – не хухры-мухры...

Вот и вся история – ничего хорошего.
К горестным бессонницам душу приготовь…
Вовсе невеселая, в плен взяла непрошенно,
Первых рифм пособница – первая любовь…

*   *   *
Бегу, разрывая лианы руками,
Ползу, задыхаясь, из снежных лавин,
Лечу чистым ангелом над облаками --
К тебе, драгоценнейшей из половин.

Давно, за какую-то дерзость в отместку
Судьбу пополам разорвали -- и врозь
Назначено нам пребывать вперемешку
С чужими обломками судеб -- небось,

Дерзать и дерзить не захочется боле
И будет, чем праздную душу занять...
И тысячу лет я стенаю от боли --
Зову и ищу... Не могу отыскать!

О ты, кто все это содеял, не надо
И впредь отводить мне глаза от Нее.
За тысячу лет беспредельного ада,
Поди, искупил прегрешенье мое?

Ты,Давший мне Голос и Вещую душу,
Верни мне Ее и бери нас -- вдвоем...
Я тысячу лет -- через воды и сушу
Иду к той единственной - ночью и днем...

Иду -- мне звездою надежда сияет,
В бреду, повторяю вразброд имена...
Я верю: душа ее мигом узнает --
И вместе пребудем на все времена...


Повесть первой любви*

Начинается втайне
Такая простая историйка
О девчонке и парне
Из провинциального дворика.
Я не стал бы делиться --
Зачем обнажать сокровенное?
Но она повторится
В судьбе чьей-то юной наверное.

Припев:

Мы играли с ней в прятки у нас во дворе...
Вдруг любовь разбудила меня на заре.
Я влюблен, а признаться в любви не могу...
Образ девочки Люды в душе берегу.

Прогудел длинный поезд,
Поплыл по дороге мужания...
Строчки грустные в повесть
Готовы вписать расставания.
Юность песней взовьется,
Подай ей дела и события...
И грустить остается
Книжонка, на полке забытая...

Припев:

Навещает с метелью мороз в декабре,
Снег не тронут следами у нас во дворе...
Где мы тропки протопчем на чистом снегу?
Сколько выпадет встреч нам на долгом веку?

Мы у Бога попросим –
И снова под звездами вечными
Незнакомая осень
Одарит внезапными встречами.
Неслучайные встречи
На трудной дороге мужания –
Негасимые свечи –
И столько в душе обожания...

Припев:

В повесть первой любви не войдет эпилог...
Пусть не знаем пока, на какой из дорог
Будут новые главы в нее внесены,
Про счастливые встречи грядущей весны...

* Этой песне по меньшей мере сорок лет. Она мною давно забылась, как почти все первые давние совсем еще неуклюжие стихи. Но вот – словно бы воскресла, вернулась из небытия. Наверное в этом есть некий тайный смысл – и я включаю ее в коллекцию текущих произведений...



























О тебе.
Лирическая поэма о первой любви, составленная из песен, лунных снов и воспоминаний....


 
 
...Не в бронзе, а в простой моей душе
Прекрасный образ отражен навечно...
Наверно нам не свидеться уже,
Не заглянуть в глаза на курсе встречном...

                Семен Венцимеров



















Пролог

* * *
 
Любовь, я искал тебя в разных краях,
Глаза проглядел,
Зачем ты умчалась на легких крылах
В безвестный предел?
Где город, где улица, где этот дом,
Этаж и порог,
Куда бы пойти за сердечным теплом
И радостью мог?
 
Быть может, ты звездочка дальних планет,
Нездешних миров?
Кого озаряет твой утренний свет,
Отрада-любовь?
Чей путь устилаешь лучистым ковром
Цветов и надежд?
Кого окликаешь сейчас за углом?...
О, где же ты, где ж?...
 
Любовь, ты - отрада и ты же печаль,
Мечта - и мираж,
Немногих твоя отмечает печать
В веках и мирах.
Любовь, ты песнь песней и тайна из тайн,
Награда наград....
Мудра и бесстрашна, светла и чиста,
Сильнее преград.
 
Любовь, и меня ты вела по Земле,
Любил я и жил...
И радость будила меня на заре,
Весь мир был мне мил.
Любовь, я ведь жив еще, я еще здесь,
Душа горяча...
Вернись сказкой сказок и чудом чудес
Хотя бы на час...

1

Ты в двух кварталах от меня жила --
Порой друг друга у метро встречали.
И в том, что много лет уже была
Чужой женою – не было печали...

И шутки, дескать, первая любовь
Не старится – твои – не огорчали...
Встречались – не нарочно – вновь и вновь –
И уходили – розно – без печали...

Но снился мне один и тот же сон...
Я просыпался – и в слезах подушка  --
И наяву меня не сразу он
Освобождал, как если бы заглушка

К душе не подходила в этот миг –
И острым ощущением потери
Пронизывался, сдерживая крик...
Мне снился город... Белые метели

Окутывали темные дома.
Я приходил издалека к подъезду
И ждал... Как будто кто лишил ума,
Стоял часами, пригвожденный к месту,

Где мог случайно встретиться с тобой...
А дом был незнакомого фасада
И город был незнаемый, чужой...
Но ускользали частности от взгляда...

Я ждал тебя. Я о тебе мечтал...
А встречи были безнадежно грустны:
Что не любим – я это понимал.
Неоднократно от тебя изустно

Об этом слышал ясные слова...
Но будто раб, прикованный к галере --
На том же месте... Скорбная глава
Несбыточной иллюзии, химере

Противиться не может... Жду и жду...
Увижу – и от счастья замираю...
В любви, что мне досталась на беду,
Я безответно, горько догораю...

И снова просыпаюсь весь в слезах...
И этот сон реальности сильнее,
А имя, что не тает на устах –
Твое...  Так горько, безотрадно мне – и

Не сразу понимаю – то был сон...
-- Всего лишь сон! – усиленно внушаю
Себе упорно, радости лишен:
Не соглашается, увы, душа – и

Таит ту горечь глубоко на дне...
Вседневные меня берут заботы.
За выживание бороться мне
Приходится отчаянно... С работы,

Вконец усталый, еду на метро...
На выходе опять тебя встречаю...
-- Пешочком?
                -- Ладно...
                Пообочь -- пестро...
-- Устал?
                Молчу, лишь головой качаю...

-- Не уставай – и береги себя...
И снова раздражающие шутки
Про первую любовь... Молчу, сопя...
-- Ну, до свиданья...
                Редкие минутки

Случайно неслучайных наших встреч...
Зачем они? Какие-то уроки
Из них мне предлагается извлечь?
...Текучка повседневная... В потоке

Делишек по течению плыву...
И в сон бросаюсь, точно в темный омут...
А в нем опять ясней, чем наяву,
Тот незнакомый дом, и странный город,

И ты мне разъясняешь, что теперь
Ты уезжаешь навсегда отсюда...
Отныне и навек напрасно дверь
Подъезда я буравить взглядом буду –

-- Прощай, чудак! – ты говоришь во сне –
И вот теперь несчастен я в квадрате.
Отныне не дается счастья мне
Тебя хотя бы видеть... Той отраде –

Не быть... Встаю...  Несчастен, а кому
Расскажешь? Кто поймет? Кому я нужен?
Печаль тех снов упрятана в тюрьму,
Материальный мир жесток, бездушен...

Я день-деньской, как белка в колесе,
Бесмыссленно верчусь и суетливо,
Тащусь с работы вяло, как и все,
И вечера проходят сиротливо.

Ни в ком отрады нету и ни в чем,
Надежда угасает – не подросток...
В замке два раза проскриплю ключом,
Пойду на тот знакомый перекресток,

Но зря... В какой входила ты подъезд,
Не ведаю... Напрасно ожидаю –
И ухожу... Куда б из этих мест
Подальше укатить? Перестрадаю –

И, может, позабуду вдалеке...
Во сне – опять у странного подъезда
Напрасно жду с тоской накоротке...
А музыка звучит – виваче, престо,

Аччелерандо – так оно стучит,
Ускорившись до бешеного скерца,
Стенающее горестно навзрыд,
В разлуке изнывающее сердце...

Я ведаю во сне: возврата нет,
Надежды нет, что я тебя увижу...
Ты пронеслась ярчайшей из комет
Над всей судьбою, но не стала ближе...

И нет мне утешения в судьбе,
Не отыскать мне для замены ровню...
И вот я вспоминаю о тебе...
Не забываю ни на миг, все помню...

Луна первая --  над Черновцами…

*   *   *

Триста семьдесят лун… Я сквозь время смещаюсь…
Если б юность вернуть наяву,
Я к тебе подойду – и уже не смущаясь
Ненаглядной моей назову.
Я прошу извинить… Вы не сердитесь,
Что былое во мне ожило?
Триста семьдесят лун, триста семьдесят  --
Тридцать лет пролетело-прошло…

Тонет город в любви. Город дышит любовью,
Где я девочку встретил одну,
Где проспектом любым и тропинкой любою
К твоему прибегал я окну.
Я прошу извинить… Вы не сердитесь,
Что былое во мне ожило?
Триста семьдесят лун, триста семьдесят –
Тридцать лет пролетело-прошло…

В облаках журавли промелькнули, курлыча…
Так вовеки им вдаль улетать…
А у каждого Данте есть своя Беатриче –
И тебя мне всю жизнь вспоминать.
Я прошу извинить… Вы не сердитесь.
Что былое во мне ожило?
Триста семьдесят лун, триста семьдесят,
Тридцать лет пролетело-прошло…

2

Над Черновцами – ясная луна
И в черном небе звезды колдовские,
А для меня – простого пацана –
Вся радость – в песнях... А любил -- какие?

Вот Бейбутов поет, как он ловил,
Взор девушки одной в тоске напрасной...
Я все слова по слуху разучил,
Любил мотив томительно прекрасный...

Ах, лучше бы мне песни той не знать!
Певец меня, поэт ли изурочил?
А может, нужно было понимать,
Что Бейбутов судьбу мне напророчил?

...Я жил в периферийном городке,
Учился в затрапезной восьмилетке,
Жил в коммуналке... Словом, жил в «совке»...
Томясь в тех рамках, в той ужасной клетке,

Мечтала о возвышенном душа...
А Вышней волей мне дарован голос...
Бедна семья, в заначке ни шиша,
Порой буквально ни «копья»... Кололось

Буквально все, чего бы не желал...
С младенчества смирял свои желанья...
Мечтать не вредно... Вот я и мечтал,
Не знаю сам, о чем... Мои мечтанья –

Не об игрушках... Об обновках мне
Не грезилось и ничего не снилось...
А как-то Бог увиделся во сне:
Стоял с мешком у двери и, как милость,

Он ссыпал из мешка к моим ногам
Букашек расползающихся горку...
И мама разъяснила: дескать, нам,
В безденежье намаявшимся горько,

Когда-нибудь он много денег даст...
Когда купили старенький приемник,
Был в доме праздник... Худ и головаст,
Я замирал в мечтаньях неуемных,

А музыка меня вздымала ввысь,
Рифмованные оглушали строки...
Прошу: Утесов, песней поделись...
Вокала мне бесплатные уроки

Давал тот старый, маленький «Рекорд»...
И погружаясь в песни, забывался...
Мне в песнях открывался тайный код,
Секретный ключ к моей судьбе давался...

Те песни заменяли мне кино...
В безденежье так редки были фильмы...
Мне в кинозале страшно: там темно...
В дни выборов безденежно утиль мы

Киношный – в университетский зал
Смотреть ходили с мамой – мне не в радость,
Сидеть терпенья нет – и я сползал
С рук мамы на пол, а душа терзалась...

Хоть мал был, знал: есть у меня душа.
Она была. Я жил в ее просторах.
Мечтал. Грустил. Умишком не спеша
Взрослел... Ну, а в душе мне, может – сорок,


А может быть – и девяносто лет –
И в сны мои являлся странный город –
И словно бы душа мне шлет привет
Из  -- «не отсюда», будто снами вспорот

Наброшенный на душу темный холст –
И в необъятном горестном смятенье...
Я просыпаюсь... Школа... Малый рост,
Картавость, бедность... Горько! Невезенье:

Учительница первая моя
Была отнюдь не эталон морали –
И я несчастный, маленький... Змея
Картавила, кривляясь – и не знали

Родные, как мне в школе тяжело...
С трудом я во второй перевалился –
С учительницей новой повезло –
И я маленько отошел, раскрылся...

Вдруг оказалось: выучить стихи
Мне легче, чем любому в нашем классе...
Лишь брошу взгляд – готово... Ни строки
Не перевру, читая... На Парнасе

Посмеивались, глядя на меня,
Я думаю, и Пушкин и Некрасов...
И я в читальне проводил полдня,
Читая все подряд... Начальных классов

Ступени проходил, скажу тебе, --
Уроками себя не утруждая,
Не напрягался в суетной борьбе
За высшие оценки... Но, читая,

Я улетал в нездешние миры...
Я был одним из храбрых мушкетеров...
Стеснялся, сторонился до поры
Тех, в фартучках, кем школьных коридоров

Кишат пространства... Для чего они?
Не знаю, как себя вести с такими...
Идут по школьным коридорам дни,
Бегут недели и летят лихими

Сентябрьскими кометами года...
Вот позади уже и восьмилетка –
Немного троек... А теперь куда?
Не в ремеслуху же... Судьбы разметка

Ведет, минуя школу, в ЧСТ...
Осведомленным аббревиатура
Понятна... Неоформленной мечте --
Стезя... Учусь... Учительства культура

Повыше, чем в несчастной НСШ...
Там, впрочем, был Давид Абрамыч Эдлис –
О нем-то память сохранит душа:
Немецкому учил нас так, что «пелось»

На дойче всем свободно и легко...
Нас в техникумской группе тридцать с гаком
Одних парней... Механики! Клубком
Качусь, верчусь юлою... Ставлю на кон

Упорство, волю, память и мозги...
Стипендию дают... Вот это стимул –
С четверочек сорваться не моги!
Черченье доконает, чтоб я сгинул!

Кропаю со слезами чертежи –
Карябал, как попало, в восьмилетке...
А здесь, хоть лопни – вынь да положи
Преподу все заданья, а отметки

Должны мне гарантировать доход...
А физика? А химия?... Отрадой,
Что в техникуме свой оркестр... Поет
Васильев, в общем, славно, но усладой

Не стало это пенье для меня...
Я спел бы много лучше, но стесняюсь...
Есть голос... За стеснительность казня
Себя жестоко, все же не решаюсь

К Маргулису --  маэстро подойти...
И остается дар Господний втуне...
Господь, за нерешительность прости –
Я к песенной судьбе моей – фортуне

Хоть мог бы, но, стесняясь, не шагнул,
Застенчивость душила, ну, хоть тресни!
А сверх того меня Кобзон лягнул:
Он голосом моим такие песни

Запел!  Опять пророчила судьбу
Мне песня... Я еще о том не ведал,
Слова ее записывал во лбу...
(Той песни и поныне я не предал)...

А вот однажды я попал в кино...
Картина потрясла до основанья...
«Колдунья»! Влади! Ей одной дано
В дремавшем сердце смутные желанья

Подростка-недотепы разбудить...
Глаза ее и вправду колдовские
Вонзились в душу... Стало горше жить –
И слаще... Вот кладу, кладу мазки – и

Уже почти и загрунтован фон –
И я перехожу к самой картине...
Я замер у «Рекорда»... Мне Кобзон
Поет моим же голосом... А ты мне,

Иосиф, без конца зачем поешь,
О той, из нашего двора, девчонке?
Уже ее заметил я... Хорош!
Достал уже той песней до печенки...

...Да, я тебя заметил с первых дней...
Казалось, ты и есть Марина Влади...
Но я все реже вспоминал о ней...
Вокруг все потускнело... Как в окладе –

Икона – ты в сиянии любви...
Любовь лавиной сердце затопила,
А я косноязычен виз-а-ви
И что сказать? Затмила, ослепила –

И сердце спотыкается в груди,
И как мне быть с собой, с тобой? Не знаю...
Что делать? Что сказать тебе? Поди
Лишь посмеешься?... Милая, родная...

Слова любви из песен достаю...
Шепчу, но так,  чтоб ты не услыхала...
А хочешь, для тебя одной спою
Ту песню по-кобзоновски... Искала

Хоть в чем-то воплощения любовь...
К тебе всего-то двенадцатилетней...
Люблю тебя... Кусаю губы в кровь,
А всем, конечно, видно все – и сплетни

Нас липкой паутиной оплели...
И если раньше ты не замечала,
Но, видимо, подружки донесли –
Дичишься... А моя любовь крепчала...

Луна вторая – над Криворожьем

*   *   *

Отшумев, отгудев, улеглась непогода.
Смотрит в окна луна.  Тишина.
Прозвенит «злейший враг», а вставать неохота...
В три минутки сладчайшего сна --

Пусть вольется-звенит черновицкое лето
И слышны мои песни во сне...
Ты -- в венце золотом из святейшего света
Улыбнешься таинственно мне...

А с рассветом в степи зарокочут моторы,
Экскаватор растопчет снега...
Вместо шпаг – рычаги, а душой – мушкетеры –
Только губы прикусим слегка.

В кирзачах, телогрейке, ушанке лохматой
Рядом с вами на снимке стою...
Я вас помню всегда, я люблю вас, ребята,
Так, как любим мы юность свою...

Занесло ее, ласковую, в одночасье
Белой вьюгой в морозной степи...
Где бы ни были вы, я желаю вам счастья –
И храню, как пароль, те стихи:

«Заглянула а окошко луна мимоходом.
Улыбнелась тихонько луна...
Спят мальчишки. Им скоро вставать на работу  --
Пожелаем им доброго сна...»

3

... А во дворе у нас была гора,
Подпертая (от оползней) бетоном...
Когда ты уходила из двора,
Душа моя всегда невольным стоном

Сопровождала долгий твой проход...
Не приходило в голову усесться...
Доходишь до горы – и поворот...
И может в этот миг взорваться сердце...

И я кричу во сне:
                -- Не уходи! –
И плачу, как обиженный ребенок –
И колокол колотится в груди...
И долго не могу понять спросонок,

Зачем они стоят над головой –
И что-то говорят, а я не слышу...
Я только что был где-то там с тобой...
-- Пора вставать... --
                В календаре открыжу

Пришедший мне навстречу новый день...
За завтраком махнем чаек с кефиром –
И – за порог... Ушанки набекрень –
Лицом к лицу с таким суровым миром –

Подростки, а положено держать
Достойно марку -- и не ныть, не киснуть,
По-комсомольски доблестно мужать,
Соплей простудной на ветру не виснуть...

«Летучка» нас развозит по судьбе...
Дремлю, согревшись от дыханья друга –
И снова вспоминаю о тебе...
Идешь ко мне мажорно и упруго...

Ты что-то говоришь, а голос твой
Мелодию Островского включает...
Поговори, поговори со мной!
Но за тебя мне песня отвечает...

Она все знает о моей судьбе:
Пророчила дороги, расставанье...
Но обещает, что вернусь к тебе
Хотя б лишь на вечернее свиданье...

И голосом, что чудно схож с твоим,
С волшебным Кристалинским придыханьем,
Она внушает: все же я любим,
И ты полна все тем же ожиданьем...

И ты идешь с Наташкою в кино,
Сестрой Наташкой, светлым человечком...
Ведь с кем ты -- далеко не все равно,
Что там не я к тебе на курсе встречном

Улыбкою привечен золотой...
Ах, Господи, зачем же я уехал?
Но, нет, не верю, чтобы кто другой...
А я вот, дурачком и неумехой

По песне за романтикой пошел...
Позвал меня неброскою листовкой
В дорогу криворожский комсомол,
Сманив ударной всесоюзной стройкой...

Я помню, как мы едем вчетвером
И – трезвые -- в купе горланим песни...
А весь вагон, кто бранью, кто добром
Умолкнуть умоляет... Да, ровесник,

Тридцатилетним этим старикам,
Забывшим комсомольские восторги,
Уже и не понять, как важно нам
Так всенародно выкричать истоки –

Те песни, что фундаментом души
Легли – и вот, позвали нас в дорогу...
Ты, юность, нас покинуть не спеши...
А ты, любовь, останься недотрогой...

А в песнях ждут девчонки, долго ждут,
Пока парней мытарят испытанья...
И вот они уже сквозь нас идут,
А мы сквозь них... Дороги, расставанья,

Летучки, экскаваторы, снега –
Романтикой такой не нахлебаться...
И знает песня, как мне дорога
Та девочка, к которой не пробраться...

Мы строим Новокриворожский ГОК,
Мы роем котлованы и каналы,
Выучивая жизненный урок,
Который, между прочим, в нас нимало

Фундамента души не изменил:
Мы верим песням... Это мы – из песни...
Такие мы... И кто нас оценил,
Не может не любить нас... Да, ровесник?...

Мы уезжали от любви, любя...
И честно тосковали по любимым...
И мы на стройке строили себя
И поверяли силу духа ими...

Любимая! Я вспомню о тебе
Какие-то незначащие факты,
Ведушие ступеньками к судьбе...
Сейчас-то где ты, что ты, с кем ты, как ты?...

Я помню, как однажды к нам пришла –
Знакомиться в кошмарной коммуналке –
Твоя внезапно мама... Та была
Внезапным озареньем встреча ярким...

От Клавдии Ивановны узнал,
Что... «девочке не безразличен парень»...
Не безразличен, Господи!... Взмывал
В тот миг душой, как Чкалов и Гагарин,

В восторге до заоблачных высот...
-- Приехали!
                Мы вновь стоим в ремонте...
Нас снегом по макушку занесет...
С одной кувалдой, точно мы – на фронте,

Пытаемся сверхсложный механизм,
Забарахливший, возвратить к работе...
-- Ах, отчего уже не коммунизм?
-- До коммунизма тут не доживете! --

Механик Коля, вижу, -- «оптимист»!...
Но он в попытках наших – наблюдатель...
Он молод, обаятелен, речист...
А в технике – ни в зуб ногой... Создатель,

Зачем тогда механики нужны?
Какая польза от него, бедняги?
Иди в контору, протирай штаны...
Сквозь зубы матерятся работяги...

Я тоже тут – пришей кобыле хвост:
Помощник машиниста -- на подхвате,
Но у меня и не сержантский пост,
Что надо – подаю...
                -- Зубило? Нате!...

Как будто кто его заколдовал –
Казалось, уж проверен до шурупа –
Изъянов нет... Но катится в провал,
Едва заводят двигатель... Как глупо

Мы тратим время и усилья зря...
Давно бы отвезти его на свалку,
Но нет согласья «бога и царя»
Конторы: это «чудо» в переплавку,

А нашу всю бригаду – в слесаря,
Пока с завода не доставят новый...
За новый всей душой благодаря,
Трудились бы – не только за целковый...

Но есть у нас Герой и Депутат –
Иосиф Афанасьевич Галенко...
Ему, Герою, каждый год подряд
С завода новый шлют... Ну, хоть маленько

На новом поработать бы и нам...
Но мы не депутаты, а ... отбросы....
И воскресить пытаясь ветхий хлам,
Невольно задаем себе вопросы,

На кои нет ответов... Дотемна
Мы бьемся, но проклятый экскаватор
Работать не желает ни хрена...
Нет смысла в жизни... То есть, хреновато...

А что нас держит в этой колготне?
Кого квартира, а кого – зарплата...
Чего ж в безумье этом нужно мне?
Романтики? Ее греби лопатой...

Я трудности преоделеть мечтал,
Но не всегда они преодолимы...
Не отступаю, хоть уже устал
Бессмысленно трудиться... Были б зримы

Трудов моих итоги, может стал
И я бы вскоре асом и Героем...
Ведь вправду я о подвигах мечтал...
Мечтал гордиться: дескать, мы построим

Крупнейший горно-рудный комбинат,
А трачу жизнь бессмысленно и зряшно...
Но не могу оставить тех ребят,
Что бьются с монстром истово и страшно –

У них, увы, альтернативы нет:
Семейные – квартира и зарплата...
И разбираем снова – полный бред...
Но я не предаю своих, ребята!

Не предаю товарищей в бою,
Не изменяю Вере и любимой,
Себе не изменяю, суть мою
Переиначить можно лишь могилой...

Пусть я и недалекий и тупой,
Что с этим сделать? Я таким родился...
Пусть я устал – и хочется домой,
Пусть страшно тяжело, горжусь, что влился

В бригаду – и товарищи мои
Меня своим воспринимают, равным...
Свети, любовь, мне издали, мани...
Когда вернусь к каштановый, дубравным,

Акациевым паркам и садам,
Узнаешь ты, что я пришел с победой...
И ни одной минутки не отдам
Из всех, что бился с монстром... Не посетуй,

А просто, если можешь, то дождись –
И я вернусь с ремонта, точно с фронта...
Мы все же одолели, прорвались –
Он заработал... Нет, представьте, -- он-то...

И  Федя роет обводной канал...
Порою и меня за рычагами
Увидела бы... Я не сплоховал...
Наш «атомный реактор» над снегами

Неторопливо пятится назад,
А впереди ложится ровной призмой
Канал... Лет, может, через пятьдесят,
Во все, что назовут моей харизмой,

Войдет воспоминание о том,
Как мы превозмогли, преодолели...
Одно преодолев, и все пройдем
Препятствия к пока неясной цели...

Пока мне не дано себя понять:
На что я годен? Где мои вершины?
Тебя, конечно, хочется  обнять,
Но нужно, чтоб у каждого мужчины

Была такая в жизни высота,
Чтоб им могла любимая гордиться....
Стихи? Они покуда лишь мечта,
Моя, слегка подсиненная, птица...

Я возвращаюсь в Черновцы весной...
В зеленом, как весна, плаще-болонье...
Любимая, ну, потолкуй со мной!
Ведь ты же знаешь: у тебя в полоне

Моя неочерствевшая душа...
Любимая, о как же ты прекрасна!
Опять тобой любуюсь, не дыша,
А сердце бьется горестно и страстно... 

Луна третья – над Хмельницким.

*   *   *

Старая яблоня, столик расшатанный,
Двор невеликий в объятьях квартала...
На волейбол, на стихи и на шахматы
Тихого дворика раньше хватало...
И на акации в пышном цвету,
Чтоб потом вспоминать и тужить..
Хватило на красивую мечту,
А ее – на всю большую жизнь...

Будто про детство рассказ без названия
Или о юности кинокартина...
Чтобы вступить на дорогу мужания,
Тихого дворика тоже хватило...
И на разлуки, зовущие в новь,
Чтоб судьбу, как удастся, сложить...
Хватило и на первую любовь,
А ее – на всю большую жизнь...

4

Я, первый раз назначенный в наряд,
Дремлю у ротной тумбочки дневальным...
Спаси Господь – суровый бросит взгляд
Дежурный офицер – сочтя нахальным, --

Тотчас меня отправит на «губу»...
А бодрствовать недостает силенок –
И отключился... Словно бы по лбу
Кто треснул: не могу  еще спросонок

Понять, где это я и что со мной...
Но слышу: приближались торопливо
Шаги... Встряхнул гудящей головой –
И встал «во фрунт»... А через миг – крикливо:

-- Не спишь? Ну, то-то! -- Хилый Товстоног,
Старлей и замкомроты, перестарок –
Уже из деда сыплется песок --
По-фронтовому жесткий – не подарок,

Окинул строгим взглядом... Повезло!
Проснулся за секунду до подъема...
-- Подъем! – и все в движение пришло.
Он засекает время. Здесь – не дома –

Минута -- выбегают... Голый торс,
А на плацу наверно минус двадцать...
По счастью хоть сегодня этот форс
Меня минует.. Завтра, может статься,

Чуть потеплее будет на плацу...
В казарме полчаса не потревожат –
И у меня улыбка по лицу...
Приснилось то мне, что уже, быть может,

Вовек не повторится наяву...
Нырнуть бы в сон опять, хоть на минутку...
Я в Черновцы вернулся – и живу
Все в тех же грезах... Снова -- не на шутку --

Мне душу бередишь и бередишь...
Смирился с незадавшейся судьбою...
А ты горда – и даже не глядишь
И в самом деле – кто я пред тобою?

Стесненно неуклюжий, как мешок,
Дундук, бирюк, невежа и невежда...
Вдруг подойду – презрительный смешок
В ответ – и что тогда? Прощай, надежда?

Но с мужеством собрался – и купил
Билеты – ожидался Магомаев...
Потом немало дней в себе копил
Отвагу... Подошел... Не понимая,

Глядишь – чего, мол, надо от тебя?...
А мне любовь гортань перехватила...
Буквально... И превыше сил любя,
Косноязычно, тупо и уныло

Сиплю, что, дескать, пригласить хочу
 Тебя на Магомаева... Согласна?...
Не отвечаешь... Во дворе торчу...
Давид  Острицкий так играет классно –

На зависть – в шахматишки... Я – тупой,
Я, не умея, даже не пытаюсь...
Беспалый Мишка поражал игрой
На старенькой гитаре... Тоже маюсь:

Гитару не сумею одолеть...
Зато пою под Мишкину гитару
О главном – чтобы сердцем не стареть –
Еще и рановато... Мне б на пару

С тобой дуэтом... Может быть, потом,
Когда нибудь, когда я поумнею
И осмелею, мы еще споем...
Пока же я перед тобой немею...

Я на тебя не поднимаю глаз..
А сердце – вверх и вниз, сбиваясь с ритма...
И вот – сложилась в строки пара фраз...
Какая, кстати, к слову «ритма» рифма?

И вдруг... Ты подошла ко мне сама...
Ты говоришь, а я не понимаю...
Я просто ошалел, сошел с ума...
-- Когда концерт?...  Ну, тот, где Магомаев?

Я лишь молчу, опять замкнуло речь...
Ты говоришь со мною! Это – чудо!...
-- Наверно я пойду с тобой! –
                Извлечь
Из слов мне смысл не удается...
                -- Люда!...

--  Но... Только к маме ты зайди сперва –
И попроси, чтоб разрешила мама...
Кивнул :
                -- Само собой! –
                Но голова –
Закаруселила – ведь просто драма:

Я трушу... Да, представьте, я боюсь...
Ведь мама же не чья-нибудь, а Люды!
Вдруг что не так – стыда не оберусь...
Но обещал... Страшат и пересуды...

Я, вроде бы, из возраста ушел,
Когда дразнилка «тили-тили тесто»
Могла меня задеть – женился, мол,
Семен – жених, а Людочка – невеста...

О том, что «С» + «Л» равнялось – «Л» --
Давно в подъеде пишут уравненья...
Я к ним привык... Ну, а сейчас вспотел –
В твой дом вступаю в страхе и сомненье...

Подстрижен я и в чистое одет,
Как если собирался бы на плаху,
Мыски сияют новеньких штиблет...
Вздохнув, еще раз оглядел рубаху –

Звоню... Не сразу отворяешь дверь –
И исчезаешь, указав дорогу...
Семь бед – один ответ... А что теперь?
Да поздоровайся, ну, что же ты, ей Богу!


Ну!
    -- Здравствуйте!
                -- Ну, здравствуй, проходи!
Ты уезжал куда-то, верно, Сеня?
-- Да!... Собственно... (теперь не начуди) –
Пришел у вас просить я позволенья...

Приехал Магомаев в город наш...
-- Я знаю... Ты уже купил билеты?
Ведь, говорят, большой ажиотаж?
Он популярен, верно? Ну, и?...
                -- Это...

 Позвольте мне Людмилу пригласить!
Оценивает взглядом: а достоин?
Гляжу в глаза – неужто погасить
Захочет чувство? Я над ним не волен...

-- Ну, хорошо, сходите... А твоя
Не станет возражать походу мама?
-- Конечно, нет! -- заулыбался я. --
Ведь я  -- не мальчик. Я же взрослый!
                -- Прямо!

-- Спасибо! Ну, тогда уж я пойду...
-- Ты можешь приходить к нам, если хочешь...
Смущаюсь...
                -- До свиданья! --
                Как в бреду,
Поплелся уходить...
                А ты хохочешь –

Тихонько, еле слышно, шепотком...
Лишь пальчиками мне: «Прощай! – махнула...
И будто обварила кипятком –
Неужто так смешон? От чувств разгула

Иду, собой не властвуя, вразнос...
За что мне это наказанье, Боже?
И радостно – и горестно до слез...
Но выдержал экзамен я, похоже?!

...Амфитеатр лишь кронами укрыт –
Мне радоваться даже не по силе...
Я более, чем счастлив, я убит...
Ты рядышком – и нет тебя красивей...

А то, что выпевает там Муслим,
Лишь звуковое обрамленье счастья...
И – «не спеши» -- неслышно вслед за ним, --
«Когда глаза в глаза» -- пою – во власти

Немыслимого чуда на Земле,
Обыкновенное такое чудо:
Улыбка обращенная ко мне,
И смех твой звонче песни...  Люда... Люда!

Не знаю, что потом пошло не так:
Ты стала вдруг дичиться, сторониться...
Обидел чем-то? На родных устах –
Суровость... Ну, а мне – хоть застрелиться.

Неясно мне, откуда взяться мог
Так щедро источаемый тобою
В мой адрес убивающий ледок...
И вот опять, не сговорясь с судьбою,

Помчался я в другие города,
Вновь трудностей ищу и исцеленья...
Мечусь то вверх. то вниз, туда – сюда,
Но не дает мне Киев избавленья,

И Северодонецк мне не помог,
Не помогли ни трудности ни риски...
Но вот пришел солдатской службы срок –
И я острижен наголо... Хмельницкий...

Воспоминаний взятых наугад...
Несется через голову цепочка...
Призывников собрал военкомат –
Здесь завершаться всем надеждам. Точка!

И нам дает команду Товстоног
На построенье у военкомата...
Выходим, а напротив... Я не мог
Поверить... Ты! Ты просто шла куда-то –

И даже не заметила меня...
Прошла прекрасным миражом... Исчезла...
И кончено... Ах, для чего, -- казня, --
Мне в душу ты – неизбавимо – влезла?...

Луна четвертая – над Москвой
 
* * *
 
Город
Не зря, точно в зеркало, в сердце мое глядится:
В сердце
Огни его окон, созвездия и сады.
Снится
Широкие крылья раскинув, летит этот город-птица,
Летит над Землею и ищет повсюду
Мои следы.
 
Снятся
Игрушки-дома под оранжевою черепицей,
Синий
Трамвай-торопыга, слезинкой текущий с холма.
Память,
Открыткою, в книжке забытой, лежит до поры, таится,
Отрадою детства душа неизбывно
Полным-полна.
 
Память
Вразброс разноцветные переберет картинки,
Вспыхнет
В дурмане акаций бессонница звонких зорь.
Зыбко
Сады золотятся в сентябрьской прозрачной дымке –
И поезд надежды увозит из детства
За горизонт.
 
В детство
Однажды вернемся мы в будущем воплощенье.
Город
Вновь примет в объятья надежд моих и дворов.
Встретим
Душой просветленной простое его прощенье –
И вновь унесемся на крыльях манящих
Семи ветров...
 
5
 
Цыганка мне сказала: ты ушла,
И мне любовь иную нагадала...
Но ты в душе по-прежнему жила
И ни за что ее не покидала...
 
Намеком, что должна ко мне прийти
Любовь иная вскоре – неизбежно –
Похищены стихи – уж ты прости --
В которых и восторженно и нежно
 
Тебя я неумело воспевал...
Те, первые стихи всего дороже:
Еще я так коряво рифмовал,
Но от души... Тот странный вор, похоже,
 
Был изврашенец: новенький костюм
Не тронул, а унес мои блокноты –
И горько и досадно: светлых дум
Сияние унес... У идиота
 
Воистину с мозгами нелады...
Луна, как нимб злаченый над «высоткой»...
Мне тесно в Черновцах... Людмила, ты
Исчезла с глаз.. Была такой короткой
 
Страница обещания любви:
В трехдневный отпуск из «рядов» отпущен –
И я с тобой впервые виз-а-ви:
Глаза в глаза, уста в уста... Насущен
 
Вопрос о чувствах... Мне глаза не лгут,
Я верю: не обманывают губы:
Они же любят и ответной ждут
Любви моей, а не моей погубы...
 
Но что опять не так? Ответа нет...
И ты исчезла, будто испарилась...
Куда? Зачем? Неведомо... Привет!
А может, вообще ты мне приснилась?
 
И я спасаюсь от глухой тоски
В Москве под шпилем университета...
И у вокзала на виду Москвы
Цыганка просит мелочь, а за это
 
Гадает...
-- На любимую, врага?
-- Любимую...
               -- На Люду? –
                Поразила
Догадкой: как ей знать, что дорога
Мне ты, чье имя душу занозило...
 
И вот она вещает, что ушла
Ты из судьбы моей – и нет возврата...
В цыганке ни сочувствия, ни зла,
Ей будто даже малость скучновато:
 
Наверное, не первая судьба
Вычитывалась ею в тайной книге,
А у меня – холодный пот со лба:
Ушла – и нет возврата. Точка. Nihil!*
 
И словно бы с собою унесла
Мою, тобой отравленную, душу.
Куда ушла и почему ушла?
И нет надежды и звучит все глуше
 
За дальней далью твой чудесный смех...
И как мне дальше жить – не понимаю.
Ведь ты была единственной из всех –
И нет тебя. Не будет. Отнимают
 
Мечты о счастье. Просто ты ушла –
И, значит, счастье мне уже не светит.
Ушла – и за собой мосты сожгла...
Должно быть, полагала: не заметит...
 
Как не заметить, ежели была
Вся жизнь моя в тебе, вся без остатка?
Всю жизнь перечеркнула мне, ушла...
Так из кино выходят без оглядки,
 
Где на экране кто-то тосковал,
От безысходной боли лез на стены...
А зал о постороннем толковал
И пропускал волнующие сцены...
 
Мне на пять лет подарена Москва,
Которая слезам отнюдь не верит...
И незаметно ниточки родства
С ней завязались... Может быть развеет
 
Она мою великую печаль...
И может быть, найдет тебе замену –
Незаменимых нету, мол... Едва ль...
Нет заменимых... Ночь, гаси Селену...
 
«Проходит все...», -- за стенкою поют
Сверхмодный шлягер пьяные студенты, --
«Проходит жизнь...»
                Проходит... Не дают
Уснуть воспоминанья, сантименты...

*Ничто (лат).

Луна пятая – над Новосибирском

*   *   *
Диалог продолжается тысячу лет.
Крик и шепот... Молчание... Утренний свет..
Я не вечен, увы... Но за гранью судьбы
Донесутся к тебе мои зовы-мольбы.

Чей я был, чьим я стал -- не гадай и не спорь,
Знает истину истин один лишь Господь,
Если даже в реальности  -- больше не твой,
Ты за мною последуй -- возьми -- и присвой!

Только верь не колеблясь, до дна,  до конца...
Безоглядная вера спасает сердца.
Помнишь,  девочка в старой Каперне жила,
Та, что верою в сказку любовь обрела?

В алый парус-мечту озаренно одет,
Вдохновенно летел ей навстречу «Секрет»...
-- О, Ассоль! – Я взываю в сердечной мольбе,
Предаваясь  мечтам не о ней --  о тебе...

6

Теперь ты знаешь, что с недавних пор
С дипломом МГУ – в Новосибирске
Я – новоиспеченный репортер
На радио... Судьбы зигзаги быстры...

Пижоню... На симпозиуме я
Собрал в кружок поляков, чехов, немцев,
Толкую о загадках бытия –
И сильно удивляю чужеземцев

Владеньем языками их... Дают
Мой репортаж в вечерней «Панораме» --
Я наслаждаюсь, слушая мою
Абракадабру в новостной программе...

На радио записку нахожу.
В ней: «Позвони!», -- и номер телефона...
Вращая диск, те цифирки ввожу...
Гудки... И вдруг... Я слышу изумленно

Твой голос... Невозможно!
                -- Это я.
Ты не ошибся. Я – в Новосибирске... --
Зачем опять с тобой судьба-змея
Свела? Ее коварные изыски

Всю всколыхнули боль... Со дна души
Она взметнулась...
                -- Встретимся?
                -- Конечно!...
Глаза – в глаза... Душа моя, спеши
Понять, что мне сейчас сияет встречно:

Любовь? А как мне хочется любви!
Она не утонула, не погасла...
И снова ты со мною виз-а-ви –
Ирония судьбы? Покою назло

Шагнул навстречу – радости ль, беде –
Бог весть... Приму , пусть даже и нелепый,
Заведомо печальный – по звезде,
По гороскопу – неказистый жребий...

Я приглашен тобой на Новый год
В рабочую общагу... Всех подружек
По комнате на праздник заберет
Любовь...
                -- Чай, кофе? --
                По глотку из кружек

И сделали всего-то... Долго пьем,
Неутоленно, горько – поцелуи,
В обьятьях замираем на твоем
Казенном ложе... Замираем... Ну, и...

-- Нет, не хочу, не надо!
                -- Почему?
Ведь ты меня уродуешь отказом!
Какому наважденью и клейму,
Обязан? Видно, тайной порчей, сглазом

Мою судьбу порушили враги,
А может постаралась та цыганка?
-- Так объясни мне, милая, не лги...
А на душе так мерзостно и гадко...

На стуле недопитый кофеек
Едва не опрокинут мной... Бегу я...
Сам на себя ворча, как злой щенок,
Сам о себе ехидно комикуя,

Все дальше убегаю... Ну и все.
Мне без любви скитаться в одиночку.
Отныне я не попаду в лассо
Несбыточных иллюзий... Ставлю точку...               

Луна шестая – над Нью-Йорком. Эпилог

*   *   *

С последнею горстью махорки
Однажды я вышел в Нью-Йорке –
Звучал упоительно джаз.
Плыл август над знойной лагуной –
И сладкая «Кварде, ке луна»...
Слезу выжимала из глаз...

Я давнюю боль убиваю
И я от себя убегаю –
Меж мною и мной – океан...
Свой лик покажи мне, фортуна!
Тягучая «Квардэ, ке луна»
Меня не возьмет на аркан...

С души скину горькие гири
Мешающей жить ностальгии
И встречу счастливый восход.
Любовь улыбнется мне юно...
Не плачь по мне, «Кварде, ке луна» --
Я верю: удача грядет...

7

В Нью-Йорке я живу десятый год...
Я прихожу под вечер на Бэй-Парк-Вэй
В тенистый сквер, где «бывший наш народ»
С нешуточной одышкой и запаркой

Сгоняет променадами фаст фуд...
Сентябрьский вечер... Душно... Очень жарко...
Вот старички на лавочке поют
Аккордом по-грузински... Светит ярко

Над парком небывалая луна...
И сам себя экспромтом развлекает
Саксофонист в аллее допоздна.
И саксофон знакомо выпевает

«Московских окон негасимый свет...»
Огромный диск Селены серебрится.
На диске виден чей-то силуэт –
Тебе Селена не дает забыться....

Ну, как ты там сегодня? Как живешь
В стране берез под властью капитала,
Где продается все за медный грош,
Где беспредел с разгулом криминала?

Как выживаешь в этой толчее?
Я верю, что над красотой твоею
Не властны годы – на твоем челе
Нет ни морщинки... До сих пор болею

Тобой... Неизлечим души недуг –
И не найдется для тебя замены...
При аксакальском возрасте ашуг
Галлюцинирует на свет Селены...

Мне самому смешно – и не смешно...
Жизнь поменяла все ориентиры,
Осталось неизменным лишь одно:
Любовь в моей душе... Ее хватило

На впопыхах растраченную жизнь.
Догадка: на две, может – на три жизни....
Душа моя, покуда задержись
В текущем воплощении... На тризне

Едва ли будут сказаны слова
О том во мне, что было смыслом, сутью...
Я знаю, вскоре – через год иль два
Я возвращусь, чтоб снова полной грудью

Принять в себя – и выдохнуть любовь...
Я верю, что в грядущем воплощенье
Тебя, моя печаль, я встречу вновь
Для радости -- с Его благословенья...

*   *   *

В парке Шиллера шелест акаций,
А из парка мне виден балкон,
На котором должна показаться,
Та, в кого я так странно влюблен.
Я дождусь, достою, домечтаю,
Допечалюсь - и наверняка
Через годы разлуки узнаю
Олененка с ее свитерка.

Припев:

Люда Еремеева..., Киевская, 9...,
Время перемелет все в  серую муку...
Отчего ж вне времени, на любовь надеясь,
Я в мечтах навстречу ей бегу,
Я в мечтах навстречу ей бегу...



Эта девочка в сердце осталась
Болью воспоминаний и снов,
Значит, юность со мной поквиталась,
Сохранить не сумевшим любовь.
Ни засохший цветок, ни записку...
Только памяти горестный бред:
Я слоняюсь по Новосибирску,
Чтоб увидеть в толпе твой берет.

Припев.

Отвыкаю локтями толкаться,
Отпускаю на волю года...
Мне под сень черновицких акаций
Не вернуться уже никогда.
Я однажды совсем успокоюсь.
Над Манхеттеном стихнет гроза...
Мне бы только услышать тот голос,
Посмотреть напоследок в глаза.

Припев.


 


В этот подъезд забегала она,
Та, что была мне, как радость, нужна,
Та, что была так стройна и нежна,
Та, что была и осталась – одна...

Семен Венцимеров









Видеокассета из детства

В том городе, где отзвучал мой смех,
Куда судьба вернуться не пускает,
Живет, вообразите, человек,
Который обо мне чего-то знает...

Он тянет свой житейский трудный воз,
Тот человек, мне незнакомый Леня....
Но вот Господь с оказией принес
Мне от него -- и я держу в ладонях ...

Зачем ты так потратился, чудак?
Камкордер на последние... Ну, Леня!...
И в сладких снах о детстве и в мечтах
Не ожидал... А ты-то сам хоть понял,

Кто вел тебя в тот  дом, где скудно рос
Давным-давно  я  в жуткой коммуналке?
Зачем тебе все это – вот вопрос?
Печальны эти кадрики и жалки...

А посреди двора еще стоят
Все тот же столик с лавками – гляди-ка!
Да только не собрать за ним ребят –
Кто – где, кто с кем...  Орфей и Эвридика

Не получились из меня и той,
Чей нежный образ и поныне в храме
Души моей сияет красотой...
Любимая, что встало между нами?

Ах, Леня, что ж ты делаешь со мной?
Зачем разворошил мои печали?
Там был мой дом – и  я хочу домой,
Была любовь... Была любовь... Была ли?

Ты, Леня, вижу, любишь город наш...
И это чувство вместо режиссера
Выстраивает светлый репортаж..
А посчитать – так лет, пожалуй, сорок

Я не был в этом городе, а ты...
Ведь ты же, Леня, просто истязатель:
Извилистые улочки, мосты...
Кто это рассказал тебе, приятель?


В бреду любовном, я по ним бродил,
Шептал... Да нет – кричал – родное имя....
А ты... Неужто ты за мной следил?
Идешь – точь в точь – маршрутами моими...

А вот за это – мой тебе поклон  --
Мои учителя, по счастью, живы...
Кто подсказал, как догадался он –
Взять интервью у тех, кого должны вы –

Знать: первых вдохновителей моих,
Благословивших  на судьбу поэта?...
Как радостно опять увидеть их!
Спасибо, незнакомый друг, за это!

... В судьбе не лучший выдался октябрь  --
Болею... Неприятности – до кучи...
Спасибо, Леня, дорогой... Хотя б
На миг рассеял грозовые тучи...

14 мая

«У тебя день рожденья... У тебя – день рожденья!
Голос сердца высок в унисон с мирозданьем...
Только ты извини, что мои поздравленья
Донесутся к тебе, может быть, с опозданьем...»
Да с каким небывалым! Сорок лет просвистело.
Я шептал те слова до побудки в казарме.
И с тобой говоря, над тоскою взлетела
Песня юного сердца, подвластного карме.
Было много катренов, неумелых, корявых,
Самых первых, твоей красотой вдохновленных.
Плыл по морю любви неказистый кораблик...
Путь в поэты – удел безнадежно влюбленных.
Я искал вдохновенье  под московскою звездою...
Из общаги воришка унес мои «перлы»...
И взнуздало мне душу холодной уздою,
И покинула муза с пропажею первых...
Даже вспомнить не мог их, полинявших в блокнотах...
Кем он был, тот несун? Провозвестником кармы?
Может чудо Господне подвигнет кого-то
Отыскав, переслать те блокнотики в дар мне...
Пролетел пол-планеты я с тобою в «заначке» --
И внезапно воскресли стихи, возвратились,
Вдруг очнулись от долгой, томительной спячки –
И сияньем небесным в душе озарились.
Неизменно рифмуется в душе, неразменно:
То же чувство, что с чистым алмазом сравнимо,
Тот же образ – единственной в мире, бесценной,
Навсегда безоглядно, бессмертно любимой...
Славлю майский денечек – плыл в сирени и в солнце...
Славлю: «Вот она я – полюбите младенца!»...
Представляю: лежишь нагишом у оконца –
Существо-божество – поперек полотенца...
 Пролетит поздравленье, прозвенит над планетой,
Голубком сизокрылым подсядет к окошку...
Что под спудом в душе притаилось, поведай:
Ты-то как? Ты любила меня? Хоть немножко?...

* * *

Куда, шальное время, ой, куда ты?
В какие ты уносишься края?
Я отправлялся с Киевской в солдаты,
А возвращался на Гайдара я.

Из коммунально-скудного соседства --
В хрущебную ячейку угодил.
Но жаль мне неприкаянного детства,
В котором я, однако, счастлив был...

Так быстро вырастая из одежды,
Футболом разбивая башмаки,
Питало детство чистые надежды
И удивлялось таинствам строки....

Живой душе взрослевшего солдата
Потерянного детства было жаль,
А на Гайдара сердцу тесновато --
И выгнала печаль в чужую даль.

Уходят с Черновицкого вокзала
Зеленые, как лето, поезда....
И осень в свой черед не запоздала.
Январским снегом седина легла...

Все дальше я от Киевской, все дальше...
Теперь вот между нами пол-Земли....
Неужто это я -- тот странный мальчик?
Пред зеркалом задумавшись, замри...

Мне б снова разогнать, давя педали
По Киевской лихой велосипед...
Мы не успели с Людой, опоздали,
Творя любовь... Семь бед - один ответ...

Врастают в землю старые домишки,
И мы уйдем туда же -- се ля ви....
Оставить бы хотя бы в тонкой книжке
О городе рассказ и о любви...


*   *   *
Возвращусь на Землю, небесам,
Дав отчет за вины и ошибки...
Я тебя узнаю по глазам,
Голосу, походке и улыбке.

Вновь тебя замечу среди всех --
И опять в стеснительности юной
Издали подслушаю твой смех,
А в сентиментальности подлунной,

Не умея выразить любовь
На листок в линеечку косую
Брошу строчки изумленных слов,
Нежный профиль с челкой нарисую.

Может, стану все-таки умней –
И осмелюсь подойти с признаньем,
Чтоб тогда уж до последних дней
Додышать с тобой одним дыханьем...

*   *   *

Ностальгируется в чуждых США
По России и по Украине...
Лишь одна во Вселенной душа
Так пронзительно нежно поныне
Называет меня, не забыв,
Как на Киевской в ласковом детстве...
Все печали до капли испив,
Я о той, с кем в счастливом соседстве
Мы росли, продолжаю мечтать –
И уже с той мечтой не расстанусь.
Кто сумеет мои пролистать
Строки сердца, в которых останусь,
Все земные долги погасив,
Тот поймет, чья душа во Вселенной,
Запоздалую радость открыв,
В этих строчках, душой вдохновенной
Откликаясь, как в детстве меня
Кличет Сенечкой... Неизмерима
Нежность писем... Ту нежность храня,
Да пребудет судьбою хранима...
 
14 мая 2007 года

И снова май на переломе.
Все мысли, значит, о тебе...
Пусть счастье воцарится в доме,
Где ты, где вопреки судьбе

Я не был и уже не буду
И мне неведомый другой
Дивится неземному чуду...
Завязан в узелок тугой

Моей судьбы поблекший свиток...
Сухи глаза. Из них давно
Поток слезинок горьких вытек –
Что суждено, то суждено...

Но чувство давнее не блекнет
И никого в моей душе,
Кто мне тебя роднее, нет... Нет --
И не было...  Теперь уже

Не будет никогда, я знаю –
Такая выдалась стезя,
Такая жизнь, мечта, весна – и
Уже ни отчего нельзя

Ни уберечься ни отречься
Необъяснимое дано
Нерасшифрованное нечто
На всю мою судьбу одно

Возвышенное испытанье.
И это испытанье – ты.
В награду мне и в наказанье...
Невоплощенные мечты

Теперь оплакивать не стану.
Мне не дано тебя забыть –
И даже скрыть от мира тайну:
Я не сумел тебя влюбить,

Увлечь тебя собой – и баста...
Я был стеснителен, раним...
Пусть молодость всегда горласта,
А я был сотворен иным,

О чем жалеть уже не мудро...
Не будем, стало быть, жалеть.
Возрадуемся: было утро –
И вознамерилась алеть

Заря... И ты во дворик вышла –
И ослепила – и на мне
Как будто через лупу выжгло,
Стоявшем молча в стороне,

Веселое живое солнце
То имя, что до сей поры
Заполнило судьбу от донца
До края... Странные дары

Судьба порой дает жестоко.
Я не нашел на всей Земле
От Запада и до Востока
Другую, что была бы мне

Так дорога... Мое признанье
Хоть запоздало на века –
Прости за это опозданье.
Да будет жизнь твоя легка,

А красота сочней и ярче...
...У моря с неводом стою...
Мне золотая рыбка:
                -- Старче,
Чего изволишь-то?
                -- Мою

Любимую сейчас порадуй.
Пусть перед нею расцветет
Наи-ярчайшая из радуг –
И нежность в сердце запоет...

*   *   *

Здравствуй, душенька, здравствуй, лапочка!
Здравствуй, светоч моей судьбы!
Снова весточка, словно ласточка,
Прилетела на свет избы.

Что поделаешь, ты – любимая,
Не поправить, не отменить.
Не порвется вовек незримая
Нас связавшая крепко нить.

По-над памятью – песня-радуга.
И акациевый дурман
Заливает опять как патока,
Но с горчинкою, наш роман.

Что поделаешь, что поделаешь –
Жди меня и ищи меня...
Юным сердцем в любовь уверуешь
До последнего в жизни дня.

До последнего, до последнего –
В ней, огромной, как океан,
Плещет солнышко... Жар и свет его
Озаряют былой роман...

Одаряют  воспоминанием –
Благодарствуем за него...
Проглядим его со старанием:
Все же лучше, чем ничего.

В одинокой моей конфузии
Память нежности так светла.
И поверить хочу иллюзии,
Что любовь не совсем ушла...

Каждой весточке тихо радуюсь.
Шли депеши, прошу, и впредь...
Я, как видишь, пока барахтаюсь
И надеюсь еще успеть...















































НСШ-24

НСШ № 24

Свихнусь от косоглазия иль позвонки сверну:
На всех девчонок в классе я гляжу, не на одну.
Подписаны матрикулы, уроков нет, ура!
Каникулы, каникулы, веселая пора!
 
На всех печенья пачечка, в бутылке – лимонад –
Ты с классом, Тоня Пащенко, идешь на променад.
В косичках ленты белые и белый фартушок...
Со мной чего-то сделалось, ну, точно, дурачок.
 
Дурачусь от смущения, волчком кружусь, бешусь...
Дружок идет степеннее, он, Сашка Левеншус,
Сказал, грызя печенье, что в Тонечку влюблен:
-- Пиши стихотворенье! – приказывает он.

Как солнце светит ярко, в ветвях галдят птенцы,
А за оградой парка – родные Черновцы.
С каштанов на аллею – бельчата – игруны...
Нам с ними веселее, мы шалы и пьяны...
 
Взмывают ввысь качели, чтоб камнем падать вниз,
Кружатся карусели, девчонок смех и визг.
Как будто катаракту мне удалили с глаз –
И я влюбился – ах ты! – во всех девчонок враз!
 
Я, как мой дикий пращур, их видом ввергнут в грех:
Во все глаза таращусь, поцеловал бы всех!
Смотрю: Садовник Люся – и что-то в сердце – щелк!
Глаза – черешен блюдца, косички – черный шелк.
 
За Ниночкой Ломинской бегу, она: «Лови!...»
Бесчувствия поминки, прелюдия любви.
Я в панике, я в шоке, хочу назад, в покой...
А вот у Белки Шойхет... Потрогать бы рукой...
 
У Катеньки Бекетовой ручоночки тонки...
Пока, пока, покедова, невинные деньки!
 
Планетка-восьмилетка в соседстве от тюрьмы...
За память –«кол» -- отметка: ее забыли мы!
На улице Нагорной – и как могли забыть? --
Она – немой укор нам – учила нас любить...

Одноклассник Милик Гойтман

Полковник Гойтман, одноклассник,
Ты не забыт за далью лет.
Нам все ж нередко дарит праздник
Невозмутимый интернет.

Из НСШ-24
Мы разлетелись по земле
И не нашлись бы в этом мире –
И растерялись бы во мгле...

Внеадресно, разновременно
Нам возвратив за пядью пядь,
Нас собирает постепенно
Сайт «Одноклассники» опять...

Я помню встречу возле парка.
Был вечер. В парке шел концерт.
Ты был одет легко и ярко –
И прядкой выцветшей – акцент

Сигналил из твоих кудряшек,
Что лето жаркое прошло...
Был путь по жизни крут и тяжек –
Нас разбросало, развело...

Но вновь друг к другу прибивает.
Спасибо – ты меня нашел.
И будто детство оживает,
А голос словно бы расцвел...

У каждого из нас – по сыну.
У каждого своя страна.
Своей судьбы уже вершину
Прошли мы оба – и сполна

Суп эмиграции прогорклый
Хлебали... Жизнь свое взяла.
Живем покуда — и под горку
Еще судьба не погнала...

Кто нынче должен отозваться --
Не угадать без ворожбы...
Но дай нам Бог еще дождаться
Вестей счастливых от судьбы...

Одноклассница, соседка Лия Штернгель
 
        ... И опять во дворе
Нам пластинка поет
И проститься с тобой все никак не дает...

  И опять во дворе. Песня Аркадия
Островского на стихи Льва Ошанина

Одноклассница, соседка Лия Штернгель.
Пятый дом. Окно во двор. Аккордеон...
Лента Мёбиуса – бесконечный крендель:
Голоса из детства мне со всех сторон

О большой моей любви напоминают...
В том романе у тебя простая роль:
Из окошка твоего во двор слетают
Песни-песенки – моей любви пароль...

Ты простишь ли, одноклассница, за странность:
Не тобой мое сердечко пленено.
За любовь мою извечна невозданность.
Вспоминать давно ушедшее смешно.

Но забыть его нельзя, как ни пытайся.
И твоя в нем неизменна ипостась.
Ну, тогда сыграть мне снова постарайся,
Да позвонче, чтоб душа опять зажглась.

Вспоминаю и твою сестренку Клару.
Ваша мама побеждала всех в пинг-понг.
А потом вы в Горький дернули на пару –
Пробил зрелости для поколенья гонг.

Обретали там в серьезном институте
Чужеземные усердно языки...
Ну, а я в строю доискивался сути...
Дальше, дальше разбросали нас деньки.

А во дворике вся музыка заглохла
Да и некому там слушать про любовь...
И черны давно в твоем окошко стекла --
Никому нельзя вернуться в детство вновь.

Мы с тобою отыскались в виртуале.
Разузнали друг о друге – как и что...
Жили-были, как могли, не сплоховали,
Куролесили под синим шапито.

Случай свел в одной стране, хоть виртуально.
Я – в Нью-Йорке, ты не рядом – в Сан-Хосе
В интерьере очень милом, что похвально...
Да продлится бег в житейском колесе...

Одноклассник

В парке Шиллера - гуще кроны,
Глаже стежки, длиннее тень.
Благодарные бью поклоны
За немеркнущий давний день.

То ли зимний день, то ли летний,
То ль весенний, когда сирень...
Помню: встретился Изя Лернер -
Тем и помнится давний день.

Ни награды в нем, ни подарка...
Впрочем, это - как оценить.
Отчего-то ж сияет ярко
В ткани дней золотая нить.

Он примчал на велосипеде,
Он смеялся - душой звенел
И в незначащей той беседе
Зубоскалил, как он умел.

Кто-то щелкнул нас старой "Сменой",
Сохранив отпечаток дня...
Жизнь - театр, где кружит над сценой
Ангел смерти, борьбой пьяня.

Ну, а Изя искрился жизнью,
Изливал ее свет на нас.
А тревоги, что грызли Изю,
Оставались - не напоказ.

В нем искринка авантюризма,
Он не раз доказал, что смел...
Эмигрировал первым Изя -
И прорвался, и все сумел.

Был он весел, и щедр, и молод,
И любил анекдот и тост...
И грустит без него наш город,
И вздыхает по Изе Томск.

...Я привычно грущу в Нью-Йорке,
Он - Израилю дарит смех.
Ставит жизнь ему две пятерки -
За веселье и за успех.

Две пятерки - такая дата!
Впрочем, - рано для "Итого:..."
Не просите у Бога: "Дай-ка
Нам, Всевышний, того-сего...!

Да восславлен Он будет всеми,
Кто когда-то на свете жил,
Хоть за то, например, что Сене
Встречу с Изей Он подарил.

...Благодарные бью поклоны
За немеркнущий давний день...
В парке Шиллера - гуще кроны,
Глаже стежки, длиннее тень...

Одноклассник, однокурсник по ЧСТ Костя Ефремов

Опять руснет шлет в виртуале гостя –
В реале не встречались сорок лет.
Стихи подвигли – и Ефремов Костя
Откликнулся – и теплый шлет привет.

Привет, мой одноклассник, однокурсник,
Улыбчивый, лобастенький крепыш...
В воспоминаньях радостных и грустных
Ты в эти дни передо мной стоишь.

Сначала вспомнил плащ твой серебристый...
Неужто сохранился до сих пор?...
Мы в этой жизни странники, туристы,
Жизнь быстротечна – (Господу в укор)...

Наш город – украинско-молдаванский,
И русский, и еврейский – сплав сердец...
Я вспоминаю: класс наш хулиганский
Увещевать явился твой отец.

Ты был примерным, не был хулиганом
В отличие хотя бы от меня...
Отец перстом, тяжелым, как наганом,
Грозился, всех заранее казня...

Мне помнится и состязанье в парке,
Где ты – на время – штопаешь носок...
Картины детства радостны и ярки,
Жаль, что давно снег выпал на висок...

Потом мы в ЧСТ, в элитной группе.
Ты рисовал отлично и чертил.
А я – середнячок... Со всеми вкупе
За курсом курс упрямо проходил...

На выпускном ты был красив и моден,
Рубашки ворот – уголками вверх...
Военкомат... Ты в офицеры годен...
Хотел и я, но военком отверг...

То день последний был, что нас сближая,
Уже и разводил нас по судьбе.
Моя – своя, ну а твоя – чужая,
...А человек играет на трубе...

И каждая судьба слезой омыта,
Над каждою судьбой своя звезда...
Ты до костей промерз на мысе Шмидта,
Меня, как видишь, бросило сюда...

Судьбу чужую со своей не спаришь...
Мы живы оба, так чего еще?
Спасибо, что откликнулся, товарищ,
Подставил в горе сильное плечо...

Одноклассник по НСШ-24 Абраша Гик

Он отлично рисовал
И отважно воевал.
Бил исламских террористов
И покой отвоевал.

Вовсе не его вина,
Что в Израиле война
Не закончится, покуда
Мерзким гадам -- не хана.

Им давно б уже хана.
Только вычерпать до дна
Весь Народ в Кремле мечтают,
Знать, душа, как встарь, темна.

Тлеет антисемитизм,
Бродит по Москве фашизм,
Убивает смуглокожих.
Всем готовя катаклизм.

Только в прессе – ни-гугу,
Что бесплатно шлет врагу
«Грады» страшные Россия:
-- Бьют евреев? Помогу! --

Вовсе не его вина,
Что такие времена.
Он теперь живет в Канаде –
Как ты без него, Страна?

Хорошо играл в футбол –
И в сети меня нашел.
Остроумный добрый парень –
Я б в разведку с ним пошел...

Ныне волею судеб
По Торонто возит хлеб,
Все о жизни понимает –
Не дурак, не глух, не слеп.

В обеспеченной стране
Вспоминает о войне,
И воспитывает внуков –
И депеши пишет мне...

Вчителька української мови у НСШ №24

                Л.В. Парахонськiй

Лiдiє Василiвно, я iз марно мрiячих,
В головi мандруючих десь далеко там...
Вчитися посиленно, шибеник i трiєчник,
Я не вмiв у принципi, як хотiлось Вам...

Я таке влаштовував, я таке вiдкручував,
Я таке вистрiлював, так бешкетував!
Вiрю, що обурював, знаю, що засмучував...
Але дещо сяюче все ж у душу взяв.

Лiдiє Василiвно, проповiдь осяяна
Сприйнята, як бачите... Щось собi поклав
У скарбницю памя’тi ненависник Сталiна --
I «Хiба ревуть воли...» врештi прочитав...

Лiдiє Василiвно, мовою перлинною,
Що вiд вас дicталася, побудую мiст
До мого майбутнього з долею орлиною...
Дякую, що є якiйсь все ж у долi змiст...

Привiт вiд вчительки

Л. В. Парахонськiй
 
Фотокартка йшла аж з Феодосiї:
Мила вчителька, ще молода...
Чи мене пам’ятає там досi i
Чи щаслива була в тi лiта?–
 
У лiта, що промчалися птахами –
I як наслiдок – кiлька рядкiв...
Я шукав би себе мiж невдахами,
Але вчасно привiт прилетiв...
 
Подарунком ялинковим з лантушка --,
Кiлька слiв дорогого листа...
Незабутнє обличчя i посмiшка,
В кожнiй рисi -- сама доброта.
 
Поринав у печалi декадами
Вдалинi вiд сердечних людей.
А вiднинi вiд долi чекатиму,
I надалi щасливих вicтей…













































Город в наследство

(Фотография памятника Победы)
 

...Вслушивался с горечью недетской,
Как скрипел протез отца в квартире...
Памятник Победы на Советской
Был едва ль не самым первым в мире...

Семен Венцимеров









Привет из Черновцов
(Фрагмент романа-поэмы «Семья»)

...Глава двадцать первая. Мужество

...Я помню золотистый пляж,
И оживленный город -- Варну,
И ласточек ажиотаж...
Я вспоминаю благодарно

И звезды в черной глубине,
И волн ласкающих объятья,
И нестинариев, в огне
Плясавших беззаботно... Вспять я

И рад бы повернуть часы
Вернуть и время то и место...
Но вновь и вновь "цветут овсы" --
До Варны мне -- как до небес. Там

Я двадцать лет тому назад
Прибрежной негой наслаждался...
...Отец – был выброшен десант ---
За Варну с недругом сражался.

Возможно, что на тот песок,
Где я валялся в сонной лени,
Он вдруг упал и встать не мог:
Подсечкой жесткой под колени

Огонь его ударил. Он
Увы, не нестинарий. Болью
Невыносимой ослеплен.
Ах, если б это было ролью,

Всего лишь, в фильме про войну,
Мог режиссер кричать "Не верю!"...
Из рваной вены гнал волну
Насос грудной. Спешили вену

Ремнем перетянуть бойцы...
-- Эй, где носилки? Санитары!
Берите... Коль отдаст концы,
Стреляйтесь сами!
                Тары-бары

Кончайте, В госпиталь его
Без промедленья!
                ...Бой за Варну,
Жестокий продолжался. Вон
Фашистов выметали. Парню

Не повезло -- иль повезло:
Здесь разночтения возможны.
Кто невредим остался -- злом
Сочтет такую рану. Можно

Ее удачей счесть большой
В сравненьи с теми, кто расстался
В бою с бессмертною душой...
Он пуле разрывной попался,

Осколку мины ль -- все равно --
Итог: он в полевом санбате.
Кому что в битве суждено,
А это вот досталось бате...

Сумели кое-как врачи
Остановить кровотеченье,
Сложить костей осколки... Чти
Военных медиков уменье.

Сегодня, может, с той бедой
Хирурги справились бы легче...
Хотя... Чеченскою войной
Парней калечит и калечит...

...Идет сорок четвертый год...
Сентябрьский дурман лаванды...
Народ болгарский восстает,
Германцев изгоняя, банды

Фашистской швали из страны
Огнем, как плесень, вычищая.
Минуты мирной тишины,
Свободы -- счастьем ощущая.

...Из полевого -- в лазарет
Доставлен городской военный.
И для него сражений нет,
Вот разве только с болью. Стены

Палаты, потолок, окно --
Его три степени свободы,
А что с ногой -- неясно, но
Понятно -- не фонтан... Исходы

Подобных ран -- не предсказать.
Надежда: молодое тело
Само способно заживлять
Ранения. Не без предела

Конечно... Может, повезет?
Он встанет на ноги, как прежде,
Пройдет по улице, пройдет
По лестнице -- поверь надежде --

Как говорится, на своих
Двоих – простое это счастье
Осознаем, когда под дых
Судьба дает -- и рвет на части

Мечты и планы... Впрочем он
Еще надеется на чудо...
-- Матрос, к тебе пришли...
 Не сон?
          Кто знает обо мне, откуда?

Высокий смуглый господин,
С супругой, девушка меж ними...
-- Семьей решили: посетим
Освободителя. Поднимем,

Поставим на ноги. Врачей --
Понадобится -- всей Европы
Мы привлечем...
                Отца речей
Матрос уже не слышал. Стропы

Невидимые натянул
Меж ним и девушкой Амурчик...
Глаза бездонные... Вздохнул --
И боль забыта... Как огурчик!

Вот только встать ему нельзя...
Папаша говорит по-русски:
Мол, жизнь прошла еще не вся,
Он лишь в начале, чтоб получше

Она сложилась и прошла,
Совет -- в Болгарии остаться.
Здесь море, солнце и тепла
Сердечного -- на всех. Бояться

Не нужно, что чужой язык --
Он с русским схож, его осилит
По молодости парень вмиг.
Чтоб не скучалось по России,

По-русски может говорить
Хотя бы с ним, других немало...
-- Найдется и на ком женить,
Хоть на Ларисе... Запылала

Щека у девушки огнем,
Но взгляд не отвела от парня...
-- Работу здесь тебе найдем,
Построим дом -- и город Варна –

Однажды вы сроднитесь с ним...
-- Мне б поучиться надо где-то...
-- Конечно. Надо молодым
Учиться. Университета

Любой -- на выбор -- факультет
Тебя возьмет -- ведь я же ректор...
-- Как в сказке... Может это бред?
-- Не бред, боец... Да, в жизни редко,

Но происходят чудеса:
Ты -- копия -- наш сын погибший,
Ларисы брат. Во все глаза,
Ты видишь, смотрит...
                Вдруг охрипший,

Болгарин жалко заморгал --
И горестно навзрыд заплакал...
Матрос несчастно простонал --
И у него из глаз закапал

Противный неуместный дождь...
Вдруг осознались все потери...
Жена болгарина и дочь --
                В слезах...
 Тут отворились двери --

В палату не вошел -- вбежал
Дежурный подполковник-доктор.
 -- Эй, что за слезопад? -- вскричал.
-- Вредитель несомненный тот, кто

Нарушил раненых покой...
Я прекращаю посещенье!
-- Простите, доктор, дорогой,
Так получилось, совпаденье...

А можно, мы еще придем?
-- Что ж с вами делать, приходите,
Но только с радостью, при том,
Что радость -- и сама -- целитель...

Душа матроса ожила,
Мечтой затеплилась туманной...
Лариса через день пришла
Опять. Одна, без папы с мамой.

Она по русски -- ни гу-гу,
Он по болгарски ни бельмеса...
Казалось, что с девичьих губ
Цветы слетали...
                -- А, невеста!... --

Знакомый доктор забегал
В палату будто ненароком.
На парня с девушкой взирал
Сердитым командирским оком.

Но им-то что до всех врачей,
До командиров, до Вселенной...
Безмолвный разговор очей,
Возвышенный и откровенный.

Он выражал согласье душ...
И мир сверкал в алмазных росах...
Но словно бы холодный душ
Обрушил доктор на матроса:

-- Забыл в какой стране живешь?
Нельзя тебе дружить с ней, парень.
Войну прошел, а ни за грош
В дни мира сгинешь. Враг коварен...

Он заклеймит тебя: шпион!
-- Болгарский, что ль?
                -- Да хоть турецкий --
И поминай как звали...
                Сон
Счастливый таял... Он советской

Действительности знал черты:
Ведь полстраны -- "враги народа"...
Врач продолжал:
                -- Бессилен ты
Перед системой зверской. Года

Не проживешь. Ведь ты -- еврей...
-- А вы?
                -- И я... Пример фашистов
Для них заманчив. Поскорей
Решат нас извести. Неистов

В своей жестокости тиран...
-- Вы так со мною откровеннны...
-- Спасти тебя хочу, чурбан!
Хотя ты прав. Здесь даже стены

Ушами СМЕРШ'a каждый звук
Улавливают, недовольных
Хватают беспощадно... Друг,
Я знаю, расставаться -- больно.

Но ты подумай и о ней,
О девушке... Ее ведь тоже
Не пожалеют... Ей больней
Придется в лагере. Итожа

Все сказанное: есть приказ --
Тебя к отправке приготовить
В Союз сегодня...
                -- Вот те раз!
Хоть попрощаться бы!
                -- Напомнить

О СМЕРШ'e?
                -- Ясно... --
                Вот и все.
Судьбы колеса повернули
Обратно.
                Ночью пересек
Границу поезд при Вадуле...

Вокзал... Красивы, как дворцы
Все европейские вокзалы...
-- Приплыли. Город Черновцы...
Надолго ль с ним судьба связала?

Опять палата и врачи,
Вновь перевязки, процедуры...
-- Ну, что там доктор?
                -- Помолчи,
Дай поразмыслить... --
                Бросил хмуро

Суровый здешний эскулап...
-- Не вижу выхода иного --
Лишь ампутация...
                -- Куда б
Еще мне обратиться? Ногу

Спасти хотелось б...
                -- Эх, матрос,
Пораньше бы на месяц -- что-то
И можно б, а сейчас -- некроз
Взялся за черную работу.

Кость отмирает, говоря
По русски -- и боюсь гангрены...
-- Что ж, режьте, если так... Моря
Мне отрезаете... Лишь стены

Останутся... --
                ...И потолок,
Окно в палате... Боль по новой...
-- Все хорошо прошло, сынок,
Теперь поправишься... Суровый,

Видавший, может, сотни тел,
Войной разорванных в отрепья,
С большим сочувствием смотрел
На раненого парня... Третья

Та рана знаковой чертой
В судьбе сказалась -- видно, карма
За прогрешенья предков... Той
Вдруг раной жизнь сместилась... Варна

Осталась где-то, как мираж,
Как сказка из не нашей жизни.
Забудем, ладно... Ведь пора ж
К любимой привыкать Отчизне

Теперь -- по взрослому. Учтя
Свою печальную особость
И с нею свыкнувшись. Хотя
Еще открыта рана... Совесть

Однако ж, не дает забыть
О тех, кто отдал жизнь за то, чтоб
Он мог, хоть и с увечьем, жить.
И, как ни трудно, горько, тошно,

А встанем -- и начнем ходить.
Сперва на костылях привыкнем
Потом протез освоим... Жить!
Господь поможет, люди... Мы к ним

Претензий не таим, обид...
Не проживешь судьбу чужую,
А со своей смирись... Хранит
Всевышний... И соображу я:

(Раздумья не равняй тоске,
И будь открыт для озарений)
Чем мне занять себя и с кем
Пройти мой путь без ухищрений.

Еще мне в жизни повезет,
И счастье я не раз окликну...
Тем часом сорок пятый год
Вошел застенчиво в калитку.

Он все еще в огне боев,
Он все еще горячей кровью
Бойцов наполнен до краев,
Но в то же время мирной новью

Родные дышат города...
Война покинула пределы
Великой Родины... Орда
Фашистой мрази вспять летела,

Могучим вихрем взметена...
Весь госпиталь надеждой полон,
Что очень скоро та война
Совсем угаснет... Черный ворон

Над каждою в стране семьей
Не станет виться с мрачной вестью..
И не пылать душе самой
Слепящей ненавистью-местью,

А воссиять в любви, добре
Воспрянуть красотой весенней...
...Гляди-ка... Нынче во дворе
Расцвел чудесно куст сирени!

Он всю округу напитал
Благоуханным наслажденьем...
А репродуктор -- Левитан
Своим взрывает сообщеньем.

Едва звенящий, как струна,
Тот бас, наполненный сияньем,
Зарокотал -- и вся страна
Воспряла общим ликованьем.

Да что -- страна? Весь мир тем днем
Захлестнут счастьем небывалым.
Победа!!! Город за окном
Пел и смеялся. Старый с малым

Не мыслил в четырех стенах
В тот час восторга оставаться.
Пьянила радость и в сердцах
Цвела любовь...
                -- Пора надраться, --

Один из раненых сказал.
-- А ну-ка, у кого "штамповки", -
Бросай сюда! -- И набросал
Часов трофейных упаковки.

И каждый внес достойный пай,
И медсестричку с той валютой
Послали в лавку...
 -- Наливай!
                -- Пьем за Победу! --
                Той минутой

Как будто каждый оправдал
Свои раненья и увечья.
И алкоголь бойцов не брал.
А третий тост -- без слов...
                О вечном

Упокоении друзей,
С которыми огонь и воду
Прошли и у которых злей
Судьба... Хорошую погоду

Тот май Победе подарил.
И кто-то запускал ракеты,
А кто-то в облака палил
Из ППШ. Но звуки эти

Ни в ком не вызывали страх,
А порождали ликованье
В уставших от войны сердцах.
Всю ночь народные гулянья

Не прекращались в Черновцах...
Мечталось раненым: дотерпим,
Потом -- пусть в шрамах и рубцах --
Едва поднимемся, окрепнем --

И заживем! И в их мечтах
Жизнь мирная казалась раем...
Оно-то так -- да и не так...
Хотя от пуль не умираем,

Но для того, чтоб просто жить
С людьми и совестью в согласье,
Не раз геройство проявить
Потребуется в одночасье.

... Он вышел в город в первый раз.
Весенний день сверкал. Трамваи
Звенели... Радовали глаз
Цветы на клумбах. Торговали

В лавчонках частных и съестным
И чем угодно... Душу грели
Приветливые лица. С ним
Здоровались... Кругом евреи...

Он -- то в троллейбус, то в трамвай...
И в их окне, в квадратной раме
Себя красивый город-рай
Показывал, как на экране.

Покостылял на рынок. Щедр
Он был садов и нив плодами,
Видать, земных не портя недр,
С землей дружили и трудами

Насущный добывали хлеб...
Он, слыша за спиной: "Сарака...",
"Ругательство", -- подумал... -- "Где б,
Деньжонок взять?..." И словно знаку

Невидимому подчинясь,
Ему торговки торопливо
Дают съестное... Не чинясь,
Берет...
 -- Спасибо! А могли б вы

Сказать: "Сарака" -- как понять?
-- По местному то есть -- бедняга...
И боль вернулась... Будем знать:
Чтоб просто жить -- нужна отвага...

Отец мой рано стал седым,
Взяв мужество судьбы основой...
Перетолкуем, посидим
В раздумье пред главою новой...

 ...Памятник Победы

Подумать только: шестдесят
Промчалось лет с тех дней суровых,
Что до сих пор огнем горят
В сердцах -- и воплощаясь в слово

Нас поражают до глубин
Источника и чувств и мыслей...
А те, кто пал в боях, любим
Навечно... На Днепре и Висле,

Над Волгой, Влтавой и Невой,
У врат морских и над Дунаем --
Мемориалы... Огневой
Пронесся вал над миром. Знаем

Своих погибших имена...
Не знаем только, где могилы,
Где город, улица, страна,
Могильный холмик, где могли бы

Мы помолиться о душе
Истаявших в тумане рока...
Мемориалов камень, жесть --
Заменой тех могил... Из окон

Любого города в стране
Увидишь камни обелисков --
Напоминаньем о войне,
О горе, об ушедших близких...

...Торжественный парад в Москве
Восторгом полон был безбрежным.
Одной колонны во главе
Шагал пред Мавзолеем Брежнев.

Тот самый, Леонид Ильич,
Недавно ставший генералом...
В войска вернувшись, бросил клич:
-- Давайте-ка, хотя бы малым,

Мы благодарно воздадим
Долг нашей памяти солдату
Советской Армии... Хотим
Ему, товарищу, собрату

Воздвигнуть первый монумент,
Достойный подвига и славы,
Здесь, в Черновцах...
                (Где в тот момент
Почти что на краю державы

Штаб восемнадцатой стоял
Победной армии...) ГлавПУра
Обком идею поддержал...
И скульптор изваял фигуру:

Солдат со знаменем в руках,
Шпиль обелиска за спиною...
В красивом сквере, что в цветах
И в пышной зелени весною,

Военопленные цемент
Месили и тесали камни.
Соорудили постамент --
Трибуну с черными венками.

(Видать, идею Брежнев дал,
Шагавший перед Мавзолеем
Парадом, -- после возмечтал::
-- И мы на массы поглазеем

С трибуны, а они на нас --
На небожителей -- с брусчатки...)
-- Ну, что ж, матрос, пришел твой час,
С судьбою не играют в прятки.

Считай, что рана зажила,
Протез тебе мы подарили --
Пора прощаться. Не со зла
В жизнь выпускаем... Или -- или...

Пора, братишка, начинать
В свободном плаванье маневры,
Трофеи жизни добывать
В сраженьях с вязким бытом. Нервы

Нужны здесь крепче, чем в бою
И воля, что металла тверже.
Ты сможешь. За судьбу твою
Не опасаемся. Итожа

Наш разговор -- вот твой пакет:
Бумаги для военкомата...
И все, назад дороги нет,
Пойдем тогда вперед, ребята!

-- А где б хотел ты, фронтовик,
Осесть, причалить, поселиться...
-- Да в Черновцах! Уже привык...
По нраву улицы и лица...

-- Ну, что ж, попробую помочь... --
Был собран военком и краток...
-- Чтоб воду в ступе не толочь --
В одной из деловых тетрадок

Найдем полезный номерок --
И тут же позвоним... Порядок!
-- Привет! Ну, как ты? Городок
Весь накормил? Да, надо, надо...

Ты тоже строишь монумент?
 А как? Даешь материалы?...
Послушай, тут такой момент...
Матрос один -- геройский малый,

Вчистую списан... Поддержи...
Хотя бы в общежитье место
Найди -- с чего-то надо жизнь
Начать... Да нет, мне все известно:

Матросу -- девятнадцать лет,
Три года в драке, трижды ранен...
Считать-то сам умеешь, нет?
В шестнадцать, даже чуть поране...

Нет ни кола и ни двора,
Родители погибли... Тундра!...
Чуть ни с детсада -- и "Ур-ра!"
Верней -- у моряков -- "Полундра!"...

Найдешь? Ну, что ж! Ты человек!
... Здесь благодарность неуместна...
Я забегу на чебурек,
Тогда и потолкуем... Честно!...

-- Итак, порядочек, матрос,
Считай, что койкой обеспечен.
Решил с налета твой вопрос,
А больше-то помочь и нечем.

Ты отдал Родине, что мог,
А Родина... Об этом после...
Иди, врубайся в жизнь, сынок,
Давай отпор недобрым... Козни

Бесчестных в корне пресекай!
Учись -- и вырвешься из тлена...
Жизнь штатская, увы, не рай...
Но ты пробьешься постепенно...

И вот он -- штатский. Он живет
В мансарде. Местный трест столовых
Общагу держит здесь. И вот
Совету братьев Воробьевых,

Соседей по общаге, влет
Последовав, пошел в студенты:
Не хохма и не анекдот,
Чтоб вмиг сорвать аплодисменты --

В торгово-кулинарной он
Учиться начал на завмага.
Он в математике силен
В торговых книгах и бумагах

В два счета разобрался. Вновь,
Он в школе -- первый, как когда-то, -
И выбран старостой... Готовь
Уроки, парень... Для возврата

К нормальной жизни -- первый шаг --
Учеба -- это верный выбор...
-- Легко учиться натощак?
Вопросы задаете! Вы бы

Попробовали: день-деньской
Прожить без хлеба и без чая...
Один, как перст, в толпе людской,
Что бед чужих не замечая,

Кружит в бесцельной суете...
Спасибо Воробьеву Боре:
Шеф-повар чайной, в нищете,
Как все, но не оставит в горе

Соседа: угощал порой
То в чайной, то в самой общаге...
Котлеткою полусырой,
Пустыми жиденькими щами...

Так удавалось выживать
Пока учеба продолжалась...
Ремень матросский уменьшать,
Держаться, не давя на жалость.

Но вот учебе вышел срок
И говорят ему:
                -- Пока ты
Без опыта, пойдешь, сынок
К завмагу Яше в практиканты.

Ура! надеждами расцвел
Апрель сорок шестого года.
Неужто вырвался из зол?
В мечтах не спится до восхода.


И в час назначенный, с утра, --
Он на проспекте, где развилка:
А там, повыше -- мастера
Возводят монумент...
                "Горiлка" --

Простая вывеска-манок --
Не требуется перевода.
Губастый парень, на порог
Уселся:
                -- Рано, нету хода...

-- Я к вам на практику...
                -- Дождись
Завмага Яшу, он здесь -- главный.
Давай-ка рядышком садись,
На костылях-то ждать... И славно!

Я Боря Эрлих, а тебя
Зовут?... Понятно... Значит, дрался?
Мне не пришлось, а брат...
                Губа
У парня кривится...
                -- Сражался

Брат Сема с немцем -- и погиб...
Отец погиб на фронте тоже...
И Яша воевал... Могли б
Взять и меня, да видно позже,

Чем нужно фронту, был рожден --
Не отомстил врагу за близких...
А вот и Яша... Знаешь, он --
Мужик нормальный...
                -- По записке

Из школы...
                -- Значит, практикант?
Ну, ладно, что ж -- помощник, славно.
Большой не нужен здесь талант,
Порядочность нужна. Исправно

Сперва клиента обслужи,
Не унижаясь недоливом,
Бумаги в четкости держи...
Да не мешай горилку с пивом,

Чтоб не болела голова...
Шучу... Ты как по этой части?
-- Не увлекаюсь...
                -- Здесь раз-два --
И спился... Чтоб такой напасти,

Беды всей жизни избежать,
Остаться мужиком нормальным,
Себя положено держать
В железных рамках капитально.

Вот весь вступительный доклад.
О прочем -- инструктаж Бориса...
Сработаемся -- буду рад,
И ты не пожалеешь... Бриться,

Конечно, нужно каждый день,
Одежду чистить и утюжить --
Работаем среди людей...
Ну, я на базу... Если нужен,

Ты, Боря, знаешь, где искать...
Трудитесь, парни, не ленитесь...
-- К подруге двинул... Открывать
Давай.
 -- Эй, хлопцы, не ломитесь...

По очереди... Всем налью
Я ворошиловскую норму
Для бодрости... А вы в гальюн
Подъезд не превращайте... Форму

Еще не сняли, но уже
Расстаться с совестью спешите...
Поди, в казарме по нужде
Ходить стеснялись бы? Грешите

Не там хотя б, куда самим
Вам приходить за угощеньем...
Неужто не противно?
                С ним
Никто не спорил...
                Без смущенья,

Однако ж, местные дворы
И подворотни -- туалетом
Вмиг стали... Не хухры-мухры
Для флотского... Цыган за это

Вылизывать бы приказал
Всю территорию района...
Да что же делать? Разливал
Он мерной чаркой из баллона

Кому по сто, сто пятьдесят,
Кому по двести грамм в стаканы
Граненые... Пути назад
Пока не видел... Было странно

Себя в обличье шинкаря
Воспринимать неадекватно...
Подумалось: в торговцы зря
Пошел, но нет пути обратно,

Пока не оперился. Здесь
По крайней мере можно выжить.
Сейчас, пока разут, раздет
Не до капризов...
                Боря:
                -- Мы же

Не вечно будем водку лить.
Я вот кино люблю. Мечтаю
Я киноинженером быть --
И стану. А пока, считаю:

Есть заработок -- и лады... --
Опишем, кстати, эту точку:
Торговый залик -- три на три,
Кладовочка, где с водкой бочку

Разместишь лишь с трудом. Притом,
Что здесь в коробках -- папиросы...
Алтарь-прилавок, а на нем --
Бутыль с напитком... Есть вопросы?

Таких питейных уголков
В том городе, пожалуй больше,
Чем булочных.... Народ готов
В угоду власти спиться... Вот же,

Пример, свидетельство о том,
Народ для власти -- просто мусор.
Пыль лагерная...
                -- Все путем,
Еще налей, матрос!...
                Закусок

В той точке не припасено.
Пей и кури... Спивайся, значит
И скуривайся... Дуй на дно,
А сдохнешь -- тоже не заплачет

Власть по бедняге... И невмочь
Лить водку, позволяя мыслям
По черепу бродить... И ночь
Потом бессонницею кислой

Все тянется... Но Первомай
Пришел с восторгом демонстраций,
Цветами, песнями... Снимай,
Фотограф, монумент! Оваций

Достоин скульптор. Встал солдат
Со знаменем... А над трибуной
Звучали здравицы. И рад
Был каждый, пожилой и юный,

Весенний праздник в первый раз
Встречать под мирным небосводом,
И выпить, и пуститься в пляс,
И песни жарких лет с народом

Попеть негромко, от души,
И снова помянуть собратьев
Безмолвным тостом... Мир, дыши
Весной цветов... И легких платьев

Веселый ситчик, расцвети
Гулянье пестротою радуг...
-- Матрос, чего уж там, прости...
Ну, выпил... Так сегодня ж праздник!

Ну, не смотри, как прокурор,
Налей еще -- я норму знаю.
Ведь столько дней прошло с тех пор,
Когда перед войною маю

Мы возливали...
                Примирил
Тот праздник с водкою отчасти
Матроса, мудрость подарил...
Ведь и ему казались счастьем

"Мир, труд, май" -- лозунги весны...
А главный праздник -- День Победы
В свой срок явился. Для страны,
Еще не позабывшей беды,

В сорок шестом -- он был святым...
Не отдыхала "точка" Яши,
Лилась "горiлка"... А с фаты
Невест, что поклониться павшим,


Шли к монументу в этот день
С торжественными женихами,
Лилось сиянье и сирень
Пылала, как светильник в храме...

-- Матрос, доволен я, что ты --
В моей команде -- честный парень --
Удача и прикрытый тыл. --
Был Яша слогом лапидарен.

И более не тратя слов,
Достал он стопочку дензнаков...
-- Ого!
             -- С почином! Будь готов!
-- Всегда готов, товарищ Яков!

Хватило денег на костюм,
Рубашки и на жизнь осталось...
В судьбе чуть посветлело. Дум
Однако ж горьких не касалось:

Нет, он бы не хотел весь век
Ни водку лить ни за прилавком
Торчать... Пора судьбы разбег
Начать учебой... Он порядком

Уж задержался... Решено:
Цель -- аттестат вечерней школы.
Пока побуду с Яшей, но
Пусть совесть не тупит уколы.

... В тот майский день толпа текла
Сквозь "точку", как всегда, -- транзитом.
Вдруг в дверь красавица вошла,
Похоже -- не с простым визитом.

Короткий на матроса взгляд --
И дальше шествует -- в кладовку.
-- Эй, вы куда? Нельзя! Назад!
И отчего-то вдруг неловко

Матросу, подступает страх...
А "мимолетное виденье":
-- Я к Яше. Я его сестра...
Невероятно! Наважденье!

Ведь в сны его, его мечты --
Она, она являлась тайно...
-- Я подожду?
                -- А вы... А ты...
Живете в Черновцах?...
                Витально

Та встреча в прописях судьбы
Предназначалась...
                -- По душе вы
Пришлись мне...  Заходили бы...--
Просил матрос...
                С улыбкой Шева

Вниманья знаки приняла,
Но ничего не обещала...
Поэма, собственно, пришла
К концу, судьба моя -- к началу.

Поскольку через энный срок
У Шевы я на свет родился...
Матрос взял на руки:
                -- Сынок!... --
А я всю жизнь отцом гордился:

Одолевая нищету,
Московский вуз окончив первым,
Потомкам задал высоту,
Став первоклассным инженером.

При этом жилы рвал в трудах,
Чтоб заработать на леченье,
На кашу мне... В его мечтах
Ученым был я... Чтоб ученье

Я вынес и не знал проблем,
Безденежьем не угнетался,
По пусковым объектам всем
В стране годами он скитался...

И мама тратила себя
Самоотверженно и полно,
Чтоб я поднялся... О, Судья
Небесный, я с мольбой покорной:

Всевышний, в этот важный миг --
К тебе с мольбой я, главной самой:
Будь щедр и милостив для них,
Моей опоре -- папе с мамой.

Дай Господи, им долгих лет,
Здоровья, радости, покоя!
Вот здесь и завершу сюжет
Поэмы дрогнувшей рукою...

Добавлю лишь: я в брит мила
В честь деда наречен:
 -- Иосиф! --
С чем и живу... И жизнь была
Счастливой, в общем-то... Вопросов

Прошу мне здесь не задавать...
Возможно, мы в другой поэме
Однажды встретимся -- как знать --
И к новой обратимся теме...

Практика в Черновцах

Позади у меня стержневой третий курс МГУ.
Я женат – и вот-вот ожидаю прихода потомка.
Ощущенье, что я перед городом нашим в долгу:
Я уже в журналистике, кажется, что-то могу...
-- Так махнем в Черновцы, -- говорю я супружнице, -- Томка!
 
Я звоню в Черновцы:
                -- Это радио? Здравствуйте. Я
МГУ-шный студент – и хочу к вам на практику... Можно?
Нет, не нужно жилья: в Черновцах проживает семья...
И язык украинский отличный – он гордость моя...
Да, знаком «репортер»... А студийные? Тоже несложно....
 
Ладно, еду, спасибо! Быково, Жуляны – и вот
Мы втроем в Черновцах... Третий в маме летел без билета....
Там, конечно, в честь встречи над городом дождик прольет...
А какое над городом ясное солнце встает –
В Черновцах начинается это волшебное лето...
 
Первый день на работе. Планерка. Меня Романюк,
Председатель, достойно представил всему коллективу –
И задание выдал... Подумалось: точно – каюк:
Первый раз интервью брать на пленку... Не справишься, друг –
От позора – хоть в петлю... Ну, точно -- не быть тебе живу...
 
Был объявлен указ: обязательно с этого дня --
Для дебилов и гениев – среднее образованье...
Вот с указом в связи в украинскую школу меня
С «репортером» послали... Спешу – по жаре семеня,
Размышляю, как мне не сорвать боевое заданье...
 
Семеню... Впереди – Черновицкий университет...
МГУ-шному мне даже стало немного завидно:
Ведь такого дворца в изразцах в Белокаменной нет,
Точно сказки арабской в мираж воплощенный привет...
Здесь учиться, конечно, приятно и очень престижно...
 
Вот девятая школа... Директор немного смущен...
-- Для эфира давать интервью раньше не приходилось... --
Предлагает: а что, коль ответы толковые он
По бумажке прочтет? Я подумал: идея! Спасен!
Вмиг шпаргалка ему, заодно и себе сочинилась...
 
Я – вопрос по бумажке, а он по бумажке – ответ –
Разыграли вдвоем это пропагандистское шоу...
Было ль стыдно – не помню... Возможно, что – да, может – нет...
Только вот я в эфире – и город со мной тет-а-тет,
Город слушает мой «одобрямсик» про среднюю школу...
 
А потом был указ, дескать, пьянствовать больше – ни-ни!
Под него машзавод я в эфир с «одобрямсом» поставил...
Оскоромился, словом, и руку набил в эти дни --
Репортерил по-черному... Ну, гонорарчик гони!
С первым рубликом я сам себя репортерским поздравил...
 
Я по райгородкам и по дальним колхозам ношусь –
Хороши и чисты живописные местные села...
Два-три раза в неделю в такие поездки прошусь,
С «репортером» по фермам, по зернотокам гоношусь...
Черновцы, Черновцы, вы – моя репортерская школа...
 
Не забыли ли вы – в Черновцы я приехал с женой...
Не спеша вечерами гуляем... Чудесное время!
Но на эти прогулки хожу я не с нею одной,
В животе у нее мой малыш, мой сыночек родной –
И она носит с гордостью это почетное бремя....
 
Юбилеим: «полтинник» исполнится СССР...
Зарядили дожди – урожай зерновых под угрозой...
Будни, праздники... Только прикажут – ты с места в карьер...
Снова вынь да положь положительно ценный пример...
Репортер из меня получился довольно хороший...
 
Но закончится практика -- мы возвратимся в Москву
И начало семестра отметим рождением сына....
За чудесное время, в котором так ярко живу --
(К сожаленью его нам нельзя повторить наяву) –
Черновцы, Черновцы, до скончания века – спасибо!

Мой сын в Черновцах

Рассматривая “contras” -- “pros”,
Добавлю Черновцам значенья:
Сынок мой -- москвичок подрос...
Секунд неслышное теченье –

И вот – семь месяцев ему –
И он впервые в самолете.
И мы готовы ко всему:
Чем попоить его в полете,

Во что его переодеть,
Случись внезапная накладка...
Мне в «АН’е» самому лететь
И неприятно и несладко.

Но в Черновцы летает «АН» --
И ничего тут не попишешь.
Там словно перекроют кран –
Как рыба на пригорке дышишь,

А переносица болит –
И терпишь – некуда деваться...
Но главное, что «АН» летит.
Дождется ли пилот оваций?

Сыночек перенес полет,
Возможно, потому , что лежа,
Получше – и себя ведет
Достойно – маленький, пригожий...

Мы прилетели в Черновцы.
Распаковали экипажик –
И покатили... Нам скворцы
Восторженно, с надрывом даже,

Весеннюю слагают песнь...
Дед с бабушкой встречают внука...
-- Ну, поглядите – вот он весь.
Теперь он ваш. А нас – наука

Ревнивая обратно ждет.
Четвертый курс – грядут зачеты...
Ну, что ли движемся вперед?
-- Такси возьмем?
                -- Не надо. Что ты! --

Малыш в колясочке поспит,
А мы надышимся весною...
А город словно бы кипит –
И языком цветов со мною

Ведет сердечный диалог...
-- Ты счастлив?
                -- Счастлив. Вот он рядом –
Моя надежда -- мой сынок...
--Что ж, пусть и впредь мажорным ладом

Всегда звенит твоя судьба... --
Идет неспешно по аллее
Трехпоколенная гурьба....
Сыночек спит. Его жалея,

Толкуем тихо, шепотком...
Отец мой ходит на протезе,
Ему не так легко пешком...
Терпя, участвует в процессе...

Коляски на брусчатке скрип
Сильней, но сыну сладко спится...
У «малой станции» – изгиб,
Потом – минуем психбольницу...

И вот мы поднялись наверх:
Этаж четвертый на Гайдара...
И здесь проснулся человек –
И удивляется: куда я

Попал – и, сидя на руках,
Дает понять, что хочет лично
Увидеть все, мол, что и как...
С общагой сравнивать – отлично!

Там кельюшка на нас троих
Чуть больше, чем на три квадрата.
А здесь – две комнаты. При них –
И кухонька... Считай – палаты!

Я сам, покуда не ушел
В солдаты, в жуткой комнатенке
Со всеми вместе жил... Тяжел
Вопрос квартирный... Ну, потомки,

Возможно, лучше поживут...
Но сынка, обозрев квартиру.
Расплакался... Знать, что-то тут,
На взгляд его, ориентиру

Не отвечает, как должно
Солидное жилье глядеться...
Накормлен малый – и грешно
Такому кукситься – и сердце

Откликнулось у малыша –
И он в ответ заулыбался –
Жизнь все же, видно, хороша...
Здесь под опекой оставался,

Пока мы завершали курс...
Потом – итоговые сборы
Военки – (он вошел во вкус) –
И практика в Москве... А скоро

Я вовсе в Прагу укатил...
А сын лелеем Черновцами.
Мой город сына мне растил...
Так со студентами-отцами

В разлуке вынуждены жить
Студенческие ребятишки...
Одно к другому приложить –
Пеленки детские и книжки

Непросто... Бабушку гулять
На Стасюка малыш уводит,
А деда побуждал читать
Стишочки... Чувство ритма, вроде,

Имелось... А когда опять,
Я одолев перипетии,
Приехал, сын меня узнать
Не торопился... Как впервые

Все на меня глядел, глядел –
И чмокал соской с настроеньем.
Потом, похоже, захотел
Моим упиться удивленьем.

Он вынул соску изо рта –
И мне протягивал в ручонке,
Но я не понял ни черта...
Тогда сказал он –(голос тонкий) –

Спокойно:
 -- Уньку – положить!
А я – как громом пораженый:
Он разговаривает! Быть
Сынку оратором! Рожденный

В гуманитарной колготне
Не избежит судьбы поэта –
Так думалось, мечталось мне...
Сынок до будущего лета


Опять остался в Черновцах:
Нам время подступать к диплому –
Работа, нервотрепка, страх...
Мой город, послужи малОму.

Пусть подрастает здесь в тепле,
Пока мы бьемся там в столице,
Чтоб вскоре вместе по Земле
К сибирской перейти странице...

Командировка к сыну

Наш сынок подрастал в Черновцах.
Мы в Москве в мандраже преддипломном.
-- Как мы жили с тобой без мальца?
Как ему в этом мире огромном

Вдалеке от родителей жить?
-- Там же дедушка с бабушкой рядом!
-- Папу с мамой ему заменить
И они не сумеют. – И взглядом

Полным боли меня обожгла...
Я скучаю по малому тоже.
Тут шальная идейка пришла...
А ведь выйдет – и я рвусь из кожи,

Чтобы правильно обосновать
Для декана – ( а я ведь неловкий) –
Что меня нужно тотчас послать...
Не смешно. Я о командировке

Для дипломных напрягов моих...
Мой диплом был особого склада.
Ведь о том, что в твореньях чужих
 Обнаружу, мне печься не надо.

Должен очерки сам написать.
Вот для этого командировка
В Киев, Львов, Черновцы... Отыскать
Партизан, дескать, надобно... Робко

Я с идеей к декану спешу –
И концепцию косноязычно,
Неуклюже ему доношу...
Но декан согласился... Отлично!

Я отправился в долгий вояж.
Цель: взять факты, разжиться мыслишкой,
Чем унять преддипломный мандраж...
Суперцель: повидаться с сынишкой...

Партизаны со мной говорят
Уважительно. Рады, что помнят.
У героев роскошных палат
Нет в помине... В убранстве их комнат

Хрусталя и богатых ковров
Не увидишь – лишь честная бедность.
Тот уже и не очень здоров,
Но крепится... Душевная щедрость

Безгранична. Хотят рассказать,
Как в Словакии в сорок четвертом
За свободу друзей воевать
Шли с фашизмом в стремленьи упертом

Уничтожить ту мерзость дотла...
Пусть звучат имена на поверке
Той плеяды, что гордость зажгла,
Партизан, чьи дела не померкли:

Киевляне Черкун, Беренштейн,
Седненков и Багинский из Львова –
Супермены. Герои... Меж тем –
Суперцель моя ближе. Я снова

В Черновцах... Первым делом – домой...
-- Здравствуй, маленький! – Беленькай мальчик
С лысоватой еще головой
Смотрит искоса... Мама маячит,

Мол, возьми его на руки... Взял...
Отстранился он. Пристально смотрит...
-- Расскажи-ка мне, как подрастал? –
Он молчит... Умиление спорит

С обожаньем... Кровинка, сынок!
-- Погуляем, малыш? –
                Он кивает.
-- Ну, и ладно. Хоть в этом помог... –
Мама мальчика мне одевает,

Вниз к подъезду несу «экипаж»,
Осторожно шагаю с сыночком...
Покатили... Осенний пейзаж...
Сын вниманья собачкам и «кочкам»

Уделяет побольше, чем мне...
-- Хочешь, булку, малыш? – Он кивает...
В магазинчике вижу в окне
Экипажик, где сын восседает.

В магазинчике на Стасюка
Продавцы его видели с мамой –
Узнают сквозь окошко сынка:
-- Вот же умный и ласковый малый...

Выношу ему булку. Жует..
Запивает водой из бутылки...
-- Жуй, жуй, маленький! – Звук издает
Недовольства...
                -- Гляди-ка, сердилки?

Что не нравится? «Маленький, жуй»? –
Чуть не плачет...
                -- Что, страшное слово?
Ну. не буду, сынок, не бушуй!
Что, поездим? – Кивает мне снова...

-- Вот, опять обошелся кивком.
Я же знаю, ты можешь словами.
Ты владеешь уже языком...
Обижаешься? Зря. Между нами –

Никого, кто бы ближе нам был...
Что, поедем домой? Покатались?
Рад, хоть в этом тебе угодил,
Ну, а ты подарил мне катарсис...

В Черновцах жил один партизан.
Созвонились. На встречу с героем
В тот же вечер торжественно зван.
-- Так. Давайте беседу построим

Между рюмками...
                -- Я-то не пью...
-- Гость московский пошел неудачный!
-- Представляя задачу свою,
Я и трезвый, боюсь, с той задачей

Не полажу...
                -- Боишься?
                -- Боюсь...
-- Ладно. Спрашивай. Правду не спрячу...
-- Не волшебник я. Только учусь....
-- Помогу, чтоб приблизить удачу... –

Он родился в Сибири – Иван
Свет Иваныч Кудельский. Радистом
Подготовили для партизан –
Виртуозом-морзистом, артистом –

И – в Словакию...
                -- Схватка была
Жесточайшей. Фашисты желали
Уничтожить восставших дотла...
-- Мы отлуп им достойный давали...

Ну. а в мирные годы чиню
Телевизоры в городе нашем,
Делу юности не изменю...
-- Вань, давай ему снимки покажем? –

Худощавый белесый пацан...
-- Да, я был молодым партизаном... –
-- Был? Да ты и сейчас партизан:
Что не так, ты несешься тараном...

-- Просто кривды ни в чем не люблю –
Ни в работе, ни в жизни, ни в сердце... –
Откровенья героя ловлю.
В них немало и острого перца –

Он всю правду мне рубит с плеча
О маразме системы советской...
Стала тема уже горяча...
                -- Ладно. Будем прощаться...
                -- Час – детский!...

-- Мне еще расшифровывать то,
Что бобышки мои намотали...
-- Вновь приедешь?
                -- Бог знает... Зато
Много нового нынче мне дали... --

Дома выставил магнитофон
На диван: открутить да послушать...
Рядом с сыном и дедом... Силен
Мой пацан в отношенье покушать...

Вдруг восторгом наполнился взгляд:
Включен маг. Закрутились бобышки...
Очевидно, понравилось так
День молчавшему буке-сынишке,

Что решается заговорить:
-- Папа, киска моя! – возглас звонкий,
Удивления полный:
                -- Клутить...
Что-то важное очень в ребенке

Всколыхнули – и вызвали спич
Две вращающихся карусельки...
-- Разговорчивый стал... Как Ильич! –
Допоздна в этот вечер в постельке

Возбужденно сынок повторял:
-- Папа, киска, клутить... --
                Ну и ладно.
Что-то, видно, в себе открывал
Неосознанно...
                Славно, отрадно



Я провел эти краткие дни
Ослепительной командировки...
Отразятся в дипломе они
И, надеюсь, у сына в головке...

Алопеция а Черновцах

Конец восьмидесятых мне и вам
Запомнится... Такое не забудем:
Империя по всем трещала швам –
И трещины ломали судьбы людям.

«Нахимов», и Чернобыль, и Спитак –
Как эстафета знаковых трагедий...
На этом фоне будто бы пустяк:
Внезапно в Черновцах лысели дети.

Наверно власти знали, чем тогда
Был город оскорбительно отравлен.
Нависла небывалая беда
И будущее мнилось безотрадным.

... Я из Сибири в Черновцы спешу –
Помочь хоть чем-то... А смогу? Едва ли....
Привычно власти вешали лапшу,
Успокоительно и мерзко лгали

Мне, журналисту... Впрочем, всем подряд.
Отделывались шпротами в жестянках.
У ратуши был митинг... Жесткий взгляд:
Имела основание в подлянках

Толпа тогдашних боссов обвинять –
Своих детей из города убрали ,
А черновчанам продолжали лгать,
Мол, все прекрасно... Так и не узнали,

Какую омерзительную дрянь
На черновицких детях испытали...
Мой город, отряхни беду и встань!
Небесные потоки омывали

Прещедро черновицкие холмы,
Где и мое давно бродило детство...
Пусть будут души радости полны
Детишек здешних, коим дан в наследство

Прекраснейший на всей большой земле,
Добро дарящий незабвенный город,
Где яблони дурманят на заре
И первый летний луч ползет за ворот...

О, Черновцы! На дальних берегах
Глотнуть бы вновь твой вдохновенный воздух...
Пусть надо мной, мой город, мой маяк,
Твои сияют негасимо звезды!

Репортаж с Новосибирской улицы в Черновцах

Был девяносто третий год.
Апрель был солнечен и ясен.
Уже все в Черновцах цветет.
Мой город, как всегда, прекрасен.

Команлировку в Черновцы
Я выбил... Был отличный повод:
В Сибири города отцы
Желают, чтоб столетний город

В день юбилея вдохновлен
Был славной радиопрограммой...
Концепт мой принят. Призван он
Прощальной встречей с папой, мамой

И городом, где был рожден
Их эмиграцию уважить,
К дядьям усопшим на поклон
Из мест неблизких приваряжить...

А для программы – вот резон
Командировочку заначить:
Маленько подхитрил Семен:
Места придумал обозначить

По разным городам – (Москва,
Санкт-Петербург в начале списка) –
Где обнаружил острова,
Осколочки Новосибирска...

Я знал, что есть и в Черновцах
Новосибирская – (не знал лишь,
Где точно) – улица... В гонцах –
Все родичи: проект завалишь –

Обидится Новосибирск,
Где я живу уже поболе,
Чем в Черновцах...
                Здесь в блестках брызг
Апрель в садах гулял на воле...

И вот с сестрой идем пешком –
(Прощальный выход) –до вокзала...
-- Там, дальше, там, за ручейком
Та улица, -- она сказала...

Мы покидаем магистраль,
Сворачиваем в глубь квартала...
И здесь кончается асфальт
Село – селом...
                -- Я не узнала,

Где – точно, только где-то здесь... --
Жужжат хрущи и пахнет сеном,
И всех цветов взмывает взвесь
Над городом моим весенним...

Мы спрашиваем у людей,
Где эта улица...
                -- Не знаем!
Все выше в гору, все светлей...
Старушку древнюю встречаем.

Она приводит в тупичок:
Три дома, сад...
                -- Вот, вы искали –
Новосибирская (смешок)...
Из-за ограды мне кивали

Собаки... Бабушка ушла...
Кто мне об улице расскажет
На репортерчик»? Вот дела!
Собака ли язык развяжет?

Я подношу ей микрофон –
Три раза тявкнула солидно...
Тогда давай ты сам, Семен! –
Описываю, что мне видно,

Веду, иначе говоря,
Мой репортаж с Новосибирской...
Нет, мы сюда пришли не зря...
Рассказываю о неблизкой

Поре, когда ушла война...
Тогда сибиряки собрали
Вагоны лучших книг... Цена ?
Бесценно! – в Черновцы послали,

Чтоб тем морально поддержать
Освобожденный славный город...
Я в репортаже рад связать
«Сибтекстильмаш» -- (вот тоже повод) –

С объединением «Восход»,
Где ткали на станках сибирских...
Шел девяносто третий год....
О городах, мне лично близких

Транслировался репортаж
На площади, где шло гулянье...
И чувств моих не передашь:
Связал тогда в одно касанье

Два главных города моих...
Но радио не остановишь...
Прощальный стих, последний миг –
И только эхо сердцем ловишь...

А осенью отец и мать
С сестрой отправились в загранку...
К кому теперь мне приезжать?
Шлагбаум опускает планку

Невозвратимо навсегда...
Неумолимо, неизбежно
Прошли немалые года –
И только вспоминаю нежно,

Как жил я в городе моем,
Как возвращался издалека...
Жизнь – только миг... Мы – искры в нем...
А вся судьба – в руках у Бога...

Отец

Свеча поминальная... Новые сутки
Живу без отца... Так и жить мне теперь...
Последние дни беспросветны и жутки --
Ушел и прикрыл невозвратную дверь...

Еще я в уход его вовсе не верю...
Лишь кнопку звонка надавлю – и опять
Улыбкой отца все печали развею...
Ушел... На кого мне теперь уповать?

И тяжесть потери все резче и гуще
Корежит мне душу – и нечем унять...
Всесильный Владыко, Всеблагий и Сущий!
Молю добротой его душу принять...

Любые слова в этом горе – пустые.
Еще не исплаканы слезы мои,
Не все по печали стоят запятые,
Не все порасставлены точки над «i»…

Наверное всхлип этот станет прологом
К рассказу о праведной светлой судьбе...
В сиянье любви предстает перед Богом
Мой светлый предтеча в житейской борьбе.

Я верю в бессмертье души безраздельно.
Эпоху свою на Земле отслужив,
Теперь безтелесно, светло, надземельно
И в сердце сыновьем, как прежде, он жив...




































Люди родного города

 

У города – прекрасное лицо,
У горожан восторженные лики...
Они его – не разомкнуть кольцо –
Творят, творили, сотворят великим...

  Семен Венцимеров

Ян Налепка

Летят года над тихой Садгорой...
На кладбище среди мещан окрестных
Лежит, дождем оплаканный, Герой
Советского Союза – не из местных...

Ян Налепка – словацкий капитан,
А ранее – учитель в школе сельской...
Смерть на войне гуляет по пятам...
Он, мертвый, горд: от пули пал немецкой.

И это означает, что врагу
Не шестерил, не заключал с ним сделку....
В упор убит фашистом на бегу,
Успев в последний миг планету сверху

Собой от вражьих выстрелов прикрыть...
Он до словацкой не дошел границы...
Как вы и я хотел он жить, любить,
Над ним сверкали летние зарницы...

Но, выбирая между «быть» и «бить»,
Не поступился честью, сделав выбор....
Его, солдата, враг сумел убить,
Но он из строя и сейчас не выбыл...

Герой -- и павший сохраняет строй,
Ведя бойцов вперед живым примером...
Летят года над тихой Садгорой.
Где плачет дождь над памятником серым...

Элиезер Штейнбарг

...Там, в Липканах над домами липы
Шепчутся о чем-то с соловьями...
А к примеру, вы, да, вы -- могли бы
Передать еврейскими словами

Точно -- и в понятиях конкретных
Тех бесед нешумных содержанье?
Может, в их подробностях секретных
Судьбоносное таится знанье?

По Липканам бегал босоногий
Кареглазый мальчик Элиезер...
-- Не трещите надо мной, сороки --
Мне пора с ровесниками в хедер*...

Ну, я понимаю вас, положим
И займусь позднее переводом
Стрекота сорок -- на мамэ лошн**...
И останутся с моим народом

Как его духовное богатство
Сказка, притча, поговорка, басня...
Молоток, пила, игла, -- азарт свой
Поумерьте! В баснях и о вас я

Расскажу -- и речь вещей прольется
Мудростью на каждого... Не ложен
Вывод: из священного колодца
Черпаем судьбу -- из мамэ лошн.

...Невысокий, в кругленьких очечках.
Не спеша гулял... Над Черновцами
Россыпь звезд, дурман акаций... Ночка,
Как известно, дружит с мудрецами.

И под крутолобым сводом мозга
Слово к слову – нет душе покоя...
Память восприимчивее воска --
И чеканной вечною строкою

Вязка слов ложится на бумагу,
Запечатлевая в светлых душах
Грустную улыбку и отвагу...
И среди спасительных отдушин

В час, когда несчетно смерть косила
И сама история стенала --
В басенках накопленная сила
Зверству тайно противостояла.

Буквы идиш -- огоньками свечек
Озаряют трудный путь еврея
Из черты оседлости -- местечек --
В Иерусалим... Не властно время

Над судьбой пророческой... Не властна
Смерть над Боговдохновенным словом...
Мудрая Штейнбарговская басня
Нас уводит к доброму от злого...


*Еврейская начальная школа
** Язык идиш

Поезд. (По мотивам Элиезера Штейнбарга)

Станционный колокол -- поезду сигнал.
Паровоз ответил, точно простонал.
Тишину прорезав, гул затих в степи...
И пошли вдоль рельсов белые столбы.

Двинулись жандармы, вставшие во фрунт,
Башни, и казармы, и обменный пункт,
Стрелочник у будки с фонарем в руке,
И театр "Кабуки", лодки на реке...

Все несутся, пятясь,
Все -- назад, назад --
К четвергам из пятниц --
Вроде так нельзя?

Что их мчаться просит
Вспять из наших мест?
Неподвижен поезд,
Ну, а все окрест

Убежать стремится
Да все вспять и вспять...
Может, это снится?
Гасим свечку. Спать!

Музыка. (По мотивам Элиезера Штейнбарга)

Тамбурины и тимпаны,
Бубны, гонги, барабаны...
Все они полны обиды:
Были, есть и будут биты.

Палочное воспитанье,
Жизнь -- сплошные испытанья.
Далеко ходить не будем:
-- Жизнь -- битье, тоскует бубен.

Не скрывает барабан:
-- Ведь по нам, как по рабам,
Лупят бешеные палки!
Право, наши судьбы жалки!

Есть завидная судьба:
Это, например, труба.
С нами палки злобны, грубы,
А ее целует в губы

Верный друг ее -- трубач...
Что же делать? Плачь -- не плачь --
Все неправедно и зыбко...
Есть судьба иная -- скрипка.

Вот кого уж нежат, гладят...
Хоть разнообразья ради --
Палкою разок по ней!
Так обидно, ей-же-ей!

И ведь не поднимешь шума,
А куда же смотрит Дума?
Даже депутат Кобзон
Нас не защищает (стон).

Тут запели все фанфары:
-- Пусть летят на вас удары,
Но без ваших тра-та-та
Песенка совсем не та.

Так что, пусть вас лупят чаще,
Пусть трубу целуют слаще,
Нежат пусть и гладят скрипку,
Пусть гитару щиплют шибко

По отдельности и вместе...
Только так родятся песни,
Зажигательные танцы...
Ну, а наши беды -- тайны

Никому не интересны...
Не за жалобы -- за песни
Всех нас почитают люди...
С тем вовеки и пребудем!

Радуга. (По мотивам Элиезера Штейнбарга)

Радуга у речки --
Точно мать над дочкой,
Над ее земной зеленой зыбкой...
От небесной свечки,
Заслонясь ладошкой,
Дочка маму радует улыбкой...

А под сенью зыбки --
Озорные рыбки.
Восхищают их живые краски.
Хоть обычно немы,
Разболтались:
                -- Все мы
В изумленье: краски, как из сказки.

Карпы и сазаны,
Щучки и гольяны
Пестрым небом рады насладиться.
Окуни и сиги,
Стерлядь и вязиги --
Повод только дай повеселиться.

Тут один гольянчик,
Отроду -- смутьянчик, --
В бочку меда бросил ложку дегтя:
Мол, все это липа --
Здесь снимают клипы.
Он-то на крючок не попадется.

Кто поверил сразу,
Кто, имевший разум,
Над гольяном только посмеялся.
Но возникла ругань,
И давай -- друг друга --
В хвост и гриву, чтоб не задавался.

Радуга глядела
На такоге дело,
Радуга обиженно бледнела...
Все же было честно!
И она исчезла,
Развлекать безумцев не хотела...

Брейк-данс
(По мотивам Элиезера Штейнбарга)

Лягушонок из пруда
Разошелся -- хоть куда!
Он брейк-данс освоил и танцует!
Дергается, как больной,
То -- на камешек спиной
И, вращаясь вкруг себя, гарцует!

И, конечно, весь народ
Собирается, идет
Посмотреть на лягушонка в танце.
Ну, а он вниманью рад,
Раз четыреста подряд,
Лапок не щадя, кружил в брейк-дансе.

Рад кружить хоть перед кем...
То -- оживший манекен
В резких механических движеньях,
То он -- словно акробат:
Сальто десять раз подряд
Сделает... Расчет на уваженье.

Вылез из земли червяк.
Гложет зависть. Тоже так
Танцевать, как лягушонок, хочет.
Дернулся с десяток раз,
Неуклюжестью потряс  -
И над ним болотный люд хохочет.

Тут червяк сказал:
                -- Брейк-данс --
Очевидный декаданс
И его танцуют лишь уроды!
Ноль вниманья на него,
Лягушонок -- ого-го! --
Пляшет при стечении народа...

Сиди Таль

Как будто тайный высветил экран
Мне Южно-Окружную в день осенний…
Решили улететь за океан
Родители, устав от потрясений.

Я прилетел прощаться... Всей семьей
На кладбище – оно неподалеку –
Пошли... Что время делает со мной
И с каждым?... В восклицаньях мало проку...

Мы отдаем прощальный скорбный долг,
Тем, кто ушел навеки из семейства...
Так быстро серых памятников полк
У все еще живущих отнял место...

Двоюродный мой брат, мои дядья –
Я помню их веселыми, живыми –
Ушли невозвратимо... Погодя
Уйду и я – и там я встречусь с ними...

На камне вижу имена родных.
На снимках лица в ретуши посмертной...
В глухой печали головой поник
Пред неохватной массою несметной

Ушедших в неозначенную даль...
Привлек вниманье, видный издалёка,
Мемориал...
                -- Там наша Сиди Таль, --
Сказала мама... –
                Смерть, увы, жестока

И к светочам, что были средь людей...
Меня судьба на суетных развилках
Один лишь только раз столкнула с ней.
Чтоб я запомнил, как светло и пылко

Сияла эта чистая душа...
А я был юн – и понял лишь позднее:
Она неизмеримо хороша...
В тот день морозец разыгрался злее...

Военный праздник подарил февраль.
Нас, пионеров, шлют к солдатам в гости.
А в части выступала Сиди Таль...
Да, по еврейски... Непонятно? Бросьте –

Всем было все понятно: мальчик Мотл
Во всей своей печали вековечной
Понятней всех идеологий, мод,
Любовь и боль несущий над увечной,

Отравленной доктриной нелюдской
Страной, глубинной сутью человечной
Понятен – с неизбывною тоской
По радости, сливавшейся со встречной

Тоской в сердцах у зрителей-солдат...
Все понимали, языка не зная.
Ведь всю страну их превратили в ад
Большевики от края и до края...

Всю эту боль безмерную несла
Великая еврейская актриса
Под кожею высокого чела...
Ей не нужны ни задник ни кулиса.

Мгновенно к залу выстроив раппорт,
Несет ему глобальную идею:
Как лил народ еврейский кровь и пот,
Как выстрадал судьбу... Я не владею

Талантом лицедейства вообще,
Да и другим, поверьте, не под силу,
Никто пусть и не тужится вотще –
Не передать, как это мощно было,

Как пела, танцевала Сиди Таль...
В миниатюрном, травестийном теле –
Каленая моральной силы сталь...
Великие в ней зорко разглядели –

Михоэлс, Райкин – гения... Она
Традиции еврейского искусства
В антисемитском обществе одна
Хранила героически, все чувства,

Всю жизнь свою народу подарив...
Уже Михоэлс подло был загублен,
Поэтов иудейских погубив,
Зверел тиран, с чьей смертью был затуплен

Немного изуверства злой топор...
А маленькая женщина на сцене
Системе – неподкупный прокурор,
Судья неумолимый той системе...

А родилась актриса в Черновцах.
Сентябрьская по гороскопу... Лейба,
Отец знал толк в буханках и мацах –
Был пекарем, хватало, значит, хлеба.

А пищу для души давал театр.
«Блуждающие звезды» наезжали,
На идише играли... Па-де-катр,
Ту-степ и шимми страстно танцевали.

Завороженно эти чудеса
Душой впивала маленькая Сорел...
Она спектаклю отдавалась вся.
Смотрела – и восторг сиял во взоре.

Ей, крошке, тоже танцевать и петь,
Шутить и лицедействовать мечталось
И, не успев, как должно повзрослеть,
Она сама на сцене оказалась...

И на нее народ валит валом.
Все полюбили юную актрису,
Что одаряла светом и теплом...
Едва уйдет в финале за кулису,

Восторженный аплодисментов гром
Ее тотчас обратно выкликает...
Успех полнейший... И купаясь в нем,
На бис актриса песню запевает

На идише – и умолкает зал –
И затаив дыхание внимает...
И катарсиса чистая слеза
Восторженные лица омывает...

Из Бухареста прикатил кузен –
И девочку в румынскую столицу
Повез – и вот она известна всем.
Теперь стал ею Бухарест гордиться.

Юна, мала, но, если Божий дар,
Ни рост, ни возраст не играют роли...
Ах, как она играет, Сиди Таль!
Березок аккуратно отпороли

От родовой фамилии ее...
И вот она как Сиди Таль известна...
Внимая, зал впадает в забытье...
Она поет... Она сама как песня!

Привносит в лицедейство новизну
И возвышает древнее искусство
Собою на такую крутизну,
Где исчезает все – и только чувство

Над буднями свою являет власть...
Тем временем в Румынии, наглея
Фашизм отверз, страну кровавя, пасть
И антисемитизм ревет, шалея,

Афиши рвет, бросает бомбы в зал...
Румыны озверели в Бухаресте.
Закрыт театр. Пока открыт вокзал.
Ждут Черновцы опять... Со всеми вместе

Актриса оказалась в СССР
За пять минут до мирового криза,
Что сокрушил весь ход небесных сфер.
Она играет. Ведь она актриса.

Война сместила все миры...
Она в госпиталях играла.
Зарядом пламенной игры
Бойцов увечных исцеляла.

А в тех, кто шел в кровавый бой,
Вселяла мужество и силу,
Подзаряжая их собой...
-- Вернитесь, милые! – просила,

Я вам сыграю и спою
Еще сильней, вернитесь только... –
Что воин вспоминал в бою
В минуту исполненья долга.

И точно так, как в судьбы всех,
Война вошла в судьбу актрисы.
Весомее ее успех.
Прифронтовые антрепризы --

Где – под расстроенный рояль,
Где под аккордеон трофейный...
Прошла с народом Сиди Таль
Стезей войны многоколейной.

И день  Победы для нее,
Как и для всех – великий праздник...
Но повоенное новье
Показывает: жертв напрасных

Кремлевский жаждет вурдалак,
Вновь выбрав во враги народа
Евреев... И, заклятый враг,
НКВД – шного урода

Послал Михоэлса убить.
Еврейские велел театры –
Не ходят люди, мол, -- закрыть...
У Берии такие кадры –

Им толькр дай позверовать.
Поэтов и врачей еврейских
Сгноить – забить, четвертовать...
Протеста против зверства резких

В оглохшем мире не слыхать...
В молчании еврей галута.
Все это видя, мерзкий тать
Кремлевский разошелся люто.

Уже он всех готов сгубить
Евреев на земле советской.
Уже о них пора забыть.
В терминологии немецкой

Вампирской вскоре «юденфрай»
Весь СССР огромный будет...
Но колесит из края в край
Актриса Сиди Таль – и судит

Палаческий режим Кремля,
И мужество в сердцах рождает.
И сколько будет жить Земля,
Тот тихий подвиг не истает,

А будет жить в живых сердцах...
Из камня белого фигурка
На вечной сцене в Черновцах,
Цветы – и сердце бьется гулко,

И словно слышится мотив
Той песни, что полна печали...
Кто жил достойно, будет жив
В сердцах... Любовью увенчали

Актрису верные сердца.
Ее душа незримо с нами,
А имя будет  до конца
Времен сиять нам точно знамя...

Ян Черняк

Все знают ныне: был такой земляк,
Чьи подвиги не полностью раскрыли --
Разведчик божьей милостью Черняк –
Феномен, полиглот... Герой России...

В столице мрачный властвовал февраль...
Обычная московская больница...
-- Ян Пинхусович, к вам пришли... Как жаль –
В беспамятстве... –
                Последняя страница

Великой неразгаданной судьбы:
Пришли к нему в палату генералы...
С отличьем победительной борьбы –
Звездой Героя... В вечные анналы

Разведчики запишут земляка...
Еще к 20-летию Победы
К Герою представляли Черняка,
Но вымарал Генсек... Обиды, беды

Еврейские – обычные дела...
Дождешься справедливости от хама?
Такая жизнь великая прошла
Стремительно, как шифротелеграмма...
 
Когда в году восьмидесятом ГРУ
На сборы пригласило офицеров
Спецназа, он пришелся ко двору...
Без званья, штатский, стоя под прицелом

Взыскательных, сурово-жестких глаз:
-- Чем озадачишь, незнакомый старец?
-- Об агентуре будет мой рассказ.
На тайны неприятеля позарясь,

Разведка ищет подступы к нему,
В его рядах ища своих агентов...
Как вербовать, кого и почему? –
Всем ясно: он один из резидентов

Сверхопытных – и знает, что почем...
И задавать ему вопросы можно
По сути лекций, но нельзя – о нем...
-- Скажите, Ян Петрович, -- осторожно,

Стесняясь: вдруг коллеги засмеют,
Встает с вопросом подполковник статный:
-- Я про «Семнадцать...» Штирлица «... минут...»...
-- «...Мгновений...»
 -- Пусть «...Мгновений»...! Непонятно:

Максим Максимыч мог бы наяву
Быть под личиной Штирлица в Берлине
При Шелленберге?... Званье назову:
Штандартенфюрер... Ведь кинокартине

Поверил ошарашенный народ... –
В седых усах – веселая улыбка:
-- Разочарую, но картина врет:
Такое было невозможно... Шибко

Был бдителен фашистский аппарат.
Всех офицеров подвергал проверке
На сто рядов. Всех родичей подряд,
Включая тех, что в позапрошлом веке –

(Архивы-то у немцев – будь здоров –
Хранились в изумительном порядке)...
В РСХА – штандартенфюреров –
С пяток... В картине этой сплошь накладки:

Едва ли мог то звание носить
Функционер на должности героя,
Не мог он беззаботно заходить
В то здание весеннею порою:

Его американцы в январе
Разрушили с небес до основанья.
Не мог на «Хорьхе» ездить – полный бред:
Мог Шелленберг, а Штирлиц пусть при званье

Высоком – лишь на «Оппеле», причем
Знак номерной в три буквы не положен...
А юмор здесь не в этом заключен...
-- А в чем?
                -- А в том, что вовсе и не должен

Максим Максимыч в службу проникать,
Где стопроцентный немец Вилли Леман
Нам взялся добровольно помогать...
Уж он-то был просеян и провеян,

Все фильтры и проверки проходя –
И был в доверье полном у фашистов...
Сюжет романа ловко городя,
Семенов ввел в иллюзию: мол, чисто

Документален был его рассказ.
Но мы-то с вами профессионалы –
И сказочки такие не про нас... --
...А правда, что о нем войдет в анналы,

Включает факт: родился в Черновцах,
Австро-венгерском городе, в апреле...
Двадцатый век во взрослых и мальцах
Растил надежды... Но уже кипели

Котлы всемирной злобы – и война
Варилась в них впервые мировая
На радость бесам -- и пошла она
Брать жизнь людей, как язва моровая....

Евреям доставалось горше всех...
Главком российский их назвал в приказе
Врагами... Бесовство... Кровавый грех --
Погромы -- православные в экстазе

Безудержно творили, в злобный раж
Впадая... Вот уж радовались бесы...
К чему тот гвоздь в рассказ вбиваем наш?
Не лучше ль, соблюдая политесы,

Как все, и нам стыдливо умолчать
О том, что стали жертвою погрома
Родители мальчишки – и взрастать
Пришлось в приюте – вне семьи и дома?

Штришки: отец из Чехии, а мать –
Из Венгрии была... И вот – погибли...
Крушить, калечить, разрушать, ломать –
Вот русский дух погромный... И могиле

Родителей погибших поклонясь,
Взяв в душу обжигающую правду --
(А в Черновцах румынский правил князь) --
Окончив школу, Янкель едет в Прагу...

Румынский антисемитизм ничем
Российского не краше и не мягче:
Еврей был и в Румынии никем,
А в Чехии, по счастью, все иначе...

И восемнадцати неполных лет
Ян стал студентом Пражской высшей школы
Технической – и притесненья нет...
И пришлый иностранец очень скоро

Студентом признан лучшим – и диплом
С отличьем черновчанину достался...
Понятно, парень чешским языком
Отлично овладел... Он оказался

Немыслимо способным к языкам:
Попутно он усвоил и венгерский –
(Румынский – в благодарность Черновцам) --
Иврит, словацкий, а еще – немецкий,

С которым и отправился в Берлин,
Где совершенствует образованье
В элитном политехе... Тот трамплин
Фундаментален... Воли и старанья,

Усердия ему не занимать...
Он лучшим и в немецком вузе признан...
Но что-нибудь пора предпринимать:
Он ясно видит – (будто кем-то призма

Волшебная подставлена ему) –
Что равновесье на последней грани...
Германия – как будто бы уму
Добавили отравы – о тиране

Мечтает – и фашизма трупный яд
Распространяется со страшной силой...
Лишь коммунисты противостоят
Фашизму – от него несет могилой...

И Ян Черняк вступает в КПГ...
И Эдгара, что был из руководства,
С которым был на дружеской ноге...
Ян просит:
                -- Понимаешь, мне придется,

Закончив вуз, уехать в Бухарест...
Не можешь ли с румынским коммунистом
Свести меня в Берлине тет-а тет? --
Ответ был неожиданным и быстрым:

-- С румынским – нет... Но я тебя сведу
С военным из Советского Союза...
Ты умный и предчувствуешь беду,
Переживаешь... Он тебя от груза

Душевного избавит... С ним найдешь
Твое в строю бойцов с фашизмом место...
-- Ну, что – назначить встречу? Ты придешь?
-- Приду! – И вот за столиком гаштета...

Свой кофе Эдгар медленно допил...
-- Увы, друзья, я должен вас покинуть... --
За их столом и некто третий был...
-- Я Матиас... Глаза в глаза...
                -- Отринуть

Тем у кого есть сердце и глаза,
Не удается страшную тревогу
За мир в Европе... Ясно, что гроза
Над всеми вскоре грянет – и ей-Богу,

Вам лучше всех понятно, что беда
Грозит евреям жуткая сегодня...
Такая не грозила никогда...
Вы инженер – и можете свободно

Общаться на различных языках,
Вы – коммунист, еврей – и ваше место
В строю борцов с фашизмом... Что и как --
Позднее... Дайте знать из Бухареста... --

А там – на службу призван... Инженер
С дипломами из Праги и Берлина,
Не будь евреем – был бы офицер...
Еврея ждет казарма и рутина:

Муштра, дневальство... Как бы избежать?
Ведь служба рядовым подобна кляпу...
А он разведчик... На кого нажать?
Ну пункте призывном кому-то «в лапу»

«Зеленых» сунуть? Действует подход:
Чиновник призывной глазеет жадно
И доллары восторженно берет,
А Яна посылает на сержанта

Учиться... После писарем полка
Артиллерийского под Бухарестом
Сержанта посылают Черняка...
А писарю ведь все в полку известно,

А значит, все известно и Москве
О дислокации частей румынских,
Оружии, снабженцев воровстве
С баз оружейных, о гостях берлинских,

Технических новинках, обо всех
Новейших нефтескважинах Плоешти,
О дисциплине воинской... Помех
От сигуранцы нет... А в Бухаресте

Завел сержант влиятельных друзей.
Они ему охотно помогают,
Секреты выдавая без затей.
Есть те, что специально добывают

Доклады, самолетов чертежи,
Генштаба засекреченные планы...
-- Добудем, все, что надо, лишь скажи... –
-- Достаньте мне мобплан погранохраны...

Он в эйфории... До Москвы довел
Всю переписку тайную с Берлином...
Но вот ЧП опасное, прокол:
Провал связистки-девушки, но длинным

Она не отличалась языком.
Не выдала сержанта и под пыткой...
Урон тяжел – погибла... В горле ком...
Борьба... Ни в ком нет жалости избытка –

Ни в тех ни в наших...Отбоярив срок,
Из униформы выбрался румынской --
Шабаш, ла риведере! – За порог...
Язык английский новой стал отмычкой

К делам грядущим тайным... Но пока
Он связи восстанавливал в Берлине.
Обогащенный опытом слегка –
Он шеф сети разведчиков отныне.

Приходится по странам колесить
И заводить широкие знакомства –
И головы еврейсколй не сносить,
Коль при вербовке ошибется в ком-то...

Стекают разведданные в Москву
О вермахте, люфтваффе, кригсмарине...
Ян слушает досужую молву,
Просеивает сплетни, чтоб картине

Объемность и законченность придать...
Ян, между прочим, аналитик редкий...
-- Опасность, Ян! Возможно, что предать
Готов агент, попавший контрразведке

Бельгийской в лапы... Требует Москва
Уехать срочно в Прагу, затаиться...
-- А можно вместо Праги лучше к вам?
Давно зовет советская столица... –

-- Резонно.  Приезжайте. Есть дела... –
 ...Румынский инженер заносит в пульман...
Два чемодана... Вслед в вагон вошла
Эсэсовцев команда, богохульно

Бесчинствуя, куражась, хохоча,
Над немцами в вагоне издеваясь...
-- Союзник, руманешти? –
                Саранча
Фашистская, в вещах его копаясь,

Увидев паспорт, смяла инцидент...
И он – в Москве. Шпионская учеба.
На безопасность делают акцент:
Вербовка, контрслежка, самбо, чтобы

Не так-то было просто взять врасплох
Разведчика гестаповским уродам.
Ну, а в шифровке Янкель просто бог!
Придуманным им лично сложным кодом

Отныне донесенья шифровал...
Ему легки учебные нагрузки.
Раз прочитает – и запоминал
Страниц десяток... Кстати, и по-русски

Он быстро научился говорить...
С феноменальной памятью – нетрудно...
Год пролетел – и вновь пора торить
Тропинку в тыл врага, где жить подспудно,

Придется под личиной...
                Черняка
Ян Берзин принял...
                -- Знаю, будет трудно...
Для нас сверхважно, что издалека,
Где чуждо все, враждебно, неуютно,

Поможете одолевать врага...
Надеется на вас страна Советов...
Цена работы вашей велика.
Деталей больше, фактов и сюжетов,

Германских документов шлите нам...
-- Мне думается?
                -- Что?
                -- Товарищ Берзин,
Показывает опыт, что врагам,
Фашистам, удалось германцев бесам,

Отдать, промыв им души и мозги...
Поэтому, я думаю, вернее
Из третьих стран работать, где враги
Не всех сломали...
                -- Что ж, спецу виднее –

Я вашу точку зрения приму.
Ее в письме мне изложите кратко --
И разрешаю выбрать самому
Страну, где вы начнете вашу схватку...

Румынский паспорт с визой СССР
Засвечен, но аналог в чемодане
Зашит... В отеле венском инженер
Его предъявит...
                -- После... Вы бы дали

Раздеться мне и разложить багаж.
Мой паспорт в багаже... Его я сходу
Не отыщу... Устроясь, в офис ваш
Спущусь и предъявлю его... В угоду

Порядку старый паспорт вмиг сожжен,
Аналог без советской визы вынут
И в офис для контроля занесен...
А далее в Париж дела закинут,

Но в консульстве французском бюрократ,
Куда за визой инженер явился,
Уперся рогом:
                -- Следует назад
В Берлин за визой ехать... Поделился

Черняк с ним энной суммой...
                -- Хорошо,
С условием, что вы вернетесь в Вену... –
Билет обратный куплен... С ним пришел
Ян к бюрократу... Не взлянув, степенно

Француз поставил в паспорте печать –
И ухмыльнулся... А у Яна марок
И франков нет – придется голодать,
Но он в Париж пробрался без помарок...

Пока еще нельзя назвать страну,
Где Ян Черняк держал резидентуру...
А впрочем, он объездил не одну:
В Швейцарии, Голландии фактуру

Для важных разведсводок добывал...
Он в ту страну непросто выбирался
Через границы, паспорта менял...
Черняк в дороге так поиздержался,

Что голодать нешуточно пришлось...
Но в той стране жил Янов родич дальний...
-- Не может быть! Какой приехал гость!... --
Так начинался тот феноменальный

Одиннадцатилетний марафон
Разведсети, тот несравненный подвиг...
Ян для страны ценней, чем батальон,
Чем полк солдат в сраженье против подлых

Фашистских мерзких нелюдей, врагов...
Центр приказал в Париже стать студентом,
А денег не дают – и из долгов
Не может выйти Ян... Нельзя агентам

Без денег... Но какой-то чин в Москве
Решил поэкономить на еврее –
Заскок в антисемитской голове...
Долги, долги... Ну, шлите же скорее!

Ян обучает разным языкам,
Выигрывает в шахматы за деньги...
Москва, где деньги? Госчиновный хам
Сбивает с ног, хоть встань на четвереньки

И вой... А тут в Париж вошли враги...
Ян успевает перебраться в Цюрих...
Безденежье... Но Яновы мозги
Работают... Вербует белокурых

Арийцев из элиты... И Берлин
Уже его агентами напичкан...
Пословица внушает, что один
Не воин... Но, чирикая, как птичка,

Морзянка отсылает весть в Москву,
О том, что в воскресенье на рассвете...
Но в извращенном сталинском мозгу
Своим доверья нет...
                -- Сигналы эти –

Предательская грязная деза... --
Он больше верит Гитлеру... И мчатся
Из Украины с хлебом поезда
В Германию, когда приказ начаться

Атаке на границу нашу дан...
«Вставай, страна огромная!...» --
                Стояли
Разведчики в строю, чтоб алеман
Не победил... Незримо воевали...

Неслышно вражью силу поражал
И мой земляк, из тыла атакуя,
А силу наших страшно умножал...
Он создал разведсеть... Еще какую!

Он тысячи страниц пересылал
В Москву: артиллерийские системы,
Аэропланы, танки... Направлял
Материалы и приборы с теми,

Кто вправе был из рейха выезжать
И увозил берлинский торт в подарок,
А в торте мог секретный блок лежать
Локатора новейшего... А марок

Москва не шлет, подставив земляка,
Но разрасталась над Европой «Крона» --
Сообщество агентов Черняка...
Видать, Всевышний полагал резонно,

Что Ян Богоугодные дела
Творил в бесстрашном противостоянье
Фашизму – и потоком мощным шла
В Россию информация... Заданье

Особое: узнать о химвойне,
Бактериологической угрозе...
Разведчики воюют в тишине
И жемчуг достают в таком навозе,

Куда иной бы не глядел – стошнит...
Ну, а разведчик должен улыбаться,
Хоть омерзенье грудь его теснит,
К тому ж ему нельзя и замараться...

Особый дар достался Черняку:
Легко к себе людей располагает,
Друзей находит... Те, вредят врагу,
А Яну вдохновенно помогают.

Среди агентов добровольных – шеф
Исследовательской авиафирмы,
Министра секретарь, штабист... Отсев
Из «Кроны» нулевой... Ян «из-за ширмы»

Своих друзей-агентов направлял,
Учил их, как работать без провала,
На бой с чумой фашистской вдохновлял...
Одной из тех, кто факты добывала,

Поклонников легко разговорив,
Была Марика Рекк, звезда экрана,
Был Вилли Леман – после послужив
И прототипом Штирлицу... Из клана

«Кронистов» был один большой банкир,
Раскрывший все трансакции элиты
Нацистской... Шифрограммы шли в эфир –
Финансовые карты рейха биты...

В команде Яна – тридцать пять бойцов,
А двадцать завербованы им лично --
Отряд антифашистов-храбрецов...
Москва в восторге:
                -- Молодцы, отлично!

Благодарим за службу! Так держать!
Нужна документация о танках.
Нельзя ль с ее добычей поднажать?... --
И не теряя время на гулянках,

Конструктора секретных «Тигров» дочь,
Пока отец обедает в гаштете –
(А он ударить по пивку непрочь) –
Приносит Яну чертежи – и эти

Уже не тайны повезут в Москву,
Имеющие допуски курьеры...
Готовит фюрер супертанк к броску,
А наши принмают контрмеры –

И все – насмарку... Зря лепили «Тигр».
«Тридцать четверка» бьет его как муху...
Силен Черняк был в шахматах, но игр
Он и военных превзошел науку...

О Курской битве русский главковерх
Был Черняком уведомлен – и время
Тем самым наши получили всех
Приуготовить к битве и со всеми

В кулак собравшись силами, войну
Переломить на самой высшей точке...
Та информация спасла страну...
Но новые летят в эфире строчки

И тайные курьеры мчат в Москву,
Везя мешками новые секреты...
И нет цены там каждому листку,
А как они добыты? Нет ответа...

Системы ПВО и ПЛО
Фашистские раскрыты им детально...
Стране Советов с Яном повезло.
Необъяснимо? Да, феноменально!

Идет война, а для него границ
Как будто вообше не существует...
Он шествует по улцам столиц
Враждебных стран... Гестапо здесь лютует,

А там – не менее –«Интеллидженс –
Британский – сервис»... В Лондон залетая,
Руководитель «Кроны» с кличкой Джен
Искал подходы к теме, что витая

Над головами, занимала всех,
Кто с физикой знаком хотя бы кратко.
Прослышал Ян: наметился успех
С урановым проектом – и разгадка

Нужна Советской армии, как хлеб.
Как воздух... Без нее страна – на грани.
Секретный физик Кавендишской lab,
Cэр Аллан Мэй к заветной близок тайне.

Он дружит с Яном – и его стране
Сочувствует – и рад с ней поделиться
Секретом бомбы...
                -- Может быть в войне
С фашизмом эта бомба пригодится...

В Москву от Мэя полетел доклад
О ходе воплощения проекта...
А следом – пачкой чертежи летят
Урановых котлов... Отважный некто

Урана изотопы в образцах
Собой рискуя через все границы
Перевезет... О доблестных бойцах
Не все открыты гласности страницы...

Агент Сесиль по случаю узнал,
Что давний друг его, бактериолог,
В отдел биооружия попал...
В досаде друг:
                -- Той гадости недолог

Путь от пробирок до полей войны –
И пол-Европы – поминай как звали...
-- Не хочешь с представителем страны
Проблему обсудить, чьи воевали

Под Сталинградом доблестно полки?
-- А он придет в красноармейской форме?
-- В казацкой! – посмеялись шутники...
-- Мы разные, но на одной платформе

Стоим антифашистской... И пока
Фашизм не побежден, усилья сложим,
Чтоб победить заклятого врага –
И главному воителю поможем...

Ученый согласился помогать,
Умножив информации ценнейшей
Поток... Ее пришлось пересылать
Диппочтой спецкурьерами... В дальнейшей

Истории подобных было встреч
У Черняка без счета... Без провала
Сумел увлечь он и в дела вовлечь
Не одного сверхпрофессионала...

Буквально тонны важных чертежей
Отправил Ян за десять лет работы...
Приборов сотни... Стало быть, уже
НИИ советским проще: нет заботы

Самим приборы те изобретать,
А можно лишь копировать дотошно –
И в бой! Пусть помогают воевать
Фашистские – с фашизмом... Непреложно:

Ян ускорял технический прогресс,
И сэкономил сотни миллионов,
И приближал Победу... Может без
Тех чертежей от нашенских шпионов,

Разведчиков, простите, -- та война
Еще б на пару лет подзатянулась...
Необозрима подвига цена...
Но мужество с предательством столкнулось:

В Канаде шифровальщик – лейтенант
Гузенко докатился до измены...
Им Аллан Мэй раскрыт... Он – арестант...
И следствие признанья непременно

Добиться хочет, с кем был Аллан Мэй
На связи, кто вовлек его в разведку...
Рискуя со свободою своей
Расстаться навсегда, ученый клетку

Не хочет на бесчестье обменять --
И резидент разведки им не выдан...
Но есть приказ Москвы: пора линять! –
В британский порт с визитом дружбы прислан –

(А может быть – тут я в деталях слаб –
В канадский, во французский или шведский) –
Большой советский боевой корабль...
На борт в матросской форменке советской

Черняк «из увольнения» пришел...
Кто видел, дал подписку, что не видел...
«Особый» офицер его привел
В секретную каморку... Бывший лидер

Разведсети отныне стал никем,
Но, слава Богу, жив и не в застенке.
Подвел черту под прежним бытием,
А в голове прокручивает сценки,

Где всякий раз – на лезвии клинка...
Десяток лет – без права на ошибку
Хранил Всевышний Яна Черняка,
Не допустил смертельную засыпку...

И вот он возвращается в страну,
В которой прежде был, как иностранец,
Но вместе с ней он одолел войну –
И вот теперь, бродяга и скиталец,

В нее он возвращается – домой –
Еще совсем не стар, уже не молод.
Теперь в ее границах и родной
Полузабытый, но любимый город,

Как он, прошедший через много стран...
Придется ль побывать на Буковине?
Он десять лет сражался – и устал...
Какая ждет судьба его отныне?

Мгновений звездных, солнечных вершин
Ему судьба, наверно, не подарит.
Уже, что мог, он в жизни совершил...
Идет корабль... Он малость прикемарит...

Манфред Штерн

Фамилия у мальчиков – Звезда...
Три сына у папаши Соломона.
Отец решил не пожалеть труда,
Чтоб звезды те сияли с небосклона

Как можно ярче... Здесь один рецепт:
Ученье – шлет в гимназию сынишек...
Моше – он старший – первым был на цепь
Учебную посажен... Тонны книжек

Перечитал на разных языках
В гимназии немецкой – Черновицкой,
А дальше – школа фельдшеров... Итак,
Та школа стала выходом, калиткой

В судьбу, а младшим братьям он – пример,
Вольф с Лейбой по стопам его ступают...
Шлифует знанья Венский универ,
Где Манфредом по-свойски называют

Товарищи Звезду... А тут – война.
И Манфред призван – офицер запаса –
И послан против русских... Холодна
Сибирь! Австро-венггерских пленных масса

В Березовском концлагере гниет...
Но Марфред не чурается работы:
Лес валит, строит... Терпит и живет.
Ждет лета. И врачебные заботы

В концлагере берет он на себя...
С судьбой невразумительной не споря.
Он по-еврейски выживал, терпя...
Он – луч надежды в океане горя...

Семнадцатый -- вначале февралем,
Затем и октябрем потряс основы...
-- Весь мир насилья мы перевернем, --
Большевики ему внушают, чтобы

Его и прочих пленных вербануть...
Пошли с большевиками Мате Залка,
Кун, Гашек... Манфред Штерн решил примкнуть...
Судьбу на карту? Что ж, ему не жалко...

И он воюет против Колчака
Изобретательно, умело, смело...
Двадцатый год его в большевика-
Партийца превратил... В душе звенело

Стремление свободе послужить –
И угнетенных вызволить из рабства...
На это жизнь не жалко положить...
Идеалист наивный, он лукавства

Не видел в большевизме до поры...
Мечте о революции в угоду
Сперва в Европе разжигал костры --
Он в Гамбурге мутил усердно воду –

Восстания матросов военрук...
А Бела Кун -- венгерские Советы
Привел успешно к краху – старый друг,
Товарищ по судьбе военной... Вдеты

Их судьбы в исторический коллаж...
В РККА налажена разведка.
В ней Манфред – не последний персонаж –
Один из главных... Ум его и сметка

Видны начальству... Чуть подшлифовал
Еще ученость по военной части –
Спецфакультет разведки посещал
Во Фрунзе-академии... И – здрасьте! –

Его десятилетье Октября
Вне армии встречает – в Коминтерне...
Интернационалу путь торя
К заре свободы, чтобы меньше терний

Досталось иностранцам, их учил
Наукам – сплошь военным и шпионским,
Чем нашим разведслужбам послужил
И будущим – в соцстранах... Вашингтонским

Макс Зильбер – так теперь его зовут –
За океан направлен резидентом...
Видать неслабо наворочал тут:
Когресс им занимался... Несть моментам

Числа высоким, звездным в той судьбе:
В Шанхай направлен Штерн... В Шанхае – Зорге,
«Рамзай», поднаторевший в той борьбе
С врагом фашистским... Контрразведки зорки,

Но у шпионов наших – высший класс –
Орудуют надежно, филигранно...
И Рихард – ас, и Манфред тоже ас –
Вершат дела большие заэкранно...

Когда пошли испанские дела,
То первыми, кого туда Россия
Республиканцам в помощь послала,
Как раз и были Штерн и Берзин... Сила –

У Франко... Он, мятежный генерал,
Войны гражданской главный вдохновитель,
Мадрид со всех сторон атаковал,
Талантливый и опытный воитель,

Харизматичный лидер и стратег...
Он всем хорош, но враг республиканцев.
С ним – армия... Романтики из всех
Далеких, близких стран – спасать испанцев

Примчались... А правительством испуг
Владеет, нет ни мужества ни воли...
Вся оборона города из рук
Вон плохо управляется... Так что ли

Быть может город лучше сдать врагу
Без боя? –
               Штерн ответствует сурово:
-- Сдаваться не хочу и не могу...
Моя присяга – не пустое слово...

Честь выше смерти -- и велел собрать
Приехавших на помощь иностранцев,
Скучающих
                (--А чем себя занять?
Приехали сюда спасать испанцев,

Но, видно, никому мы не нужны...)
-- Пришла пора, товарищи... Наш выход...
Республика зовет... Сперва должны
Усвоить твердо, что не ради выгод,

Не ради бакшиша и барыша
В смертельный бой с франкистами вступаем,
А так велят нам совесть и душа...
И если это кредо разделяем,

Готовы в битве жертвовать собой,
То – всё...
              Побатальонно – разделиться!
Кто воевал на первой мировой,
Два шага – шагом марш вперед! Разбиться

Поротно и повзводно!... Вы, вы, вы –
Отныне -- командиры батальонов...
Назначьте, не теряя головы,
Комрот и комвзводов! Вы -- смерть шпионов,

Бригадный контрразведчик!... Комиссар...
Начштаба... Вы – нач. тыла...—
 В две минуты
                По должностям бывалых расписал...
-- Ишь, раскомандовался... Футы-нуты...

А если я, к примеру, не хочу...
-- Из строя -- выйти! – Кто еще не хочет?
Я видел: вы кивали...
 -- Я молчу!
                -- Последний шанс дается всем... Короче,

Не хочешь подчиняться, выходи
Сейчас из строя: дескать, не желаю...
Позднее с дисциплиной не шути:
За разгильдяйство лично расстреляю... --

Тем часом Франко шустро наступал...
Ему сопротивлялись безнадежно
Рабочие отряды... Генерал-
Мятежник полагал, что вовсе можно

Защитников республики в расчет
Не принимать... Уже в столице хаос –
И «пятая колонна» знака ждет,
Команды... Словом, с гулькин нос осталось

Смешной и победительной войне –
И разработан ритуал парада:
-- Так, я в Мадрид въезжаю на коне...
-- На белом, вороном?...
                -- На белом... Надо

Найти в конюшнях белого коня...
Но смирного... Пусть будет наготове...
Пусть журналисты каждый день меня
Интервьюируют.. Желаю, дескать, крови...

 -- А что на фронте... Скоро белый флаг
Поднимут интернационалисты?...
-- Пишите, что Мадрид у нас в руках...
-- Уверены?
                -- Сеньоры журналисты,

Конечно, я уверен... Воевать
Республиканцы вовсе не умеют...
От вас, сеньоры, не хочу скрывать:
Уже гаротты вскоре почернеют

От их вонючей крови... Пусть дрожат,
Бегут пусть... Я преследовать не стану...
А тем, что не сдадутся – жуткий ад
Готовится... К республиканцев клану

Прибились чужеземцы – всякий сброд...
-- А вам не помогают чужеземцы?
К примеру, кто оружие дает?...
--  Известно миру: итальянцы, немцы –

Фашисты, словом, с вами заодно...
-- А может, вы и сами из фашистов?
-- Бред сумасшедших... Ладно, все равно:
Гоните в шею этих журналистов!... --

Но только чудеса случились вдруг:
Республиканцы так накостыляли
Франкистам! Все узнать из первых рук
Желает пресса... Прессе представляли

Героя обороны... Генерал
Канадец Клебер... Он высок и статен.
Немногословен... Точно отмерял
Ответы – был предельно аккуратен

В словах, хотя деталей не скрывал,
Что родом был из Австрии, участник
Войны народов, даже побывал
В плену у русских, воевал за красных...

Потом в страну кленового листа
Уехал и натурализовался –
Все по легенде... Ясно, неспроста
В Испании Штерн Клебером назвался.

Такое имя ранее носил
Один наполеоновский вояка...
Как Манфред Штерн -- и тот австрийцем был,
Не знал в бою сомнения и страха –

И заслужил от собственных солдат
Почетный титул «Храброго из храбрых»...
О генерале Клебере твердят
Взахлеб газеты, точно бьют в литавры:

Разбила в щепки, отстояв Мадрид,
Одиннадцатая интербригада –
Фашистов и у Франко бледный вид –
Куражился над прессой, а не надо...

В серьезных исторических трудах
О той войне отмечен с похвалою
Блестящий Клебер, размоловший в прах
Франкистов под Мадридом... Той порою

Обычные интриги начались:
Республиканский главковерх Миаха
Завидовал и злился... Злись – не злись,
А победитель – Клебер... Вертопраха

Жгла зависть – и пытался вертопрах
Вовлечь в свою орбиту Матэ Залка...
Но тот отбрил негодного, в словах
Достойных лапидарности Бальзака:

-- Я Клебера могу и не любить,
Но нелюбовь к нему великий подвиг
Не может исторический затмить...
И от меня интриг не ждите подлых... –

Но был иной любитель злых интриг.
Он из Кремля творил герою шкоду...
НКВД –исты сталинский задвиг
Хотят исполнить: мол, не место сброду:

Троцкистам, анархистам и т.д. --
В интербригаде... Расстрелять – и точка!
-- Я не предам товарищей!... –
                В беде
Сам оказался...
                Пытки, одиночка

В Лефортове... Пытали, мол, признай
Себя шпионом Франко... Страшно били...
Законопачен в лагерь... Самый край
Гулаговской нетающей Сибири...

Здесь встретил и позднее написал
О встрече с Штерном в лагере Жигулин,
Как Манфред и кормил их и спасал
От пневмоний зимой... Подкараулен

Герой бесовской властью... Только год
Еще потом он подышал свободой –
И вновь ГУЛАГ, где вскоре и умрет
Герой-земляк... Звезда... Печальной кодой

Высокая мелодия судьбы
В бесчеловечном мире завершилась...
Я верую, что волею Судьи
Вознагражден за муки... Божья Милость

Наверняка великая дана,
Тому, кто не пуская в душу беса,
Был праведен... Высокая цена
Той праведности... Плотная завеса

Скрывала тихий подвиг земляка...
Но свет звезды погашенной на землю
Летит десятилетья и века...
И я, как в детстве, на звезду глазею...

Три брата Штерна было, три звезды...
Разведчик Вольф не избежал ГУЛАГ’а,
Позднее занял видные посты
В компартии австрийской, бедолага...

Историк Лео в бывшей ГДР
Стал боссом академии научной...
Кровавый век немало злых химер
Добавил и его судьбе докучной...
 
Первый черновицкий космонавт

Распад СССР... Мечте – каюк!
Уже над миром не взлететь «Бурану»...
И черновчанин Леня Каденюк,
Пилот «Бурана», прикипел к экрану:

Политики без жалости судьбу
Калечат космонавта-украинца...
А он всерьез учился – и ко лбу,
Прижал ладони в горе... Очевидца

Я той картины не нашел нигде –
Вообразил ее – и сам в печали...
Но все-таки земляк к своей звезде
Взлетел... Не на «Буране», а на «Шаттле»...

Как ликовала Украина! Как
Все Черновцы и пели и плясали...
Шестнадцать суток в космосе земляк –
Все в Черновцах дыханье задержали...

В Борисполе толпа... В аэропорт
Приехали на черных лимузинах
Начальники всех рангов... От забот
Привычных отрешилась мама – Нина

Андреевна... Должно быть, тихий сквер
 Садок вишневый ей напоминает
У хаты клишковецкой... Пионер
Еще не космонавтики – сажает

В родную землю саженец – орех...
И мать его в Борисполе встречает.
Ее сынок поднялся выше всех!
Она корреспонденту отвечает:

-- Конечно волновалась – я же мать.
Молилась – и услышана молитва...
Он возвратился – и его обнять
Мечтает Украина... –
                Просто битва

Здесь назревает в аэропорту:
Где каждый хочет оказаться ближе
К Герою, что высокую мечту
Сумел осуществить...
                -- А я увижу

Сыночка? – 
                Тихо спрашивает мать. –
Толпа-то непомерная. Задавят...
-- Не надо, мама, сердце волновать.
Все будет замечательно... Восславят

Отныне и на долгие века
И в Украине и на всей планете
Любимого сынка – Каденюка --
Полковника, Героя... Все на свете

Отличия не смогут заменить
Герою доброй маминой улыбки...
-- Ну, вот и я... Вернулся... Будем жить
По совести, стараясь, чтоб ошибки

Не доставляли людям горьких бед...
Встречала хлебом-солью Украина,
У каждого встречавшего – букет...
Венком из васильков и из барвинков --

Его из Новоселиц привезла
Надежда Каденюк, его кузина –
Родная буковинская земля
Герою воздала...
                -- Невыразимо

Я счастлив! Я вернулся! Я всегда
Во всем неотделим от Украины...
Я верю: у страны моей звезда
Счастливая: легенды и былины

Ее оптимистичны – и взлетит
Моя страна в стремительном подъем! --
А мать на сына с нежностью глядит,
Мечтая, чтоб все кончилось – и кроме

Ее и близких рядом – никого...
Он станет депутатом, генералом –
Сверхважною персоной... Но его
Мать помнит беззащитно хрупким, малым...

И генерал для мамы навсегда
Ее пребудет Ленечкой – ребенком...
Промчатся над планетою года...
Не раз еще во вдохновенье звонком

Придет героев космоса встречать
С букетами в Борисполь Украина...
Но эстафету подвигов начать
Послала сына ненька-Буковина...

София Ротару

... Неспокiйна рiчка
Вьється наче змiйка,
Тулиться близенько
До пiднiжжя гiр.
А на тому боцi,
Там живе... Софiйка
В хатi, щo сховалась
У зелений  бiр...

Прошу простить, Михайло Ткач, поэт,
За то, что соизволил озадачить...
Вы создали шедевр, сомнений нет --
Его всегда хотел переиначить,

Поскольку мне казалось, что она
Как раз и есть та девушка из песни --
В которую планета влюблена –
За то, что в мире не найти чудесней...

Я с юности не мог не оценить
Волшебный дар и красоту землячки...
Ее портрет журнальный сохранить
Старался в тайне от друзей в «заначке»...

В журнале «Украина» тот портрет –
В киптарике и блузке-вышиванке --
Был на обложке – и немало лет
Был мною сохраняем в бессознанке...

Я в Криворожье тяжело пахал,
Осваивая старый экскаватор –
И по землячке песенной вздыхал...
Но был другой. И он вошел в кильватер

Той нежно-романтичной красоты...
Он, тот другой, тогда служил солдатом...
И он поклялся:
                -- Соня, будешь ты
Моей женою – бедным иль богатым

Мне суждено прожить семейный век --
Для счастья милой приложу все силы,
С тобою буду сам счастливей всех,
Поскольку нету на земле красивей... –

Портрет журнальный диалог с душой
Ведет неслышно и прекрасный образ,
Вошедший в сердце -- нежный, дорогой,
Пленяет всю страну, не только область,

Откуда оба родом...
                -- Евдоким, --
Ты переписку завяжи с землячкой.
Ты парень видный... Девушке с таким
Не стыдно погулять по Кобылянской, --

Подталкивают парня земляки...
В Тагиле Нижнем служат черновчане...
-- Она – звезда... Мне как-то не с руки...
-- Пиши письмо – твердят однополчане... --

И парень написал в журнал письмо
С признаньями в любви своей Софии,
Наивно и бесхитростно,  как смог,
Как часто пишут звездам рядовые...

Но кто-то из журнала переслал
Письмо солдата девушке с обложки...
Письмом ее расстрогал... И не ждал,
Но получил ответ... Пути-дорожки

Порой необъяснимы у любви...
Что предначертано, должно случиться...
И вот они друг с дружкой виз-а-ви,
Глаза в глаза... Пусть радость их продлится...

Он в Черновицкий университет
Вступил и стал играть в его ансамбле...
И девушку с обложки в их октет
Позвал солисткой, чтобы не ослабли

Те нити, что уже связали их --
В едином ритме два сердечка бились...
Потом случился тот высокий миг,
Когда она и он в любви открылись...

И мне  немного в жизни повезло:
Я через Киев ехал в Криворожье.
Меня о стены било и трясло,
Когда шагал на тамбурный порожек...

Тот поезд был особенным... Ведь в нем
Посланцы буковинского искусства
В столицу Украины на прием
Восторженный и бурный мчались... Чувства

Мои взыграли... Увидал ее...
Причем, вначале не поверил даже
В чудесное везение мое...
В проходе со Степаном Сабадашем

Стояли, по-молдавски говоря...
Обидно стало: столько лет, выходит,
Без пользы жил на Буковине, зря:
Незнание молдавского подводит...

А тот, другой, не ведавший азы,
Но, видимо, была покруче воля,
Он постепенно выучил язык –
И стал Софии верным мужем Толя...

Судьбина приземленная меня
В толпу чернорабочих затолкала,
Хоть песни, колокольчиком звеня,
Зажглись в душе -- неярко, в треть накала...

А девушка в киптарике уже,
София, на всемирном фестивале
Медалью – нет, не из папье-маше –
Из золота отмечена... И дали

Не только за созвучие имен --
София в СОфии стяжала славу –
За красоту и песни... Сладкий сон
Стал явью – и медаль дана по праву...

В селе под Новоселицей она
В крестьянской каса маре подрастала,
Где трудятся с темна и до темна,
Но там и песня ладная звучала...

Дошедший до Берлина фронтовик,
Глава семейства Михаил Ротару,
Без песни обходится не привык
И сам пел так, что за душу хватало...

И мама Александра не могла
Без песен – и они звучали в хате...
Сестрица Зина – старшая -- жила...
Лишь звуками... Споет – и умолкайте...

В семье Ротару – шестеро детей:
Два парня, а сестричек аж четыре...
По возрасту вторая – Соня... Ей
Досталось быть звездой в подлунном мире...

Все помнят, как ансамблик из сестер
Ротару появился на экране...
Такой невыразимо звучный хор
Молдавский пел тогда фольклор, пока не

Ансамбль «Червона рута» заиграл –
А во главе -- супруг Софии Толя...
Аранжировки – чудо, а вокал –
Нет слов, лишь междометия... Мирволя,

Софии, грозный Лапин пригласил
На майский «огонек» в семидесятом...
Наш курс журфака на подхвате был --
И видно всем допущенным ребятам,

Что скоро станет мамой сверхзвезда,
Но пела изумительно, конечно –
И красотой сияла, как всегда –
И стала всенародно, всесердечно

Любимой... И родился сын, Руслан...
И он, как мама, в августе, но позже...
А мне диплом достался – и послал
В Сибирь меня мой жребий... Ну, так что же:

Гастрольные маршруты сверхзвезду-
Землячку, что в Союзе всех известней,
В Сибирь однажды тоже приведут,
Где на мои стихи слагает песни

Мурашкин – композитор молодой...
И я пришел с напетой им кассетой
В гостиницу... Мне говорят:
 -- Постой. Нет в номере... Она зимою этой

Впервые на рыбалку собралась...
-- Что передать ей?
                -- Вот – кассета... Песни...
Мой телефон... – Похоже, не зажглась –
Не позвонила... Не везет, хоть тресни...

Летят неумолимые года...
Поверишь ли: она уже бабуся?
Но неизменно, чудно молода...
Меняет время моды, портит вкусы...

В Израильской Натании звезда
С учительницей первой повстречалась...
-- Я, тетя Маля, помню вас всегда...
-- Я тоже, Соня... С детства отличалась

Воспитанностью и усердьем ты --
И вот -- границ твоя не знает слава..
-- А ваш супруг?
                -- Его уж нет...
                -- Цветы
Все на могилу отнесем по праву...

Ведь он меня истории учил
И в школе основал музей Ротару.
Он, Лазарь Моисеич, честно жил --
И он допущен к райскому порталу... --

Нет,  дурновкусье к ней не пристает,
На репутации не виснут сплетни...
Она все вдохновеннее поет...
Хотя бы раз «Червону руту» спеть с ней –

И, уподобясь Фаусту сказать:
-- Остановись мгновенье, ты прекрасно...
Хочу звезде-землячке пожелать
Прожить по меньшей мере троекратно

В сравненьи с тем, что прожито уже –
И пусть звучит немеркнущая песня
В эфире, в зале и живой душе...
Я слушаю – и таю в песне весь я...

Иван Миколайчук

«Гадюку» сотворили в Черновцах.
На Заньковецкой, в частности, снимали
Фрагмент под ливнем на моих глазах:
Из «рукава» прещедро выливали

На голову актера весь объем
Автоцистерны противопожарной...
Сняв кадр, заботу проявив о нем,
Согрели парня чаркой горилчаной...

В «Гадюке» нехорошего играл
Иван Миколайчук – такого гада...
Но красотой девчонок наповал
Сражал необычайной... Это ж надо!

И техникум строительный тогда
Для фильма под тюрьму гримировали --
(Я в нем как раз учился в те года) –
И после мы в картине узнавали

Крутой подъем на техникумский двор...
Иван был ослепительным кумиром –
Не модным, но любимым... До сих пор
Остался для меня незаменимым

Гуцульской выразителем души...
В «Тенях забытых предков» Параджанов
Ивану выдал тайные ключи
От душ всех украинских киноманов...

В Чартории стоит старинный дом,
В землице утопая потихоньку...
Десятеро детей взрастало в нем.
И был один – он выразил эпоху...

В той хате пахнет чаем травяным,
Качается простецкая колыска...
Труба рисует в небе буквы... Дым –
Как Господу секретная записка...

Отсюда, повзрослев, Миколайчук
Пошел торить свои земные тропы...
Простой гуцул, крестьянский сын и внук,
Встал вровень с киномэтрами Европы.

Все поняли мгновенно: он гигант...
От «Сна» и от «Теней забытых предков»,
От фильма к фильму -- рос его талант,
Который тщетно загоняли в клетку.

А он упорно противостоял
Попыткам отравить живую душу,
Храня в душе высокий идеал –
-- Не отступлю, твердил себе, не струшу...

Он был максималистом и в любви:
Однажды выбрал в юности Маричку,
Взял в жены, чтоб пред Богом и людьми
Быть человеком... Он имел привычку

Твердить:
                -- Мужчина – недочеловек,
И женщина – не человек... Лишь в сумме,
Лишь оба вместе – человек – ковчег,
Того, что содержалось в Божьей думе

И было в День Шестой сотворено...
История Ивана и Марички –
Сама собой – отличное кино
О душ высоких нежной перекличке...

И вспоминая Николайчука,
Мы к пушкинской сентенции восходим
О гении-злодействе... Чепуха?
С поэтом согласимся – и поспорим

С противниками... Нам Иван – пример.
Он был феноменально, мощно – добрым.
Лучился светом тех, нездешних сфер,
Он был так добр, что, полагаю, кобры –

И те бы жало прятали при нем...
Он взял в свой дом Гаврилюка Ивана,
Безвестного... Стал признанным потом
Актером украинского экрана...

И не случайно Быков Леонид
Его душеприказчиком назначил,
Предчувствуя, что жизнь его летит
Стремительно в кювет... Он не лихачил,

А просто потерял способность жить...
Причиной жизнь, а вовсе не дорога...
Не дали им искусству послужить –
И уходили гении до срока.

До срока и Иван Николайчук
Ушел, свое кино недоснимавший,
Как пахарь, в поле позабывший плуг –
Не возвратившийся, недопахавший...


Остались фильмы. Больше двадцати.
А их могло бы быть намного больше.
Прости, кино, что он на полпути
С дистанции сошел... Помилуй Боже –

И душу озаренную прими
В твоих пресветлых вышних эмпиреях.
Он был один из лучших меж людьми.
Пусть не успел всего... Великий Рерих

Предрек: стремленья будут высоки,
Но вниз снесут плывущего потоки...
Он был плывущим поперек реки.
Его снесло, разбило о пороги...

Он так любил родные Черновцы –
И Черновцы Ивана не забыли...
Взлетают, крылья пробуя, птенцы,
Над Черновцами – неба изобилье...

Дмитро Гнатюк

...И в старости – божественно красив
Великий мой земляк – Дмитро Михалыч...
Дай, Боже, долгих лет и юных сил...
А голос и талант – не перехвалишь...

Мне незачем включать магнитофон:
Глаза закрою – и во мне негромко,
Но во всю душу – страстный баритон...
Вихрилась над планетою поземка –

И над челом сиятельно легла...
А голос стал и глубже и мудрее...
Так далеко дорога увела
От песенных Мамаевцев... Щедрее

Едва ль Всевышний мог бы одарить –
И если б можно жизнь начать сначала,
То прожитое рад бы повторить...
Я помню фильм, в котором прозвучала

Немеркнущая «Ридна маты...» Он
Свой голос многим подарил картинам...
Я песней «Кров людская...» поражен...
Так вовремя на жизненном пути нам

Гнатюк в раздумьях-песнях открывал
Духовные ориентиры-вехи,
Он нас от конформизма отрывал...
О нем, как о певце и человеке...

Все скажут только доброе... Певцы
Великие восходят с Буковины.
Послами доброй воли Черновцы
Их направляют штурмовать вершины,

Преумножая на Земле добро...
Пожалуйста, исполните нам снова
Заветную, любимую, Дмитро
Михалыч... Пусть нас музыка и слово

Расстрогает, из будней уведут,
Омоют сердце дивной красотою...
Синхронно с вами души запоют –
И позовут в дорогу за мечтою...

Михаил Эминеску

Нас просвещает многознайка GOOGLE –
И даже демонстрирует монетку:
В СССР был отчеканен рубль
К столетию кончины Эминеску.

Ему б тот рубль пришелся в самый раз:
Как многие великие поэты
Перебивался с хлебушка на квас.
Жаль, нещедры к поэтам их планеты.

Коль нету хлеба, будет в мире грез
Выстраивать свое существованье...
Он, как и я, в том городе подрос,
Чье на слуху у вас теперь названье.

Скажу вам больше: в первый школьный класс,
Вошел я в зданье с памятной доскою,
Что извещала: ранее, до нас,
Учился Эминеску здесь... Не скрою

Я не читал тогда его стихов.
Прочел позднее, правда в переводе...
Теперь я знаю много языков,
Да лишь румынский все не в обиходе –

Прощения прошу, мой Черноуц...
А мог бы: я по языкам отметку
Всегда имел отличную... Боюсь,
Что все ж не прочитаю Эминеску

И впредь в оригинале, чтоб потом
Пересказать особенным манером
По-русски... Что поделаешь? Живем
Вполсилы, в треть способностей... Карьером

Несется жизнь – и все от нас, от нас...
Родился Эминеску в Ботошанах,
А в Черновцах шесть лет являлся в класс
Классической гимназии... О шансах

Карьеры деловой не помышлял –
И раньше срока прекратил ученье...
Уже он потихоньку сочинял
И первое свое стихотворенье

В «Фамилию» -- (журнал такой) – послал.
Порадовался: опубликовали –
И странствовать отправился: желал
Уроки брать у жизни... Преподали

Лишения и голод пацану
Жестокие и честные уроки...
Был конюхом, суфлером... Всю страну
Пешком истопал... И собрал в итоге

Мировоззренье, без чего поэт
Несостоятелен... И быт народа
Исследовал в тех странствиях... Сюжет
Судьбы в исканьях нравственных три года

Выстраивал упорно Михаил...
А далее он стал студентом в Вене,
На лекции в Берлинском походил
Для расширенья знаний универе...

В стихи его – борьба добра и зла,
Конфликт искусства с жизнью, антитеза
Любви земной и песенной вошла...
При этом поэтическая греза

Набрасывает романтичный флер...
Его стихи как будто на котурнах,
В них словно бы к реальности укор
За то, что приземленна, «некультурна»...

Он пишет, пишет... Первые стихи
Патриотичны в мироощущенье –
(«На смерть Арона Пумнула») – ярки...
В семидесятые – в стихотворенья

Вошли идеи классовой борьбы...
В провидческой поэме «Император
И пролетарий» промарксистски был
Настроен... Как известный литератор

В Румынии привечен, возвратясь...
Здесь уделил внимание фольклору,
Работая в библиотеке Ясс...
Стал погружаться в прозу в эту пору

И в публицистику... Вошел народ,
Как главный персонаж, в его творенья.
Его он идеалом изберет.
Народу посвящая вдохновенье,

Поэт определил, что антипод –
Буржуазия: лжива и продажна:
В разврате, бездуховности живет...
Позднее в Яссах, что отметить важно,

Поэт на просвещение влиял:
Инспектор школ народных, он пытался
В жизнь претворить высокий идеал...
Какой-то след, наверное, остался...
 
Потом он переехал в Бухарест.
Газета «Тимпул» с Эминеску дружит...
Разлад в душе: поэт несет свой крест –
Он идеалу отрешенно служит,

А жизнь от идеала далека:
Власть чистогана монстров порождает.
В душе непреходящая тоска –
И он себя от жизни отчуждает.

Рождаются прекрасные стихи,
Но постепенно лопаются связи
С реальностью, все более штрихи
Потусторонности видны в его отказе

Принять чужие правила игры –
И он ушел в закрытый мир куда-то...
От нас, по счастью, скрыты те миры
Беспамятства, откуда нет возврата...

Но наш эгоистичный мир людей
Берет стихи ушедшего поэта,
Богатство чувств поэта и идей –
И в этом обоюдная победа...

Ольга Кобылянская

Загадка: что есть общего у них,
Кого я перечислю по порядку?
Извилины включите хоть на миг –
Ну, постарайтесь огласить разгадку.

Я первой вам студентку назову
Из универа имени Лумумбы –
Порадовала красотой Москву –
Чудеснейший цветок столичной клумбы.

Теперь готовьтесь: называю ту,
Что следует за первой в нашем списке.
Она в Одесском аэропорту
Директор... Прочитаю без запинки,

Что третий номер в Криворожье нас,
Приводит -- в неуказанную школу...
Как раз она сейчас заходит в класс
Учительницей... Угадали? «Шпору»,

Я понимаю, вы не припасли –
И не сумели отыскать разгадку...
Еще добавлю: авторша «Земли»
Заглавная в том списке... Все не гладко?

Ну, что поделать? Раскрываю сам.
Не знал, что недогадливы настолько...
Сперва подсказку предлагаю вам:
Зовут всех вышеназванных... Да, Ольга...

И общая фамилия у них...
Да, Кобылянская... Ну, слава Богу,
Разгадка прозвучала... Автор книг –
Первопричина, ясно... Понемногу

Мы к пониманью факта подошли,
Что в мире помнят гордую землячку,
Коль в самых разных уголках земли
Так называют девочек...
                Враскачку

Гуляли вечерами всей толпой
По улице, что то же носит имя...
Боюсь, что «Землю» мы тогда с тобой
Еще не прочитали... Колдовскими

На Кобылянской были вечера...
А здесь она сама жила когда-то
В окно глядела и любви ждала
И, презирала немца-супостата,

Румына... И когда в сороковом
Советы пнули наглого румына
Красноармейским грубым сапогом –
И стала украинской Буковина,

Писательница высказалась «за»
Публично – в украиномовной прессе...
Ее тотчас продвинули в ферзя,
Чтоб в идеологическом замесе

На классика ссылаться: коль она,
Мыслитель европейского масштаба,
Поддержка коей Сталину ценна,
Сказала «За!», то пусть умолкнут жабы,

Тот «аншлюс» осудившие вразброд...
Но наступает год кровавой тризны
Ломает судьбы сорок первый год –
И Буковина, бедная отчизна,

Вновь под пяту румына попадет...
Бесчинствует румын на Буковине...
Уже из кресла Ольга не встает
Она парализована, но ныне, --

Считает Кобылянская, -- должна
Тем более сказать прямое слово
Протеста, гнева... Вызвала она
Злость сигуранцы... Ей грозят сурово

Военным трибуналом, но ушла
От власти короля и Антонеску
Под Божью власть, туда, где не могла
Земная -- по-румынски и немецки –

Властительницу дум приговорить,
Поскольку Высший суд над ней свершился...
А в мир ее души приотворить
Окошко до конца я не решился –

Стесняюсь... Не желала ведь сама
Над «i» расставить точки однозначно.
Нам ни осталось ни клочка письма,
Где из контекста явно и прозрачно

Дала бы знать нам Ольга, что ее
И поэтессу Лесю Украинку
Не просто дружба жгла, как уголье,
А... Ладно – дорисует пусть картинку

С сочувствием читатель до конца –
И понимает, а не осуждает
Ту, чья душа, как прежде, в Черновцах
Незримая над городом витает,

Где ежечасно кто-нибудь ее
Упоминает имя, где со страстью
Плетут актеры тонкое тканье
Из дум ее и чувств в стремленье к счастью,

Что счастью равнозначно, а итог
Всегда трагичен, ведь бессмертья нету...
Освобожденный от фашистов мог
Свою звезду сиятельную эту

На гордую орбиту вознести
В сорок четвертом благодарный город:
На Кобылянской уголок спасти,
В котором жар души и внешний холод

Любовь и нелюбовь пережила:
Ее квартиру сделали музеем,
А улица, что имя приняла,
Где бродим вечерами и глазеем,

Где тайно наполняется душа
Любовью, вдохновением и светом –
Та улица так дивно хороша...
Музей с ее рабочим кабинетом,

Ее вещами, книгами – хранит
Ее души высокой отраженье –
И эхо нежным голосом звенит,
В нас отклик пробуждая и волненье...

У гения загадочна стезя
И логика судьбы необычайна
Его простою меркою нельзя
Измерить, в нем всегда сокрыта тайна.

Сто разных «почему?» да «отчего?»
Навеки остаются без ответа...
Один Господь все знает, но Его
Маршруты неисповедимы – это --

Как аксиома... Ольга родилась,
Когда была над Южной Буковиной
Австрийского помазанника власть...
Пан Юлиан с дражайшей половиной

Квартировали в тихом городке
С названием полурумынским: Гура-
Гумора... Дом – и яблони в садке,
Язык царит немецкий – вся фактура...

Потом – Сучава, Кимполунга... Суть
Тех странствий очевиден: выживанье.
Где заработок был, туда и путь...
Высокий смысл в том тягостном скитанье:

Образованье высшее сынам –
Их пятеро в семье – с натугой дали...
-- А Ольге и Евгении? Ну, вам
Ведь замуж, это значит, что едва ли

Имеет смысл распахивать кошель...
В начальной школе годика четыре
Дойч поучите: «гутен морген, шнелль...» --
И баста... Папа с мамой не шутили --

И трое старших: Максимиллиан,
Владимир, Александр – пошли в юристы,
Филологом стал классным Юлиан,
Степан – военным... Девочек – на выстрел

Не принято к наукам подпускать...
Пан Юлиан с супругой рассудили:
-- Конечно, пусть научатся писать –
И ладно... Так сестрички походили

В начальную, а остальную всю
Потом науку добывали сами
Из книг и жизни... И Эжена Сю
Сверхмодного читали и стихами

Марали, как положено, альбом...
Все, как у всех... С одним отличьем только:
Все девушки мечтали об одном:
Замужестве – тут все кончалось... Ольга

Мечтала об ином: писать, творить,
Участвовать в общественном движенье...
С подругами об этом говорить?
Никто и не поймет ее решенье...

Держать в секрете – и читать, учить,
Глотать науки целыми томами –
И потихоньку начинать, творить,
Попробовать перо... А чтобы маме

Доставить радость, первые стихи
Ей посвятила Ольга – на немецком...
Здесь видятся особости штрихи:
Язык немецкий в обиходе местном –

Обычен – и для Ольги он родной.
На нем рассказ дебютный написала –
«Гортензия» -- и – поворот чудной:
С трудом сама его перелагала

На украинский... Так и повелось:
Сперва рассказ напишет по-немецки
Потом лишь переводит вкривь и вкось...
На украинском высшие отметки

Едва бы получала – и потом
Ее рассказы, повести, романы
Всегда, всегда в редакторе крутом
Нуждались... Ну и что? В том нет обмана,

Что украинским классиком ее
Признала просвещенная громада...
Иных ее творенья в колотье
Кидало:
          -- Порнография! Не надо

В литературе откровенных тем,
Не надо страсти, ревности и боли...
Чего желает женщина – зачем
Писать, читать об этом? В странной роли

В ее твореньях женщина... Она
В них не объект желаний, а источник...
И психология ее темна –
Сплошное ницшеанство, если в точных

Оценках обозначить этот вздор,
Что пишет, эпатируя громаду
С презрением к народу... Приговор
Суров: читать такие «творы» надо,

Но для того лишь, чтоб критиковать...—
Читайте, господа мои, читайте...
Ну, а ее призвание -- писать
О ценностях живой души... Вперяйте

Глаза, сердитый критик, в новый «твор»...
Но кто-то подал голос за новинку --
И вдруг умолк хулящий Ольгу хор:
Найдется ль кто, кто Лесю Украинку

Осмелится оспоривать? Она,
Всеукраинский светоч по признанью,
Той буковинкою восхищена...
Легла поддержка эта в основанье

Того литературного пути,
Который Кобылянская торила
По целине, сквозь бурелом... Спасти
Новаторшу от травли – главным было

Стремленьем поэтессы. А потом
Связала две души высоких дружба...
Давайте книги Ольги перечтем...
«Царевна», «Человек»... Привыкнуть нужно

К особым поворотам языка...
Но образы, сюжеты – искрометны...
Ее рука уверенна, крепка...
Вот "Valse melancolique"... Массивны, плотны

Литые фразы – и во всем видна
Самоотверженная честность чувства –
Со смелостью такой она одна
Себя творила средствами искусства...

В начале девяностых – в Черновцы
Переезжает Ольга... Этот город
Культуры украинской образцы
Являл и вдохновлял, давая повод

Писательнице проявлять себя
Как активистке женского движенья...
Впервые, репутацию губя,
Эротику в высоком обнаженье

Представила в «Природе»... Берегла
Стыдливость неприученных и робких:
В грозе зашифровала, как тела
Сливаются в оргазме... Ищет тропки

К тому, чтоб передать апофеоз
Набором музыкальных аналогий
Красиво, поэтично... Ну, вопрос
Естествен: эротичных апологий,

Кто прототипом в тех твореньях был?
Сама и приоткрыла ту завесу,
Признавшись, первым Ольгу полюбил
Не украинец – немец... Эту пьесу

Сыграла за границей... В Черновцах
Она любовь мучительно искала –
Раба любви... Любовь ее в тисках
Держала цепко и не отпускала.

Любить для Ольги важно, как дышать...
Объект нашелся, нежностью лелеем.
Никто не в силах Ольге помешать
Увлечься украинцем Маковеем...

В рассказе «Доля» описала шок:
Пронзила сердце с ним, желанным, встреча...
Тетрадь с карандашом... Ушла в лесок,
Писала нечто, карандаш калеча...

Написанное стало для него
Любимейшим на все года рассказом...
Поверила, что выше ничего
Нет той любви, в которой стали разом

Великими и Осип и она –
Что та любовь литературы выше –
И для потомков более ценна,
Чем творчество... Не видя и не слыша

Ничьих резонов, ринулась в любовь,
Как в омут, затянула Маковея,
Поэта и редактора...
                -- Нет слов, --
«Природа» упоительна, -- краснея,

Редактор «Буковины» Маковей
Ей разъяснял отказ в публикованье,
-- Но слишком откровенно, ей-же-ей...
Не в этом ли причина угасанья

Горячих чувств к несмелому ему...
Как личность и писатель он помельче,
Моложе Ольги... Все пришло к тому:
Вдруг поняла, что разошлись далече

Пути их душ, а, значит, и телам
Соединяться скучно и нелепо...
-- Прощайте! -- Осип молвил Черновцам
И милой Ольге Кобылянской... Лето

Их счастья разлетелось на клочки,
Уехав, Осип Маковей женился...
А у нее сезон глухой тоски –
Возможно, что любимый ей приснился...

Она не вышла замуж... Никогда
Уже никто из всех мужчин планеты
В писательницы зрелые года
В ней не зажжет те чувства, что воспеты

В ее новеллах пламенных, но к ней
Приехала Лариса... Поэтесса,
Чья дружба становилась все нежней
И все нужней обеим, но завеса

Здесь будет мной опущена... Не всем
Дана способность понимать другого –
И эту тему исключу... Затем
Иного по пути коснусь немного:

Мечтала, что возьмет в репертуар
Театр спектакли по ее новеллам,
Но сценаристу равный с нею дар
Был надобен – таким, настолько смелым,

Никто себя при ней не проявил...
Когда ушла, в театре Черновицком
Спектакль «Земля» поставлен все же был
 Идет с успехом много лет... Привычкам

Ходить в театр еженедельно мы
Обязаны и Ольгиным спектаклям,
Что наполняли мыслями умы
И пробуждали чувства в нас – не так ли?

Был режиссер отважный – ВасилькО
(А может быть – ВасИлько), что и «Землю»
Сумел на сцену вознести легко --
(Сижу – и затаив дыханье внемлю) –

И «У недiлю рано...»... Перевод
Заглавие лишал очарованья
И огрублял... Ее душа живет
И в ритме поэтичного названья,

В его аллитерации самой,
В мелодии неуловимой: «... Зiлля
Копала»...
              Старый снимок... Был зимой
Наверно сделан... Темные носила

Глухие платья Ольга... Тот же стиль
У Леси, что порывиста и нервна...
А Ольга, руки тонкие скрестив,
Задумалась... Об Осипе наверно...

            Пауль Целан
.

Повседневность полна сюрпризов –
У судьбы есть коварный план –
И она мне бросает вызов:
Европейский поэт Целан...

Кто считает его французом,
Кто австрийцем...
                -- Да нет, -- румын... --
Кстати, жил он и под Союзом –
Узаконенный гражданин

В совершенстве владел «великим
И могучим...» -- переводил...
Русских звонких поэтов лики
Благодарно в душе носил...

А писал стихи – на немецком.
Что недавно открылось мне –
И стою под прицелом метким:
Вызов брошен – и в стороне

Отмолчаться едва ль удастся:
Ведь немецкий – и мой язык...
Неизбежно в стихи вгрызаться...
Страшновато... Целан – велик.

Всей Европою величаем...
Но попробуй его пойми...
Вызов принят: он черновчанин...
-- Ну, так что же ты, не томи!
 
-- Погодите,  не так все просто,
Намечается тяжкий труд... –
На портрете: лицом подросток –
А подносит зажженный трут,

Что взрывает мои привычки:
Я конкретен в моих стихах.—
Стилистической переклички
Не находится – вот и страх

Перед встречей с душой Целана,
Воплощенной в неясный слог...
Все Целаново так туманно...
-- Ты бы, Пауль, мне сам помог... –

Улыбается с легкой грустью:
-- Разбирайся, земляк, твори! –
-- Попытаюсь... Вначале пусть я
Обозначу шаги твои... –

Он явился на свет в двадцатом --
(Двадцать семь годков до меня).
В окружении небогатом...
Город, тайны свои храня,

Все ж открыл: Фредерика Шрагер –
Мама. Муж ее Арье-Лейб
Анчель-Тейтлер – по лесу маклер,
Добывает семейству хлеб.

Бог – наш кормчий. Но с экипажем
Тоже кормчему повезло:
Мы и пляшем, но как мы пашем!
Как упорствуем мы зело

И в учении! Фредерика
Обожала весьма читать.
В час досуга с ней тотчас книга.
Для нее читать – что дышать.

Пауль-Лео страстишку к чтенью
От нее легко перенял.
Да и город весьма ученью
Тайным образом помогал:

Подводил к переулкам-фрескам
И гравюрам...
                -- Красиво, ах! --
Говорил с пацаном еврейским
На бесчисленных языках...

Полагаю, учился Анчел
В той же школе, где я потом
В первом классе ученье начал...
Мне неведомо, где был дом,

В коем он, Пауль Лео Анчел,
Малышом пузыри пускал...
Город тайны свои заначил...
А у века – лихой оскал...

Век глядит на мир, не мигая...
Год в Румынии Черновцы...
Чуть поздней родила Михая
Королева... У них отцы,

Гогенцоллерн и Анчел – ясно,
Что не ровня... А  сверх того
Поощряет король негласно
Ксенофобию... Для чего?

Вразумительного ответа
Не дождетесь – вселился бес?
Вновь и вновь в бесовство планета
Попадает фатально без

Хоть какого-то просветленья
В черных душах. Урок не впрок...
Предвоенное поколенье:
Королевский инфант, сынок

Гогенцоллерна и Елены
В королевском растет дворце.
Европейских монархов гены
Сконцентрированы в мальце.

У еврейского коммерсанта –
Пауль Лео – смешной малыш...
Что еврейство – детерминанта
Всей судьбы, вспоминают лишь

Папа с мамой... Смышленый мальчик
В полиэтносе Черновцов
Перебрасывает, как мячик,
С языка на язык словцо,

Взяв в румынском его – в немецкий,
С украинского – снова в дойч...
Словоформы мальчишек метки...
Так, играя, судьбу найдешь...

Не заметил и сам, как вскоре
Все наречия понимал...
Он учился в народной школе,
Шестилетним в нее попал.

Через год -- с поворотом новым
И Михая судьба пошла:
Несмышленым был коронован –
Непонятные нам дела...

Пауль Лео писал диктанты,
Числа складывал и делил,
Лингвистические таланты
Убедительно проявил.

А Михай королевством правил,
Что похоже на анекдот...
Люд румынский монарха славил:
Не мешает, так пусть живет...

Что за разница: туарег ли
На престоле? Пускай малец...
А в тридцатом Михая свергли
Да не кто-нибудь, а отец.

Тоже не было заварушки.
Люду дело ли до мальца?
Пусть играет теперь в игрушки –
Есть пригляд короля-отца...

Не румыну быть роялистом,
Он простак, но хитрец порой...
А тем временем – гимназистом
Подрастает второй герой.

Год учился в немецкой школе,
Три – в еврейской, в румынской – пять,
Три затем в украинской... Что ли
Языки захотелось знать?

Полагаю, учился Анчел
В том же здании не шутя,
Где и я путь в ученье начал,
Четверть века за ним спустя,

А предшествовал – Эминеску,
Что уже, все, что мог, свершил...
Жизнь смастрячит такую пьеску!...
А тем временем сокрушил

Гитлеризм весь уклад в Европе –
Наказанием за грехи –
Мерзость адова в юдофобе...
Пауль Лео любил стихи.

Тонкий Райнер Мария Рильке,
Гуго Гофмансталь, либреттист...
Он в исканиях на развилке –
То марксист, а то – анархист...

Чувств весенних в душе кипенье
Озадачило паренька
Лет в четырнадцать... Вдохновенье
Озарило – пришла строка...

Арье-Лейб с Фредерикой сыну
Выбирают счастливей путь:
-- Изучай сынок, медицину! –
А в Европе все гуще дуть.

Через Польшу и рейх парнишка.
Скорым поездом мчит один.
Ту-ту-ту! На коленях книжка...
...Флаг со свастикою... Берлин...

Что случилось в столице мрачной,
Что ослепли глаза витрин?
Дух на ултцах аммиачный,
Весь в осколках стекла Берлин.

Обгорелая синагога
И листы обгорелых книг.
Пахнет смертью. В душе тревога,
Догадался парнишка, сник.

Здесь евреев громили наци,
Ночь – хрустальною стали звать.
А погромщики ждут оваций
За стремление убивать...

Ребра сердцу вдруг стали тесны...
Мчит во Францию, в город Тур –
Студиозус весьма успешный:
Сердце, печень, эффект микстур

Постигал... А душа – в угаре:.
Старый город его пленил
На чудесной реке Луаре...
Тур до сей поры сохранил

Дивный облик средневековый
В черепице и кладке стен.
И романский собор суровый
Страшной древности – Сен-Гасьен...

Карнавалы и фейерверки,
Фестивальные вечера,
Озарив судьбу, не померкли...
Ах, какая была пора!

Он вгрызается в Элюара,
Открывает душой Камю...
-- До свиданья пока, Луара,
Я хочу повидать семью. –

Год последний в ряду тридцатых,
Лето звонкое в Черновцах...
Но варшавских пожаров запах
Отдается и здесь в сердцах.

Вторглись фашисты в Польшу нагло –
И отрезан студенту путь...
Пестропёра в силках танагра,
Птичка певчая – в клетке будь!...

Эта клетка еще просторна
И покуда дают дышать...
Независимость иллюзорна –
Не уехать, не убежать...

Он бы там, во врачебной школе
Взял за знания первый приз...
Да, беда -- оставлять в покое
Не желает мир гитлеризм...

Топчет вермахт страну Вийона,
Иудеи в ней не жильцы...
У каштана желтеет крона --
Беспокоятся Черновцы.

Вновь развилка полна метаний,
Снова с выбором тет-а-тет...
-- Я, -- решает, -- гуманитарий,
Поступает на факультет

Романистики... Выбор верный:
Хорошо идут языки.
Пауль снова студент примерный...
А в июне вошли полки

Краснозвездные в Черновицы –
Заключили фашисты пакт,
Чтоб с Советами поделиться.
Черновцы – в Украине. Факт

Депортациями означен:
Уволакивают в Сибирь
Тех, кто думать привык иначе,
Их невольно спасая – быль...

Та поздней должна проявиться.
Год тревожный сороковой...
Вот бы здесь и остановиться...
Только гуще над головой

Тучи ненависти немецкой –
И в Румынии той порой
Путч. Роль фюрера – Антонеску
Принял. Как же? Там есть король!

Отрекается от престола –
И сбегает. Опять Михай
Коронуется... Только соло
Не дают ему:
                -- Подыграй

Мне! – командует Антонеску.
Королю – девятнадцать лет.
Он по сути в застенке. Мерзко
Унижаем... А наш поэт –

В поменявшем характер вузе:
Обрусел университет,
Осоветился... К новой музе
Привыкает с  трудом поэт.

Он теперь – гражданин советский –
Русский выучил – и уже
Переводчиком служит... Резкий,
Новый выбор на рубеже:

Он Есенина переводит...
Златокудрый поэт-буян
В душу Пауля Лео входит,
Погружая ее в дурман

Постижения сути мира...
А потом наступил кошмар.
Грудь предчувствие истомило,
Ужас сердце его сжимал.

Воронье над застывшим Прутом.
Горем взорвана тишина....
В сорок первом, июньским утром
В Черновцы ворвалась война.

Немцы, подлые их лакеи
Из румынов, вступили в град.
Жертвы главные кто? Евреи!
Их под ноготь свести хотят.

С Красной армией убежали
Рассудительные друзья.
Жаль, что Анчелы не желали –
Ничего изменить нельзя.

Град июльский в руках нацистов,
Все попрятались, как могли.
А у нелюдей раж неистов.
Цель: евреев смести с земли.

Что ж ты делаешь, сельский дурень,
Не читавший хороших книг?
В Киев шлют буковинский курень:
-- В Бабий яр загоняем их,

Пулеметами там покосим... –
Крики, выстрелы, плач, гоньба...
Сорок первый, сентябрь... По росам –
Кровь евреев, позор, ганьба...

В Черновцах создается гетто.
В нем и Анчелы между всех.
Голодает семья поэта,
Черным кажется белый снег...

Вековечный удел еврейский:
Вражью ненависть претерпеть...
Город мартовский и апрельский –
Марцишором его б воспеть,

Разукрасить, как встарь цветами,
В юной нежности разомлеть,
Воспарить до небес мечтами...
Но по городу бродит смерть...

Минул год запредельной драмы.
Как-то выжили, но июнь
Усугубит для папы, мамы --
(Смерть, пожалуйста, мимо клюнь!) –

Депортировали в концлагерь
Старнших Анчелов, а поэт –
Воля мамы придаст отваги:
-- Убегай, сынок! – Смерти нет,

Уверяют нас богословы,
Мудрецы для высоких душ.
В этом веры любой основы...
Арье-Лейб был уже не дюж –

И в Михайловке свален тифом,
А подняться уже не смог...
Умирая, он был счастливым:
-- Убежал... Молодец, сынок! –

Мать не выжила – расстрелялии...
Чуть позднее попался в плен
Пауль-Лео... Румыны взяли
В Табарешти... Трудясь вне смен,

Он внушал себе:
                -- Выжить надо! --
А румыны жестоки, злы...
Далеко еще канонада –
Хоть бы русские подошли...

Вождь Румынии – Антонеску.
А Михай – иждевенец, ноль.
Но корявой судьбе в отместку
Он фасонит, играет роль.

Мамалыжников вдохновляет –
(Умирать они не хотят) –
В Приднестровье их навещает,
Мариуполе... Воз наград

Раздает... Те в кармане фигу
Держат: пусть погибает фриц.
Дай им с брынзою мамалыгу...
Был потом Сталинградский блиц.

Миша понял, что дело глухо.
Хоть пацан еще – не дурак.
В общем, дал Антонеску в ухо –
И в кутузку.
                -- Теперь наш враг, --

Объявил самодержец хитрый,
Понимая: весьма печет, --
Нет, не Сталин уже, а Гитлер! –
Сталин это ему зачтет.

Пекло вытерпел Пауль Лео,
Не немецкий -- румынский ад.
Там он выжил. А что болело
В сердце горестном невпопад

К светлой радости избавленья,
Что горело в душе и жгло,
До высоких стихов дозрело,
Голос пламенный обрело...

Он из лагеря убегает –
Возвращается в Черновцы.
Здесь поэзия настигает
Дум властители, рифм творцы,

Сопричастные горю, аду,
Из подвалов взошли на свет,
Чтоб миру открыть всю правду.
Только миру и дела нет.

Он знакомится с Розой Шерцер.
И она всю эпохи боль
Понесет через годы в сердце,
За границу возьмет с собой,

Под фамилией Ауслендер
Воссияет живой звездой.
Как мистический тайный центр
Поэтический – город мой...

Он советский опять весною.
И – со Сталиным виз-а-ви
Заливает отравой злою
Душу жаждущему любви.

Пауль вновь в университете.
Взялся English учить? Зачем?
Интересно! Душа в поэте
Наполняется тем и тем

Лингвистическим пестрознаньем.
То и это поэту впрок.
Он еще поразит дерзаньем...
Но военной поры поток

Угрожает ему призывом.
Дескать, надо повоевать.
Но к убийствам, атакам, взрывам
Нежелательно возвращать

Снова душу... Он -- санитаром
В психбольнице... Такой расклад.
Ненормальным таким макаром
Убегает от службы... Ад

Человека не отпускает...
В том аду вызревает дар...
И призвание  настигает:
На пути твоем, санитар,

Не останешься вне сражений,
Испытаний, прямой борьбы...
Сердце, полное потрясений,
Приготовлено для судьбы...

В Черновцах, в университете
Погружается в языки...
То, что криком кричит в поэте
От строки летит до строки.

И в попытках души упорных
Одолеть неуклюжесть слов
Собирается первый сборник
Довоенных еще стихов.

Размножается на машинке
В подношение лишь друзьям.
Свет любви его и смешинки –
Невозвратные – знает сам...

А тем временем в Бухаресте
Антонеску приговорен...
А король Михай – честь по чести
Королевствует – счастлив он.

Вот что значит -- пацан не промах –
Ловко к Сталину повернул.
На дворцовых его приемах –
Русский говор, разгульный гул...

Отмечается День Победы.
В униформе король-юнец,
При регалиях, эполеты –
Видный парень... Красив, стервец...

И актерствует вдохновенно,
За союзников держит тост...
Он вторичен... Там мать, Елена,
Заправляет...
                – За дружбу, прозт!...

А один одессит подпивший
Спьяну выдал лихой прикол:
Привязался нахально к Мише,
Принял бедного в комсомол.

Ну, за выходку поплатился –
Зло карались тогда грехи...
А поэт в Черновцах учился –
И другие писал стихи.

В них одна только боль потери ---
Доминантой его судьбы
С изумлением: люди – звери?
Он вне партий и вне борьбы.

Он в отцовской живет квартире –
Боль от этого горше, злей...
А в закладке – листка четыре...
-- С опечатками? Перебей! –

Новый сборник машинописный
Маргул Шпербер берет читать,
Мэтр суровый, бескомпромиссный...
Приговора так тяжко ждать...

Пауль ждет приговора робко,
Два поэта грустят в тиши...
Но промолвил Альфред негромко:
-- Что ж теперь --  продолжай, пиши... –

Шла еще война по Европе...
Где-то злой и голодный фриц
Не сдавался в своем окопе –
И подстреленный, падал ниц

Наступавший Иван с Урала...
Но на запад мощней волна
Краснозвездная наплывала,
Отступала назад война...

Черновцы опять – под Союзом –
От фашизма спасенный люд
Ощущает тяжелым грузом
Сталинизм, что не меньше лют...

Пауль Лео решил:
                -- На запад! –
И пока еще сыр да бор
В Бухарест учудил дочапать,
Где опять королевский двор

Притворяется полновластным,.
Где Михай, как союзник наш,
К орденам представляем разным –
Политический ход, зондаж.

Высший орденский знак «Победы»
Тоже кукольному вручен
Королю, чьи проблемы, беды –
Впереди... Языкам учен

Пауль Лео серьезно разным --
Он в издательство поступил
И румынским своим прекрасным
Русских классиков доносил:

Прозу Лермонтова... Тургенев
По румынски с его руки...
Превосходен...
                -- Ты, Пауль, гений! –
Восхищаются знатоки...

Открывает секреты Чехов...
Переводчик:
                -- Антон, прости:
Мне достанется часть успехов,
Передам твой минорный стиль... --

Кто в Союзе сверхактуальный?
Нынче Симонов у Кремля
Самый главный, официальный...
Укрепления дружбы для

Пьесу Симонова театру
Подает в переводе кадр.
Благодарны артисты кадру.
Бухарестский берет театр

К постановке ту пьесу... «Русский...»
Всех и вправду достал «.. вопрос»...
Кругозор-то довольно узкий,
В отношениях – перекос...

В монархическом Бухаресте
Процветал антисемитизм.
Мало радости в этом месте.
В планах Пауля – драпать из

Монархической цитадели
В вожделенный свободный мир.
Тут читатели углядели
На страницах журнала... Мнил:

Анчел пусть остается в прошлом –
И в журнале «Агора» дан
Триптих – (признан весьма хорошим) –
И подписан уже «Целан».

Публикация – на немецком...
-- Пауль, это шедевр! Силен!
Столько мощи в таланте дерзком...
-- Перехвалишь, друг Соломон...

-- «Фуга смерти» об адском ветре...
На румынский переведу...
-- Получилось недурно, Петре...
Ты ведь тоже был в том аду... --

Начиналась судьба другая.
Чем означен пришедший год?
Сталинисты спихнут Михая,
Я пополню собой народ.

И пока в моей лысой «репе»
Ни мыслишки... Ору, бузя...
А Целан пребывает в дрейфе:
Сталинизм – не его стезя.

А его стезя – за границу.
Контрабандою в декабре
Он сумел в Будапешт пробиться,
После – в Вену...
                -- Абзац, тире... --

Сын австрийцев и Катастрофы
Жертва – принят в австрийцы. Факт
Судьбоносный: поэт Европы –
В Вене. Это еще антракт,

Лишь разбег перед главным делом.
Одинокий – и всем чужой,
С незабывшим побои телом,
Обожженной навек душой,

(Не почувствовать  второпях нам
Эту боль) – обретает стиль
И друзей: Ингеборге Бахман,
Эдгар Женеу и Базиль,

Что -- фамилия, имя – Отто.
Он – издатель журнала «План».
Вот друзья, проявив заботу,
Поспособствовали... Целан

Надиктовывает с волненьем
Строки девушке в креп-гофре,
Порожденные озареньем...
-- Здесь, пожалуй, абзац, тире... --

Первый сборничек подготовил.
Боль поэта – его котурн.
Кто-то, видимо, позлословил:
В тонкой книжке «Песок из урн» --

Сорок восемь стихотворений,
Восемнадцать, ломавших смысл,
Опечаточек... Нет сомнений:
Привкус авторский слишком кисл.

Все пятьсот экземпляров автор
Уничтожил. Весьма жесток
Оскорбительный внешний фактор,
Поучительнейший урок:

Быть дотошнейшим из дотошных,
Редактировать двадцать раз.
Эдгар Женеу был художник...
-- Как тебе?
             -- Ну, картина – класс!

Я эссе о тебе смастрячу
И прославлю сюрреализм...
Напечатали... Что-то значу...
-- Просвети: екзистенциализм...

-- Я о нем и пишу в дипломе.
О Хайдеггере раскажу... –
Ингеборге в ударе. Кроме
Этой девушки, как сужу,

Так едва ли кто знает тему...
Хорошо, что они – друзья.
Помогают мозги в систему
Привести. Без друзей – нельзя...

По гражданству Целан – австриец.
Но  в стране той еще  войска
Краснозвездные – и вцепились
В бывших наших – орлы ЧК –

Исчезают бесследно люди –
Не отыщешь потом следа...
Он не станет молить о чуде,
А покинет страну... Куда

Одинокий умчится странник,
Полиглот и космополит?
В мир своих озарений ранних
С верой: Франция исцелит...

Только болью полны зеницы...
«Пятый пункт», что беду сулил
Прежде, нынче открыл границы –
Крокодиловы слезы лил

Над евреями – европеец...
Пауль – учится.  Он лингвист
По призванью – и, ясен перец,
И в Сорбонне похвальный лист

Выдают за преуспеванье
В изучении языков...
Это – фоном, а прилежанье –
В доработке своих стихов,

В переводах – феноменально...
Студиозусу –  Голль Иван,
Стихотворец-собрат, реально
Поспособствовал – и Целан

Проживает в дому Ивана,
Квартирантствует... Та пора
Характерна, (что в целом – странно),
Тем, что выдала на-гора

Сонм немецких больших поэтов,
В коем Бахман и Нелли Закс,
Иоханнес Бобровски... Где-то
В высших сферах решили, как

С гитлеризмом покончить в душах...
Вдохновение повело
Германистов в поэты лучших.
Впечатляющие зело

Порождают живые строки.
Боль утрат вдохновляет их,
Смертью заданные уроки
Воплощаются в резкий стих.

В списке лучших один из первых –
Черновицкий поэт Целан.
Оголенные болью нервы,
Боли в памяти – океан.

Вся от немцев та боль, германцев.
Парадокс, что учился он
Германистике. Не поганцев-
Людоедов зубрить вдогон,

А созвучного жизни Кафку...
-- Напишу-ка о нем диплом... –
Болен Голль – и болезнь-удавку
Медицина находит в нем.

-- Мне едва ли уже подняться.
Тают силы, сильнее боль.
Так не мог бы ты постараться...
-- Все, что хочешь, Иван, изволь..

-- Пусть мои стихи на немецком
Заиграют – переведи.... –
Перевод был чеканным, резким –
Жаль, что друга не мог спасти...

Жизнь физическая – химера,
Метафизика верх берет...
Переводы Аполлинера
И Кокто в тот же горький год...

И последующие горьки...
Чем Хайдеггер поможет нам?...
Убедительна Ингеборге:
-- Хватит, Пауль, читать стенам

И с Хайдеггером спорить тупо,
Выходи-ка, дружок, на свет! –
В изумленьи внимает «Группа
47»...
-- Ты  -- большой поэт! –

Восхищенный Нинсдорф стал вехой
Узнавания в ФРГ...
Оборачивалась помехой
Дружба с Голлем. Как о враге,

Воровавшем стихи у Голля,
Небылицы разносит Клэр,
К опраданиям приневоля:
Перед взглядом небесных сфер

Чист... С чего бы вдове Ивана
Клеветать? В чем ее мотив?
Для чего ей чернить Целана?
О предательстве погрустив,

Исключает он Клэр из круга,
Тех, к кому был открыт душой...
Вот  Жизель – для души подруга...
Свадьба видится  небольшой...

В веренице пятидесятых
Год покуда всего второй.
Друг от друга у них осадок:
Весь в поэзии наш герой –

Ох уж творческие натуры!
А Лестранж-то, то есть, Жизель,
Нет, не то чтоб литературы
Не любила. Однако ж цель

У художницы – лишь полотна,
Краски, образы и плэнер...
Вновь и вновь доставала плотно
Недовольная чем-то Клэр...

Да не судят нас – мы не судим...
Пауль стал учить языкам...
В этой сфере искать не будем,
Обратимся к его стихам.

Не поддержим подкопов вздорных,
Извиним ей – вдове-брюзге...
«Мак и память» --  дебютный сборник
Издает поэт в ФРГ,

Долгожданный, желанный сборник
Элегических горьких строк,
По талантливости – бесспорных...
В нем поэт и к себе жесток

И к читателю: обнаженно
И безжалостно растравил
Раны памяти... И бессонно
Европейский читатель лил

Слезы стыдные над стихами...
В нем поэт обвиняет мир
За убийство еврейской мамы...
А Михай продает сапфир.

Мир не знает крупней сапфира.
Куплен бабушкой у Картье...
Что ж, Михаю нужна квартира,
Где теперь вершит бытие?

Не поэт,  не токарь, не пахарь...
Но с собой кое-что увез.
Он в Швейцарии...  Жизнь – не сахар.
-- Продаете сапфир? – Вопрос

Задает ему ушлый Гарри,
Гарри Винстон, известный жох.
Сам-то он никогда в прогаре
Не останется – ловко мог

И купить и продать с наваром.
-- Продаю, -- отвечал Михай. –
А могли бы отнять и даром
Сталинисты – тогда махай

Безнадежно на жизнь руками
И на полку зубок  клади...
Как он вывез тот ценный камень?
Не признается нам, поди...

Ну, а орден Победы тоже
На наличные обменял?
Если правда – мороз по коже.
Орден – платиновый сиял

Бриллиантами... Прежде гордым
Победителем представал
С той звездою... Но продал орден...
Хоть Михай сие отрицал...

Недоверие отключайте
Выживание – Миши цель...
А поэт обретает счастье –
Воцарилась в душе Жизель --

И отныне улыбка чаще
На печальном живет лице...
Разве он не достоин счастья?...
Он в мечтаниях о мальце...

Не от мира сего поэты.
В стихотворце и мудреце
Беспредельности все приметы,
Отсвет вечности на лице...

В миг творения все вмещает
Для поэта его строка...
А поэт боль в строке сгущает.
Плебс находит в нем чудака...

Сохранив его в адском вихре,
Чудо Сущий ему явил,
В память тех, что на свет не вышли,
Он, поэт, сам себя казнил

Боль за адски испепеленных
Тяжким грузом в его душе --
«Фуга смерти» о миллионах –
Разрывающая клише

Черной ненависти и злобы,
Той, что радость навек смела...
Озарением всей Европы
Поэтическая  взошла

Вдруг звезда его против воли...
Вовсе к звездности не стремясь,
Жесткий катарсис общей боли,
С душ ранимых счищая грязь,

Ускользая от слова к чувству,
На себя взял поэт Целан...
Места нет ремеслу, искусству –
Это выше – души экран.
Вектор боли вперед сместился
И чернее сгустилась тень:
У Жизель Франсуа родился,
Только прожил всего-то день...

Боль – навечно – удел Целана,
Прочно втянут в ее лассо.
Переводит взахлеб Чорана
И элегии Пикассо.

От чеканных стихотворений
Он уходит – за шагом шаг
В мир верлибровых озарений,
От конкретики роз и шпаг –

В тьму души, где и смысл и слово
Разрываются на клочки,
Как гримасы глухонемого
В строчках символы и значки...

Десять лет он в обьятьях боли,
Повоенные десять лет.
Он в своей неизменной роли
Изливает всю боль поэт

В новый сборничек – «От порога
До порога»... Его судьбы
Вся извилистая дорога –
В нем, все горести и гробы,

Все туманы и все метели,
Все утраченные мечты...
Посвящает его Жизели –
К счастью, верится, есть мосты...

Только где беспечальный берег,
Берег радости, озорства? --
Сын родился... Возможно Эрик
Исцелит отца?... Голова

Перегружена у поэта.
О гражданстве похлопотал –
Что ответит Париж на это?
Дали. Тихо возликовал.

О концлагере фильм рождает
Режиссер Рене. Перевод
Поэтический поручает --
(Полагая: переведет


Лучше тот, в ком та боль не гаснет) --
На немецкий Целану. «Ночь
И туман»... Пониманья в нас нет –
И не может отнюдь помочь

В должной мере воображенье,
Если лично не претерпел
Этот ад... Ощущая жженье
В сердце, Пауль творил, корпел,

Исполняя в команде соло...
Тем же годом переводил
На немецкий стихи Пессоа.
Удостоен награды был

От промышленного союза.
Бремен, Штутгарт его зовут
Выступать – не подводит муза.
Отовсюду поэту шлют

Письма... Закс из Стокгольма пишет,
Нелли... Жжет ее та же боль.
Гневом против фашизма дышит
Их поэзия... Боль,  глаголь!

Откликается город Бремен
Награждается за стихи
Черновчанин... Теплей от премий:
И низы уже и верхи

Проникаются силой слова...
Блок и «Пьяный корабль» Рембо,
Мандельштам, что от века злого
Убежать не смог... Не слабо

Земляку передать нюансы
На немецком... Целан творит,
Слов раскладывая пасьянсы –
По-немецки заговорит

И французский поэт и русский.
Переводится Малларме
Нелегко по тропинке узкой,
Что известно уже и мне,

Пробежать, не теряя формы,
Сохраняя при этом суть.
У немецкого с русским нормы
Не синхронны, а смысл, как ртуть

Ускользает, но дар чудесен
У Целана, а перевод
И есенинских нежных песен
На немецком в сердца войдет.

Год финальный в пятидесятых.
Учит дойчу в «Эколь нормаль».
Хоть учительство даст достаток.
Не стихи? Ну, стихи едва ль.

Голова у поэта пухнет.
В ней – Есенин и Мандельштам.
Пламя творчества не потухнет.
Он решает, что должен сам

Русских звонких поэтов тропы
По-немецки пересказать,
Сделав близкими для Европы...
Это подвиг.  Нельзя назвать

Сотворенное им иначе.
Он пятнадцать лет подарил
Этой каторге, чтобы наши
Дум властители хлорофилл

Осияли в душе немецкой:
Блок, Есенин и Мандельштам.
Знатоки оценили меткий,
Точный, будто Есенин сам,

Будто Блок с Манднльштамом сами
По немецки свои стихи
Шепчут чистыми голосами –
И не вычеркнуть из строки

Перевода и буквы даже.
-- Это лучше перевести
Невозможно! – в ажиотаже
Знатоки... Ах, не льсти, не льсти,

Критик, скорбной душе поэта.
Он не внемлет давно молве...
-- Как могло совершиться это? –
Боль вопроса в его главе

Относительно Холокоста.
Как случилось, что стал народ
Людоедским? Ответь! Непросто?
Вразумительного не дает

Ни философ ни Бог ответа...
У поэта душа в крови.
Бог не хочет щадить поэта.
Не дано ему о любви

Сладкозвучные петь катрены...
Время порвано на клочки –
И тесны сердцу ребер стены,
Букв заостренные крючки

Неспособны поведать точно,
То, чему и названья нет.
Рассыпаемое построчно
Связь теряет со смыслом... Свет

Мыслей, чувств, по строке распятых
Расплывается – не понять...
Вновь на старте шестидесятых
В прессе начали распинать.

Измышления Клэр в повторе.
Игнорирует их Целан.
Он свое носит в сердце горе,
Сердце – главный его тиран.

Забывает о Клэр-стервозе,
Не она его главный страх...
Публикует поэму в прозе --
(Странный жанр) – «Разговор в горах»...

Мыслей мощный поток... Словесно
Адекватно не передать
И ни солоно и ни пресно...
Не дано уже разгадать

То, что льется в строку верлибром...
Он не понят, но всех влечет,
Как апостол, увенчан нимбом.
Расточают ему почет

И Германия, и Израиль,
И Румыния, и Париж...
Правда, мы в Черновцах не знаем...
А замолвишь словцо – сгоришь.

Эмигрант – стало быть – изменник..
Как, кому изменил поэт?
Предпочли бы, чтоб жил как пленник.
Коль для всех здесь свободы нет,

Пусть бы он пребывал в застенках...
Перевел Валери с Рембо
Целиком – и щедра в оценках
Еврокритика-бибабо.

Встречи в Цюрихе и Париже
С Нелли Закс, с кем роднит душа.
Закс Целану, наверно, ближе,
Чем кто либой иной... Верша

Предназначенное, поэты
Боль замученных льют в слова...
Депрессивности злой приметы
В поэтессе едва-едва

Проступают... В психиатричке
Он ее навестил потом...
Душ израненных переклички
Не поймем совсем, не поймем...

А из русских Целану ближе
Болью дышащий Мандельштам
На немецкий его в Париже
Переводит. А чтобы там,

Где обыденна «шпрахе» эта
Осип пламенно прозвучал,
Он для радио жизнь поэта
Для Германского описал.

И отмечен лауреатством
Академии языка.
Речь поэта дармштадским братством
Принимается:
                -- На века!

Подступись  лишь теперь к титану
Евромысли... Он признан, зван,
Обеспечен – считай, что манну
Шлет всевышний ему... Титан

Необщителен, замкнут, мрачен...
Вроде в жизни достиг всего.
И прославлен и обсудачен...
Ну, и что с того? Что с того?

Все и звания и награды,
Гонорары больной душе
Не несут никакой отрады...
Может, просто тогда – шерше?...

Вне его не видны невзгоды,
А в душк – неизменный ад.
Переводы и переводы –
С болью внутренней невпопад?

Потому что Есенин светел?
Но печаль его глубока...
Музыкальности дар отметил
Эми  Дикинсон, чья строка

Так и просится в песню. Это
На немецком передавал.
Неразгаданный дар поэта
Так в себе самом познавал.

«Бабий Яр»! Он не мог остаться
В стороне. Перевел. Теперь
В немце будущем. Может статься,
Не проснется фашистский зверь,

В Бабьем Яре терзавший прежде
И по разным иным местам...
Пишет письма Целан Надежде.
Отвечавшая Мандельштам,

Разъясняла Целану строки –
В них не вся очевидна суть,
Истолковывала истоки,
Мандельштама-поэта путь... 

Той порою стихи Марины
В антологии пражской вдруг
Довоенной нашел. В них зримы
И касания нежных рук

К напряженному нерву века,
Что в «Поэме конца» сильней.
Очевидно, Марина – веха
В постиженьи себя и дней.

В дополнение к пражской книге –
И «Тарусских страниц» огонь.
Несравненны познанья миги,
Напряженный азарт погонь

Переводчика за истоком
Новых мыслей и странных чувств.
В состязании том высоком –
Суть сложнейшего из искусств.

Вышла новая книга «Роза –
Никому»... Все трудней понять,
Что – стихи это либо проза? –
То и это хотел обнять?

Посвящается Мандельштаму...
Он в Ганновере, где Жизель
Вернисажит – и фимиаму
Предается, от счастья – хмель...

А его черед – в Дюссельдорфе.
Дали премию – он не рад.
Экстерьер его – в изоморфе,
А душевный сгустился ад.

Полечиться в психиатричке?
Полечился... Потом издал –
(Рисовала Жизель для книжки) –
Новый сборник. В нем цикл «Кристалл...

Для дыханья»... Хрущев отставлен
В бывшей вроде его  стране...
Тем ли, этим ли дух подавлен? –
Всем на свете... Покой в цене...

Снова лечат в психиатричке –
И, как будто, пришел в себя.
В поэтической перекличке
Голос ясен – и не сипя

Он на публике выступает.
Цюрих. Гамбург... Анри Мишо
В переводах своих читает.
Принимается хорошо

На немецком и Блок Целанов....
Той порою в самой Москве
Возбудил музыкальных фанов,
Дав неслабый пинок молве

Композитор Филипп Гершкович.
По рождению он румын

Венской выучки... Не поспоришь –
Нот и клавишей господин

Вне сомнения интересен...
Он представил на суд молвы
Цикл Целановых странных песен –
Озадачен бомонд Москвы...

У Целана душевный кризис:
Покушался на жизнь Жизель.
В невменяемость влез – и вылез
Вновь в психушке,  где семь недель

Из депрессии вырывался.
Город Фрайбург зовет читать.
Там с Хайдеггером повстречался,
Пригласившим погостевать

По-простому в Тодтнауберге.
Погостил. Вышел «Поворот
Воздыхания»... На поверке:
Франкфурт кличет, Берлин зовет

Выступать... Велимир на дойче,
Фантастический Велимир.
Занимался бы им и дольше,
Но к ответу зовет Шекспир...
Год седьмой из шестидесятых.
У Целана – все тот же сплин.
У Жизели в душе осадок --
С ноября он живет один.

«Строки времени» публикуют
Переводы его в Москве.
И на русском искрят, бликуют
И, подобные трын-траве,

В очевидном не видят смысла –
(Может, смысла-то в нем и нет?) –
Разрывают цвета и числа –
Озадачивает поэт...

Вот Хайдеггеру посвящает
Эпохальный «Тодтнауберг»,
Близких в Лондоне навещает...
Что в Париже? Воспрял, отверг

Мир студенчества – буржуазность...
Переводится Дю Буше,
Сюпервьель, Унгаретти... Важность
Граней смысла его душе

Оборачивает изданьем
«Эфемера»-журнала... В нем –
Медитацией-созерцаньем
Улетает за окоем...

А во Франкфурте «Нити солнца»
Вместк с «Избранным» издают...
Ах, куда она, жизнь, несется?
Вот – в Израиль его зовут...

Год последний в шестидесятых...
Выступления в ФРГ.
Теребят из страны носатых.
С кем на дружеской там ноге?

Там встречает его  Илана.
С ней, со Шмуели, был знаком
В Черновцах еще. В сердце рана:
Разминулись – и в горле ком:

Потянулись опять друг к другу –
Неужели опять любовь
Возвратилась, пройдя по кругу?
Может, счастлив он будет вновь?

Не находится подтвержденья...
Может, в жизни потерян курс
И оставило вдохновенье?...
Просто выработан ресурс...

Просто он, европейский гений,
Не нашел для души добра.
Апокалипсис потрясений
Сжег поэту судьбу дотла.

Цикл стихов иерусалимских,
Гельдерлиновский сабантуй...
Так печально: нет рядом близких –
Не бунтуй, душа, не бунтуй...


Нет ни радостей ни мечтаний –
Беспросветная горечь, мгла
После странствий и испытаний
Вдруг войны его догнала

Приторможенным Холокостом,
Как и многих с такой судьбой,
Что затеряны по погостам –
Боль казнила их, злая боль...

Год был, помните? – юбилейный.
И в газете любой тогда
Обязательно – Ленин, Ленин...
Юбилейных дел чехарда

К кульминации шла в апреле...
Всей Европою в эти дни
Гному в кепке осанну пели,
Будто спятили все они?

Помешательство нестерпимо.
Мир выталкивает его.
Он уже вне живых незримо,
Не находится ничего,

Что б его на Земле держало,
Все безжалостней и острей,
Сокрушительней боли жало,
Невозможно и дальше с ней...

Жить? А незачем да и нечем.
Только боль, а душа пуста...
Был погожий апрельский вечер –
Некто в Сену – бултых! – с моста –

И не выплыл...  Уход поэта –
Новость смачная для толпы...
Содрогнулась на миг планета?
Укатился мураш с тропы --

Мирозданию, что за дело:
Пусть поэта сжигает боль.
Ну, и что, что звезда сгорела
И погасла? Гореть их роль...

В том году «Неизбежность света»
Вышел сборник Целана... В нем
Дух живого еще поэта...
Почитаем... А что поймем?

Вот портрет его: яснолобый,
Доброта и печаль в глазах...
А рука перед грудью, чтобы
Не ударили... Давний страх

Избиваемого остался,
Проявился спустя года...
Над румыном, что измывался,
Отсияла его звезда...

А в Румынии – я читаю, --
Антонеску опять герой.
И хотят возвратит Михаю
Старый замок над той горой,

Под которою сигуранцей
Был пытаем поэт-еврей...
Вот и все, что хотелось вкратце
Написать о нем без затей...       
   
Читая Пауля Целана. Фуга смерти
Черное млеко рани...
Пьем его вечерами.
В полдни пьем, ночами, утрами,
Пьем, и пьем мы, и пьем...
Ковыряем в могиле,
Чтоб на вас, дорогие,
Комья – тяжкие гири
Не давили в приюте земном.
Человек проживает в доме,
С той поры пребывая в коме,
Змеи памяти с ним играют –
С ними весело ли играть?
Он, похоже, уже не дышит...
Но о чем он в тетрадке пишет?
Золотые волосы твои, Маргарита,
Он заносит в свою тетрадь.
Только в доме его темнеет,
Он еще сильней онемеет.
Он отписывает в Германию, Маргарита,
Золотые волосы твои...
Отписав, выходит из дома,
Не боясь ни стужи ни грома,
Подзывает посвистом овчарок,
Не  препятствуя звездам сиять.
Бредит он иль не бредит?
Выкликает евреев:
-- Расковыривайте могилу
И сыграйте-ка потанцевать...
Черное млеко рани...
Пьем тебя вечерами.
В полдни пьем, ночами, утрами,
Пьем, и пьем мы, и пьем...
Человек проживает в доме,
С той поры пребывая в коме,
Змеи памяти с ним играют –
С ними весело ли играть?
Он, похоже, уже не дышит...
Но о чем он в тетрадке пишет?
Золотые волосы твои, Маргарита,
Он заносит в свою тетрадь.
Суламифь, твои с пеплом схожи.
Их заносит в тетрадку тоже.
Ковыряем в могиле,
Чтобы вам, дорогие,
Не тесно было лежать.
 Он кричит:
-- Ковыряйте глубже!
И играйте и пойте, ну же!
На ремне поправляет железо,
А в глазах холодная синь...
--Так вонзайте сильней лопаты,
Вы, что прокляты и пархаты,
Да играйте друг другу танцы.
Заленился? В могилу, сгинь!...
Черное млеко рани...
Пьем тебя вечерами.
В полдни пьем, ночами, утрами,
Пьем, и пьем мы, и пьем...
Человек проживает в доме...
Он в бреду, он, похоже в коме...
Золотые волосы твои, Маргарита,
Твои пепельные, Суламифь...
Он со змеями все играет,
Вспоминает все вспоминает.
Наваждением наплывает
Обращенное ныне в миф.
Он кричит:
-- Слаще смерть играйте.
И под музыку умирайте.
Смерть – она – комендант немецкий...
Скрипкам гуще, темнее выть!
Танцы, танцы играйте вы нам!
А потом воспарите дымом.
Обретете могилу в тучах,
В ней не тесно вам  будет стыть...
Черное млеко рани...
Пьем тебя вечерами.
В полдни... Смерть – комендант немецкий...
Пьем ночами, утрами,
Пьем, и пьем мы, и пьем...
Смерть – комендант немецкий
А взгляд у него небесный...
Он шлет в нас свинцовые пули,
Холодная точность в нем...
Человек проживает в доме...
Он в бреду, а вернее – в коме...
Золотые волосы твои, Маргарита...
Травит псами, не накормив...
Он воздушные дарит могилы...
Змеи,... смерть-комендант полон силы...
Золотые волосы твои, Маргарита...
Пепельные волосы твои, Суламифь...

Читая Пауля Целана. Что случилось?

Случилось что?   Голыш рожден скалою...
Кто пробудился? Только ты и я..
Реченье, речь... Со-звездье с при-Землею...
Убожество скудоязычия...

К чему пришли? С неуловимым геном
От камня – к нам двоим, тебе и мне,
От сердца к сердцу... В тяжести согбенным...
До легкости  Творения извне...

Читая Пауля Целана. Во что ты превратилась...

Во что ты превратилась?
Везде тебя искал.
Твое сердечко билось
В стране ключей у скал.

Никто в них не напьется
И тенью ни одна
Душа в них не пробьется
Из призрачного сна

Ты – в родниковом пульсе
И в отблеске  зари
И в «зайчиковом» блюдце –
И в памяти пари...


Читая Пауля Целана. Часы

Считающий часы нам
Не устает считать.
Резонам и причинам
Не внемлет – и опять...

Что вычислить желаешь,
Скажи! – Ответа нет...
-- Считаешь и считаешь... –
Не хочешь дать ответ?

...Едва ль прохладней станет,
Едва ли ночь придет.
И влагой не потянет
И не – наоборот...

Внимаем без подмоги.
Внимается едва...
Так что же к нам в итоге
Прорвется сквозь слова?

Читая Пауля Целана. Говори и ты


Говори и ты,
Говори последним,
Выскажи мечты,
Поделись наследьем.

Но не отделяй
«Да» и «нет» от смысла.
Тонко оттеняй
Имена и числа.

Оттеняй сильней,
Оттеняй свободней
Кроны для корней,
Полночи для полдней.

Оглянись вокруг:
При смерти живые.
Говори, мой друг,
Если и впервые.

Только тверже стой
Ты на зыбком месте
Посреди теней
Не теряя чести.

А потом куда,
Чтоб срывать покровы?
Над тобой – звезда,
На душе – оковы.

Будет страх томить
Невеликих ростом.
Но сверкает нить,
Что подъемлет к звездам...


Степан Сабадаш

Трубач на башне… Полдень… Перекличка
Слигованных навеки нот и дней…
Уже полвека «Чарiвна Марiчка»
За речку манит молодых парней…

А первые, кому запала в душу,
Сегодня – белоглавые деды –
Опять готовы – (с правнуками) – слушать
«Марiчку» от звезды и до звезды…

Что помню о Степане Сабадаше?
Немало помню… Я любил кино…
Перед сеансом в «Жовтне» можно даже
И песенки послушать заодно…

Покуда там, на полотне экранном,
Еще не обозначился финал,
Оркестрик, управляемый Степаном,
Начала фильма ждущих развлекал…

А молодежь сегодня удивится:
Вживую, без «фанеры» пели нам
На разных языках певец, певица…
И песни были – не отстойный хлам…

Конечно, и «Марiчка» там звучала,
И «Песня с полонины»… Здесь Степан –
(Своя рука – владыка) – мог сначала
Проверить песню… Так и поступал

Пред тем, как дать путевку в жизнь новинке…
Концерт маэстро завершал хитом:
«Желаем фильма доброго…» О спинки
Сиденья кресел щелкали… Потом

Все дружно в главный зал перемещались…
Мои воспоминания о нем,
Конечно, в голове перемешались:
Что ранее случилось, что потом

Уже не вспомню… Главное, что – было…
Красивый он мужчина, Сабадаш!
Костюм всегда – с иголочки, слепила
Улыбка… Так артист же! Главный наш

Авторитет по части музыкальной…
Конечно, это вышло неспроста:
«Марiчка» стала песней эпохальной…
А начинал он с чистого листа…

Родился в Новоселицком районе,
Что был румынским – шел двадцатый год…
А через тридцать лет Ротару Соня
Из тех же мест за песнею пойдет…

Но речь сейчас веду о Сабадаше…
В семействе девять братьев и сестер.
Семья бедна – и нет обувки даже…
Но над Степаном ангел распростер

Крыла – и сердца музыка коснулась…
Услышав скрипку, мальчик заболел:
Его душа за скрипкой потянулась –
Уж он сыграл бы, точно бы сумел…

У Сабадашей денег нет на скрипку…
-- Отец сказал мальчонке:
                -- Сделай сам…
И он, представьте, сделал! Видно, шибко
Мечтал… Мечта навстречу чудесам

Вела парнишку сельского Степана…
Церковный регент обучил азам,
А дальше сам трудился неустанно,
Прислушиваясь к тайным голосам,

К мелодиям садов и горных речек,
К тем песням, что вечернею порой
С завалинок звучали и крылечек...
Степан трубой увлекся золотой,

А после перешел к аккордеону.
И тот прославил парня...
 -- Эй, норок*,
Сыграй для нашей свадьбы вдохновенно--
Заплатим... Ну, а чарка и пирог –

Само собой... –
                Играть бы и играть бы...
Отныне без мальчишки ни одной
Не оставалось деревенской свадьбы:
-- Женюсь! Не откажи, сыграй родной!

Даря Степану звездные мгновенья,
Всю жизнь – сулила музыка ему
Высокую отраду вдохновенья,
Веселую взвихрила кутерьму...


* Привет



Зачем еда, коль музыка питает...
Играет день-деньской – не пьет, не ест...
И вот Степан по радио играет,
Поскольку пригласили в Бухарест –

И королева слушает... В столице
Степана приглашает жить она...
-- Спасибо, только я хочу учиться...
Для украинца холодна страна

Румыния... Степан стремится в профи...
Всему, что должен классный музыкант
Учиться, чтоб достичь высокой пробы...
Пусть Богом дан недюжинный талант,

Но знания таланту – как огранка...
Заначив леи музыкой, Степан
Пошел учиться... В ход пошла обманка.
Прости судьба – был вынужден обман:

В бумагах указал себя румыном –
(Пришлось: не взяли б, если б не схитрил) –
И он студент консерваторский... С пылом
Он в Черновцах теорию учил,

Оттачивал и слух и виртуозность...
Приход советской власти пережил,
Она же, проявив свою стервозность,
Студeнтам подсекла азарт и пыл --

Понизить до училища решила
Консерватории высокий ранг...
Закончил... Рать фашистов учудила
В тот год кровавый свой «Нах Остен Дранг»...

Трудился, новый опыт обретая,
В театре концертмейстером Степан...
С судьбой не споря, жил... Судьба простая,
Имея о Степане четкий план,

Высокое держала не прицеле...
Степану выдает за квантом квант
Тычков, подсказок, направляя в деле...
Провинциальный скромный музыкант,

Не отвергая скромной ипостаси,
На фабрике Степан руководил
Рабочим хором... Подвернулся кстати
Стишок газетный...  Степу вдохновил --

И вот он песню выдал со сноровкой...
Пусть этой песне и не жить в веках,
Но он обласкан в Киеве Веревкой
За тот «шедевр» о передовиках...

В Степане музыканта Божьей волей...
Державный регент тонко распознал:
-- Ты – композитор! Песня станет долей–
Пророчески Веревка изрекал...

С оглядкою на дирижерство в хоре,
Степан еще науки добирал...
…В деревне ни коклюша нет ни кори...
В больничке на дежурстве придремал

Студент из меда...  Чтоб со смыслом ночку
Мог провести в приречном том селе,
Кладет в тетрадь студент за строчкой строчку --
Заречный бор чернел в ночном стекле:

В’ється наче змiйка,
Неспокiйна рiчка,
Тулиться близенько
До пiднiжжя гiр...
А на тому боцi,
Там живе Марiчка –
В хатi, що сховалась
У зелений бiр...

Дом творчества неоценимый вклад
Привнес в созданье звонкого шедевра...
Объявлен конкурс на «Марiчку»... Рад
Степан принять участье... Для маневра

Училищных хористов подключил –
Впервые в хоровом многоголосье
Звучит «Марiчка... Вскоре попросил
Ее Гнатюк – и не осталось вовсе

Певцов, кто эту песню хоть разок –
Не пел и не любил... Звучит поныне
Со сцены и в застолье под «квасок» --
Заметьте, что не только в Украине...

Такое счастье выпало творцу –
И вдохновило покорять вершины...
Взлетая, песни старцу и юнцу
Души касались... «Песня с полонины»

И «Очи волошкови» хороши...
«Ромашки» -- о военном лихолетье...
Верши предназначение, верши,
Художник – для того живешь на свете...

Он знаменит – и власти Черновцов
Эксплуатируют и в хвост и в гриву.
На праздниках, на конкурсах певцов –
Как без Степана? Трудно... Быть бы живу...

На нем – три хора, «Жовтень» и ансамбль
«Маричка»... И к «Борису Годунову»
Массовки... Черновицкий парт-нотабль
Задачки Сабадашу ставит снова...

То в Киев он летит, то в Ленинград,
В первопрестольной во дворце кремлевском
Ансамблик темпераментных девчат
Овации срывает... На московском

Капризно-строгом зрительском лице
Восторг... Его «Гуцулочки» и «Вишни»
Исполнены ансамблем во дворце
Столичном – и опять в шедевры вышли...

А Сабадаш теряет к жизни вкус.
Не радует успех, здоровье тает...
Сказался многолетний перегруз –
Он что-то поменять в судьбе мечтает...

Ему дают жилье в особняке...
С обкомовским инструктором – соседом –
В друзьях... О Леониде Кравчуке,
С которым по субботам пред обедом

Играют в карты – (тот мухлевщик, жох) –
Степан категорично предрекает:
-- С такой ухваткой ждет его прыжок
В карьере... А тоска не отпускает...

Его столица древняя зовет –
И он переезжает – и в столице
В дворце «Жовтневом» трудится... Живет...
Другое время и другие лица...

Он пишет песни... Жаль, но ни одна
Не поднялась до уровня «Марiчки»...
Похоже, что родная сторона
Ему дарила тайные отмычки

К секретам песни, а когда Степан
Стал киевлянином, отобрала их...
Не нам судить... Протопав по стопам
Творца от дней давно ушедших, ранних

До нынешних -- его взблагодарим
За песни, что нам душу согревали...
Нам выпало прожить синхронно с ним...
Всевышний, утоли его печали!

Владимир Ивасюк

Семидесятый... Песней вся страна
Покорена... Рождение шедевра...
Елена Кузнецова... Вот она
«Червону руту» спела самой первой --

(На Театралке сняли этот клип) --
Солистка из ансамбля «Буковина»...
Вы были в Черновцах тогда? Могли б
Услышать сами: трепетно, невинно

Ту песню, как признание в любви,
Пронзительно, восторженно и жарко,
Как смелый вызов парню виз-а-ви
Исполнила девчонка-черновчанка...

А парень – сам Володя Ивасюк,
Мелодию с душой своей сложивший.
Та песня к ней пришла из первых рук –
И весь народ, ту песню возлюбивший,

С той песней принял в сердце и ее...
Как я, Володя был тогда студентом...
Престранное везение мое:
Курс на картошке... Я же тем моментом

С последствиями травмы в ССО
Отпущен в Черновцы... Я это видел!
С начала до конца я видел все...
Какую песню этот парень выдал...

Как раз на переломе сентября
Снимали этот клип на Театралке...
И вот она, синкопами бодря,
Всех нас завоевала по нахалке...

Ах, что за песня! Музыка, слова...
Такая свежесть в ней, такая сила!
Не оторваться – сердце, голова
Сдались ей, чтобы к счастью возносила...

Ходили слухи: Ивасюк влюблен
В певицу из ансамбля «Буковина»,
Что тот шедевр был ей и посвящен...
Кто скажет точно? Может быть... Картина

Той съемки не забыта посейчас...
Еще из уст в уста передавали,
Что подарил на перстеньке алмаз...
О Кузнецовой что еще слыхали?

Ансамбль «Смеричка» был уже потом
(Смеричку» в прессе первым называли...
В ансамбле том изъяна не найдем:
Василь Зинкевич, Яремчук Назарий

Задор старались в песне подчеркнуть,
Безудержный напор и темперамент,
Но здесь они пережимали чуть...
Вокалу незатейливый орнамент

С гуцульским колоритом добавлял
Аранжировщик – клавиши, гитары...
«Червоной руте» дарят свой вокал
Гнатюк, Гуляев, Сонечка Ротару...

У каждого певца подходец свой...
К примеру, романтично и с грустинкой
Пел Константин свет Дмитрич Огневой...
Журнальчик «Кругозор» с его пластинкой

Потом мне удалось купить в Москве...
Закончив этот курс, стажировался
На радио Московском. Ну, так с кем
Румынских меломанов постарался

Я познакомить, радиожурнал
Готовя для трансляций в Бухаресте?
С Ивасюком... А песню исполнял
В знакомом варианте – честь по чести –

Он: Константин свет Дмитрич Огневой...
Мне было ближе это исполненье...
А вскорости уже над головой
Из каждого окна звенело пенье:

«Червону руту» весь Союз запел...
В той песне было что-то от «Марiчки,
Но это я не в нотах разглядел,
Не в ритмах и стихах, а в перекличке

Тех вдохновенных и высоких чувств –
Их обе песни ясно выражали...
Ах, песня! Ты превыше всех искусств...
Все Черновцы Володю обожали...


Занятно, что один из двух «отцов»
«Марички» был предтечею Володи
По институту. Здешний мед – творцов
Наладил выпуск... Что ж, и песня вроде

Лекарства – избавляет от хандры,
Гармонизирует работу сердца...
В мединституте, видимо, горды
Преподы и студенты от соседства

С Володей, что внезапно стал звездой...
Но с детства так трудна его дорога,
Ах, до чего трудна, хоть волком вой –
Судьба его испытывает строго...

Родился он, Владимир Ивасюк,
В местечке Кицмань здесь, на Буковине...
Всем стало ясно: музыкальный слух!
Родители задумались о сыне:

Его же надо музыке учить,
А в Кицмане покуда нет музшколы...
-- Давай начальству жалобы строчить,
Настроим депутатов... -- В общем, скоро

Открыли – Черновицкой филиал...
Вот повезло так повезло мальчонке –
И скрипочку малыш впервые взял
В пока еще некрепкие ручонки

И из его покуда слабых рук
Вдруг вылетела музыка, как птица...
Уж так старался Вова Ивасюк.
Уж так хотел быстрее научиться!

Он рос. С ним вместе музыка росла.
А руки стали сильные такие –
Те руки – крылья горного орла
Перенесли его однажды в Киев,

В спецшколу для талантливых детей...
Но здесь без мамы с папой одиноко –
И он домой вернулся без затей...
У мальчика под материнским оком –

(Столичный импульс втуне не пропал) –
Открылись сочинительства задатки.
Он «Буковинку» организовал –
Ансамблик школьный – и пошел в тетрадке

На нотоносец звуки помещать,
Из коих повыстраивались песни...
Ах, почему б ему не помечтать:
Уж так Володя будет счастлив, если

Однажды песни те споет Гнатюк...
Ну, а пока на всех олимпиадах
Ансамбль, который создал Ивасюк,
Обычно побеждает – и в наградах

Директорский просторный кабинет....
Вот он впервые на телеэкране...
И Киев проявляет пиэтет
К подростку... Замечательной награде

Маэстро удостоен: по Днепру
Поездкой на туристском теплоходе...
И взрослые ансамбли по-добру
Ему звонят и пишут: мол, Володя,

Пришли нам ноты песенок твоих...
-- А кстати, кто придумал эти тексты? –
-- Я сам писал и музыку и стих...
-- Ну, ты даешь! Чудесно! Были те, кто,

Наверно, позавидовал ему –
И сглазили – удачу умыкнули...
Шел на медаль. Не дали. Почему?
На первый взгляд случайность... Подтолкнули

И бюст вождя был с пьедестала сбит –
И – гипсовые сыпались осколки...
Шьют дело... У него насчастный вид,
А в школе комсомольцы, комсомолки

С подачи старших – (вбили конформизм) –
Берутся прорабатывать Володю:
Явил, мол, злостный антикоммунизм –
Уже и исключенье на подходе...

Родители боролись за него –
Отбили, отстояли, но медали
Не будет...
 -- Ладно, сынка, ничего...
Спасибо, хоть закончить школу дали...

Блестяще поступил в мединститут,
Но «органам» Володя – костью в горле –
И в ректорат о нем «телегу» шлют.
Дают ход делу – и такое горе –

Позоря молодого паренька,
Приказ об исключении публично
Зачитывают...
                -- Институт, пока!
Вот дураки – ведь он всегда отлично

Учился – и отличный был бы врач...
Но выкормышам Берии с Ягодой
Кого-то б лишь в мятежники запрячь...
Они, чекисты, были вражьей кодлой,

А не Володя... Выдержав удар,
В рабочий класс пошел... Но на заводе
Прознали про его высокий дар –
И попросили:
                -- Ты б не мог, Володя,

Хороший хор нам организовать?
-- Могу, конечно.... Классная идея!...
И хор Володин радость вызывать
Стал в городе... О творчестве радея,

Володя для своих хоровиков
Цикл песен пишет – и под псевдонимом
Их шлет на конкурс... Результат каков?
Он – победитель! Вот – в газете снимок...

А песни – «Вiдлiтали журавли»,
А также «Колыбельная Оксане»
В народ без визы «органов» пошли...
И вот – «Червона рута» на экране...

А он мединститут завоевал,
Придя в него с путевкой заводскою...
Видать, в тот раз «майорчик» прозевал –
Потом, наверно, с лютою тоской,

Кусая локти, злился – не достать:
Обласканный народом композитор
Пред «органом» не станет трепетать,
Пред подлым и никчемным паразитом –

Ведь за него поднимется народ...
Володин звездный миг – «Червона рута»...
Союз,... Европа,... мир ее поет –
И вправду песня сочинилась круто...

Потом был фильм с названием таким,
Потом ансамбль для собственной супруги
С таким названьем создал Евдоким...
-- Кто?
        -- Толя Евдокименко... -- И в круге

Звезд украинских занял Ивасюк
Достойное, заслуженное место.
И, как мечталось, сам Дмитро Гнатюк
Запел «Червону руту» -- так чудесно,

Как только он, великий мастер мог...
Взлетая в композиторской карьере,
Владимир совершил большой рывок,
Во Львов уехав... Черновцы потере

Не рады... Что поделать: город Львов –
Консерваторский... Отпустили, веря,
Что, научившись, станет – будь здоров! –
Творцом – и лишь на время та потеря...

Ротару с новой песней «Водограй»
Очаровала польский город Сопот...
Летят по всей земле из края в край
Те песни-птицы... Замолкает шепот,

Когда его мелодии звучат...
«Два перстня», «Словно стаи птиц», «Две скрипки» --
То тихой грустью душу покорят,
А то на лица вознесут улыбки...

От песни к песне зрел его талант –
И вот уже «Мелодия» дозрела
Чудесных песен выпустить «гигант»...
С прилавков та пластинка улетела –

За день...
                Потом случился тот апрель...
Володе позвонили... Он оделся...
Ушел...
              -- Но где он? Поздно же... Теперь
Глухая ночь... Да где ж он засиделся?...

Он только в мае обнаружен был
Повешенным в лесу... Самоубийство?
Скорее нет, чем да... Но кто убил?
За что? Ответа нет... Так быстро, быстро --

Безудержно уносятся года...
Незаменимых нет? Увы, неправда:
Таких, как он не будет никогда.
Нет заменимых... Но одна отрада:

Как в зеркало, душе Ивасюка
В сердца его земных друзей глядеться....
«Червона рута» будет жить века
И Черновцам останется в наследство...

Роза Ауслендер

Столько лет продлилась эта спячка!
В Черновцах неведомая местным,
За кордоном славилась землячка:
Строки на английском и немецком

Поражали лапидарным стилем,
Что в родстве с японским древним хокку...
Ни годам изгнания ни милям,
Земляков, кто выражал эпоху,

Не отнять у города родного.
Это я о Розе Ауслендер.
Может я о ней смогу немного
Привнести, добавив русский тембр...

Что нам о Розалии известно? –
(И она же – Беатрис Рут Шерцер).
С ней душой соприкоснулся тесно:
Город Черновцы -- паролем в сердце,

Мне судьба немецкий и английский,
Как и Розе, выдала для жизни
Вместе с общей родиной, неблизкой.
Чем смогу я послужить отчизне?

Тем, что песни пламенных поэтов
Изложу славянскими словами.
Жаль, что поздно строки наших мэтров
Воссияли ярко перед нами.

Век двадцатый делал первый шаг.
Шерцериха ожидает чада...
-- Как там? –Все в семействе на ушах.
-- Девочка! – Всеобщая отрада.

Папа поэтессы – Зигмунт Шерцер,
Родиной считая Садагуру,
С малолетства ей вливает в сердце
Откровения хасидских гуру.

Дочь впитала их  в семейном доме --
(Что при мне стоял на Волгоградской) –
С материнским молоком, а кроме –
Повторяла наизусть украдкой

Рильке, Гессе, Эльзу Ласкер-Шуллер...
Ницше, Шопенгауэр, Спиноза
Обсуждались жарко in der Schule* --
Все вбирала в душу Шерцер Роза.

* В школе (нем.)

В ней любовь к немецкому – от мамы.
Город на холме висел над Прутом.
Золотились куполами храмы,
Звал театр к восторженным минутам

Пламенных катарсисов и встречам
С местной межэтнической элитой...
Компенсировать потери нечем,
Та пора осталась незабытой.

Буковина, Прут-река, Карпаты,
Май в цветах, сентябрь сгущает краски...
Университет. Дворцы и хаты,
В воздухе витающие сказки.

Сверхинтеллигентные газеты,
Кофеек с пирожными по-венски...
Незабытый город детства, где ты?
Что тебя заменит на поверке?

Это позже было бегство в Вену.
От лавиной налетевших русских,
От казаков, что внесли на сцену
Антисемитизм в душонках тусклых.

Налетев, как язва моровая,
Первая война Европу грызла,
Раздуваясь жабой: мировая!
Множились пугающие числа –

Столько-то убитых и увечных.
Подлинная жуть пришла позднее
От немецких античеловечных
Выродков, что оказались злее.

Вопреки сгущающейся туче –
«Радуга» -- ее дебютный сборник...
Весь тираж – в обуглившейся куче
Под звериный гогот мерзких, черных...

«Маленькая Вена» -- Черновицы,
Резюме Европы довоенной.
Дали шанс кому-то сохраниться
По подвалам  -- и неубиенной,

Разве что с израненной душою,
Встретилась со сталинизмом Роза.
Власть была враждебною, чужою.
Поэтесса власти – как заноза –

И она объявлена шпионкой –
И на годы спрятана в застенки.
Каково ей там с душою тонкой?
Пусть Господь поставит им оценки,

Тем, кому мешала синанога,
Выстоявшая при Антонеску,
Им, взорвавшим Храм, обитель Бога,
Разуму и совести в отместку.

Черновцы сорок седьмого года...
Для меня мой город начинался.
Для нее пришла пора исхода,
Розин дух от пут освобождался.

Только-только из тюрьмы советской
Вырвалась она – «шпионка» Шерцер.
Столько боли для души поэтской –
Не понять, как выдержало сердце.

Очевидно, занавес железный
Той порою был трещиноватым.
В трещины протиснулись, пролезли
Те, что не желали «старшим братом»,

В облике усатого сатрапа,
Подвергаться поношенью духа,
Чтоб не лезла в душу волчья лапа,
Речь чужая, чуждая для слуха,

Та, что для меня одна родная,
Но не всем же распевать по-русски.
Есть и те, кто русского не зная,
Проживут и так без недогрузки

В творчестве высоком и счастливом.
Правда, Черновцы остались в прошлом
Ностальгически прекрасным мифом –
Хочется ведь помнить о хорошем.

В междустрочье импрессионистски
Отзеркалив улицы и парки.
В мифе рай глядится черновицки,
Краски в том раю свежи и ярки,

Звуки мелодично-гармоничны,
Лица вдохновенны и отважны...
Это мы теперича циничны,
Лживы, вороваты и продажны...

Ауслендер значит – «чужеземец» --
Муж Игнац фамилию с ней делит,
Хорошо еще, что он не немец.
Розу рок надолго переселит

В Бруклин, в Штаты... Тас она в газеты
Пишет по английски, переводит...
Только Розе чуждо не по духу это.
Ну, а жизнь  стремительно проходит.

И однажды поняла: довольно!
И уже, казалось, на излете
Вновь судьбу ломает своевольно:
Эй, вы там, в Германии! Не ждете?

В Дюссельдорфе поселилась Роза,
Там, где камни вспоминают Гейне.
Шестдесят ей с лишним. Скажут – поздно.
Лучше поздно, чем... Благоговейно

Вслушивалась в говорок картавый –
Вдохновилась им и расписалась.
И наедине с Вселенской славой
Вдруг в финале жизни оказалась.

Первой, лучшей стала поэтессой
Изо всех, кто пишет по-немецки,
Атакована азартной прессой –
Полосы, «подвалы» и заметки

Ей – усталой, мудрой посвящали
И печатали стихотворенья...
А ее ночами посещали
Детства Черновицкого виденья...

Черновцы, которых нет на свете –
Прошлая любовь невозвратима –
Остаются вечными в поэте –
Юность и прекрасна и любима.

Мне бывать случалось в Дюссельдорфе
Позже – разминулся с вещей Розой.
Плоть поэта растворится в торфе,
Но не властна смерть над чистой грезой.

И она вернулась в Буковину,
От нее теперь неотделима
По ее пророческому чину...
Пусть столетья пролетают мимо...

Ян Табачник

Не развлекающий соседей пьяный дачник,
Не культпросветчик, зашибающий в метро,
А музыкант высокой пробы – Ян Табачник.
Он черновчанин. Все задумано хитро,

Чтоб мне достало поэтической работы –
Мое землячество строкою прославлять.
Пускай завистливо гыгычут «доброхоты»,
Но звездам города и впредь над ним сиять....

Предположение: творец «Давай закурим»
Возможно с Яном в отдаленном был родстве.
Мы над фамилией потом побалагурим.
Сам, кстати, прежде был замечен в баловстве,

Но сладил с дымоотравительной привычкой.
Кто был из пращуров табачником, бог весть.
Его улыбка никотиновой затычкой
Не затмевается – герой! Сие – не лесть...

Табачник Ян, вы чудодей аккордеона.
Я в этом деле понимаю кое-что –
И сам на клавиши давил во время оно,
Не стал звездою, о звезде пишу зато.

В любимом городе вы каждому известны.
Когда гастроли возвращают вас туда,
Народ сбегается послушать ваши песни  --
Вы несомненно черновицкая звезда.

Я – «День Победы», как и вы, послевоенный.
В душе навечно песни негасимых лет.
Аккордеон был инструмент «военопленный»,
Его фашистским называли – полный бред!

Обожжены, едва придя, голодомором.
Был счастьем хлебушек, о большем ли мечтать?
Велосипед в мечтах казался перебором,
Подшипник бы для самокатика достать!

Я был, от голода должно быть, туповатым.
Да и с учительницей мне не повезло.
Не понимали мы, что значит быть богатым.
Но с песней радио в судьбу мою вошло.

И я о музыке мечтал невыразимо.
Начать бы вовремя, возможно б и дозрел.
Но злая бедность – и мечты летели мимо
Без инструмента я для музыки старел.

Потом достался инструмент, но, видно, поздно --
Отец купил мне «Гонер Верди номер три».
Подростком начал я, когда едва ли можно
Стать виртуозом упоительной игры.

Я при «текстильщиках» у Фридмана учился  --
Успехи были относительны весьма.
Дошло – и я от той учебы отключился.
Коль дара нет, то даже музыка – тюрьма.

Вы тоже начали не рано – только в десять,
Но, видно, были даровитей – се ля ви...
Жизнь такова, как есть, что с этим можнео сделать?
Прибавить творчеству упорства и любви.

Предполагаю, что и вы из той же школы.
Ведь ваш папаша был текстильный инженер.
О вас подумаю – и совести уколы
Меня терзают, что не с вас я брал пример.

Вот Петр Борисыч – (Пиня Борухович, верно?) –
Гордился сыном и просил вас поиграть.
А беглость пальцев с тонким слухом соразмерна
И композиторского дара не отнять.

Играли гаммы и арпеджио, триоли,
Тренировали слух и пальцы что ни день,
Распознавали вмиг диезы и бемоли,
Несовместима с вами сладостная лень...

Отцы – и мой и ваш – увечные вояки.
Им было тяжко в те голодные года.
Их раны – доблестной гражданственности знаки,
А орденами не кичились никогда.

Мы схожи с вами, Ян, и в том, что братья мамы,
Моей и вашей не вернулись с той войны.
И наших судеб сходны трудные программы,
Хоть сходства черточки не каждому видны.

Мы с вами оба в детстве бредили футболом.
Парадоксально, что мы оба – вратари!
Мы не знакомы – и кто был кому дублером,
Судьба, об этом никому не говори!

Я в интернете публикации читаю.
О вас там много, каждый шаг запечатлен.
В них наше детство с упоением листаю
На фоне города, в который я влюблен.

Вы рассказали:
                -- Пацанами мы с друзьями
Встречались в садике. Чуть дальше был базар.
Одна картина до сих пор перед глазами.
Была там женщина, рождавшая кошмар.

Она покойников обычно обмывала.
И тех, кто рыбу собирался покупать,
К себе назойливо и грубо подзывала –
И все подальше торопились отбежать.

-- Куда бежишь, я все равно тебя помою! –
И несся вслед ее полубезумный смех... –
И это тоже помогло вам стать звездою,
В высоком творчестве подняться выше всех?

В шестнадцать лет впервые вывел на эстраду
Еще мальчишку озорной аккордеон.
Играл с восторгом до захлеба, доупаду
Балдела публика – а сам был вдохновлен.

А в двадцать два впервые Янек за кордоном.
Там море шмуток, но пуста его сума.
Лишь плащ-болонью и добыл аккордеоном –
На Театралке им девчат сводил с ума.

Что стать звездой вам было просто, не поверю,
И от ворот не раз случался поворот.
Едва ли кто-нибудь благоговел к еврею,
Но труд упорный все преграды перетрет.

Синдром еврейский: если быть, так только лучшим,
Недостижимым – и приходится врагам
Снимать запреты – вот и учим, учим, учим,
Обходим всех – на миллиметр, на балл, на грамм.

Так день-деньской... За год на милю всех обходим,
За жизнь – взмываем, превращаемся в звезду.
И потому антисемиту неугоден
Успех еврейский, зависть вечная в ходу.

Секрета нет, уж до чего, казалось, проще:
Трудись упорней – и еврея обойдешь...
Ан нет – и серость лишь уныло-злобно ропщет,
Погром устроит как за здорово живешь.

Крепки евреи, но, конечно, не из стали.
Рубцы обид на каждом сердце, хрупкость вен...
Все ж расскажите, Ян, как стали, тем, кем стали,
Живя наполненно в эпоху перемен.

Я из анкетных ваших данных понимаю:
Вам в музучилище не дали поступить,
Вы в культпросвет пошли с мечтой: хотя бы с краю
Образования немного зацепить.

Немало  соли даровитый парень слопал,
За каплей – капля, грамм за грамом, день за днем...
А поплавок ему вручает Мелитополь –
Друзья из педа, вы услышите о нем.

Аккордеон с подачи «Битлз» стал немоден.
Но даже мода не смогла его смутить.
От всяких «измов» независим и свободен,
Он вышел к людям, чтоб играть – и победить.

Артист по духу, он выходит на эстраду.
Он начинающий – ему так тяжело!
Режим гастрольный – он вполне подобен аду...
Потом признается, что в жизни повезло.

Пусть жил в клоповниках, пусть трясся в тесных «пазах»,
Аккордеон был славный – «Красный партизан»,
Еда столовская – что вкус, что цвет, что запах...
Спасала музыка, даря огонь глазам.

 А идеалом был для Яна Паганини.
Цель – совершенство, средство – каждодневный труд.
Таким на старте был, таков он и поныне.
За то и любят, потому повсюду ждут.

И бородою горд – как у Хемингуэя --
Кумиром молодости был антифашист.
Теперь Табачник, за судьбу страны болея,
Воюет в Раде, но и в ней душою чист.

Он за духовность, понимая, что голодным
Не до духовности, им выжить – в самый раз.
И помогает бесприютным, безработным,
Увечным, сирым, чья судьба не задалась.

Теперь – профессор, депутат, орденоносец,
Он – «Гранд-маэстро» со звездой в Аллее звезд.
Лютует злобный и завистливый народец,
А Ян, как в юности, открыт добру и прост.

Он говорит, что прячет слезы за очками –
Немало выпало в судьбе обид и бед.
И борода его – но это между нами –
Во избежание ошибок – был обет.

В любом из нас жиут сто гением – он верит.
Но как не просто отыскать в них своего.
Аршином строгим – строже всех – себя он мерит.
И от властей себе не просит ничего.

Он игнорирует завистников, он помнит:
В оркестре те, что побездарнее, бузят.
Те, что талантливы, творят. Их дело кормит.
Как змеи, бездари разбрызгивают яд.

И пусть. Их ад в свои заманивает сети.
«Ян доигрался: возлюбил его народ»...
Один из тысячи известнейших на свете
С девизом «Честь имею» -- не юлит, не врет...

Я закавычил, что изрек о нем Коротич...
Жил, значит, праведно, народ не проведешь...
Жаль только детство золотое не воротишь...
Сыграй, маэстро, пусть пойдет по коже дрожь...


Моисей Фишбейн

Кто лучший поэт украинский,
Известный республике всей?
В ответе не будет заминки:
-- Конечно Фишбейн Моисей.

Здесь нет и на йоту натяжки –
Я знаю в поэзии толк.
В кругу поэтической бражки
И самый завистливый волк,

Прочтя его строки, поникнет.
Его украинский звучит –
И площадь народа затихнет,
В такт строчкам сердечко стучит.

Порой выступает с речами –
Но зря это он, баловство...
Понятно, что он черновчанин,
А в строчках его колдовство.

Высокой духовности вестник
Мне родствен по трудной судьбе.
И мне он почти что ровесник...
А впрочем, я зря о себе...

Читал в интернете анкету –
Из фактов – сплошной винегрет.
Но оду спою интернету:
Я знаю теперь, что поэт

Отметился в Новосибирске...
Но разве мы с ним по судьбе –
Взгляните на факты – не близки?
Да что ж я опять о себе?

В сибирском университете
Какая-то вышла беда.
И позже он в Киевском педе.
Судьба не случайно сюда,

Как маятник в долгом каченье,
Что выбору парня кивал,
Его привела, чтоб ученье
Здесь в мове усердно впивал.

Студенчество – книг килограммы,
Центнеры... Экзамены – страх!
Добавим, что мова – от мамы,
Учительницы в Черновцах.

Заметили в семидесятом:
В «Сучаснiсть» один из друзей.
Послал:
 -- Парень точно с талантом! –
Прочли.
 -- Вот тебе и Мойсей! –

(Так пишется по-украински).
-- Печатаем!
 -- Значит, дебют?
-- Спасибо!
 -- Ну, хоть на ботинки
Заробишь...
 -- И деньги дадут?...

-- Журналец-то американский.
Надеяться на гонорар
Наивно... Хоть гонор и панский,
Но мал от журнала навар.

Я тут сам с собой покумекал –
И с совестью мэтра в ладу...
-- Вы мэтр!
 -- Кстати прокукарекал...
Наверно решенье найду... --

А другом-то стал, между прочим,
Известный Микола Бажан.
Проникся сочувствием отчим
К Фишбейну...
 -- Ну, я побежал...

-- Постой, торопыга, куда ты?
-- Зачеты... Замучил истмат...
-- В студенчестве все небогаты...
Со мною не станешь богат,

Но что-то однако заробишь... --
...Поэт и в Союзе, что царь,
Коль с именем...
 -- Сам не попросишь...
Но надобен мне секретарь,

Помощник – положен по рангу.
Работа зачислится в стаж...
-- Микола Платоныч!...
 -- До ранку –
И с Богом! --
 Отчета не дашь,

Кто был в том тандеме помощник.
Ведь к сборнику «Ямбовый круг»
Известнейший слова художник
Фишбейну, как истинный друг,

Напутствие дал в передмове
И с легкой Бажана руки
Фишбейн воцаряется в Слове...
Как счастливы те старики,

Что вырастить смену успели...
Его поддержали в пути
Бажан, Первомайский... Допели,
Ушли, но сказали:
 -- Лети! –

И, классиков мовы наследник,
Земляк полетел, воспарил.
Народа всего собеседник,
Он душу ему подарил,

Открывшись в взволнованном слове...
Страна погружалась в застой.
Психушки принять наготове
Любого, кто шел за мечтой

И с совестью был не в разладе.
Дух в клетке. Царит духота.
Спасения совести ради
Поэт покадает места,

С которыми сжился, сроднился,
Которые крылья дают –
И в дальнюю даль удалился...
Поэты, бывает, живут –


(Примерами снова и снова
Одаривает круговерть) --
Вне Родины вещего Слова,
Без коего совести – смерть!

Но если уехавших спросим,
Услышим спокойный ответ:
-- Мы Родину в душах уносим! –
Так истинный скажет поэт.

Пишу Моисееву повесть –
И мне открывается вдруг
Внезапно: поэзия – совесть.
Она – нержавеющий плуг,

Из душ извлекающий камни,
Чтоб сеятель зерна любви
В них бросил... Чужая строка мне
Открыла сие... Виз-а-ви

С судьбою другого поэта,
Помыслю о странной своей.
Тебе за открытие это
Спасибо, земляк Моисей!

Жил там, где то имя в почете –
Оно в той стране родилось –
Ее вы святой назовете,
В какой бы вам храм не пришлось

Идти за небесной подмогой,
Одухотвореньем судьбы.
И ныне в Израиле много
Адептов словесной волшбы –

Хороших и разных поэтов.
Но родина слова одна
По воле небесных заветов
У каждого в мире... Она

В душе поселилась навечно...
И, мовы ее гражданин,
Поэт обновлялся сердечно
В Израиле, чей властелин

Давнишний был также поэтом...
А дальше судьба повела
В Германию... Мова при этом
В душе его ярче цвела,

Стихи становились богаче...
Они несравненны, поверь...
Так здорово пишешь, земляче!
Увы, в тайны творчества дверь

Для всех посторонних закрыта –
И даже для близких друзей.
Своя у поэта орбита,
Другой подбираться не смей,

Твори на своем эшелоне,
Гордись, что с великим творцом
По воле судьбы жил в синхроне...
Земляк, не работай лицом!

Не ведаем часто, куда мы
Плывем по теченью реки...
Пиши... Все на свете майданы
Волшебной не стоят строки.

Поэзия – совесть и вера,
А более нет ничего...
Гражданственность – тоже химера.
Дар Божий превыше всего...


Йозеф Шмидт

Прекрасный тенор - Йозеф Шмидт
Был незаслуженно забыт.
Остались пыльные архивы
И опер старые мотивы.

Аплодисменты, крики:"Браво!",
Успех у женщин, шарм и слава,
И залы публики полны.
Все это было до войны.

Афиши, шумные гастроли.
Но, по иронии злой доли,
Любимца зрительских сердец
Ждал мученический венец.

Отвергнутый своей страной,
Без денег, тяжелобольной,
Он умер в тридцать восемь лет,
Не пережив страданий, бед.

Германия о нем забыла,
Швейцария похоронила.
Привычный жизненный изгиб.
Все, как всегда. Талант погиб.

Года промчались, пролетели.
Но, след не замели метели.
Вернули имя. Йозеф Шмидт
Поет и голос вновь звучит.

Восторги и рукоплесканья.
Любовь, поклоннники, признанье.
Он к людям снова возвращен
И от небытия спасен...

Йозефу Шмидту. Альфреда Бриклина (Израиль)


Украсился доской мемориальной
На Нюрнбергской в Берлине новый дом.
Мол, Йозеф Шмидт, певец феноменальный,
В тридцатые жил беспечально в том,

Что ранее стоял на этом месте,
Но был в войну разрушен под конец.
Кому сегодня Йозеф Шмидт известен,
Феноменальный, пламенный певец?

Взошел звездой в эпоху микрофона.
Он знал, сверчок, свой радиошесток...
Внимал Берлин коленопреклоненно  -
Герой-любовник ростом был с вершок,

Метр с кепкой, что для радио – не важно.
А голос был прекрасен и велик.
И Йозеф вдохновенно и куражно
Поет, от масс народных пряча лик...

Взгляни на  фотографию маэстро –
И узнаванье тотчас бросит в дрожь:
С прожившем и творившем так непресно
Феноменальным Францем Кафкой схож,

С годами горько прошлое размыто
В двадцать четвертом завершивший путь,
Франц Кафка предсказал терзанья Шмидта
В «Процессе»...  К. И Шмидт  – собратья суть.

С одним и тем же именем герои,
Как отраженье в зеркале – судьба...
Франц Кафка – третий... Воплотили трое
В судьбе эпоху, горести терпя...

«Процесс» при жизни Кафки не был издан...
Но можно нынче К. И Ш. сравнить:
Певца, взнесенного твореньеч чистым,
С героем книги повязала нить...

...В Нью-Йорке на Бей-парквей – скверик скромный....
Осилив неприятнейший бронхит,
Я моционю по аллейке темной,
На лавочку присел... На ней сидит

Наружности кавказской человечек...
Покашливает...
                -- Видимо, и вас
Нью-Йорк весной простудою калечит... --
 Кивает...
          -- Оклемался лишь сейчас...

Хотите эффективное леченье?
-- Конечно... –
                И досужий разговор
Связался – о работе, увлеченье --
И вдруг внезапно в Черновцы завел...

-- Бакинский я... Певец-любитель... Тенор...
Все партии из опер перепел...
Но вот – бронхит – сиплю, как пьяный кенар...
-- Все партии?
                - Не верите? Корпел,

Кассеты с ними, диски собирая...
Прослушивая, вторя, заучил...
В концертах пел... Отрада – выше рая...
Бронхит замучил... Сколько ни лечил,

А кашель с хрипотой не отступают...
-- Лечите теплым пивом с чесноком...
-- Великие певцы не умирают,
Их слушаю с восторгом... в горле ком...

Друзья дарили записи Карузо,
Дель Монако и Ланца... Что сказать?
Недостижимы... Но певали круто
И прочие... Могу вам их назвать...

К примеру, вы слыхали имя Шмидта?
-- Кто? Йозеф Шмидт? Да он же мой земляк!
Он черновчанин! Имя не забыто...
И, верю, не забудется в веках...

В местечке с населением хасидским
Родился иудейский соловей.
Сперва общался с окруженьем писком   --
А у хасидов – несть числа – детей...

Едва пацан заштикал  по-румынски,
Себя он обнаруживает здесь.
Где дар себя являет без заминки:
Со слухом голос – творческая смесь –

Здесь, в Черновцах, что состязлись с Веной –
И верх брала столица не всегда.
Но венцы малость, что казалась ценной,
Хватали здесь, спеша тащить туда...

Ребенком – певчий местной синагоги.
Освоив литургический вокал,
Молящимся напоминал о Боге.
Поздней успехов и земных взалкал.

Уроки брал у чудо-педагога,
Консерваторский взяв себе вокал.
И – пацана – хватает синагога –
Да в канторы – в Храм божий вовлекал.

А в двадцать – в филармонии концертом
Впервые Шмидт бельканто всем явил.
И с первой тихой ноточки моментом
Люд искушенный здешний покорил.

Поклонниками юного таланта
Поддержан:
                -- Поезжай, малыш,в Берлин. --
Дорога самородка-музыканта
Трудна, но хорошо, что не один:

Брат мамы Лео Энгель жил в Берлине.
Позднее артдиректором певца
По родственному стал, служа отныне
Племяннику-студенту за отца.

В берлинской академии освоил
Студент секреты оперных певцов.
Босс «Радио-Берлин» как раз устроил.
Род состязания для теноров –

Сверхиспытанье голосам и нервам:
На радио лишь первого возьмут.
Вы догадались, кто там вышел первым?
И вот он – Шмидта радиодебют --

В двадцать девятом Йозеф Шмидт впервые
Берлинцев исполненьем поразил,
В эфире чувства выразил живые.
Он в «Африканке» Мейербера был

Невероятным, фееричным Васко!
Дебют в подобной партии сулит
Чуть менее способному фиаско.
Феноменально Йозеф даровит.

И тридцать шесть последовало новых
Радийных партий... Истинно велик
Земляк был в ипостасях теноровых.
Три года счастья... Разлетались вмиг

Пластинки – Шмидта арии и песни
Из разных стран, на разных языках...
В продаже только день, потом – хоть тресни –
Не купишь – бесполезны «ох» и «ах».

В Европе и Америке прославлен
Известен во Вселенной и окрест.
Рост подкачал... Тоскует, что поставлен
На театральной ипостаси крест.

-- Твои мне двадцать лишних сантиметров --
Приятелю завистливо:
                -- Отдай! --
-- Твои  верха превыше комплиментов,
В обмен на рост мой подари, продай... –

«Эх» -- «ах» -- и обменялись междометьем...
А вот кино не ставило препон:
«Идет по свету песня» -- в тридцать третьем.
Дебют в кинотеатре «Аполлон».

О том, кто в главной роли бесподобен,
Трубят хвалу газетчики взахлеб.
Как жаль, что он театру неудобен.
Нельзя на сцену, насмехались чтоб.

И в том же тридцать третьем потянуло
Смертельным по Европе холодком.
Германия Адольфа-Вельзевула
До власти допустила... В горле ком...

Под тридцать Шмидту – на подъеме славы.
Но на него уже бросает тень
Режим бесчеловечный и кровавый.
Вползает ужас в европейский день.

Певец-феномен, мастер высшей лиги –
Еврей! Его готов схомячить бес...
А Йозеф К. из кафкианской книги,
Тридцатилетний, угодил в «Процесс».

Накапливает мерзкое подспудно
Чудовище – унять судьбу не тщись.
И К. и Шмидту до поры доступна
Привычная безоблачная жизнь.

Переезжает в Австрию. В картинах
Романтиков играет и поет.
А на двухстах отличных грампластинках
Вокальные шедевры издает.

В тридцать четвертом – В Иерусалиме
И прочих палестинских городах
Аншлаги...
                -- Шмидт? Конечно, это имя!... --
На пароходах и на поездах

Мотается в гастролях по Европе.
Он цикл молитв еврейских годовой
На грампластинки напевает, чтобы
Звучали над еврейской головой

В местечковой далекой синагоге.
Ведь кантора для каждой не найдешь...
Великий мастер не забыл о Боге...
Америка, и ты его зовешь?

А суть не в том, что просто популярен,
А в том, что он воистину велик.
Невероятный дар феноменален,
Волшебный голос... Но фашистский штык

Бросает черный отсвет на Европу...
Две партии и при нацистах спел –
Но неугоден Геббельс-агитпропу,
Который вскоре отстранить велел

Великого певца от микрофона...
Пластинки Шмидта, впрочем, продают
И далее в стране вполне свободно...
Фашисты, видно, лучше не поют...

В Америке он колесил по штатам.
Пел Йозеф Шмитд – и принят на ура.
Живи он здесь, легко бы стал богатым  --
Оплачен щедро, но...
                -- Домой пора...  –

В тридцать седьмом он дважды – в Новом Свете
В Карнеги-холле пять концертов в дрожь
Бросают меломанов. Звуки эти
Феноменальны...
                -- Боже, как хорош!...

Шмидт в Мексике, на Кубе выступает.
Чего бы проще: каждая страна
Убежище маэстро предлагает –
Фашизма ночь все более черна...

Вот здесь отличье от героя Кафки:
Маэстро несомненно мог спастись,
Но он не верил, что фашизм удавки
На всех сготовил...
                –  Шмидт, очнись, проснись!

-- «Майн кампф» -- мизантропические мифы!
-- Нет,  приговор неотвратимый твой!... 
-- Перешагну пороги все и рифы! --,
Рискует безоглядно головой...

...В нормальной, правовой стране-державе --
И К. из книги, полагал, живет,
Где беззаконно ущемить не вправе
Никто свободу, личность и народ.

К неохотно признавался:
                -- Плохо! –
Когда все заходило далеко –
И стала смертью угрожать эпоха.
Нормальному поверить нелегко,

Что гуманизм заменят изуверством.
Угроза надвигалась и для Ш.
Фашизм зверел, открыто чванясь зверством.
Земляк мой, озаренная душа,

Все уговоры отвергал упрямо:
-- Спасибо, вы щедры, но мне – туда,
В Европу, там судьба моя, там – мама...  –
Но гуще тучи и страшней беда...

Она внезапно Австрию постигла.
Случился аншлюс – и гражданскх прав
Лишают «юд» и в Австрии... Затихла
Столица вальса в ужасе... Поправ

Мораль и право, наливался злобой
Фашистский фюрер ко всему и всем.
Евреям расой жертвенной особой
Им предназначено:
                -- сырыми съем! –

Шмидт в Бельгию успел переместиться...
Успех и здесь... Аншлаги, как всегда...
Восторженна бельгийская столица...
Сбылась мечта: всемирная звезда,

Родившийся в глубинке полусельской,
С любой красоткой – Пат и Паташон --
Был Королевской оперой Брюссельской
Почтительно в «Богему» приглашен.

Продюсер-дядя сух и лапидарен:
-- Все почести положены звезде... --
Он был невероятно популярен,
В чем убедился в Нидерландах, где

Концерт устроен на большой поляне.
Пришли сто тысяч слушателей... Шок!
И в голосе певца бушает пламя.
Ни кашель, ни движенье, ни смешок

Не заглушают «Тиритомбу» Шмидта...
А радио передает концерт
На всю Европу, что слезой омыта...
Орет с трибуны фюрер, мерзкий ферт...

Впервые Шмидт Рудольфа спел в «Богеме»
На сцене. Был Брюссель ошеломлен.
Овации, рецензии... Но к теме
Фашизм добавил мучеников стон.

Звереет фюрер – упырь крысолицый,
Не человек, а воплощенный бес...
В сороковом перешагнул границы
И в Бельгию фашист без спроса влез.

Французы месяцок сопротивлялись,
Но тоже злому упырю сдались.
Лишь юг – Виши французскими остались.
Туда евреи скопом подались.

И Нидерланды под тяжелым вражьим,
Немилосердным зверским сапогом.
Шмидт прежде был упрямым и куражным,
Сопротивленья не встречал ни в ком.

Но припекло – и он бежит к вишистам –
Чуток там безопасней, чем везде.
Юг Франции французским дан фашистам –
И неуютно, страшно здесь звезде.

Что с К. из книги Кафки происходит?
Затянут в унизительный «Процесс».
На следствие еженедельно водит
«Процесса» вдохновитель, злобный бес.

Два дня прошли – и Шмидт идет в участок
Отметиться. Немецким бесам брат,
Режим еврея хочет видеть часто,
И здесь ему готовя сущий ад...

Опаздывать нельзя – лишат свободы...
К.:
   -- Опоздал я, пусть, но я же тут?...
«Процесс»:
                -- Считайте, что дошли до коды.
Коль отпущу – меня здесь не поймут... –

У Шмидта деньги в забугорном банке,
Но их не взять – он мигом обеднел.
Щедра судба еврея на подлянки.
Но был концерт – и как всегда звенел

Божественный невозвратимый голос.
Концерт был в пользу беженцев других.
И земляку не позволяла гордость
Хотя бы франк взять для себя у них...

Друзья певца пригрели в мрачной Ницце...
Концерт был в Авиньоне... Тем, кто был
Волшебный голос Шмидта будет сниться,
Он публику мгновенно покорил...

-- Напрасно К. позволена свобода,
В чем очевидный следстви просчет.
Его бы под арест, да без исхода.
Повытчика едва ли кто поймет... –

Пока в Виши не загребли евреев,
Еще дают свободою дышать.
Ну гуще страх, бежать. Бежать скореее!
Билет на Кубу удалось достать,

Но надо же ошибке приключиться:
Билет к спасенью выдан чужаку –
Сумел не его счастье изловчиться –
Ну, повезло, считайте, чудаку.

А Шмидту не везет по-кафкиански...
Что делать? Добывать другой билет.
Могли бы поспособствовать и янки,
Но из Америки поддержки нет...

Всем ясно: вскоре перережут тропы,
Что дальше? Смерть. Неотвратимый рок.
Бежать. бежать из матушки-Европы!
Куда? На Кубу! Виза! За порог

Однако не успел шагнуть из Ниццы.
Пирл-Харбор... Океанские пути
Закрыты до желанной заграницы.
Куда податься? Где себя спасти?

Бежит, как пастор Шлаг, Но пограничной
Охраной остановлен.
                -- Не берет
Швейцария евреев... Неприличный
«Нейтралов» и циничный разворот

И книксен перед фюрером позорный...
Помочь певцу великом маки
Согласны – и маршрут тяжелый горный
Им пройден... Ну, счастливые деньки?

Но в Цюрихе сердечко закололо...
«Нейтралами» тотчас запихнут в ад.
Его б в театра, да восхититься соло,
А затолкали в лагерь Гиренбад:

-- В Швейцарию пробрался нелегально... --
В спасении великому певцу
Отказывают нелюди нахально.
Он в лагере. Судьба идет к концу.

Болеет. Заключенные ночами
От холода жестокого дрожат.
И боль в груди. Разделся пред врачами –
С презрением на бедного глядят:

-- Пройдет, простуда... Следующий! –
                Вскоре
Стал вовсе плох. В больнице врач-злодей
Лишь умножает пациента горе:
-- Вполне жить может в лагере... –
                Радей,
Хоть ты, судьба, о земляке!
                Прогулка...
Манит огнями ресторан «Вальдегг»...
Но отчего так сердце бьется гулко
И больно... Вдруг остановило бег...

А лагерный безжалостный лепила
Развел руками:
                -- Стало быть, конец! --
А рестораторшу слеза слепила –
Жалела... Так ушел земляк-певец...

Ноябрь сорок второго свой экватор
На день всего перешагнуть успел.
А приглашенье поступить в театр
На день лишь запоздало... Жаль, не спел...

Вновь обойдем, вослед ему, пороги:
Берлинской академии студент,
Великий тенор... Гений... В каталоге –
Две сотни Шмидта записей... Момент

Опубликованных воспоминаний,
Свидетельство о Шмидте: Рохус Миш,
Фашист из свиты Гитлера, терзаний
Не ощущает, вспоминая, лишь

О Бухенвальде ничего «не знает»,
Освенциме, Треблинке... Но зато
О фюрере детально сообщает --
(Все помнит недобиток, где и что

Тот говорил) – с дотошностью немецкой:
-- Под Винницей – (там «Волчий...» был «окоп» --
«Вольфшанце» -- ставка Гитлера») – дворецкий
Однажды патефон заводит, чтоб

Расслабиться мог фюрер на мгновенье...
Звучит высокий голос... На лице
У фюрера покой и наслажденье...
Дослушав пенье, я спросил в конце:

-- Кто пел-то?
                -- Йозеф Шмидт...
                -- Так он же юде!
-- Зато, -- ответил Гитлер, -- как поет! –
Свидетельство неслабое о чуде

Божественного дара... Земляку
В тридцатые внимала вся Европа
С Америкою вместе... Пареньку
Бомонд Парижа упоенно хлопал,

Берлина и Нью-Йорка... Он страдал:
Был ростом мал... Зато огромный голос,
Феноменальный, небывалый дар.
Тот голос необъятен, точно космос...

Он недопел и недовыступал,
Недоиграл в картинах музыкальных,
Недогремел над миром бурный шквал
Восторженных оваций на финальных

Ферматах... Может быть, в тот самый день,
Когда он пеньем оглашал «Вольфшанце»,
Свет жизни в нем погас и смерти тень
Легла на лик... Не оставляет шанса.

Фашизм еврею... Угасал земляк
Не где-нибудь – в Швейцарии «нейтральной»,
За лагерной «колючкою»... А враг
Пластинку Шмидта слушает нахально...

Но фюрера циничная «любовь»,
Едва ль могла спаси звезду от смерти.
Не по его ль вине евреев кровь
Лилась? Антисемита водят черти.

Шмидт похоронен в Гиренбаде. Град,
Не давший жить великому, позорно
Его житье здесь превративший в ад,
Прогнулся перед нелюдью покорно...

Тем Йозеф К. виновен, что режим,
Намерений своих не раскрывавший,
Глубинной сутью не приемлем им...
Вот так и Йозеф Шмидт, невинно павший.

Однажды автор был отождествлен
С героем: обозначен «К.» в отеле.
«Их просветить? А сам я просвещен?
Спросить на что сим указать хотели?» --

Пометил Кафка кратко в дневнике.
До смерти полтора неполных года.
С героем автор был накоротке...
Когда фашизм ушел, пришла свобода,

Европа, пережившая войну,
В его романы с трепетом вгляделась,
Надеясь: впредь не даст пойти ко дну...
А Шмидта нет... Ему еще бы пелось –

Покинул мир обидно молодым.
Нет Шмидта в большинстве энциклопедий.
Но, правда, снят документальный фильм....
Фашизм – источник боли и трагедий...

На взлете, в тридцать восемь, был сражен --
Шесть миллионов съела Гекатомба...
«Тиритомба, Тиритомба, Тиритомба, неужели это сон?» --
Звучит по-итальянски «Тиритомба» --

Сверкает голос вспышками зарниц,
Забывшись все, кто слышит, застывают...
Поет земляк. Восторгу нет границ.
Великие певцы не умирают...

Постскриптум: как эпиграф мною взят
Альфреды Бриклин стихотворный отклик.
Я несомненно тронут был и рад,
Что не один лишь я духовный облик

Маэстро отзеркаливал в стихах.
Альфреда рассказала о кузене,
Что, как и я родился в Черновцах.
Он, тем, кто Шмидта не слыхал на сцене,

Рассказывает, записи включив,
Да так, что побеждает ощущенье,
Что будто бы певец, как прежде жив...
Стремится, пребывая в озаренье,

Чтоб о великом нашем земляке
Услышали в сегодняшней России.
Спасибо, Леонид! Рука в руке
Давайте противостоять стихии

Беспамятства и нео-бесовства.
Он, Флейдерман, собрал материалы...
Уже о Шмидте слышали Литва,
Израиль... Значит в вечные анналы

Да будет вписан пламенный певец...
Да зазвучит везде с компактных дисков.
И мученика светлого венец
Везде восславят в камне обелисков...
Михайло Ткач

Мария Федоровна Киселица --
Дай Бог прожить сто лет, не зная бед --
Грустит с той песней или веселится?
Ее прославил навсегда поэт...

Поверишь ли, что минуло полвека
С тех пор, как песня покорила мир?
И нескончаемо разносит эхо
Слова о речке у «пiднiжжя гiр»...

Мединститут стоит на Театралке.
Он шлет своих парней практиковать.
В больничке сельской местные весталки  --
Чтоб покормить и перестлать кровать,

Больным, конечно, а не практикантам.
Но практикантам тоже надо есть...
-- Послушай, Миша, ты у нас с талантом,
Стишок придумай, окажи ей честь! –

О девушке, что в кухоньке -- хозяйка, --
Расщедрится, быть может, и для нас... –
А речка с лесом будто шепчут:
                -- Дай-ка
И нам попасть в стихи твои...
                -- Сейчас... –

Легла строка, за ней вторая, третья...
А вот нашлось, чем звонко завершить...
-- Готов стишок? Дай глянуть! Славно! Петь я
Хотел бы это... Надо предложить

Стихозу композитору...
                -- Я с ними
Покуда не был ранее знаком...  --
Был праздник – ждут овец на полонине.
Студент решает удивить стишком.

И объявляет:
                -- Посвящен Маричке!
-- А я в толпе сгораю от стыда –
Вдруг глупости считает со странички,
Хоть в речку прыгай! Засмеют, беда! –

Цепочка слов, простых, без наворотов,
Легко коснулась искренних сердец,
Как если б тайну древних приворотов
Парнишка втиснул в песенный столбец.

А девушке всего-то восемнадцать –
И ей отныне с этой тайной жить.
От тех стихов ей некуда деваться –
Пошли над головой ее кружить...

Вернулся в город Миша Ткач к учебе,
А строки не дают спокойно жить...
-- Так, что у вас...
                -- Стихи..
                -- Зачем нам?..
                -- Чтобы...
Для музыки... кому-то предложить... –

Дом творчества народного подумал –
И конкурс по газете объявил...
Всех Сабадаш мотивом переплюнул
И песнею весь мир заворожил...

Нам без Степана жить на свете дальше.
Весть о кончине тронула сердца...
Но позабыть и впредь о Сабадаше
Не даст «Маричка» -- в ней душа творца...

И вечным прославлением поэта
«Маричка» станет...
                Как живется той,
Что вдохновила юношу на это,
Гуцульской славной девушке простой?

Она живет, как встарь, в родной Путиле...
Мелодией из песенки о ней
Ее с утра по радио будили...
Ты дай, Господь, ей много звонких дней...

«Та нехай смiється неспокiйна рiчка –
Все одно на той бiк я путi знайду.
Чуєш чи не чуєш, чарiвна Марiчко,
Я до твого серця кладку прокладу..».

Сказание о еврейском певце.

Пролог

Не сердись и прости, Степановский Давид,
Давний очерк я выставил нынче в сети.
Пролетела декада, но ты не забыт.
Расскажу и в стихах... Не сердись и прости...

Жизнь моя начиналась в родных Черновцах.
Город-песня – в нем даже брусчатка звенит.
На тех камнях чечеточка – на бубенцах –
Эту музыку города помнишь, Давид?

И каштаны в падении звонкую дробь,
Словно Лобзик-ударник, что был знаменит,
Отобьют – и быстрей запульсирует кровь...
Выступал вместе с Лобзиком, верно, Давид?

Как и ты, я хорошую песню любил,
Голос пробовал, правда стеснялся зело.
Я на «Гонере» гаммы усердно долбил,
Но от музыки слово меня увело.

Имя «Люда» в душе – и твоей и моей
Жгло паролем любви и осталось досель,
Понимаю: упорней ты был и живей
И с пути не сходил, если виделась цель...

Я писал о тебе в отлетевшем году,
В том, когда только что я примчался в Нью-Йорк.
Здесь, у русской общины ты был на виду,
Ну, а мне этот город был страшен как морг.

Мне профессия станет опорой в судьбе –
Я надежду таил... Что ни день, то – статья.
Славный очерк тогда накропал о тебе...
Я нигде столько мерзкого прежде хамья

Не встречал, как средь тех, кто здесь «бизнес» открыл.
Бездуховность из каждого здешнего прет.
Беспардонно циничным хозяйчиком был
Тот издатель... Газетчики, ушлый народ,

Известили заранее: жох, прохиндей,
Хоть и раввинским чином прикрылся – делец.
А на деле был хуже – фашист, лиходей,
Бог не фраер, получит свое наконец.

Вот причина того, что твой очерк «засох».
Я его сохранил, а теперь в интернет
Мной отправлен – к народу. Суди меня Бог:
Я и в нем не солгал, да и здесь кривды нет.

Покатилась поэма – строка за строкой.
Труд нелегок... Я начал – и не отступлю...
Я пишу о тебе, вспоминая о той,
Кто жил в песне, кого и поныне люблю...

Глава первая. Знаменитый певец

Над тобой давней славы сияет венец.
В городке, что был всею Вселенной моей,
Степановский Давид – знаменитый певец,
Восемнадцатилетний красивый еврей.

Предначертанной нам небесами судьбы
Мы невольники – делай, что рок разрешил.
И пред тем, как в Нью-Йорк я направил стопы,
Тридцать лет я в Москве и Сибири прожил.

Но в Нью-Йорк прилетев, я услышал о нем.
В популярой программе на местном тэвэ.
Он с еврейскими песнями – «Вместе споем!»...
-- Степановский. То имя знакомо тебе?

-- Ну, конечно знакомо, -- сказал я отцу. –
Он был яркий, красивый, совсем молодой.
А теперь лишь красивый. Представьте, к лицу,
Если сердце поет, даже то, что седой.

Вспомнил сразу Давида, каким в те года
Был: пластичным и гибким, прямым, как лоза...
Ах, куда же ты, юность уходишь, куда?
Я повсюду ищу, напрягая глаза...

«А у нас во дворе...» -- он выводит светло.
Добавляю неслышно:
                -- Есть Люда, Давид... –
В унисон с этой песней мне имя вошло
В озаренную душу – и сердце болит.

Он сияет улыбкой. А голос летит.
Он силен и объемен, в нем нежность и сталь.
Божий дар по заслугам достался, Давид.
Голос в плен забирая, зовет меня вдаль...

В третьем доме на Киевской жил я тогда
В комнатушке на третьем, есть, правда, балкон.
Теснота, беднота... Словом, просто беда –
И певучий немыслимо аккордеон.

Я по слуху играю «У нас во дворе».
В этой песне душа моя вся и мечта.
Изнывает сердечко в любовном костре –
И зовет меня песня в другие места.

А в соседстве стоит театральный дворец,
Мельпомены еврейской отобранный храм –
Притяжения центр для открытых сердец:
Здесь концерты давали в дни выборов нам.

Опустевшим дворцом осчастливили вуз.
И студенты порою концерты дают.
Вся культура, на коей воспитан мой вкус,
Обреталась в дни юности именно тут.

Клуб текстильщиков также в еврейском дворце,
«Шепетовка» -- по имени улицы клуб,
Размещавшийся в здании – пестром ларце,
Что еврейским был также... Поймешь, коль не туп,

Что еврейскую мысль изживал сталинизм,
Всех еврейских поэтов велел погубить.
Жуть... По Гроссману – тот же кровавый фашизм,
Что нельзя оправдать и нельзя позабыть.

 В этих клубах бывали концерты. Порой
Удавалось и мне проникать сквозь заслон...
Степановский сперва саксофонной игрой
Восхищал – и восторженно пел в микрофон...

Это вспомнилось мне в девяносто седьмом.
Я в Нью-Йорке статейки в газеты пишу...
-- Вот бы взял да и чиркнул бы очерк о нем!
-- Телефон у кого-то сперва попрошу! –

-- Созвонишься с Давидом – сюда пригласи.
-- Как получится. Он человек занятой... –
Созвонился:
                -- Приедете? Ладно, мерси.
Буду ждать. Не забудете за суетой?... –

-- Он приедет, -- родителям гордо сказал,
Чем добавил волнения маме с отцом.
-- Как бы ты со статейкою не сплоховал,
Неудобственно будет пред славным певцом.

Надо встретить по первому классу его... –
Застеснялся отец:
                -- Я из дома уйду,
Чтоб беседе с певцом не мешать... ---
                Каково?
-- Не увидишь тогда в своем доме звезду... –

-- Испеку для него многоцветный пирог... –
Это фирменный мамин фамильный секрет.
Значит, вправду достойный взойдет на порог –
Пирогов недостойным, неправедным нет.

Он со скрипкой под мышкой в квартиру вошел
И вкатил чемодан с килограммами нот...
-- Я уроки в Манхеттенской школе провел –
Пусть Америка песни евреев поет.

Там и дети и взрослые учатся петь...
Не учили такому у нас в Черновцах.
Эх, а им бы повсюду звенеть и греметь...
Сохранились, по счастью, в еврейских сердцах.

А в Америке к песням большой интерес.
Итальянцы, китайцы на идиш поют,
Что нормально для цивилизованных, без
Черной злобы и подлости кои живут.

-- Вы простите, у нас простовато, Давид!
-- Ну и что? Разве сам я не так же живу?
Крыша есть, ну и ладно. Спасибо, что сыт.
Есть подушка, чтоб вечером бросить главу...

-- Вы – с экрана, а я вместе с вами пою –
Похвалился отец. – Песни – радость для нас...
-- Для того и задумал программу мою –
И задумка по-видимому удалась...

-- Что так смотрите странно? – (А это он мне) –
Будто следователь ЦРУ-КГБ...
-- Совмещаю с тем юным...
                -- И как я?
                -- Вполне!
-- А по правде – немало досталось в судьбе...

Груз потерь и ударов жестоких тяжел.
Были звездные пики, мгновенья удач... –
Разговор откровенный с Давидом пошел,
В нем и радость звучала и сдержанный плач...

Глава вторая. Запев судьбы

Он родился в Печорском фашистском аду.
Лагерь смерти – евреям последний капкан.
-- Увенчало рождение сына беду.
Папа с мамой мои – из молдавских Липкан. –

Скорбный путь Холокоста семейство прошло,
Оставляя погибших родных по пути.
Набухало повсюду фашистское зло,
А в Печоре должно было солнце зайти

Для оставшихся. Только гремела уже
Канонада все ближе. Алел горизонт.
И к эсэсовской страх подступает душе –
Или что там у нелюдей? Катится фронт...

Враг не тот уже в сорок четвертом году:
Вся фашистская нечисть от страха тряслась...
Моя мама все в том же Печорском аду
Пребывала с родными – и чудом спаслась.

А Давид продолжает рассказ о судьбе:
-- Дядя книгу поздней обо всем написал –
О еврейской беде и еврейской борьбе,
Как фашист нас губил, как нас случай спасал.

Двадцать пять тысяч взрослых и малых вошло
В лагерь смерти печорский. Лишь триста в конце
От беды ускользнуло. А что нас спасло?
...Комендант... Явный ужас на пьяном лице.

Каждый дальний разрыв в нервный тик отдает.
Он построил евреев, кто был еще жив.
И сказал:
              -- Этой ночью охрана уйдет,
Напоследок врата нараспашку открыв...

В это даже поверить сперва не могли,
Но, едва наступила кромешная мгла,
Те, кто выжил, из лагеря ночью ушли
И укрылись в лесах. И свобода пришла.

Сема Аккерман, мой настоящий отец
Всех родных потерял в том фашистском аду.
По характеру был прирожденный боец.
До войны, неизвестно в котором году,

В кавалерии папа служил у румын.
А едва от фашистов свободу обрел,
Улыбнулся мальцу:
                -- До свидания, сын! –
Добровольцем сражаться с фашизмом пошел.

Был он в конной разведке – «румынский казак»...
Лишь один «треугольник» пришел от отца.
Скорбь навечно осталась у мамы в глазах.
Роль солдата мой папа сыграл до конца.

 «Почерк плох, потому что пишу на коне.
В рейд уходим. Позднее еще напишу...» --
Где погиб он и как – то неведомо мне.
За него и себя я живу и дышу...

Стал заместо отца Степановский Арон,
Фронтовик. В Бабьем Яре семью потерял.
Может, сын его спасся – надеялся он.
Был в генштабе советском такой генерал

Степановский... Единственный раз по тэвэ
Показали его покидавшим Афган
Вместе с Громовым. Мысль пронеслась в голове:
На Арона похож! Может из киевлян

Кто-то храбрый нашелся – и спас пацана,
А потом он пошел по военной стезе.
В генерале порода Арона видна –
И никто не дивился нежданной слезе

На щеке, человека, что стал мне отцом,
Сверхответственно важную роль исполнял.
Генерал Степановский с ним сходен лицом...
Будьте здравы и счастливы, наш генерал!

Впрочем, может быть нам просто хочется так...
Генерала не стали тревожить письмом.
Оказался евреем бы вдруг – не пустяк,
Юдофобская власть поплясала б на нем...

Мама двух еще братиков мне родила –
Улетели в Израиль с отцом на житье...
-- Расскажите, как песня вам в душу вошла...
-- Песня в мире людей послушанье мое.... –

Глава третья. Первые ноты

Мам еврейских согреты любовью птенцы.
Словом резким и грубым не бьют малыша.
-- Подрастаю, а город родной -- Черновцы
Не скрывает: еврейская есть в нем душа. --

В довоенном еврействе большой недочет:
Кто расстрелян во рву, кто кнутами забит.
Но опять этот город евреев зовет,
Обещая: здесь добрый наладится быт.

Город не был разрушен бомбежкой в войну,
Пустовали квартиры – румыны ушли.
Кто чуть-чуть припоздал – комнатенку одну
В коммуналке занять уже только могли.

Власть повторный устроила голодомор –
Тяжелее всего без еды малышам.
Распоясался нагло разбойник и вор,
Полицай недобитый, бандеровский хам.

Нарекает бандитов героями власть.
Рановато – свидетели живы пока.
Украины позорище -- эта напасть,
Убивавшая женщину и старика.

Это зверство творилось в угоду вождям,
Те фашистские псы раздували пожар,
А ублюдков влекло к топорам и ножам...
И вымаливал люд им Божественных кар.

Украинцы смирились и с НКВД,
Что с бандитами схронов вел жестко войну...
А теперь их – в герои? К повторной беде
Приведет людство вождь, а державу – ко дну...

Совесть памяти, совести память – ты где?
Не в политиках, точно, в поэте живи!
Ты кричи, мое сердце о прошлой беде,
Справедливость в сердцах поколений зови!

В Черновцах поселился израненный люд,
Ран телесных ужаснее раны в сердцах.
Здесь и там, что ни день, тихо слезыньки льют.
Где ты, радость? Найдем ли тебя в Черновцах?

Может, ты унеслась далеко-далеко –
Под жестокое солнце к реке Иордан?
В Черновцах за часы убивали легко,
Ситный – втридорога, пуст живот и карман.

Выживали, терпя и беду и нужду.
Все в заботе: детишек хотя б накормить...
-- Может статься, что мы в наступившем году
Будем чуть посытнее и радостней жить... --

-- Я по русски не петрил годков до пяти, --
Излагает историю жизни Давид. –
Был в семействе и в городе идиш в чести,
Жаль, что нынче язык сей еврейством забыт.

А тогда и на рынках и на площадях
Он звучал без стеснения звонче, бодрей.
Не скучает ли город сейчас о годах,
Тех, когда каждый третий, что встречен -- еврей?

В детсаду у ровесников перенимал
Украинский и русский – усвоил на раз.
Языки -- без проблемы, покуда ты мал,
А попробуй-ка новый осилить сейчас!

До войны моя мама в Липканах жила –
Бессарабском местечке под властью бояр.
Активисткой еврейской общины была,
Развивала актерский и песенный дар ...

О Липканах. Местечко, село, городок.
Означают «Липканы» – «посланцы, курьеры»...
С давних дней из Липкан в Черновцы шел поток.
Из известных такие дадим здесь примеры:

Штейнбарг, Штеренберг,  Альтман – три мощных столпа
Идишистской культуры, известные миру.
Из Липкан в Черновцы привела их судьба –
Поднимали еврейской поэзии лиру.

Бессарабским Олимпом  Липканы назвал
Хаим-Нахман... Тот самый. Божественный Бялик.
Штеренберг режиссером в ГОСЕТ’е блистал
До войны Кишиневском... Завпостом был Фалик...

А в последнем ГОСЕТ’е уже в Черновцах
Послужил Мельпомене еврейской и Альтман.
Имена стихотворцев  в еврейских сердцах
Вместе с золотом строчек живым, не сусальным.

Мудрый Штейнбарг... Он в басенках грустно хохмит,
Не дождался своей поэтической книжки...
Над Липканами сбил первый свой «Мессершмидт»
Русский ас Александр свет Иваныч Покрышкин.

У Липкан в сорок первом  крутые бои,
А три года спустя – еще круче... Потери...
Двести лет проживали там предки мои,
Ну, а есть ли сегодня в Липканах евреи?

И последний минувшего века сюжет –
Мне его пересказывать мало охоты:
Молдаване сбесились – прощения нет:
Из Липкан по Бендерам гремят минометы...

Там отец мой Семен, там и мама жила.
Узнавать о безумстве мне горько и тяжко.
Кто простит идиотам такие дела?
Молдаванам аукнется эта промашка.

Не вернется в Молдову – жалей не жалей
Приднестровье, забудьте, козлы, про Бендеры...
Пред войной молодежь собирал «Поалей...» --
Сионистски настроенные «пионеры»

Затевали концерты, спектакли, а в них
Выступала и мама с огромным успехом...
Из родительских генов беру, не из книг,
То с чем принят потом исполнительским цехом.

Рядом с домом ее жил богатый еврей.
Сын на скрипке скрипел, вызывая улыбка.
Мама грезила: буду иметь сыновей –
То заставлю мальчишек учиться на скрипке... ---

Музыкальность Давида сказалась вполне.
Он вначале запел, а потом молвил «мама».
Лет с пяти стал на скрипке играть в тишине,
Упражнялся подолгу азартно, упрямо...

Наставлявший в искусстве его Михаил
Исаакович Лазарев к школе мальчонку
Музыкальной готовил –  Давидик творил.
Он оттачивал слух, развивая ручонку.

Был вступительный конкурс. Давидик сыграл
«Не летай, соловей», «Савку с Гришкой», этюдик...
Член жюри перед ним лишь пятерки писал
За игру малыша -- (Додик видел) – в «талмудик»...

Но в музшколу не принят малыш... Почему?
С малых лет из-за пятой главы обижаем.
Как пробиться сквозь антисемитскую тьму?
Так и каждый из нас был стократ унижаем

В «справедливейшей в мире» советской стране...
И в музшколе Давид никогда не учился...
-- Заменила музшколу мне мама вполне.
Крутит ручку машинки – (я рядом возился),

Небогатым соседкам то блузку сошьет,
То юбчонку, то летнее платье из ситца.
За работой еврейские песни поет.
Я впиваю их сердцем, стремлюсь научиться.

Я пою их по-маминому до сих пор,
Хоть встречаю иные порой варианты.
Мамин стиль – самый лучший – непрасен и спор,
Так что пойте, как я, молодые таланты...  --

Глава четвертая. Песня – любовь моя...

Во дворце пионеров на Щорса – оркестр.
Духовой... Пусть не скрипка, но – музыка, ноты...
Пацаны дуют в дудки – всем слышно окрест.
В нем играет и Додик, дудит до икоты.

Смотры школьных талантов идут каждый год,
Отпускают с уроков «артистов» на спевку.
Наш Давид в них участвует – песни поет.
Импрессарио местные действуют цепко...

«Шепетовка» -- прославленный в городе клуб,
Чей хозяин – местпром, крышевавший артели,
Был богат, авантажен и вовсе не скуп –
Коммерсанты порой оттянуться хотели,

Как привыкли в Румынии перед войной.
Ведь артель от госпрома ушла в автономку.
-- «Шепетовский» лазутчик гонялся за мной:
-- Пой у нас!
                -- Пережив подростковую ломку,

Я запел  полногласно, как если б металл
Разносился по залу с моим баритоном,
Голос крылья обрел – я  душой воспарял,
Пел и это и то – привыкал к микрофонам...

Я с пятнадцатилетия – профи. Пою
В «шепетовских» концертах, играю на танцах.
Зарплатешкой моей подкрепляю семью... –
...Дважды в месяц – в получках Давид и авансах.

Между Щорса и старым Турецким мостом,
Как спускались со Щорса – направо в проулок –
«Шепетовка» -- еврейский (при Австрии) дом...
Прочный мост возле бани оставил нам турок...

Да, мой город успел побывать под пашой,
А потом и под князем молдавско-валахским.
Пять веков он, не меньше – с еврейской душой,
Ашкеназской картавинкой, рыком сефардским.

Ашкеназы из Польши пришли в Черновцы,
А сефардов, общающихся на ладино,
Принесло из Молдавии... Ай, молодцы!
Расцветала в еврейских руках Буковина.

Век семнадцатый – переселения бум:
От убийцы евреев Хмельницкого бегство.
Неспособен понять человеческий ум:
Коренится-то в чем украинское зверство?

Впрочем, лучше ли русские – это вопрос.
Воевало с османами русские войско,
А пришло в Черновцы – от смертельных угроз
Убежали евреи, осталась лишь горстка.

Вот она азиатское зверство славян
Испытала вполне и запомнила крепко.
Христианской любви нет в душе христиан,
Ну, а зверство с евреями – бесу зацепка.

Австрияки-то лучше? Не скажешь, увы.
То же зверство, но чуть лицемерно прикрыто.
Не подняться с колен, не поднять головы,
Остается терпеть, коль такая планида...

Революция в Австрии чуть помогла:
На бумаге – в правах уравняли евреев.
На бумаге одно, а какие дела?
Революция, духом свободы повеяв,

Подустала... Власть снова пыталась гнобить,
Хоть еще лицемерней, ослабив удавку...
Удалось синагоги и школы пробить,
Дух еврейский стремительно шел на поправку.

Чуть поздней притеснения отменены.
В Австро-Венгрии балы, парады помпезны.
Дух немецкий носители идиш должны
Разнести по империи  -- значит, полезны!

А потомки сефардов, теряя язык
Растворились в большой ашкеназской общине,
Не сложилось развиться, попали в тупик –
Не осталось и памяти на Буковине.

В девятнадцатом веке почти в десять раз
Население города выросло в целом.
Сорок тысяч прибавилось с лишним. Для нас
Важно то, что еврейство уверенным, смелым

Стало в городе – и воспитало в себе
Европейских писателей высшего класса,
Поднялось в интеллекте, окрепло в судьбе.
Выделяет элиту еврейская масса.

Европейски известный писатель Францоз,
Рядом Броцинер, также масштабом – не местный.
Вызывавший восторг, доводивший до слез
Лирик Эберман, всем в Старом Свете известный.

Пробивались евреи во власть. Бургомистр –
Доктор Рейс, а затем Вайссельбергер – евреи.
Коль еврей образован – он разумом быстр.
В их правление град день за днем здоровее.

Горсовет в Черновцах назывался ландтаг.
И в него депутатами входят евреи.
Лишь хорошее скажешь об этих годах...
Век двадцатый какие несет нам идеи?

Всем казалось: века недоверья ушли.
Попритерлись, сдружились евреи, славяне.
От погромов российских спасаться могли
И бежали с надеждой сюда россияне-

Иудеи... Из Польши бежали сюда...
А когда подоспела война мировая,
Под крестом православным порою звезда
Шестиглавая, свитки Торы укрывая,

От лавин православных святыни свои,
Так спасала в содружестве с местым священством.
А солдаты российские зверства свои
Над евреями вновь сотворяли с блаженством...

Перед той европейской войной мировой
В Черновцах максимально добилось еврейство
В каждой сфере успехов, трудясь головой:
Медицина, театр, адвокатство, судейство –

В просвещенных еврейских нуждалось умах.
И  они возвращались домой из Парижа,
Из Берлина и Вены с дипломами... Ах,
Что за время, мой город! Но беды все ближе...

Так еврейского в городе много! Вот Храм,
Где теперь «Чернiвцi» с голливудской попсою.
А Нац. дом у театра? «Текстильщики»! Там
И музшкола была, что осталась мечтою.

В Черновцах много прессы еврейской и здесь
Много книг издают на иврите и идиш –
Талмудической мудрости пестрая смесь
С эпопеей о жизни, которую видишь –

Сплав рассказов Францоза и вещих стихов...
Жаль, тот рай завершился кровавой войною.
Со сверканием русских граненых штыков
В город черная злоба вползает змеею --

И опять кровь погромов. Зверел оккупант,
Словно в город не люди пришли – вурдалаки,
Словно бросили бесы на город десант,
Словно бешеные покусали собаки...

А потом стал хозяином града румын,
В коем та же бесовская злоба кипела.
А потом – Холокост. Из десятка один
Черновицкий еврей избегает расстрела...

Мой советскому воину низкий поклон
За спасение жизни и освобожденье.
Но теперь сталинизм зачернил небосклон –
От него иудеям одно униженье.

В «Шепетовке» начальником Лилов. Хромал.
Возводил Мавзолей Ильичу. В суматохе,
Бестолковке строительной и пострадал:
Отдавили бетонною глыбою ноги...

-- В дни, когда я на смотрах еще выступал,
Мне тогда Яков свет Александрович Крачек,
Школьный физик, пиджак свой на время давал,
Своего-то тю-тю – нет в семействе заначек.

Лилов выдал артельщикам срочный заказ.
Сняли мерку с меня. И несут... Смокинг! Белый!!!
-- Так, примерь! Как влитой ! Не тесно?
                -- В самый раз!
-- Выступай на здоровье, аншлаги нам делай!

Чуть позднее заморский дают саксофон,
Первый в городе с нежным звучаньем – сопрано!
Ай да Лилов!
                -- Спасибо! –
                Я счастлив. Силен
Мой артельный местпром!
                Вдохновенно и пряно

Саксофон озвончает оркестра аккорд,
Я целую мундштук лишь бы слаще звучало.
Аплодирует зритель – я счастлив и горд.
Я пою!... --
            
                То, певца, музыканта начало,

 
Степановского, помнится мне хорошо,
Не затмилось и сорокалетней порошей:
На концерт в клуб студенческий как-то зашел.
Зал был полон. Оркестр заливался хороший.

Я и прежде сюда забегал иногда,
Прорывался нахрапом наверх сквозь заслоны.
Черный занавес... Сцена... Экран... Череда
Налетевших картин под беззвучные стоны.

Вспоминаю спектакли: в них примой была...
Как же звали ее, ту студентку-соседку?...
Что ж ты, память, некстати о ней принесла,
Не ко времени эту картинку-заметку?...

Высоченный, в пять ярусов зрительный зал.
Здесь последний ГОСЕТ выступал, но не долго.
...Саксофон что-то радостное выпевал,
Брал за сердце и даже в очах стало волгло.

А потом конферирующий заявил:
Дескать вот: научили мы петь музыканта...
Паренек золотой саксофон отложил –
И запел... Стало ясно: в нем бездна таланта:

«Купите фиалки! Вот фиалки лесные.
Скромны и неярки, они словно живые.
В них дыханье весны, лепестки их полны
Юным солнцем апреля.

Так, явившись едва,
Нежной песни слова чье-то сердце согрели.
Купите фиалки, букетик лиловый.
Весеннюю песню вы послушайте снова...»

Столько лет пролетело – всего ничего.
То, что важно для сердца отнюдь не забыто.
Вот тогда я впервые увидел его
И услышал чарующий голос Давида...

Ах, спасибо, студенческий актовый зал,
За бесплатные фильмы и эти концерты.
Ими к песне ты душу мою привязал,
Пребывать мне с хорошею песней до смерти.

Про букетик фиалок запомнил, гляди –
И четыре промчавшихся десятилетья
Не изгладили трепета в чуткой груди.
Сам бы спел, только жаль: не умею так петь я:

Под лучами апреля спускался в долину
Я с полной корзиной цветов.
Я цветы продавал и вам напевал
Про счастье, про жизнь, про любовь.

Только в этом году я под солнцем апреля
С фиалками к вам не приду.
Будет в сердце у вас моя песня жива,
Не забудутся эти слова...»

А потом спел Давид «А у нас во дворе»
За Кобзоном, да только Давид был моложе,
Ближе к чувствам моим в той волшебной поре.
Так он пел, что мурашки бежали по коже.

Привносил в эту песню свое... А мое
Привносилось само – и рождалось искусство.
У парнишки на сцене талант и чутье,
А у слушавших в зале ответное чувство.

Я уехал потом из моих Черновцов,
Занесла на иные широты орбита...
И наслушался после известных певцов,
Только песня Давида душой не забыта...


Глава пятая. Профи

«Шепетовский» оркестрик тогда возглавлял
Универский студент Леонид Косиченко.
Он поздней в Черновцах и профессором стал.
Музыкант – а в науку подался зачем-то.

В альма матер он тоже собрал классный бэнд,
Пригласив молодых, состоявшихся профи.
Косиченковский бэнд, это, знаете, брэнд:
Коллектив был без скидок отборнейшей пробы.

О себе умолчу: саксафонил и пел.
Ну трубе – нынче первый в Израиле Фельдер.
Евдокименко Толя за пульт к нам подсел,
Музицировал славно и Лёня-Gelehrter*,

* Ученый (нем.)

Сиречь сам Косиченко. Ротару порой,
С коей Толя дружил, подключалась к ансамблю.
Черновчан развлекали вокалом, игрой...
Эту чудную пору судьбы моей славлю... –

Той порою Давид получил аттестат.
Значит, срок наступает серьезной учебы.
В музучилище классный бы выдался старт.
Но... провален на скрипку... Советуют, чтобы –

(Так блестяще он спел, не заметить недьзя) –
Лицемерно советуют:
                -- На хоровое
Поступайте, Давид, песня – ваша стезя! –
Поступает туда. Провалили. В живое

Сердце плюнули мерзко. Где совесть и честь?
Впрочем, где они в антисемитской державе?
Лозунг дружбы народов, как старая жесть
Проржавел в первомайской парадной оправе.

«Интернационал» коммунисты поют
На партийных помпезно-пиарочных съездах,
А еврейским мальчишкам пути не дают,
Там, в столицах, и здесь – в музучилищах местных.

Что же делать? Ведь надо пробиться туда,
Где Давиду откроют секреты музЫки.
Есть один  вариант. А сорвется – беда!
Впрочем, все варианты и хлипки и зыбки.

Боль обиды давнишней доныге  остра...
Вот такие наглядные были примеры.
Вместо совести, видно, у мерзких дыра.
Где идейность, партийцы? Ни чести ни веры.

Ну, так стоит дивиться, что рухнул Союз?
Только разве прибавило совести это?
Особливо я за Украину боюсь:
Бездуховность державу сживает со света.

-- Что же дальше случилось, поведай Давид!
-- Все же я сквозь заслон до учебы дорвался.
Некто Дидык культурою руководит.
Сразу после войны им обком возглавлялся.

В Черновцах – восемнадцатой армии штаб.
В политупре ее главный Брежнев. Тот самый.
А в стране начинается мирный этап.
Брежнев с Дидыком дружат. А мы с моей мамой

В Черновцы из Печоры приехали. Здесь
Одолеть собираемся прошлые беды.
Здесь над болью – надежд с безнадежностью взвесь.
-- Надо паиятник строить во имя Победы! –

Так решат секретарь с генералом вдвоем! –
И воздвигнут на площади бронзовый воин,
Чуть не первый в Союзе – аж в сорок шестом –
Партизан и солдат благодарен, доволен.

Бывший партсекретарь стал культурой рулить.
Сбой в карьере? Причина была, очевидно.
Вот к нему на прием я решил поспешить,
Не скрывая, как больно душе и обидно.

Для визита к нему есть серьезный резон.
Дидык был депутатом – и ездил  с отчетом
С избирателям сельским...
                -- Давай, мой «Кобзон!» –
Это мне он. – Попой, угоди обормотам! –

-- На тебе нет лица. Что случилось, Давид? –
Оглоушил начальника гневной тирадой,
Правду-матку рубил не скрывая обид:
Дескать всем был хорош, всякий раз, если надо

Избирателям песнею жизнь подсластить,
Но совсем нехорош, чтоб к учебе пробиться!
Он подумал немного...
                -- Не стоит грустить.
Ты пройдись до училища... Будешь учиться! –

Вот он памятник в сквере с тюрьмой виз-а-ви,
По соседству с тюрьмою – моя восьмилетка.
Против сквера – училище... Ну, се ля ви –
В нем Давид – и отличная только отметка

По вокалу и альту. Добился пацан.
Пусть не  скрипка, но вроде. Довольно похоже.
День до края заполнен. От радости пьян:
Он поет и играет – мурашки по коже.

А Учители – лучшие! Вот повезло!
Юрий свет Николаевич Гина – по альту,
Сам скрипач выдающийся. Дело пошло!... –
Добавляет маэстро огранку таланту...

 -- Гина в Киеве сам обретал мастерство
Исполнительства и педагогики. Лучший!
Сам играет – заслушаешься. Колдовство!
Вот какого учителя выдал мне случай. --

Консультировал Гина и Ивасюка.
По его настоянью тот в Киев отправлен.
Не хватило терпения у паренька –
И спецшкольный проект, к сожаленью, отставлен.

Нынче Гина известен не только в стране.
Он народный артист и  создатель форкестра...
-- Звонче, резче Давид. Посильней по струне! –
Не напрасно с юнцом тратит время маэстро.

-- Всеукраинский конкурс во Львове грядет.
Подготовимся. Так отшлифуем программу,
Что изъяна в игре и Баршай не найдет,
Победим непременно, порадуем маму...

-- Победили бы точно. На конкурсе мне
Не нашлось бы соперника по умолчанью.
Но – облом! А причиной – не фальшь на струне.
Сам директор железным барьером к признанью.

-- Гина, знаю, конечно, талантлив Давид,
Без сомненья – вернется к нам лауреатом..
Для чего нам, подумай, со званием жид? –
Так враги поступают с еврейским талантом...

-- Любинецкий Иван Николаич... Впивал
Я уроки его, как судьбы откровенье.
Он бельканто владел – это лучший вокал.
Открывал мне секреты, дарил вдохновенье.

Любинецкий Роман, знаменитый певец,
Не из той ли семейной вокальной конюшни?
Кто Иван Николаич Роману? Отец?
Вероятно... Уроки вокала нескучны... –

По рассказу Давида наставник его
Брал искусство вокальное  в Новосибирске.
Жаль, не помнит конкретно Давид, у кого.
Итальянский певец был заброшен в неблизкий

Град сибирский...  Он стал мне однажды родным
Вместе с оперным здешним. В начале столетья
Мой Димурка, сынок, дирижировал им.
Может знает, чье брал Степановский наследье?

Любинецкий с семейством был сослан в Сибирь.
Но судьба повелена – и консерваторским
Стал студентом... Такая престранная быль –
Из ГУЛАГ’а  -- в бельканто, доступная горсткам...

-- Всем, что знаю в вокале, обязан ему.
Мы в друг друге с Учителем не обманулись!
Мне велел, чтоб секреты его никому
Я не смел выдавать, пусть на мне бы замкнулись

До поры, пока я не смогу накопить
Личный певческий опыт за долгие годы
И надежно уроки его закрепить...
-- Будут спрашивать, как к верхним нотам подходы

Ты проводишь. Все профи увидят: прием
Есть какой-то искусный, но им неизвестный... –
Мэтр мой – гений вокала. Я вырос при нем.
Стали дружбой уроки, общением честным... –

Погружаясь в бельканто, он входит во вкус,
Два учителя с ним: Любинецкий и Гина.
Наступает четвертый, решающий курс...
Той порой приглашает его «Буковина»....

Пожелал черновцкий партийный нотабль,
Чтобы в городе спешно развилась эстрада.
«Буковиной» назвали эстрадный ансамбль.
Исполнители рады и публика рада.

И гастроли... Мелькают вокзалы, дворцы
И площадки без крыш посреди старых парков...
Те отели с клопами, где хрипнут певцы...
Рукоплещут Давиду Одесса и Харьков...

-- Кинозрителям перед сеансом пою.
В «Украине» и «Жовтне» ансамбли , что надо... –
Пазбудила ремарочка память мою –
Те концертики в «Жовтне» дарили отраду.

Но об этом – потом. Здесь вначале был  Храм.
А построил его выдающийся зодчий
Захаревич-Львивруд (Львовский). Многие там,
Он шедевры построил, что радуют очи.

Ко всему – политехники львовской творец,
Он был первый ее и заслуженный ректор.
Каждый храм Захаревича, каждый дворец
Возглашают: их строил божественный некто.

Божий дар очевиден. Но пан Юлиан
Католические строил храмы во Львове.
А армяне считают, что он из армян.
Строить Храм для евреев для зодчего внове.

Но и здесь он всю силу таланта явил.
В Черновцах и почтамт сотворил, между прочим,
И к вокзалу причастен, считают... Он был
Гениальным, по общему мнению зодчим.

Немцы храм тот зажгли. При советах потом
Попытальсь взорвать. Устоял, на поддался.
Кое-как подновили его, Божий дом...
Ну, а в «Жовтне» потом и Давид подвизался.

Символично, что в Храме божественный глас
Пред войною звучал. Кантор Шмидт изощрялся.
Лишь со старых пластинок порадует нас
Дивный тенор, что Шмидту от Бога достался.

Он замучен в «нейтральной» Швейцарии. Факт,
Что швейцарцы к фашистскому зверству причастны,
Очевиден... Давид заполняет антракт.
Те концертики помню я. Были прекрасны.

Завершала наивная, как дважды два
И задорная песенка перед сеансом.
Я слова не забыл, и запел их едва,
Как Давид подключился, закончив кадансом:

«Бажаем, бажаем
Подывтыся добре кино...»

«Бажаем, бажаем,
Цоб сподобалось всим вам воно...»

Глава шестая. Перипетии

Постепенно он понял, что кредо его –
Песни разных народов... Неаполитанцы
Сладострастием нот одаряли того,
Кто вначале озвучивал модные танцы.

А у Джордже Марьяновича взял Давид –
(Молодые не ведают) – чудо: «Девойку..»...
А для знающих идиш – классический хит:
Песня Мэкки-Ножа... Что-то новое?... Двойку

Ставлю вам. В «Трехгрошовую оперу» Брехт
Персонажа такого отвязного вставил...
Аристотель сказал бы, что Брехт – полный бред,
Но фашизм ему мощного смысла добавил.

Песню Мэкки-Ножа пел на идиш Давид,
Что евреями воспринималось с восторгом.
Композитор Курт Вайль сотворил звонкий хит.
И Давид, исполняя, был пламенным, гордым...

А последний куплет – по особому пел:
Делал к зрителям шаг – и особо сердечно,
Будто важное что-то доверить хотел...
И тянулись к певцу понимавшие встречно:

Зол плацн але соним,
Лебт ун фройт зих,
Генуг цу вэйнен.
Абы гезунт нор, абы гезунт нор,
Кэн мэн, бридер, гликлих зайн.

 Смысл: пусть сгинут враги все, живите в добре,
Наслаждайтесь и радуйтесь, братья, не плачьте.
Есть здоровье – и ладно. Все будет – харе.
Будьте счастливы, грустное переиначьте...

Шпильку антисемитам любой понимал.
Чувства зрителей неудержимы и бурны.
Настроение песней Давид поднимал,
А успех возводил самого на котурны...

 Говорят, что на воре и шапка горит...
Раз директор Климчук подошел пред концертом,
Смотрит зверем и через губу говорит,
«Руки в боки», стоит омерзительным фертом.

-- На каком языке песню Мекки-Ножа
Вы поете всегда, Степановский?
                -- На идиш... –
-- Почему? –
                Распалился, от злобы дрожа.
-- Потому что покуда в стране не увидишь

Ни плакатов с призывом лихим «Бей жидов!»
И ни флагов со свастикой. Только повесят –
Прекращу, я к такому вседневно готов...
-- Прекратите сегодня же... Если заметят...

-- Почему нет запрета на сербский язык,
На румынский и на итальянский...
                -- На идиш
Сиди Таль разрешается. Только! –
                Кадык
У директора дергался...
                -- Скоро увидишь... –

В смысле – флаги со свастикой... Тот разговор
Был за миг до того, как Давиду на сцену.
После эдаких встреч пропадает задор,
Ожидаешь плохую в судьбе перемену.

В этот вечер не пел он за Мэкки-Ножа...
-- Понимаю: пора покидать «Буковину».
Переполнилась злобою вражья дежа.
Но куда же пойду, коль ансамблик покину?

Пинхус Фалик... Продюсер от Бога... И с ним
Начинаю подспудные переговоры...
-- Что ли мне – к Сиди Таль с пятым пунктом моим?
-- Подожди, разберемся... –
                Но время моторы

Запустило судьбы. От нее не уйдешь...
Я заочник казанский был, консерваторский.
Там украли пальто. Простудился – и в дрожь.
Возвратился. Болею. Грипп душит заморский.

«Буковины» гастроли пришлось пропустить.
А Климчук-то давненько подыскивал повод...
«... За невыход – уволить!»...
                Как дальше мне жить?
Я женат. Как покинуть семейство и город? –

И в музшколе второй ребятишек учить
Стал Давид Степановский скрипичному делу...
О бельканто с эстрадой пришлось позабыть.
Отлучение с болью сердечко терпело.

Там же на пианино муштрует детей
И супруга Давида Людмила... Людмила!
Он сказал о своей, я грущу о моей...
Только жаль, что «моя»-то меня не любила...

Так по воле враждебной на несколько лет
Он оторван от песни и публики. Жалко.
Но из сердца не выбросишь песню, ведь нет?
Сердце жаждет запеть вдохновенно и жарко.

А тем часом уже в филармонии есть
И «Смеричка» с дуэтом задорных мальчишек.
Ивасюк натворил новых песен! Не счесть!
Но едва ли кто скажет, что песен излишек.

Яремчук и Зинкевич Володе должны
Поклониться за все, не устраивать смуту...
Евдокименко Толя создал для жены,
Милой Сони Ротару «Червоную руту»...

Вызвал Фалик:
                -- Не хочешь поехать. Давид,
Со  «Смеричкой» в Эстонию? –
                Странное чувство
Еле слышно в душе мне удачу сулит...
Украинское в Таллине жаждут искусство

На декаде увидеть, услышать... А мне
Предстояло там петь по-эстонски. Едва ли,
Как не просто сие, понимали вполне
Те, кто мне то задание странное дали.

Согласился. Прислали из Таллина нам
Фонограмму. Плохую. Нарочно ль кто вытер?
Мне известны какие угодно из гамм,
Но, чтоб Гаммою звался еще композитор!

Но имелся подобный. Скупинский. Писал
Для «Смерички» и Сони Ротару шедевры.
Гастролеров московских к себе приглашал.
Для чего? Чтоб смутить их, подергать за нервы.

В Черновицкой квартирке его был... Отпад!
Электроники склад, самой лучшей, студийной.
Впрочем, студия там и была, а не склад.
И в столице не знали той мультемедийной

Электроники, коей Скупинский владел.
С подготовкою, кстати, был консерваторской,
С Губайдуллиной вместе учился. Довлел
Стиль над Гаммой классической школы московской.

Он потом Голливуду искусство явил...
Этот Гамма для присланной песенки Ойта
Оформление классное соорудил.
Я слова разучил... Но в душе непокой-то:

Как слова эти правильно произносить?
Я по улицам таллинским тесным гуляю.
Мне ж эстонское пение изобразить
Должно подостовернее... Не представляю...

Ну, послушал на улицах, перенимал.
Уловил... Спел в концерте настолько успешно...
Фонд эстонского радио песню отнял:
-- Здесь отныне звучать будешь, ясно?
                -- Конечно...

На обратном пути задержались в Москве.
Здесь в Сокольническом спортдворце выступали.
Режиссеры Дворца нам признались в конце:
-- Весь концерт ваш чудесный себе записали... –

Вместе с «Русской раздольной» -- ее пел Давид.   
Для Овчинникова фигуриста счастливой
Станет песня Давида – он с ней победит –
Мировой чемпион откатался красиво.

Я тогда на журфаке учился в Москве.
И афишу Сокольнического концерта
Увидал, но зачеты шумят в голове,
Не пошел – и жалею... Но помню – requerdo,

Как заметку об этом концерте писал –
И отправил на радио, чтоб услыхали...
Босс радийный за это мне рубль прислал,
Ну, и правильно, стало быть, что передали...

Снова слово Давиду...
                -- Продолжу рассказ
Я о «Русской раздольной». Играем во Львове.
С той песней  задорной, как правило, нас
Поощряют, прихлопывая... Как-то внове,

Что стоит напряженнейшая тишина.
Лишь подхлопал один ветеран с орденами.
Тут выходит из ряда львовянка одна,
Держит руки его... То есть, зал был не с нами,

Русской песне навстречу лавиной – вражда...
О концерте в Сокольниках мелочь вдогонку.
Из столицы домой возвратились... Туда
Следом выслали нам из Москвы  газетенку

С репортажем. Мой снимок стоял в полосе,
Что Назария вызвало темную злобу –
Почему не его?   
                -- Ну, врага нажил! – все,
Не Способен был одолевать ту хворобу –

Эгоизм в виде зависти. Повод – любой.
Даже это в газетке случайное фото.
Одарило Назария звонкой судьбой,
А душой не поднялся на эти высоты...

И пришлось мне покинуть «Смеричку» тогда...
Впрочем, перипетии давно мне привычны.
День за днем покидают нас жизни года,
Были молоды некогда и симпатичны...

Глава седьмая. «Смеричка»

Санаторий в Залещиках. Здесь отдыхал,
Расслаблялся... Нашли:
                -- Фалик хочет увидеть.
Был в ансамбле Ротару какой-то нахал,
Умудрился певицу Софию обидеть.

Объявляется конкурс на место певца... –
-- Потеплело на сердце: все помнит великий.
Умудрился направить за мною гонца....
Конкурс... Первый! Приятно – счастливые лики

Мамы, дочки, супруги... Что дальше?
                -- Вперед,
На гастроли!
                -- С Ротару?
                -- Да нет, со «Смеричкой».
Вновь Назарий устроил в ней полный разброд –
И Зинкевич ушел, хлопнув дверью... –
                Затычкой

Вновь приходится броситься в злобный проран...
Но желание петь побеждает обиду...
Вес сгоняю, тончаю... Эстрада, экран
Любят тонких и гибких... Таким к людям выйду... ---

А с Ротару сотрудничать не удалось... –
Эти годы в «Смеричке» -- большая эпоха.
И попеть и постранствовать с нею пришлось.
Начиналось и шло все, как будто, неплохо,

Но оскомина горькая: нечего петь.
Поначалу пел то, что Зинкевич оставил.
-- Дай мне песню!
                -- Тебе? Можешь только хотеть! –
Ивасюк и Дутковский играют без правил –

Не дают новых песен. Опять та же муть:
Не хотят поделиться с евреем новинкой.
Душ отравленных та же бесовская суть...
Сам искал себе авторов, чтоб украинской

Новой песней и русской побаловать тех,
Кто в «Смеричке» любил Степановского слушать...
-- Вот мы в Киеве. Вновь у «Смерички» успех.
Я в ней главный. Уже умудрился порушить

И Дутковский контакты, рассорился вдрызг.
Он пришел ко мне в номер с молением слезным:
Записать со «Смеричкою» авторский диск.
-- «Вiкна», песню отдам, ты споешь! Был серьезным...

Я поверил – и каждому растолковал:
Все же служим искусству, причем здесь обида? --
Согласились. Всю ночь режиссер мордовал.
Записали. Диск вышел. Где песня Давида?

Снова подлые плюнули парню в лицо:
Грампластинка с проплешиной – странное нечто.
Не отыщется совести у подлецов...
Впрочем, в чем здесь открытие? Это извечно...

У «Смерички» -- гастроли. В Румынии пел
Яремчук – на румынском.... Из Карела Готта
Степановский для Чехии выбрать хотел...
Выбрал...
              -- Спойте, Давид, мне послушать охота!

Kde v;ude chod;;, l;sko...

Степановский запел – и меня поразил:
Я ведь –«чешский» учитель – и в произношенье
Степановский и выдоха не исказил.
Без изъяна язык – и прекрасное пенье.

Аттестован по высшей шкале, как Кобзон.
В том, что снова его из «Смерички» толкают
Только антисемитский подлейший резон.
Все иные резоны при том умолкают.

Он пытался барахтаться, бегал в обком.
Там советуют:
                -- Лучше б вам крепко подумать...
-- Да о чем?
                -- Как сказать... Не о чем, а о ком...
Дочь у вас подрастает... –
                Приходится плюнуть

На карьеру эстрадного супер-певца.
Дочь Виктория, верно, карьеры дороже.
Он бросает эстраду для роли отца...
Возвратится ли к ней? Возвратится, но позже...

Глава восьмая. До свидания, Черновцы...
               
Словом, есть предложенье, от коего он
Отказаться не мог – жизнь ребенка дороже.
Был партмафией настрого предупрежден –
И свое черновицкое время итожа,

В ресторан поступает для пьяных лабать.
-- «Черновчанка» -- не лучше других и не хуже.
В «Ленконцерт» приглашали, но шапку ломать
Не хотелось – и стало внезапно мне вчуже

То что близким казалось всего лишь вчера.
А душа просит творчества, чем же заняться?
И возникла идея: поднять на-гора
Старых песен еврейских богатства. Подняться

С этим грузом непросто. Но время пошло.
Леонид Затуловский, известный маэстро,
Подключился к проекту, его проняло.
Стали вместе творить партитуру оркестру.

Музучилище дочь той порой завершила --
И вперед  – в Черновицкий университет.
Нам с рожденья внушают, что знание – сила,
И к ученым, к ученью у нас пиэтет.

И в девчоночьей столь дорогой мне головке
Прибавляется знаний и света в душе.
Затуловский чудесные аранжировки
Выдает, завершая все песни туше.

Мы трудились над песнями год с Леонидом,
Тридцать песен в новье приодели вдвоем... –
Что потом под оркестр исполнялись Давидом.
Был в театре аншлаг...
                -- На прощанье споем... –

Это было прощание с городом детства,
С тем, что зрело и что не созрело в судьбе...
И теперь Черновцам в наше сердце глядеться,
Чтобы важное что-то понять о себе...

В девяносто седьмом я с Давидом встречался,
Все, что выше изложено, взято тогда.
Так сложилось, что более с ним не общался,
Разбежались по рельсам судьбы поезда.

Все ж добавлю и то, что могло измениться.
Но не стану гадать и соврать не хочу.
Расскажу успело все сложиться,
А о новом изведать я вам поручу.

Девяносто седьмой – наша точка отсчета.
Я, примчавшись, пытаюсь в газету попасть.
У Давида в музшколе имелась работа.
Жил один, без семьи. Дочь тогда подалась

В Пенсильванию. Там на муз-педе училась
И учила в спецклассе детей танцевать.
Так печально для близких судьбина сложилась –
И жену схоронил Степановский и мать.

В США кто не знает названье НАЯНА?
Эмигрантский --- недавно приезжих  -- оплот.
Нет, не ждет эмигрантов небесная манна,
Руку помощи новоприезжим дает

Тот, кто прежде приехал и крепко устроен,
Чтоб «зеленый» к Америке легче привык –
И нашел здесь призванье, чего кто достоин.
И, конечно, на входе – английский язык.

Степановский обрел здесь второе дыханье.
Пианистка-наяновка Женя Палей
Проявила к Давиду тепло и вниманье...
-- Я поверил, что мир не без добрых людей,

А искусство мое здесь кому-нибудь нужно.
Женя стала моим концертмейстером и
Выступаем с тех пор вдохновенно и дружно,
Поощряемые благодарно людьми.

Познакомила Женя с известным маэстро.
Залман Млотек – звезда мировая, гигант:
-- Будет наш фестиваль, ты споешь там с оркестром...
-- Степановский, твой выход! –
                Талант есть талант.

Не заметить его невозможно, согласны?
По веленью небесных внимательных сфер,
Что над жизнью, судьбой, волей смертных всевластны,
Был обласкан Давид и божественной Клэр.

Сестры Берри, вы помните, были известны?
Клэр одна из сестер. Ей – за семьдесят – и –
-- Пусть Давид, -- приказала, -- поет мои песни! –
Спел «Еврейскую маму»... Всевышний, прости

Все грехи ей, что есть. Тем уже искупила,
Что еврейский шедевр мне доверила спеть,
А вернее – «коронку» свою уступила...
Лишь творец здесь великое может узреть.

Фестиваль шел в Манхеттенском зале престижном,
В коем вряд ли когда выступает попса.
Всех Давид поразил исполненьем отличным –
Об успехе вещали на мир «голоса»....

Мощный старт. Продолжение было не хуже.
Ну, концерты, понятно... Он снялся в кино.
Где серьезно и мощно сыграл, не досуже.
Роль такая была, что ему лишь дано

Воплотить ее в фильме. Он раввин по роли.
Кадр на кладбище. Похороны. Режиссер:
-- Начинайте, Давид! – В пенье кадиша боли
Он добавил своей. Заработал мотор.

Оператор с волненьем внимает актеру.
Но актер-то особый: он профи и здесь.
-- Дубль первый отличный. Едва ли повтору
Кадр улучшить... –
                В том кадре судьбы его взвесь.

Он и маму свою сам отпел по обряду.
Фильм «Таксмэн» поищите на видео. Там
Исполненье Давида подарит отраду
Вдохновенную, будто вошли в Божий храм.

Без Давида едва ль эмигрантская встреча
Хоть одна проходила за эти года.
Предыдущая жизнь била, душу калеча,
В ней упорно гнобили звезду. Он звезда.

Город первой любви входит в сны к нам ночами.
Черновцы не забыты. Нельзя их забыть.
Собираются вместе порой черновчане
Вспомнить молодость и о былом погрустить.

И Давид им поет черновицкие песни –
И «Маричку» и «Хава нагилу»... Опять
В плен берет ностальгия – не сбросишь, хоть тресни
И непрошенных слез не стереть, не унять...

Не забыли Давида и на Буковине,
Хоть земля та рождает все новых певцов...
Женя рядом с Давидом, что значимо ныне,
Будто знают друг друга аж из Черновцов.

Познакомила Женя его с Ковалевой,
Культуртрегершей русской общины – вот:
RTN с их подачи -- )придумано клево) –
Учит петь по-еврейски. Мой папа поет

Песни вместе с Давидом, что там, на экране,
Что немыслимо было в родимой стране,
Где нас нынче и нет. Только сердце нам раня,
Звезды города тихо нам светят во сне.

Здесь нашлась поэтесса, что пишет на идиш.
Прочитав Раи Ходоровой манускрипт,
Стал Давид композитором. Песнб услышишь –
И поймешь: жаль что прежде сей дар не раскрыт.

Он поет на концертах.. Подходят порою
С благодарностью:
                -- Песню мой прадед создал!... –
Восхищает. Как прежде, Давид и игрою –
Саксофоном и скрипкой... Еще не финал...

Эпилог

... Герман Яблоков песенку про папиросы
Написал в память первой великой войны...
 -- Это прадед... –
                Нашелся ответ. Но вопросы
Остаются. Секретами судьбы полны.

Здесь Давид поступает в духовную школу.
Стал еще здесь и кантором – новый виток.
Что грядет, мы узнаем. Не скоро иль скоро –
На сие и Торы не ответит знаток.

Сам Давид не ответит, хоть к святости ближе.
Завершаю поэму, но длится судьба.
Будь же здрав, человече восторженный, иже
Дарит добрую песню – в ней сердца волшба.

Он живет рядом с нами незвездною жизнью.
Он поет нам о радости с грустью в душе.
Даль, что сердцем утеряна, кажется близью.
Я «шерше» ту «ля фам»? Да, как прежде «шерше»...

Мы присели за стол. Додик в центре, я с краю.
Мамин пестрый пирог был превыше похвал.
Попивали чаек.
                -- А теперь я сыграю... –
Он для мамы и папы на скрипке играл...

Дусик

Мурафское гетто – преддверие ада.
Сюда Холокоста трагический шлях
Привел мою маму девчонкой... Мне надо
Узнать о мурафской семье Тубеншлак..
.
-- С их девочками я недолго дружила.
Шустрил меж сестричек кудрявый малыш,
Игрун, непоседа – как если б пружина
Его заводила...
                -- Все, Дусик, шалишь?... ---

Потом в Черновцы потянулись страдальцы:
Пронесся слушок – там свободней с жильем...
Фашистские нелюди-неандертальцы
И крова и жизни лишали...
                В моем

Каштановом городе каждому ведом
Силач добродушный, медведь-богатырь.
Мальчишки шныряют за Дусиком следом,
Дивятся на плеч непомерную ширь...

У Дусика есть  лимузин. «Запорожец»!
Увидишь, как он залезает в авто –
Ну, цирк! На смешливых мальчишек построжась,
Вбивает себя в ту жестянку... Зато

Потом по брусчатке разруливал гордо,
Как если б на «Форде» везде рассекал...
Чем хуже «запор» пресловутого «Форда»?
В нем, главное, тот, кто всегда побеждал.

Он мастер по «классике», вольной и самбо,
Хоть в «гиннесс» заморский его заноси.
Достоин и кубков и звонкого ямба --
Не перевелись силачи на Руси.

Позднее на Брайтоне снулую рыбу
В лавчонке «пахучей» на вес продавал...
Узнав земляка, человечище-глыбу,
Иной за «пахучесть» и критиковал...

А Дусик – центнер добродушного шарма,
Шутил:
               -- Ну, а ты, пребывая во сне,
Себя контролируешь?
                -- Дусик, казарма! –
-- Так что? Или плакать прикажете мне? –

А город сегодня проводит турниры:
Борцы многих стран добывают призы
Его, Тубеншлака, маэстро Данилы
Григорьевича... Среди тех, кто азы

Мужских строгих игр перенял от маэстро,
Был законодатель Король – депутат...
Наставник два, три иль четыре семестра
Учил брать противника в жесткий захват...

Поверишь ли – он семимесячный! Весом
Всего килограмм и четыреста грамм.
Характер и воля сравнимы с железом –
Пример подражания всем слабакам.

Он в школе увлекся сперва волейболом.
Играл вдохновенно – и в сборную взят.
Потом прыгуном стал, метателем... Шел он
К победам всегда... За разрядом разряд

И росту ему прибавляли и силы...
Могучие ноги его в высоту
Рекордов в прыжках над страной возносили.
Цель – только победа. Поверьте в мечту...

Зовут побороться за область...
                -- Бороться?
В борьбе – ни бельмеса, какой я борец?
Неужто борца в Черновцах не найдется?
-- Представь. Хиловатый сегодня юнец.

И некого выставить в «классике» в тяже...
-- Хоть правила мне разъясните сперва...
-- Ура, ты призер Украины!
                -- Мне даже
Не верится, кругом идет голова... –

Вот так чемпион Тубеншлак начинался.
Медалей и кубков – десятки... Силен!
Значок вожделенный в боях добывался –
Все – мастер по классике! Вольной!! Резон

И третий значок раздобыть серебристый –
В чем – подвиг спортивный. Он – трижды герой!
И славой спортивной высокой и чистой
Прославлен им город... Вот годы б долой –

Боролся б, как встарь, за значки и медали...
Но семьдесят лет – это семьдесят лет...
-- Ах, бросьте – мой возраст вы не угадали –
Ведь для победителей старости нет... –


Чудо через дымоход
 (Улыбка поэту-земляку Александру Шапиро)


... Ждем мы чуда на оленях
Через дымоход...

 Александр Шапиро

Прелестно, Александр Шапиро!
Вот здесь затмили Вы Шекспира,
А пресловутый "Фауст" Гете
Вам не годится и в подметки.
 
Да Вы -- Гомер эпохи новой!
Своею "веткою еловой"
Вы -- эталонно-образцовый!
Сильнее скажем: просто клевый!
 
И это -- нет, не комплименты.
Вас ждут и ордена и ленты,
Венок лавровый, как у Данте...
Щедрин досочинит анданте
 
И посвятит ее Шапиро...
За вами, истинным кумиром,
Толпой поклонницы помчатся,
Романы каждый день случатся,
 
Билл Гейтс наследников отставит --
Вам состояние оставит.
...Олень с подарками приходит...
(Но застревает в дымоходе)...


Анатолий Крым

Голубоглазый жесткий супермен,
По экстерьеру – истинный ариец.
Ему такие выси покорились
На выходе из институтских стен!...

В тот год, когда журфаковский диплом
Я защищал раскованно и круто,
Он получил диплом литинститута,
Знак качества на нем – куда с добром!

Вопрос: а как же он туда попал,
Провинциальный хлопчик украинский?
Понятно, что чего-то накропал,
Но конкурс... Как пробился без заминки,

Когда на место сотня удальцов
Претендовала? В группу студиозов,
На пьесу бросив взгляд, в конце концов
Определил решеньем Виктор Розов,

Крутой советский классик, мастодонт...
Он лекции читал, а Толя слушал...
Литературы русской генофонд
На Крыма мощный шквал идей обрушил.

Липатов, Зорин, Долматовский... Все
Архистратиги от литературы
Преподавали в этом «медресе»...
Инъекциями вкуса и культуры –

Спецкурсы: Достоевский, и Толстой,
И Чехов... Разумеется – и Чехов...
Любой профессор яркой сверхзвездой
Сиял студентам... Собственно, успехов

Никто авансом Крыму не сулил...
Писать и сам Всевышний не научит.
Но вуз мировоззренье озарил –
И «гениальность» более не глючит,

А понимаешь: только труд и труд,
Обидные и глупые ошибки
И их преодоленье приведут
К овациям, аншлагам – с жизнью сшибки...

Путь к осознанью труден... Но литвуз
За одареннейших стоял стеною,
Пытаясь хоть слегка облегчить груз...
Какой измерить мерой и ценою:

Сам ректор не гнушался попросить
Философа с эстетиком, чтоб Крыму
Судьбу на полдороге не рубить:
Не прибегать в зачетах к пережиму,

Поскольку перспектива в нем видна
В драматургии и серьезной прозе...
За каждый шаг – высокая цена...
Благодаря, он понимает, «Розе»

Был принят в сверхэлитный институт.
Островский в русской пьесе – главным богом,
Сергеича  его посланцем чтут.
Он был категоричным педагогом:

Давил на их мозги во всю педаль,
Старался под себя подмять с азартом.
Его конек – подробности, деталь..
А Крым -- вразрез – увлекся Дюренматтом...

В Саратове спектакль – его диплом.
Он целый год стоял в репертуаре.
Куда же дальше? Где построить дом,
Пока мы на подъеме с ним, в ударе?...

Чему учился  я – читай «Журфак».
Что ни наставник, то – звезда, великий!
По ним сверять мне в жизни каждый шаг,
В душе – навечно – их святые лики.

Вуз завершен. У каждого из нас
Своя судьба и цель, своя дорога..
Что понимаю и могу сейчас,
Тогда б уметь... Но все – по воле Бога...

Крым неохотно едет в Черновцы.
Опаска предвещает местечковость.
И местного театрика отцы
Охотно демонстрируют дубовость.

Крым пьесу нес с волнением в театр...
-- Джордано Бруно? Значит – Солженицын? –
«В сердцах читает» задубелый кадр,
Лицом – Балбес, а нравом – Трус, как Вицин...

Крым светлую комедию принес..
Точь-в-точь, как Огурцов:
                -- Над кем смеетесь?...
Хотелось двинуть жлобу в хитрый нос,
Да толку – пшик... К тому ж – не плюй в колодезь...

Театровед Иосиф Киселев
В «Культуре i життi» статейку тиснул,
В которой был оправданно суров
И желчью в адрес тех придурков брызнул.

Мол, есть на Украине драматург,
Чьи пьесы принимают к постановке
Москва, Саратов, бывший Петербург.
И в ожидании наизготовке,

Что им еще предложит этот Крым...
И только украинские театры,
Как будто кто в глаза напрыскал им,
В упор не видят... Не на месте кадры...

Крым – выученик Розова. Гигант
Советской пьесы Крыма взял в студенты,
Определив, что зреет в нем талант.
Талант созрел... С него – театрам – рента,

Сулящая у зрителей успех,
Что поняли уже во всем Союзе...
На Украине – что – тупее всех?
Сидят, сосредоточившись на пузе...

Спич Киселева кой-кого задел –
И Крым внезапно в фокусе вниманья.
Но предложили творческий задел:
О производстве, приложив старанье,

«Сегодняшнюю» пьесу написать...
Он написал – мечтал о постановке.
Но с этой пьесой – славе не сиять.
Театр поставил. Видно установки

Пришли сюда из Киева. Идет
Спектакль в Черновцах. Стыдится автор.
-- Снимите постановку – совесть жжет!
-- Как хочешь... ---
                Сняли, пару раз сыграв то...

Да, первый опыт комом. Толя зол.
Под дых бьет время – и душа несчастна...
Крым от театра до поры ушел:
К нему вдвойне цензура «беспристрастна».

...Меня дорога повлекла в Сибирь,
А им меня возможно заменила
Там, где едва ль мне нужен поводырь,
В том городе, чья колдовская сила

Меня не устает издалека
К ответу призывать и поклоненью.
На свет приходу, одухотворенью
Ему обязан я на все века...

-- Писатель классный Анатолий Крым,
Все черновчане без ума от Крыма... –
Кузен мой Боря восхищался им.
Впервые он назвал мне это имя.

У восхищенья сложный был контекст.
Я понимал, что восхищенье Крымом --
В мой адрес лишь провокативный тест:
Мол, он сумел, а ты пока активом

Ни город не прославил ни семью...
-- Да ты не понимаешь ни бельмеса:
Я доблестно торю стезю свою... --
Но Крым, понятно, море интереса

И прежде вызывал, а уж теперь...
Вдоль судеб проведем две параллели,
В им приоткрытую вломившись дверь:
Мы сверстники? Почти. На самом деле –

Он старше на полгода или год.
Не ведаю, служил ли он солдатом.
Я отслужил свое – и переход
В московские студенты – с ароматом

Удачи был синхронным – и могли
Встречаться, но не встретились в столице.
Потом пути-дороги повели
Его в мои родные Черновицы,

Они же, понимаешь, Черновцы,
Меня -- в столицу «солнечной» Сибири –
Поразбросало в разные концы.
Мы оба жизнь у краешка скоблили:

Он выдавал шедевры на тэвэ,
По радио вещал я в репортаже,
Давали пищу власти и молве.
Я песни выдавал в эфире даже,

А он замыслил написать роман.
Как он сумел, из суеты не выпав?
Текучкой не захвачен был в капкан --
Сметен с прилавков мигом Крымов «Выбор».

Наверное причиной институт –
Заведомо другая установка:
Коль на журфаке репортажей ждут,
От горьковца – романов – и неловко

Мы делаем начальные шаги,
А далее выносит на орбиту
Сама судьба, но только ей не лги,
Паши-твори – и не вменяй в обиду

Судьбе, что у кого-то быстрый старт,
А у тебя такой неторопливый,
По капле ток дающий, реостат
И разум неактивный и сонливый...

Я песенки писал для передач,
А Крым к второму подступил роману –
Несоразмерность творческих задач...
Чья психика быстрей самообману

И легче поддавалась? Вроде был
Ужасно я делами озабочен...
А Крым безостановочно творил –
И прорывался...
                -- Было трудно?
                -- Очень! –

Но строчка за строкой – работа шла.
Талант в работе каторжной гранится.
И на прилавки новая легла
Увесистая, умная «Граница

Дождя»... Потом к читателю пришел
И третий – «В ожидании мессии» --
Роман... Он всеми встречен хорошо,
Уже известен автор всей России,

Всей Украине... Весь СССР
В ажиотаже: дерзкий  Анатолий --
Для многих в цехе творческом пример
По части составления историй.

Кропатель это понял про себя
И снова стал писать с  усердьем пьесы.
А местный люд, высокое любя –
Традиция: у многих интересы

Охватывают театральный зал –
Идут глядеть: а верно ль воплотили
На сцене, режиссер не сплоховал?
Внезапно пьесы Крыма полюбили...

И тридцать  с лишним озаренных сцен
По пьесам Крыма ставили спектакли.
Упорством достигаем перемен
При том, что Божий дар при нем, не так ли?

Упорство, труд – понятно, но талант...
Что есть талант? В ком есть талант, ответьте.
Кому, за что дается Богом грант,
Такой, что вызывает междометье?

«Фиктивный брак» написан Крымом... Ах! –
И всюду на «ура» пошел с аншлагом...
-- Куда полез? Не вышел рылом! – В пах
Исподтишка, размахивая флагом,

И Коломиец и Зарудный бьют.
Писали жалобы в ЦК с подтекстом.
Погромно грязь на неофита льют.
Успех чужого – нравственности тестом.

Стал первым драматургом Толя Крым...
Считай, все города на Украине
Контракт на пьесу заключили с ним...
А впрочем, кое-кто зудит поныне...

Но Крым иду своей дорогою идет.. –
В одних лишь Черновцах по воле года
«Фиктивный брак» рекорды все побьет:
Шел девять лет – подарком для народа.

-- Аншлаговых спектаклей –сто?
                -- Шестьсот!
Кого-то «душит жаба»? Пусть задушит!
А Крым, как цапля, мерзких жаб клюет,
Их зависть не погасит, не потушит

Высокий дар... «Болотная» болезнь
Кто заразился ею, рапзрушает...
Привычсным стала фоном «жабья песнь»,
Уже не обижает, не мешает.

Так что же делать Крыму? Дальше жить,
Творить во вдохновенье окрыленном,
И безоглядно зрителю служить.
Кто сладит с ним сегодны, с закаленным?

Им завоеван Киевский театр
Малаховский и Леси Украинки.
По слухам он прорвался на Монмантр
И на Бродвей пробился без заминки.

Малаховский столичный тоже с ним
В контакте продолжительном и тесном...
Новьем его подзаряжает Крым
Сверхактуальным, суперинтересным.

Тернопольский, Хмельнцкий... Ясно всем
Что полуостров в честь него авансом
Не зря был назван... Как на торте крем –
В Крыму спектакли Крыма, верным шансом

Театрам скудный подлатать бюджет
И не осталось ничего из Крыма,
Чего бы не поставил Крым... Сюжет
Запутался, но коль необходимо,

То разберетесь, верно? А Москва?
Россия тоже не проходит мимо.
И миллионноустая молва
Разносит, умножая, славу Крыма.

-- Давным-давно пришла ко мне мечта,
Чтоб рассылались кинофильмы Крыма
По кинозалам в разные места,
Но до недавних пор все было – мимо...

Довженковцы купили у меня
Сценарии еще в восьмидесятых.
Муратов:
             -- Началась вокруг возня.
Я должен съемку прекратить в досадах:

Явились «киноведы в штатском» -- и
Снимать картину Крыма запретили...
Что будет так, знал с вузовской скамьи –
Вполголоса рассказывали были

Изведавшие жизнь профессора...
В кино не допускали четверть века.
Но все ж пришла экранная пора,
И начала слагаться фильмотека.

Уже у Крыма три картины в ней.
Сняла о блудном муже «Возвращенье...»
Шигаева Галина... Что сильней –
Сценарий, пьеса? – Публика в сомненье,

Поскольку там и там – большой успех...
В картине – Стержаков, Удовиченко.
Садальский, Гальцев вызывают смех.
От зрителя – отличная оценка.

Андрюша Дончик снял еще одну
Киноработу по задумке Крыма.
В ней «Жажду...», когда сердце на кону,
Прославил – современного «..Экстрима»...

«Квадрат...» снял Сейгаблаев «...для двоих» --
Прошла премьера на канале «Интер»...
В работе две комедии... О них
Пока что рано... И Москва, и Питер,

И Киев, Черновцы и Мухосранск,
В экраны вечерами тупо пялясь,
В ловушки Крымовых картин попались,
Определив им наивысший ранг.

Казалось бы, чего ему еще?
Преодолел все трудности, все вынес.
И не согбенно молодца плечо –
И Крым азартно погрузился в бизнес,

Возглавил ряд творящих пользу фирм,
Аграрных в том числе – легко представить?
Пора снимать уже о Крыме фильм –
Сумел еще и карате возглавить.

Цель жизни: внуку выстроить страну
Цивилизованную как наследство,
А беспризорных не пустить ко дну.
И Крым спасает и детей и детство.

Сегодня двести тысяч пацанов
По Украине бродят беспризорных.
-- В ком совесть есть, лишиться должен снов
И не жалея сил, трудов упорных

Грядущее своей страны спасать...
Его спектакль в спасительном проекте
Идет... Немного в пьесе дописать
Пришось по теме... Смогут ли успех те

Прочувствовать, во имя чьих сердец,
Ожесточившихся добавил жару
Прочувствовавший их беду творец.
Сбор от спектаклей – в фонд спасенья. Дару

Порадуются детские сердца,
Когда для них везде дома построят.
Крым беспризорным нынче – за отца...
Но Крыма и колеги беспокоят:

-- В писательском хозяйстве наведи
Порядок... ---
                Он берется и за это.
Хватает сил на пьесы?
                -- Погоди –
Есть в голове отличные сюжеты.

Случится отпуск – что-то напишу... –
Дамокловым мечом над каждым карма.
Я «мышкою» по коврику шуршу.
В реале не встречался с ним пока, но

Мне симпатичен этот человек.
Он явно не удавится за центы
У мудрости библейской долгий век:
 «Коль только за себя ты, то зачем ты»....

Не держит жадность щедрого в цепях
И молодая в жилах кровь струится.
И он живет не только для себя,
За что ему Господь воздаст сторицей..


















Вкус Черновцов


(Фотография: Пруды на Гайдара)

 

(Подпись под фотографией:)

...На Гайдара – чистые пруды...
Жил и я когда-то на Гайдара...
И сыночка моего следы
Все еще не стерты с тротуара...

Семен Венцимеров









Паляныця

Хлеб Отчизны... Ему поклониться
Поспешаю, пока не упал...
... Хороша в Черновцах паляныця!
Я нечасто ее покупал...

Колесил по державе советской
От Байкала до стылой Невы...
В магазинчике на Заньковецкой
Паляныцю отыщете вы...

Ниже старого крытого рынка,
Возле спуска крутого с холма...
Волшебство, упоенье, картинка –
Ароматна и неги полна...

С паляныцей едва ли сравнится
И прославленный «Киевский» торт...
Будто в самом соку молодица –
Аромат, нежный вкус, высший сорт...

Приглашает хрустящая корка:
Отломи, оторви, откуси...
А на корке -- и мед и икорка –
Нет вкуснее, кого ни спроси...

И с рассыпчатой жаркой картошкой
Так же вкусен духмяный ломоть,
С помидором...
                -- Да, можно немножко,
Под ту закусь позволит Господь...

На полях буковинских пшеница --
Золотое жнивье на пути...
Хороша в Черновцах паляныця,
Лучше в мире нигде не найти...

Пирожки

Что-то вновь меня выйти из дома подвигло.
Я не голоден шибко, однако, куплю
Пирожки с пылу с жару -- внутри их  повидло -
С ним и прежде любил -- и сегодня люблю.
 
В белой ленте бумажной, чтоб руки не маслить,
Чтобы сладить с икотой -- стакан газ-воды...
Ничему из былого в душе не погаснуть --
Прилетела из детства картинка нужды.
 
В тот убогий ларек -- на углу против сквера
Привозил пирожки деревянный "москвич" .
Почему-то они иногда пахли скверно,
Но в другие разы -- как пасхальный кулич.
 
А в жел. дор. магазинчик, что был на Лысенко,
Пирожки привозили с капустою... Класс!
Продавщицею там подвизалась соседка --
С Сашкой, сыном ее, вместе топали в класс.
 
Пирожок за полтинник сейчас и не купишь,
Нет копеек уже в СНГ -- вской мошне.
Если б даже нашлись, получил бы лишь кукиш
Вместе с матом отборным по этой цене.
 
Не вернуться за лакомством в детство обратно,
Ну, а если уж так захотелось, дружок,
В скором поезде "Q" отправляюсь на Брайтон
За пол-доллара сочный купить пирожок.

«Буковинская» колбаса

«Буковинская» колбаса...
Нахожу ее и в Нью-Йорке...
Есть для завтрака полчаса –
Распластаю на хлебной корке...

С наслаждением откушу –
Вкус чесночный, полукопченый...
-- Не мешайте мне, -- попрошу, --
Пахнет Киевской... --
                Хлеб мой черный,

Эмигрантский, порой горчит --
Нас чужбина не дарит лаской...
«Буковина» -- всегда звучит
По отечески... Хоть колбаской

Ощущенье возобновлю
Возвращенья под кров родимый...
Все, что с Родины, я люблю...
С детства памятное едим мы

С наслаждением... И опять
Попрошу в магазине дальнем
«Буковинскую» -- вспоминать
О потерянном, о печальном...

Буковинский нарзан

Сообщили вчера в эфире:
Донимает народы зной.
Потепление в целом мире
Обручается с жаждой злой...

Что спасает, когда им жарко
Земляков моих, черновчан?
«Буковинская» минералка –
Черновицкий живой нарзан...

В черной шляпе с пером, жилетке,
Называемой здесь «киптарь»,
На бутылочной этикетке –
В вышиваночке -- трембитарь...

За стеклом с голубым отливом
Это чудо карпатских гор,
Отхлебни, чтобы стать счастливым
Потеплению вперекор..

Нет приятней и нет полезней
Упоительной той воды,
Исцеляет от всех болезней...
В час веселья и дни  страды,

Утешает и укрепляет,
Успокаивает всегда....
Жизнь  счастливую продлевает
Упоительная вода...

Пончики на Кобылянской

На перекрестке с улицей Котовского
На Кобылянской «Лакомка» -- кафе....
С эскортом  хизнелюба Семки Бродского
И Вовки –  (в сапогах и галифе –

Отцовских старых – не дают спецовки нам) –
Становимся очередешке в хвост...
Торчит над всеми стриженая Вовкина
Большая голова... Он, Зуев, прост,

А Семка – как мимоза – из «воспитанных»...
У нас сейчас на стройке перерыв...
Мы поступаем в техникум в невиданных
Условиях:
                -- Траншеечку отрыв,

Услышите про результат экзаменов...
И роем, носим землю, как ослы,
Чтоб вечером свалиться в койку замертво...
Но в перерыв, достойные хвалы,

В кафе хватаем с пылу с жару пончики –
В кулечке, с пудрой сахарной поверх...
В стакане – кофеек...
                -- Поели, хлопчики? --
Копаем дальше...
                Бродского отверг

Неправедно в итоге стройки техникум,
Мы с Вовкой поступили – повезло...
Остались вкусом сладостной утехи нам
Те пончики... Немало лет прошло...

В Нью-Йорке соблазнился: с виду донаты
Такие, как те пончики в кафе,
А вкус – отвратный, знаком, что не дома ты...
Но ожила картина в голове:

Ком теста заправляет тетя в чепчике
В блестящий коренастый автомат...
Секунда – и в дозаторе-развесчике
Сформовано кольцо... Прикован взгляд

К процессу, что проходит за окошечком:
В кипящем масле пончики плывут
По кругу, кувыркаясь.. Понемножечку
Румянятся – и бух -- в лоточек!... Тут

Подхватят их, горячие, лопаточкой
В кулек, посыплют после сахарком,
Стаканчик кофе выставят:
                -- Достаточно?...
-- Спасибо! -- За добавкой – вечерком,

Гуляя, забегаем...
                -- Помнишь пончики, --
Друг друга вопрошаем вдалеке,
Хлебнув досыта эмигрантской порчинки...
Но вспомним – и опять на языке

Вкус несравненной простодушной радости...
Ах, где б сейчас те пончики купить,
Добавив бытию наивной сладости...
Те пончики вовек не позабыть...

Голубцы в виноградных листьях

Наш балкон на Южно-Окружной
Был увит всплошную виноградом...
Раскладушку бросив со стеной
Из густых зеленых листьев рядом,

Лампу прикрепив над головой,
Перед сном  немного почитаю
На балконе... Дождик проливной
Омывает листья... Улетаю

В сладких снах в ушедшие года,
В третий дом на Киевской... И Люда
Горько-сладко снится  иногда...
Утром мама настрижет на блюдо

Виноградных листьев, разредив
Мой шатер зеленый над балконом --
И готовит дивное из див --
Яство -- с ностальгическим уклоном...

В листьях виноградных все дома –
И в обед – все та же эпопея...
А зовут по-разному: долма,
Сермэлуцэ,  клефтаки, купепья --

В листьях виноградных голубцы...
В этом нежном вкусе воплотились
Памятью о детстве – Черновцы...
Ах, «куда, куда вы удалились»,

Затаились где – «златые дни»?...
Я приехал в отпуск из Сибири,
Город, мне в ладонях протяни
Вкусности твои, что прежде были,

Те, что мне в Сибири не добыть,
Дай мне въесться, внюхпться, вглядеться,
Дай хотя бы пару дней побыть
В возвращенном ощущенье детства...

Миндальные пирожные

На остановке троллейбуса
«Дом офицеров» -- с торца
Многие долго колеблются,
Многих задержит ленца,

Есть чересчур осторожные...
Я на приступку взойду...
-- Мне положите пирожные
Те же, что в давнем году:

Круглые, с коркой миндальною,
А посреди шоколад...
Их увезу  в ту сверхдальнюю
Землю, откуда назад

Мне возвратиться не велено...
Там я таких не найду –
Вам заявляю уверенно,
Тех, что в далеком году

Здесь покупал на стипендию...
Дайте хотя бы одно...
...Я не ломаю комедию...
Видимо, не суждено...

Мамалига

Що хата має, тим гостей i пригощає --
Снує у кухнi господарка, наче дзига...
У вишиванцi i киптарику стрiчає.
Чудова страва – золотиста мамалига.

На рiзний смак: хто полюбля з вершками бануш,
Хто просить рiдку ледь пiдсолену кулешу.
Токан iз бринзою негайно дайте пану ж
I срiбну викладiть йому виделку, легшу...

В окремих чашах хай лежать духмянi шкварки
I помiдори з огiрками у сметанi.
Напевно знайдеться що-небудь i до чарки:
-- Здоровi будьмо!
                -- Будьмо! Хай життя не тане! –

Не вiдокремити нiяк вiд Буковини
Цей смак, насичений добром, кукурудзяний
Вiд давнини їдять цю страву i донинi
Ласують кашею i шляхта i селяни.

I я cьогоднi мамалигу приготую.
Бо  старовиннi назбирав собi рецепти...
I запрошу когось i смачно нагодую,
Як знак поваги, визнання в любовi, цебто...






















Ностальгия

(Фотография: Вход в мой двор)

 

Был тоннелем в сияющий, солнечный двор
Мой подъезд – и дорогою в детство...
До него – пол-Земли... И неслышный укор --
Приглашение в душу вглядеться...

Семен Венцимеров







Разлучальное

Над Вселенной -- разлучальные дожди.
В темном небе ни луча и ни просвета.
Уезжаешь -- и грустит, грустит планета:
Жаль былого... Ну, а что там впереди?

Разлучальное качается такси,
Разбивая струи дождика на капли.
Рассветает, фонари уже погасли...
Но в душе ты свет надежды не гаси.

Ожидает разлучальный самолет.
Поднимаешься по трапу без оглядки.
Самому с собой играть не стоит в прятки:
Ведь никто с собою счастья не берет.

Но всегда находят место в багаже
Для тяжелой изнурительной печали.
И какие бы слова не разлучали,
Нету слов для возвращения уже.

Разлучальный шереметьевский баръер
И таможенник, не помнящий улыбки.
И не спросит он: "А нет ли здесь ошибки,
В том, что ты один покинешь СССР?"

А коль был бы ты волшебник-лиходей,
Превратил ее в Дюймовочку бы с маху,
Посадил бы в коробчонке под рубаху --
И увез силком, не слушая людей.

Разлучальный равнодушный океан,
Беспредельно-безнадежно изначальный
И чужой язык, глумливо-разлучальный,
Разлучально опустевший чемодан.

А потом неумолимые года,
Точно плетью понуженные, помчатся...
Умоляю, не спешите разлучаться,
Никогда не разлучайтесь. Никогда!

День народной свободы

Ах, мои вы родные
Дни народной свободы –
Отпуска, выходные...
Жаль, что дни, а не годы...

На поездку в Анталью
Мне не хватит «капусты»...
Что ж, тогда почитаю
С наслаждением Пруста.

Полежу на диване,
Погляжу в телевизор...
Между мною и вами –
Как издевка и вызов –

Пол-Земли с океаном,
Улетевшие годы,
Ваш портрет над диваном...
В дни народной свободы

Снятся чаще и резче –
(До сих пор не забыты) –
И счастливые встречи
И большие обиды...

Поднатужусь – и встану,
Влезу в чистые брюки,
Брошу «Чао!» дивану --
И пойду –(ноги в руки!) –

Прямо по Театралке
Мимо мединститута...
На газоне – фиалки,
А отсюда – минута

До газетного стенда
Против горисполкома...
Журналиста-студента
Долг: что в мире и дома,

Знать, во всем разбираться...
Не спеша почитаю,
Фактов десять-пятнадцать
Для себя помечаю...

Вдоль проспекта – троллейбус...
Выжди, тетя с коляской!
Я слегка поколеблюсь,
Но призыв Кобылянской,

Как обычно, всесилен...
Я шагну на брусчатку...
Прокричит птица Сирин
Про судьбы опечатку...

Сколько лет я потратил
На развилке за банком,
Лишь мозги изнахратил...
Мне казалось забавным:

Явный гуманитарий –
В сопромате копался,
А года пролетали –
Я в ловушку попался...

На Котовского нынче
Тратить время не тянет...
Леонардо да Винчи
Был поэт и механик.

Из меня же механик...
Ну, да ладно, опустим...
Горьких плюшек и шанег
Было много... Для грусти

Вмиг находится повод...
Понимаю, немудро.
Ну, так выдай мне, город,
Пончик с сахарной пудрой,

Кувыркавшийся в масле
В круговом автомате –
И печали погасли...
-- Вот салфеточка. Нате –

С пылу с жару. Горячий...
Кофе в тонком стакане –
Все, как в юности. Значит...
Есть еще «могикане»,

Что мою понимают
До конца ностальгию,
Кофейку подливают...
Чудо-пончик! Такие –

Только в этой кафешке
Посреди Кобылянской –
-- Заходите. Поешьте...
Возвращайтесь, будь ласка...

Погуляю немножко,
Поразмыслю – и двину
Неторопко в киношку,
Например, в «Украину».

Там директором Боря
Был в последние годы...
Нету брата – вот горе...
День народной свободы

Миражами заполнен,
Посвящается детству...
Мы до тонкостей помним
То, что дорого сердцу...

Черновцы, мои, Черновцы...

Черновцы… И бросает в дрожь,
Наплывает мираж рассветный…
Этот город был так хорош!
Но любовь была безответной…

От Рогатки и до Прута
Я проехал сто раз в трамвае…
Каждой улочки красота –
Неподдельная и живая.

Мы с ребятами вечерком
«Прошвырнемся» по Кобылянской…
Каждый парень мне был знаком,
Взоры девушек грели лаской.

И лишь только она одна,
Та одна, по которой сохну,
Безразлична и холодна…
Что же я – нелюбимым сдохну?…

За какие ж мои грехи
Наказание – нелюбовью?
Пробудились в душе стихи,
Пропитались тоской и болью.

А она не могла не знать,
Как я ею светло болею.
Я из школы ее встречать
Прибегал и ходил за нею.

И украдкою, точно вор,
Что к сокровищу подбирался,
Из окошка глядел во двор,
Красотой ее любовался…

… В этом месте – крутым пике
Наша улица шла на Рошу.
В парке Шиллера, в уголке,
Непокорный вихор ерошу:

Может, выглянет на балкон
Эта девочка –ненаглядность…
И клокочет живым комком
В сердце нежность – и безотрадность.

Черновцы мои, Черновцы –
За туманом, за океаном…
Разлетелись во все концы --
И обратно нельзя туда нам,

Где в окошечке огонек
Был манящей звездой земною…
Город юности так далек,
А любовь та всегда со мною…

*   *   *

Придет покуда неизвестный день –
И, следом за прощальными словами
Уйду неспешно в неземную тень.
Зато стихи останутся меж вами.

И те, кто жил когда-то в Черновцах,
И те, кто в Черновцах еще родится,
Прочтут в моих растрепанных стихах,
Что есть кем в нашем городе гордиться.

Что есть кого нам в городе любить,
Что есть, о ком нам помнить, вдохновляясь,
Вопросами отцов затеребить
И мам... Чтоб им, в ответах не теряясь,

Легенду о любви не исказить,
Поставит город памятник поэту,
В скульптуре постаравшись отразить
Историю любви простую эту.

Парк Шиллера отыщет уголок,
Где встанет на квадратном постаменте
Вихрастый грустноглазый паренек,
Не помышляющий отнюдь о смерти,

А взгляд свой устремивший на балкон,
Где девичья появится фигурка,
В которую навеки он влюблен...
И метроном пусть отмеряет гулко

Удары сердца... Город и поэт
Всегда живут, друг друга восславляя...
Пока стихи читают, смерти нет.
Жаль только жизнь короткая такая...

Возвращение в Черновцы

Я в былые года в Черновцы возвращался всегда,
Что же будет, когда я совсем эту землю покину?
Поведет ли меня, бестелесного, злая звезда
За пределы планеты, туда, где всегда – холода,
Или все же Господь вновь меня возвратит в Украину?

Я, возможно, вступлю в тот, на Киевской, старый мой двор,
И опять, подрастая, наивно-восторженным буду,
И на юной соседке опять сфокусирую взор,
И жестокий Амур, хохоча, поразит нас в упор...
Только я не узнаю в соседке мечту мою, Люду....

Даст Всевышний забвенье, но опыт оставит душе,
Чтобы впредь избежать мне судьбу искажавших ошибок.
Так же сердце ранимо. Оно не из папье-маше,
Но, коль встречу любовь, я ее не покину уже...
Миг рождения чувства волшебно и трепетно зыбок...

Ну, а если за смертью не будет уже ничего,
То тогда я вернусь в город детства хотя бы стихами.
В них, как в капле воды -- отраженье мирка моего...
Чем в судьбе дорожил, чем гордился превыше всего,
Поделюсь с черновчанами, милыми мне земляками...

Может, только строкой или словом заветным одним
Заслужу в Черновцах всепрощение и милосердье.
И за эту строку буду городом чтим и ценим –
Строки песен моих безраздельно останутся с ним –
Это значит: и мне город детства подарит бессмертье...

Пророчество о Черновцах

В газетах мы пророчества читаем.
Жил Нострадамус. Он-то знал секрет.
А мы давайте просто помечтаем
О том, что будет через сотню лет.

Глобальное -- для Глобы. Ну, а нам-то
Небезразличны наши Черновцы.
И мы начнем прогулку от почтамта.
Порадуемся: старые дворцы,

Почтамт и филармония, к примеру,
Окраской свежей восхищают взгляд.
Сияют храмы позолотой. Веру
Чтит вдохновенно поумневший град.

Исчезли примитивные хрущевки –
(Вопрос квартирный – давняя беда) –
Годившиеся разве для ночевки,
А жить в них получалось не всегда.

Коттеджи под веселой черепицей.
А рядышком – бассейны, цветники....
Как славно в этом городе родиться
И наизусть читать о нем стихи...

Нарядные и праздничные школы...
Театры – вечерами в них аншлаг.
Так много театралов стало, что ли?
Охоч стал город до культурных благ?

А стадионы, парки, а бульвары?
А маленькие тихие кафе,
Куда приходят седенькие пары?
А детвора по шелковой траве

Неутомимо носится, играя...
Как город посвежел, похорошел,
Как он красив от края и до края,
Как в нем отрадно телу и душе!

А Прут-река, мой город украшая,
Очищена от свалок и цехов –
Красивая. Искристая. Большая –
Для лодочных прогулок и стихов...

Мне видится, в потомках нет излишка
Моральной несвободы – миль пардон...
И вновь из парка Шиллера мальчишка
Глядит в тоске на девичий балкон...




























Чернiвцi
 
(Подпись под фотографией:)

Взгляд мой – с ностальгическим уклоном.
В этот дом во вторник и четверг
Года два ходил с аккордеоном,
Но меня мир музыки отверг.

Видимо, нужна к таланту виза...
Рядом, на Лысенко, был балкон...
А на нем концерт давала Лиза,
Пел в ее руках аккордеон...

Семен Венцимеров








































*   *   *

Вело життя мене таємними стежками.
Ця мова, що я вперше чув iї вiд мами,
Менi здавалось: залишилась тiльки в сердцi,
Та залунала в повний голос в цьому серпнi.

Я пригадаю всi слова цiєї мови,
Серед усiх знайду одне, що допоможе
Зненацька висловити сни моi i мрiї...
Моi печалi нездоланнi i надiї.

Воно прилине теплим промiнем до ганку
Чи журавлиним клином в небi на свiтанку,
Неясним шуркотом у росянистiм листi,
А чи мотивом несподiваної пicнi.

Коли ж нi слова не знайду у цiлiй мовi,
Вiдгомоню вiдлунням першоi любовi,
Щемливим спогадом о тiм, чим серце млiє,
О невтiленнiм -- невмирущiм, о надiї.

Дощами вересень печаль мою умиє,
Усе даремно и безглуздо без надiї.
Cибiрський сiчень заморозить бiль у серцi...
Ряснiють в липнi полуницi, не у серпнi.

 Мова

Я зрiдка згадую той час,
Коли я жив ще в Українi.
I залишилася вiднинi
Лиш мова, що єднає нас.

Вона крiзь душу мов рiка,
Тече i не питає згоди
I не дарує насолоди,
А начебто чогось шука,

Комусь в душi моїй гука,
На що немає вiдгомону.
Хiба сльозу мою солону,
Давно вже висохлу, чека?

Без жодних планiв i надiй,
Без зволiкання, без умови,
Тече рiка цiєї мови,
Самотнi човники на нiй.

А кожний човник -- то є спогад
Про давнi села i мiста
Про нiжний потиск, довгий погляд
Несмiлу радiсть або страх.

Та рiчка, темна i бурлива
В своiй ховає глибинi
Секрет, чому я нещасливий,
Чого бажається менi.

Я, може, навiть здогадався,
Чому, почавшись iз струмка,
Мене не покидає дар цей,
Ця успадкована рiка.

Чому вона менi шепоче
Ti вiршi, що давно не чув:
Про чорнi брови, карi oчi,
Що я їх майже позабув,

Омрiянi caдки вишневi,
Про степ, i море, i шляхи,
Про зiроньки у темнiм небi...
О, зрозумiло: за грiхи

Таку менi обрали кару:
Не забувати нi на мить
Все те, що втратив i шукаю,
Що неможливо не любить...

...Я зрiдка згадую той час,
Коли я жив ще в Українi.
I залишилася вiднинi
Лиш мова, що єднає нас

*   *   *

-- Коли хочеш довго жити,
Треба вчасно постаріти –
Кажуть лiтнi мудрi люди, --
Далi – анiяк, нiкуди...

Я бажаю довго жити,
Та не хочеться старiти.
Не вгамується бажання,
Квiтне мрiями кохання.
 
Будь же, душе, молодою –
Хай йдуть роки за водою --
Радiстю усiх вражаю,
Бо старiти не бажаю...

*   *   *

Ті, що за море вiдлетають,
Міняють небо, а не душу.
Вони душею пам’ятають
Смачну, м’яку, солодку грушу,.
Дiдусь її зiрвав на радiсть
Онуковi на тiм подвiр’ї,
Що не забуло  й досi навiть
Мене в родинному сузiр’ї…

Усi, кого штовхає доля,
У мандри прикрi i далекi,
Кого примушує неволя,
Струмки лишати i смереки,
Беруть з собою у дорогу,
Як оберiг, пiсенну мову.
I я без неї анi кроку –
Не пiдкорюсь чужому слову.

Усi кого заводить лихо
За обрiї в часи негоди,
Свiй жереб вiдживають тихо.
I я тут тихий i негордий.
Пiдтримує лиш думка щира
Мене у сiчнi i у серпнi:
Завжди зi мною Батькiвщина
У пам’ятi моїй  i серцi...

*   *   *

Ніщо так боляче не б'є
Людину, як брехня.
Відвертість сльози друга л’є,
Кров – зрада мовчазна...

Слабкі -- за правду проженуть,
Окличуть злим слiвцем...
А сильні — руку подадуть
I пригостять винцем.

Без правди згинеш задарма,
Без правди свiт – тюрма...
Де правди широї нема,
Там величi нема.

Без правди не стоїть село,
Нi мiсто, нi Земля...
Без правди – в кожнiм словi – зло,
А правда визволя...

*   *   *

Не огидний той рубець
Що  є наслідком відваги.
Хоч i сили  -- нанiвець,
Не вiдддасть вiдважный шпаги.

Лиш боротись — значить жить,
Не ламайся вiд нещастя,
У двобою кожну мить
Мужнiм вчинком вiдзначайся.

Хто ти є, i що ти є,
Розпiзнаю в мить єдину:
Хто оточує тебе,
Прикриває в бiйцi спину?

Хто готовий поруч йти
Тяжким шляхом, але гiдним?
Вища радicть у життi –
Бути людям необхiдным.

Доле, мужньому свiти,
Хай у злиднiв сльози л’ються...
Заклик чесної мети:
-- В бiй – заради щастя людства!

*   *   *
Коли я вмру – триватиме життя,
Вмру, сподiваюсь, у родиннiм лiжку,
Тримаючи в руках цiкаву книжку,
Пiд синове мовчазне спiвчуття.

Не хочеться загинути менi
Вiд кулi чи снаряду, бомби з неба.
Благаю, не вбивай мене, не треба,
Гендлюючий криваво на вiйнi!

Вiйна не припиниться до тих пiр,
Аж поки тi, що у окопах гинуть
Не встануть як один та й гасло кинуть:
-- Багнети – в землю! Хай панує мир!

Якщо кортить, полiтики нехай
Ховаються в окопи та стрiляють,
Полiтикiв вбивають i вмирають,
А нам вмирати нецiкаво. Край! –

Тимчасом чую грiм з усiх бокiв:
Щодня, щочасно, щохвилинно всюди
Вiд куль I вибухiвки гинуть люди
Рефреном пiд патрiотичний «спiв».

Красуючись з екранiв i трибун,
Полiтикани нагло брешуть людству...
А рiки кровi неупинно л’ються –
I п’є ту кров, як Дракула, брехун...

*   *   *

Хто, власне, знає, що воно – кохання?
Закоханий навряд чи розповiсть.
Осяяння, натхнення, хвилювання?
Блага до нас iз сфер небесних вiсть?

Лиш той – людина, кажуть, хто кохає.
Кохання свiтло, наче сонце, л’є,
Нiчого вiд людей не вимагає,
А тiльки щедро радiсть роздає.

Усе прекрасне в свiтi – вiд кохання:
I квiти, i будiвлi, i пicнi.
Воно яскраве – й перше i останнє,
Хай прийде восени чи навеснi.

Якщо хоч раз в життi любов пiзнаєш,
Осяяне з тих пiр твоє життя.
I тим єдиним, що когось кохаєш,
Освячуєш i iншi почуття.   


Якщо бажаєш Землю обiйняти,
До сонця бiгти вранцi i спiвать,
Бродячого собаку цiлувати –
Все ясно: умудрився покохать...

*   *   *
Огидна i страшна вiйна.
Її безмiрна данина.
З чоловiкiв як i з жiнок
Вiйна стягає свiй оброк.

З одних вона стягає кров,
Вбиває радiсть i любов.
А iншiх залива сльозми.
Нема їм свiту мiж людьми.

Вiйна цiкава тiльки тим,
Хто не зазнав її... Ходiм
Подалi, брате, вiд вiйни –
Нехай нам сняться мирнi сни...

*   *   *

Материнська любов безкорисна i щира,
Рукi матерi нiжать, голублять дитя.
Материнська молитва благатиме мира --
Дайте матерi мира, хай квiтне життя!

Хай дитя пiдростає здорове й веселе,
Хай удосталь йому буде яблук i  слив,
Зiгрiва материнська щаслива оселя
I кривавих нiколи не вiдає злив.

Материнська любов запанує у свiтi –
Запанує всесвiтня любов назавжди...
I дiстануть безсмертя i матерi й дiти,
Щоби мiг я на радiсть вернутись сюди...

*   *   *
Я вiрю: нi, не вперше я живу,
Ранiше сходив кiлькакрат на Землю,
Я звик вертатись у людську оселю,
Багато бачив, чув, читав  -- зiрву
Покрив буденний з небуденних iстин
Можливо, що не кращим часом й мiсцем
Хвилина буде ця I цей рядок,
Та за хвилину, може, вийде строк
Мого у цьому свiтi iснування –
Не сбудуться надiї, сподiвання...
Вiддам, що маю. Хочеш, то вiзьми...
Велика радiсть – бути мiж людьми,
їм спiвчувати, їм допомагати,
Завжди будь необхiдним людям, брате.
У cвiтi два бажання, двi мети.
їх здійснення  є щастям для людини,
Корисним бути, совiстю в життi
Не поступитись... Цi лиш двi,  єдинi.
Свiт на любовi матерi стоїть.
Любов ця перешкод не помiчає,
Як сонечко, уранцi нас стрiчає
Її любов... Спимо – вона не спить.
Чи став своєї долі ковалем?
Людина відбивається у вчинках.
Ми те, як кажуть, що їмо i п’єм,
Ми—всесвiти, ми променi в сутiнках
Для тих, кому даруємо любов...
Даруй любов щедрiше знов i знов –
Повернеться до тебе сторазово.
Завжди твердим хай буде дане слово,
Хай вдячнiсть завше йде тобi услiд...
Ось, власне, i увесь мiй заповiт...

*   *   *

Вчимося пiзнавати Божий свiт.
У школi цiй ми лиш невдалi учнi.
Казав поет: для радощiв незручнi
Планети, не обладнанi – та й лiт

Дає людинi доля небагато...
Та що ж робити? Треба все одно
Учитися, ретельно пiзнавати
Хоч те, що нам вiдкрито, що дано...

Всевишнiй щось важливе приховав,
Повчальне у подiях вщерть буденних...
Записуєш свiй досвiд у щоденник?
Уважно прочитай, що записав.

Навряд чи випадковою була
Вчорашня зустрiч: дехто незнайомий
Дивився в очi, а в очах iмла
Та нерозкрита таємниця... Що ми

Щодня видобуваємо iз слiв,
Iз випадкових зустрiчей – невчасних,
Приємних, неприємних? Тихий спiв
Лунає десь – вiдлунням тих неясних,

Що наповняють душу, почуттiв...
Самих себе вчимося пiзнавати...
Хто зна, чи вдасться в свiтi вiдшукати
Те сердце, чий луна – для тебе – спiв?...

*   *   *

Поезiя безсмертна i нетлiнна.
Над небуттям i забуттям вона
Cвою високу мiсiю невпинно,
Невтомно всюди здiйснює... Одна

Поезiя повiнчана з майбутнiм.
У кожної людини є в душi
Скарбниця з найдорожшим, незабутнiм...
Вiдкрий оту скарбницю, опиши

Омрiяне, оплакане, поете,
Хай бiль твоя покличе спiвчуття
Вiдлунням у чужiй душi… Нове те
Творiння хай впливає на життя,

Змicт придає йому i розумiння...
Поезiя – то не простi cлова –
Осяяння, пророцтво i прозрiння,
Поезiя – то iстина жива.

Насмiлюсь навiть висловити думку:
Це те, що хоче донести Творець
До тебе, щоб не був придатком шлунку,
Вбиваючи духовне нанiвець...

Поезiя... Вона єднає людство.
I доки над друкованим рядком
Лунає тихий смiх i сльози л’ються,
Безсмертне людство – є такий закон...

*   *   *

Вчителi поета – поети й читачi…
Кажуть, що натхнення високе найчастiше
В хату до поета приходить уночi --
Тiльки запанує в свiтi тиша –

I тодi чутнiшi поетовi думки,    
Cпогади i мрiї яскравiйшi й гострiшi...
I бiжать невпинно над аркушем рядки,
Шепiтком порушується тиша...

Мова для поета – натхненний iнструмент,
Вiн малює словом, як фарбами – художник.
Тiльки власне серце вiн спалює ущент,
Капає на вiрш солоний дощик...

Божий дар поета – не нагорода, нi,
А оброк, вiд чого вiдмовитись не можна.
I у муках слова його минають днi,
I пече, як рана, крапка кожна...

Пошук слова тяжший, нiж труд каменяра,
Та ще жодний в свiтi поет по власнiй волi,
Включно i Тараса Шевченка, Кобзара,
Не втiкав з поетової долi...

*   *   *

Пiшли лiта човнами за водою,
Вiд iнiю мигтiли до роси...
Якщо не можеш помiняти долю,
То з гiднicтю хоча б її неси...

I все життя шукай свою Жар-птицю,
Здiйсни своє призначення в життi.
Пiзнай людського серця таємницю,
Сердечнiстю всю долю освяти.

I доброзичливостi щедре зерня
Усюди невгамовно разсiвай...
Якщо ти в юностi не маєш серця,
Чужої долi краще не займай.

I свiтло духу хай в тобi не згасне
Та не ховай сердечнiсть пiд замки.
В людині має бути все прекрасне:
I почуття, i очi, i думки.

До нас приводить доля друга-брата...
Чи друг нам той, що всюди i завжди,
Пiддакує i хвалить нас завзято?
З ним не уникнем гiркої бiди.

Стрiчай на дворi в квiтнi чорногузiв,
Спитай чи добра чужинецька даль...
I не таї бiду вiд щирих друзiв,
Прийди, щоб роздiлити їх печаль...

Якщо тебе на гострий край раптово
Поставить доля, не зганьби душi.
Обов'язок! Величне, сильне слово
Пiдносить особистiсть до вершин.

Не набивай грiшми собi кишеню,
Бо все одно не вiзьмеш їх ТУДИ...
Так просто жити в злагодi з душею.
Чи сам так жив? Вiдверто: не завжди...

*   *   *

Десь колись ти кохання пiзнаєш –
I буденне життя втратиш без вороття.
Тим єдиним, що палко i щиро кохаєш,
Ти освячуєш всi почуття.

Кожна Ганна по-своєму гарна,
Кожний Гнат-молодець – в особливий взiрець,
Жодний вiк не уникне кохання... Кохання
Не зведе навiть смерть нанiвець.

Про кохання я знаю не з чутки.
У надхмарну злiтав височiнь-далечiнь,
Били бубни в душi, золотi грали дудки,
А тепер залишився нi з чим...

Красно дякую тiй, що зi мною
Разом йшла через роки життєвим шляхом,
Що для мене була й вiчно буде земною
Свiтлом-зiронькою, маяком.

I на кого тепер нарiкати?
Доля кинула жереб -- i cушить журба.
Але, поки живий, не втомлюсь виглядати,
Чи розквiтне засохла верба.

Бо i я ще не вмер для кохання,
Ще не згасла душа i надiя живе...
Хтось уперше кохає, а дехто – востаннє,
Серце ласку, як в юностi, зве...

*   *   *

Стати людиною – значить -- прожить
В гiдностi вiк – i не втратити честi.
Промиготить все життя наче мить –
Як не згубить його – на перехрестi

Злого i доброго? Як обiйти
Чорнi cпокуси i бicовi пастки?
I самого себе в швидкiм життi
Як зберегти i не втратить нi частки? 

Визнати хиби свої – не ганьба.
Чесність вмирає, коли продається.
Радicть минає, натомicть журба
В серцi у нас назавжди зостається.

Щедрiсть мудрiша нiж жадiбнiсть, так?
Хитрiсть завжди примiтивна й безплiдна.
Щедростi брак – то є мудростi брак,
Жадiбнiсть хитростi тiльки огидна.

А простодушність мудрiша за всi
Хитрощi, великодушнiсть богата...
Щастя – купатись в ранковiй росi,
Тим вiдзначати кохання як свято.

Щастя – прийти пicля тяжких шляхiв
Й поцiлувать добрi маминi руки...
Щастя – виховувати дiтлахiв,
Щастя – коли приїжджають онуки...

Стати людиною – рiч непроста.
Прагнути цього вiд юностi треба.
Може в життi це найкраща мета
I найвiрнiша – пiд наглядом неба...

*   *   *

В кожнiм серцi i лiто i осiнь
Завше рiзнi… Нiким i нiде
Таємниця кохання ще й досi
Не  вiдкрита... Кохання веде

У незнанi cвiти, у неспокiй,
Де панують живi почуття.
I людина ти доти лиш, доки
Ти кохаєш – i квiтне життя.

У кохання -- суворi закони,
У кохання – яскрава весна.
Заборони, бридкi забобони
Для кохання – нiщо... I хто зна,

Чим насправдi кохання богате,
Як народжується в забуттi
Дивовижне i радiсне свято?
Будь закохана, душе, цвiти!

I не здатнi нi влада нi мати
Свято радостi те погубить.
Має право душа покохати,
Має право людина любить...

*   *   *

Коли зустрiнешся з напастю,
Будь стiйким, протидiй нещастю
З подвiйною потужнicтю
I з усiєю мужністю,
,
Вiддай вci сили повнicтю –
I вiдзначайся доблестю,
Не спокушайся слабicтю --
I переможеш з радiстю!

*   *   *
Здається, я ще й досi молодий –
I в цьому є велика таємниця.
О, де ж вона, та юностi скарбниця?
Бери, мовляв, i знову володiй.

Наївний самовпевнений гордiй,
Хоч увiснi я бiльше не лiтаю...
Я знаю вже, та я ще пам’ятаю...
I начебто я й досi молодий

В богатствi мрiй щасливих i надiй --
То ж смiйся, душе, добрим, світлим сміхом,
Радiй цнотливим i простим утiхам,
Неначе я ще й досi молодий.

Якщо щаслива мить, то порадiй.
Хай обминає серце чорна злива...
Хай буде хоч наступна мить щаслива,
Хай хоч на мить я буду молодий...

*   *   *

До самотностi приречений поет,
Хто вимушує тебе обрати долю,
Що не має навiть крихiтних прикмет
Нi добробуту нi слави? А з бiдою

Зустрiчаєшся частiше, нiж усi
I гостра у серцi бiль нерозумiння.
Бiг у вивiрчинiм вiчнiм колесi –
А для кого твої муки i творiння?

На яку адресу шлеш твою любов?
Твої роздуми з ким мрiєш роздiлити?
Хто i де вiн, той, для кого, знов i знов
Почуття твої, яскравi, наче квiти?

А чи всi твої зусилля – не дарма
I нiкуди не веде твоя дорогa.
Нi пошани анi вдячностi нема –
То для кого всi труди твої?
                -- Для Бога...

*   *   *

Шкода, що серце не кохало,
Чи вiдкохало, а живе,
Чи надто швидко вiдпалало,
Чи, може, вiдгуку не знало --
I боляче  гiркота рве...

Шкода, що спогади катують,
Чи то не спогади, хто зна,
Чи надто почуття пустують
Чи, може, нерви бешкетують,
А може – навпаки – весна...

Шкода, що щастя не тривало,
Як мрiялось, усе життя,
Шкода, що серце так кохало,
Та все багаття вiдпалало,
Весна пiшла без вороття...

*   *   *

«Єдина справжня розкіш — це розкіш спілкування...» --
Чи правий був де Сент-Екзюпері?
Є в мене друга розкiш – самотнi мiркування,
Є третя  -- cон щасливої пори,

Четверта розкiш – пiсня, що радiо донесло
Її до мене у далекий дiм...
Та ще є в свiтi мiсто, подвiр’ячко, де чесно
Колись моя душа мужнiла в нiм...

Iще є розкiш знати, шо десь живе кохана
Яка донинi згадує мене...
Є розкiш вiдчувати, коли прокинусь рано:
Iще мене життя не прожене...

*   *   *

У землю потрапило зерня --
Земля починає труди...
Природа не храм, а майстерня –
Та не заподiй їй бiди.

Дай досхочу спраглому зерню
Води у блакитнi струмки...
Якою залишимо Землю?
Її мальовничi горбки,

Пекельнi жорстокi пустелi,
Бурхливi i тихi моря,
Та небо дратуючi скелi –
Ранимi… О, Земле моя!

О, доле моя! Нероздiльна
Вiд долi моєї землi...
Природа красива i сильна --
А ми божевiльнi i злi...

*   *   *

-- Вiдмовлено у довгому життi! --
Залишу кiлька вiршiв в iнтернетi.
Вони вам доведуть, що у буттi
Я прагнув до любовi... Є прикмети:

Життя мене вже скоро прожене
Iз квiтнучих садiв  у темну даль.
I я бажаю, щоби смерть мене
У час застала той, коли печаль

Невимовнi поета почуття
Востаннє викладатиме iз слiв...
Нехай покине вже тодi життя,
Коли я буду посеред трудiв...

Хтось прочитає, дехто знов i знов
Перечитає.. Вiршi мої, вiршi!
В вас бiль моя, надiя i любов
I ви чужiх не кращi i не гiршi.

Ви – дзеркало надiй моїх i слiз,
Дорога у майбутнє для душi,
Перлинна мова, що я нею  нiс
Щось вiд iдеї Бога... Не спiши,

Читаче, пробiгаючи рядки,
Що вже не зможу їх редагувать.
Нема в них порожнечi. Навпаки
Зумiє щось важливе вiдшукать

В них серце у спiвтворчостi живiй
З душею, шо у Всесвiтi, здаля
Знов порадiє щиростi твоїй...
Без мене далi попливе Земля...

*   *   *

Ми шукаємо щастя, потрапляєм в пригоди,
Вiк людський миготить наче мить...   
Покоління відходить, покоління приходить,
А Земля віковічно стоїть!

А Земля всiх, хто був на Землi, пам’ятає
I за кожним сумує здаля...
А коли врештi Бог нас на Землю вертає,
То сердечно радiє Земля.

Сподiваюсь i я повернутись додому,
На планету захоплених мрiй.
I менi, несподiвано знову живому,
Буде знову цiкаво на нiй.

Росянисто-бузковий зiгрiється досвiт,
Посмiхнеться дитя увiснi…
I минулих життiв неоцiнений досвiд
Подарує надiю менi….

*   *   *

Кажуть люди про мене: невдаха –
Нi родини нi грошей нема.
I, шукаючи синього птаха,
Зтратив час i здоров’я дарма.

Що поробиш – так склалася доля –
Бiлим круком летiв крiзь життя.
Чи то воля була чи неволя –
Добрий ангел давав напуття.
 
Але цю несолодку стежину
Сам собi я свiдомо обрав...
Хто менi подарує жоржину,
Що багрянiше лiтнiх заграв?

Хто мене на порозi зустрiне
I подивиться в очi з теплом?
Та самотнє моє i невпинне
Животiння означу добром.

 Дар пiсенний приходить вiд Бога.
Нарiкати на долю – то грiх.
Хай моя несолодка дорога,
Я щасливiший все ж за усiх...

Лютий

Морозе, ти, хоч сердься хоч не сердься,
А теплий промiнь вже разок прибiг...
Весняне сонце – як дiвоче серце.
Грак прилетить – за мiсяць зiйде снiг.

У березнi так сонечко засяє –
I побiжать по вулицях стрiмкi
I радiснi: природа воскресає –
Веселi, надихаючi струмки.

Ще холоднеча припiка помалу
I випада на досвiтi снiжок.
Бурульки довгi—на весну тривалу,
А зтане снiг – берися за плужок.
 
Побачиш: щука лiд хвостом ламає –
Бiжи додому, встань на свiй порiг,
Бо ластiвка додому повертає,
Зустрiнь її, а з нею – свiтлий рiк.

Веселка вранцi – незабаром дощик.
Вiдкрий йому долонi, порадiй.
Весняний дощик, як з грибами борщик –
Дитяча радiсть, тисячi надiй.

Помiтно довше день, а нiч коротше...
Морозе, ти не злися, саме час...
Чим злiше лютий, тим весна солодше –
Iди, морозе, i забудь про нас...

Мета

Свiтило щастя – мав, кого любить.
Дзвенiла радiсть i душа спiвала.
Хіба це мало — незабутня мить?
Щасливi cпогади – хiба це мало?

Знов шепiтком повторюю iм’я,
Акомпаную подихом печальним.
Я заздрю тiм, у кого є сiм’я --
Є вища мудрiсть у буттi звичайнiм.

Не забуваю радiснi лiта,
Натхненнi днi любовi пам’ятаю...
Живе в душi надiя, є мета:
Колись любов я знову привiтаю...

*   *   *

Вже нам не станцювати па-де-де,
Омрiяна, оспiвана, кохана,
Уже нам не зустрiтися нiде –
Не обiцяй нам див, самоомано.

Крiзь долю всю мою тече любов,
Iз серця виливається пiснями.
Чи отруїв мене болиголов,
Чи хтось поклав закляття помiж нами –

Розлученi навiки – i летить
Моя до тебе туга над морями.
А я тебе не вмiю не любить --
В душi твiй образ як iкона в храмi…

*   *   *

— Усьому свiй час, кожна рiч має пору пiд небом, --
Казав давнiй цар Соломон, а мудрiших нема.
I час повертатись на круги своя. Бо потребам
Душi вiдповiсть щонайкраще Вiтчизна сама.

Вже час, одчинися, Сезаме, даруюций щастя.
Тернистий мiй шлях, сподiваюсь, додому веде.
А дома не треба вiд кривди щодня захищаться,
Як це вiдбувалося на чужинi де-не-де.

Еолова арфа – чутлива душа i ранима –
Сприймає вiдлуння сердець, пам’ятаючих все.
Душi в унiсон вiдкликається пошепки рима,
Знання таємниче чарiвне до когось несе.

Душа моя в свiтi когось нерозсудливо кличе,
Душа моя знає, що щастя можливе завжди,
Бо десь бiля краю землi є моя Беатриче,
Бо щастя – вона i пора повертатись туди.

Вона – синiй птах мiй, омрiяна казка, надiя,
Що марить, з буденним моїм животiнням невлад...
Колись повернусь – (не помiчена свiтом подiя),
Щоб жити у радостi i доглядати свiй сад...

*   *   *

Цi роздуми – напрям для руху:
В життi щось важливе присутнє --
Поезiя – дзеркало духу,
Поэзiя – шлях у майбутнє.

Вона – найкрасивiша мова
I ключ до вiдвертого серця.
Її надихаюче слово
Сильнiше вiд чорного смерча.

Поезiя – право на щирiсть,
На icповiдальне зiзнання,
Можливо – Всевишнього милiсть,
А може – його покарання.

Мене пiднiмало й кидало,
Життя пiдi мною хиталось..
Поезiя долею стала,
А доля в поэзiю вбралась...

Чарiвна квiтка

Чарiвна квiтка – рiдка чудасiя
(А може взагалi її нема?)
Чарiвна квiтка – нездiйсненна мрiя.
Я все життя шукав її дарма.

Iз казки знаю: квiтка ця красива,
Красивiша нiж будь-що на Землi.
Вона насправдi – невимовне диво,
Та десь сховалась у нiчнiй iмлi.
 
Я перетнув у пошуках планету,
Посивiв, наче сизий голубок –
I мрiю передав, як естафету –
Нехай тепер її шука синок.

Вiн повний сил, розумний i упертий –
I випробує жереб до кiнця.
Чарiвну квiтку iз сердець не стерти,
Не зрадять мрiю люблячi серця...

Вiршомаз

Чи не втомився вiршувати, вiршомазе?
Чому призначено тобi такий оброк?
Ти перетворюєш у вiрш свої образи,
Щасливi спогади умiщуєш в рядок.

Твоє буденне животiння нецiкаве.
Зате захоплюють думки i почуття.
Iз-пiд пера завжди виходить щось яскраве,
А сам ховаєшся в затiненe життя.

Бо вiршування – це священне послушання,
Яке завжди цуратиметься суєти.
Поет втрачає дiм, здоров’я i кохання,
Усе втрачає, щоб усе перемогти.

Вiн залишається самотнiм, хворим, бiдним --
Свiтлiє розум i душа його зате.
I кожен день його стає духовно плiдним,
Натхненне слово одкровенням розцвiте.

Вiршеплетiння – рiд отрути чи зарази.
Жалiю юних, для яких воно – мета.
Ти б помiняв, напевно, долю, вiршомазе?
-- На хрест не просяться, та не зiйти з хреста...

Березень

Передбачаю: побiжать-задзюркотять
Струмки веселi по брукiвцi аж до Рошi...
Розквiтне мiсто, що нездатне вже ховать
Красу дiвчат своїх... Нехай мої хорошi

На Театралцi улаштують променад
Для ошалiлих вiд весняного бажання
Бентежних хлопцiв з демонстрацiєю шат,
Очей палаючих вiд мрiї про кохання...

Весна врочисто входить в парки i двори.
I стара яблуня прокинеться – й негучно
Мiй давнiй вiрш прошелестить для дiтвори,
Не розумiючiй, чому їй так незручно,

Чому нiяково, коли рука в руцi,
А очi – в очi?... Пiд каштанами Рогатки,
На Калiчанцi зауважать Чернiвцi
Когось задумливого, хто не гiдний згадки,

Тому що молодiсть його давно пiшла
З водою Прута й поринула в синє море.
Не знайдеш човника у мiстi  нi весла,
Щоб наздогнати й розшукать... Весняна зоре,

Хоч ти для мене свiтлом молодостi сяй...
Крiзь свiтловi лiта пронiс чарiвний промiнь
Картину юностi, мрiй солов’їних рай...
Весна... Передбачаю, буде повiнь.

Розквiтнуть палко всi акацiї й бузок,
Прикрасить радiсно алеї й вертогради...
Не кане юнiсть анi в море нi в пicок,
Несу в душi вiдлуння юної вiдради...

Часник

Я їм часник досхочу, щоб
Дать силу серцю и ниркам.
Часник лiкує сiм хвороб
I яснiсть придає думкам.

Здоров’я всьому голова –
Нав’язший у зубах трюїзм.
Магiчним чином цi слова
У променях життєвих призм –

Дiстали раптом цiнний змiст –
I я схопився за часник:
Потужний демонструє хист,
Щоб навiть слiд хвороби зник.

Щоправда, вiдвертають нiс
В крамницi ближнiй продавцi,
Немовби я туди занic
Не грошi – тхора в гаманцi.

Всмiхаються:
            -- Чудовий, сер
Парфум дiстали, -- жартома...
Та в мене все одно тепер
З ким цiлуватися – нема...

*   *   *

Пiзнавши цiнy честi, радощам i слову,
Сумую гiрко: треба жити  залюбки...
Коли б дозволили почати жити знову,
Напевно виправив би давнi помилки.

У першу чергу припинив би сумувати.
Хiба це мудро -- розповсюджувати сум?
Чи не мудрiше жартувати i спiвати?
Якщо радiю i спiваю, ergo sum!*
*То я iсную (лат.)

Весела думка – запорукою здоров’я,
Щасливе серце – то джерело доброти.
Чистосердеччя i простецьке щире взлоб'я
Веде надiйнiше нiж хитрiсть до мети.

Здоров’я варто значно бiльше, нiж багатство –
Це вiдкриття моє звичайно не нове.
Нема чого людинi радiснiй бояться,
Якщо радiєш, й рана швидше заживе.

Там, де немає простоти, добра i правди,
Немає величi, руйнiвне там i зле...
Чи ти щасливий, коли вбив когось чи вкрав ти?
Крадiй i вбивця до нащадкiв горе зве...

Тобi дається безкоштовно, то дарма ти
Нiс вiдвертаєш – як дається, то вiзьми
Дар спiвчувати людям  i допомагати --
Велика радiсть – жити в злагодi з людьми,

Завжди любовi на Землi не вистачає.
Чужої радощi  i щастя не займай.
Коли щасливий на години не зважає,
Ти навiть бiль свою з печаллю повтримай.

На милування не буває силування...
Умiй за iншого зрадiти i тодi,
Коли вiн хвацько вiдбере твоє кохання --
Так, i за себе i за нього порадiй...

Бо ти живеш для того тiльки, щоб радiти.
Немає рацїї в безрадiснiм життi...
Держави гинуть, як не можуть вiдрiзнити,
Хто злий, хто добрий... Радiсть – вiха на путi...

Якби я з юностi був здатний зрозумiти
Усю ту iстину, що в зрiлостi вiдкрив,
То стiльки приводiв знайшов би, щоб радiти,
Завжди би в радостi, завжди б у щастi жив...



Прохання

Нiч така тривожна...
Чом я неспроможна
Позабути зустрiч
У чужiм краю?...
Там де на горищi
Видихає вiршi
Той поет про молодiсть мою...

Приспiв:

Я прошу, Семене,
Не пиши про мене
I не мрiй даремно про любов...
Як би не хотiла,
Щастя вiдлетiло,
Не повернеться до мене знов...
 
А поет малює
Словом, що хвилює,
Квiти i дерева,
Рiчку i весну...
А поет спiває –
Серце забуває
I про зморшки i про сивину...

Приспiв:

Не пиши, земляче,
Бо душа заплаче,
Щирим словом не займай душi...
Лiто промайнуло,
Я про все забула...
Не пиши про мене, не пиши...

Де та нiжнiсть юна?
Лиш  її вiдлуння
Не згасає в серцi
У душi живе...
Де ховаєш, доле,
Лагiдне i  добре?
Спомин про минуле серце рве...

Приспiв:

Не пиши, поете,
Вiрую в прикмети –
Над душею має силу вiрш....
Лебедину пiсню
Вiдспiвала – пiзно...
Не пиши, бо буде тiльки гiрш...

Якi натхненнi в Українi вечори...
(По мотивах Вiктора Пелленягре)


Якi натхненнi в Українi вечори...
Любов, шампанське, i iскристi в небi зорi,
I вальси Шуберта тендiтнi i прозорi -
Якi натхненнi в Українi вечори...
Хай у коханнi терпкий присмак гри,
Нащо тобi мої пориви i обiйми?
На цьому й тому свiтi нероздiльнi в нiй ми -
Якi натхненнi в Українi вечори...

Якi натхненнi в Українi вечори...
Мить, зупинись, бо iншiх радощiв не треба,
А у поета очi - наче клаптi неба...
Якi натхненнi в Українi вечори...
Смак круасану, юностi дари,
I захiд сонця, й поцiлунок наостанку,
Красунi погляд, i хвилюючi свiтанки ...
Якi натхненнi в Українi вечори...

Якi натхненнi в Українi вечори...
Чарiвний мiсяць, i прогулянки, й зiтхання,
Бузку цвiтiння, й розтривожене дихання...
Якi натхненнi в Українi вечори...
Коли мене поважнi доктори
В останню путь почнуть збирати у негоду,
З собою вiзьму незбагненну насолоду:
Якi натхненнi в Українi вечори...

Капає дощик...
( За Р.Гамзатововим)

Капає дощичок, капає, капає,
Капає тихо, притомлено, мляво...
Падає листячкo, падає, падає,
Листя на гiллi i piдке й жовтаве.
Капає дощик... Безжально, нестримано
Вiтер цe листя обсмикує... Годi!
Haщо жалiть його, листя це зipване,
Якщо воно вам не стане в пригодi?

Вiтер осiннiй поважним господарем
Турить його, насмiхаючись взашiй,
Це безпритульне, обiрване, подране -
Геть iз подвiр'їв на вулицi нашiй!
Листя нове, я це знаю. зав'яжеться,
Люди всмixнуться вiдродженiй вродi...
Чому ж тодi менi все це вважається
Несправедливим в законах природи?

Журавлi
(За Р. Гамзатовим у росiйському перекладi Н. Гребнева)

Менi здається часом: тi солдати,
Що рiднi їх з вiйни не дiждались,
Не в землю цю лягли пiд бiй гармати,
А журавлями в небо пiднялись.
Вони ще й досi, злива там чи сухо,
Летять над нами з тих кривавих лiт...
Чи не тому стає менi так сумно,
Коли дивлюся журавлям услiд?

Летять, летять... Їх не встигають роки
В блакитной доганять височинi...
Там є мiж ними промiжок короткий,
Те мiсце, що призначене менi .
Останнiй день майне менi в обличчя,
З собою мене вiзьмуть журавлi ...
Тодi я вас з височини покличу,
Всi тi, кого залищу на землi.


(За Р.Рождественським)

Помiж мною i тобою -- вiчне небуття,
Зорянi моря, крижанi моря.
Як тобi сьогоднi йдеться, лагiдна моя,
Ластiвко моя, яблунько моя?
Залишився тiльки спогад - ти згадай мене,
Лиш згадай мене, знов згадай мене,
Хоч зненацька Ноктюрн, хоч раптово ти згадай мене,
Зiронько моя земна!
 
Помiж мною i тобою
Нескiнченна нiч,
Нездоланна нiч,
Невблаганна нiч...
Я до тебе знов прилину,
Тiльки ти поклич,
Ти мене поклич,
Знов мене поклич.
Я до тебе знов прилину
Рiчкою до нiг.
Стежкою до нiг,
Промiнем до нiг.
Хай нiколи не покине
Радiсть твiй порiг,
Сонечко моє земне!
 
Мiж нами довга, нескiнченна нiч,
Сторiччя i моря,
Зорянi вiтра...
Я їх до тебе надiшлю в цю мить,
Щоб чула ти: кохання не вмира!
 
Як тобi сьогоднi йдеться,
Сонячна моя
Радiсна моя,
Я тобi бажаю щастя
Трепетна моя,
Лагiдна любов моя...
 
Хай моє кохання вiчно слухає тебе,
Балує тебе,
Радує тебе....
Щоб не скоїлось у свiтi, а любов живе,
Хай тобi щастить завжди,
Хай тобi завжди щастить!

Прилетiли вереснi

Прилетiли вереснi...
Завмираю восени --
Не чекаю радощiв...
Будуть хмари i дощi...
Посирiють млявi днi,
Прийдуть спомини сумнi...
Засумує навiть сад,
Запанує листопад...

Приспiв:

Осiнь
Iде мiстами i ланами,
Вiтер
Шпурляє листя у струмок...
Довгi
Барвистi вереснi мiж нами...
Крони --
полум'ям пам’тних  свічок...

Прилетiли вереснi...
I чекаючи весни,
Згадую: була любов...
Може вiдiгрiє кров
Спомин про твою красу...
Я надiю пронесу
Крiзь негоду й прикрi днi,
Що зустрiнешся менi…

Приспiв.



А день, як доля сiрий...

А день, як доля, сiрий...
Летять птахи у вирiй,
За обрiєм далеко
Омрiяна земля....
Над лicом i морями,
Над нами i над вами,
Над вiчним i миттєвим,
Над всiм i над всiма...

Приспiв:

Доле,
доволi дощиком дрiбненьким
Думи
Мої дражливi дратувать...
Треба
Додому завiтать, до неньки,
Дома
її про щастя розпитать...

Як обминають скелi
Каньйони и пустелi
Повiтрянi ескадри
Притомлених птахiв?
Чи їх здолає втома?
Чи там вони удома?
Чи може бiльm тужливий
На пiвднi грай i спiв...

Приспiв.

Млинцi

Завiтаю в Чернiвцi
До бабусi  на млинцi.
Неодмiнно завiтаю –
Я дорогу пам’ятаю:
Там ставок наприкiнцi.
Вересневий листопад...
Є в бабусi гарний сад.
На подвiр’ї у бабусi
Метушливi курки й гуси,
Бiля тину виноград...

Приспiв:

Ой, млинцi, млинцi, млинцi...
Проштовхнуло крiзь вальцi
Кiлькакрат мене життя –
I немає вороття...

Завiтаю в Чернiвцi...
В небi сiрi баранцi,
Вдовж проспекту кучугури...
Та зiгрiє  днi похмурi
Чай з варенням пiд млинцi.
Пiсля новорiчних бурь,
Сiчнє, мiсто причепур,
Хай iз снiгом грає сонце
I вiтає крiзь вiконце
Сивину мою снiгур....

Приспiв.

Завiтаю в Чернiвцi...
Чернiвецькi горобцi
Понад долею лiтають,
I минуле пам’ятають,
Теж полюблюють млинцi...
Милий травнє, постривай,
I душi не зачiпай,
Вимий променi ранковi,
Запали свiчки бузковi,
Cум розлуки подолай ...

Приспiв.

Буковинський смак. Мамалига

Що хата має, тим гостей i пригощає --
Снує у кухнi господарка, наче дзига...
У вишиванцi i киптарику стрiчає.
Чудова страва – золотиста мамалига.

На рiзний смак: хто полюбля з вершками бануш,
Хто просить рiдку ледь пiдсолену кулешу.
Токан iз бринзою негайно дайте пану ж
I срiбну викладiть йому виделку, легшу...

В окремих чашах хай лежать духмянi шкварки
I помiдори з огiрками у сметанi.
Напевно знайдеться що-небудь i до чарки:
-- Здоровi будьмо!
                -- Будьмо! Хай життя не тане! –

Не вiдокремити нiяк вiд Буковини
Цей смак, насичений добром, кукурудзяний
Вiд давнини їдять цю страву i донинi
Ласують кашею i шляхта i селяни.

I я cьогоднi мамалигу приготую.
Бо  старовиннi назiбрав собi рецепти...
I запрошу когось i смачно нагодую,
Як знак поваги, визнання в любовi, цебто...

Бринза

Про бринзу неможливо лиш у прозi –
Звеличувати треба у пiснях.
Ту бринзу треба увiнчати в бронзi,
Насамперед її чаклунський смак.

У кошику, загорнута у листя,
Волога,  ямкувата i смачна,
Привезена з путильського обiйстя
Овеча насолода, свiжина.

Вона найкраще до вина пасує,
Без бринзи в мамализi пiсний смак.
Хто нею з помидорами ласує,
А дехто навiть I без хлiба, так..

Чи дочекаюсь, мрiючи, обiду?
Намрiяв хлiб iз бринзою в руцi…
Заради бринзи в Чернiвцi поїду
Шкода, що так далеко Чернiвцi...

Блинцы

Я заеду в Черновцы
Вновь к бабуле на блинцы.
По нетающему следу
Обязательно заеду –
Раззвонят во все концы.
Золотится листопад...
У бабули – щедрый сад,
Куры по двору толкутся,
Гуси у пруда пасутся,
Возле дома – виноград...

Припев:

Ох, блинцы, блинцы, блинцы...
Протащила сквозь вальцы,
Жизнь, ненастьями грозя –
И вернуться мне нельзя....

Я заеду в Черновцы,
Где сосульки-леденцы
Над подъездом нависают,
А от холода спасают
Чай с вареньем и блинцы...
Годы с плеч – как связка гирь,
Вновь легки мои шаги...
Пусть со снегом шутит солнце
И приветствует в оконце
Седину мою снегирь...

Припев.

Я заеду в Черновцы...
Облака, как три овцы...
Воробьев веселых стая,
Возле ног моих летая,
Будто просят: «Дай блинцы!»
Милый май, теплом встречай,
Многоцветьем восхищай,
Напои росою чистой,
И рассветною лучистой
Алой зорькой привечай...

Припев.

Запiзнiле кохання

Прийшла моя любов невчасна –
I  що ж менi тепер робить?
Людина створена для щастя –
I я не можу не любить.
Виплекую щасливу мрiю,
А  гострий сумнiв серце рве...
Нi, не кохати я не вмiю,
Душа коханням лиш живе...

Приспiв:

Про тебе
Моєї душi сподiвання,
Про тебе
Всi спомини, мрiї i сни...
Для тебе
Моє запiзнiле кохання,
Смарагди й перлини красунi-весни...

Коли нас нездiйсненнi мрії
Збивають з вiрної путi,
То будьмо  мудрі, наче змії,
I наче голуби – простi...
Та мудрiсть ця вбива надiю,
Що щастя з радощами зве...
Нi, не кохати я не вмiю,
Душа коханням лиш живе...

Приспiв.

Моя надiя

У життi як на довгiй нивi:
Є i радiсне i сумне.
Я частiше сумую нинi,
Нiж радiю... Та головне,
Що iще не вмира надiя
I, крокуючi по життю,
Ще i розумом володiю
I продовжую пiсню цю.
Ще i серце i памя’ть дiє,
Квiнуть мрiї, як тi сади...
Ти, надiє моя, надiє,
Надихай мене i веди.
Мiцно вiрую в cвiтлий шанс я,
Хоч не вiдaю поки, де
Я зустрiну, дiждуся щастя
I кохання мене знайде...

Раз, два, три, чотири, п’ять...


Раз, два, три, чотири, п’ять –
Пiду радостi шукать.
Спершу – на чотири кроки,
Потiм – хай минають роки –
Невгамовний йду i йду,
Мрiю сяючу веду
По долинах i лiсах,
По країнах i мiстах,
Де у затишних оселях
Стрiну парубкiв веселих,
Стрiну лагiдних дiвчат...
Десять..., двадцять..., п’ятдесят...
Швидко роки пролетять,
Але не втомлюсь шукать.
Хоч всю Землю обiйду –
Вiрю, що колись знайду...

Приспiв:

Радiсть!
 Вона чекає десь напевно,
Радiсть
 мене у свiтi вигляда...
Вiрю,
 що я не марно, не даремно
Втрачу
 на пошук радостi лiта...
Материнськi руки

Материнські руки — це сама любов.
Дiтям «Мама!» -- Боже ймено завжди у вiках.
-- Матiнко, на ручки!, -- син благає знов. –
Добре спиться дiтлахам на маминих руках.

Приспiв:

Мамо! Твої долонi наче сонце,
Мамо! Ти випромiнюєш весну.
Мамо! Я розпiзнаю крiзь тепло це
Любов надiйну i мiцну.

Мамина любов не знає перешкод.
Дiтям мама – вiчне свято – нинi i завжди!
Матiнка з тобою – i нема негод,
Захистить рука матусi дiток вiд бiди.

Приспiв.

Весна

У березнi ранки чудовi.
Продовжую закличный спiв.
Так в серцi багато любовi,
Що навiть не вистачить слiв.

Тримаюся напоготовi:
Зустрiти омрiяну час...
Є вічна загадка любовi:
Вона – як повiтря для нас.

А серце з весною у змовi
Щасливу надiю плека,
Що варто шукати любовi,
Яка ще на мене чека...

Любов

Щось про любов сказати?
Щоб не сказав, не те...
Я молодим шукати
Зiбрався – що  i де --
Вона, як розпiзнати,
Зустрiвши на шляху?...
Так, вам гаразд питати –
Скажу як на духу...

Не нарiкайте всує –
Любов не зрадить вас
Любов не протестує,
Вогонь її не згас.
Любов завжди  страждає.
Як вистраждав Iов...
Любов не покидає,
Коли вона – Любов.


Любов не мстить нiкому,
Вона сильнiш за всiх.
Любов веде додому,
Дарує свiтлий смiх.
Любов не вимагає,
А щедро вiддає.
Душа моя спiває
Про радicне моє...

Спiваю про кохання
 
Я не бачив вас цiлу вiчнicть
I за вами болюче скучив.
Поринаючи в романтичнiсть,
Давню тугу мою озвучив.
Поринаю у тихий спомин
I на вiдстанi вiдчуваю,
Як ласкає весняний промiнь
Свiтле личко – i я cпiваю...

Приспiв.

Спiваю про подвiр’я, де зросли
З тобою ми у незабутнiм мiстi,
Де яблунi цнотливi розцвiли
I про кохання мрiї променистi.
Про роки, шо так стрiмко утекли
По теренах роздрiбленої долi.
Про те, як ми любов перевели
До мого сина i твоєї донi.


Давня пicня, проста i щира,
Iз дитинства шле привiтання,
I примрiється Батькiвщина,
I прийдуть думки про кохання.
А кохання в душi не гасне.
Чую радicть, бо я кохаю.
Непiдробне, завжди прекрасне
Почуття це – i я спiваю.

Приспiв.

Нa порозi

Я пiшов за порiг,
Крокував сто дорiг.
Все – дарма, залишився би радше...
Сто негод перемiг
I зробив, все що мiг,
Хто зумiє, нехай зробить краще...
Вiдлуння днiв моїх почуєте у пicнi,
Не треба оплескiв, чекаю спiвчуття.
Якiсь, можливо, одкровення ненавмиснi
Когось врятують, збережуть чиєсь життя.




Кожен має свiй хист.
Промайнуло сто мiст.
Краще того, де вирiс, немає.
Мiсто мрiй – Чернiвцi...
Та синиця в руцi
Хлопця  вдома навряд чи втримає.
Летять розбудженими спогадами хмарки.
Чи сам iз них корисний витягну урок?
А в помилках не розiбратися без чарки.
I не наслiдуйте, бо я лихий зразок.

Хто навчить нас, як жить,
Щоб була кожна мить
I весела для нас i повчальна?
Я прийшов на порiг,
Я зробив, все, що мiг.
Та шкода лиш, що зустрiч печальна.
А втiм засмучуватися iще не варто.
Лунає пiсня, є надiя на любов.
I – далi буде: буду жить, як ляже карта.
I будуть зустрiчi щасливi знов i знов. 

Чернiвцi

У барвистiм сонячнiм вiнцi,
У бузку i яблуневих квiтах
Лагiднi травневi Чернiвцi...
Вас шукаю у газетних звiтах...
Мiсто, подароване менi
Долею на всi лiта натхненнi...
Тi святковi радiснi вогнi,
Голоси сердечнi i пicеннi…

Чернiвцями вздовж i поперек
Крокував, щоб краще пам’ятати...
Втомлений вертався на порiг,
Де мене стрiчали батько й мати....
Незабутнi, щедрi на любов
Чернiвцi – моi дитячi мрiї…
Як ранiше, так i нинi, знов --
Спiльнi сподiвання i подiї...

I коли мене наприкiнцi
Запитають про моє бажання:
-- Дайте завiтати в Чернiвцi,
Де моє дитинство i кохання...



Черновцы

Нимбы солнца – пестрые венцы,
Яблони в дурманящем цветенье...
Майские родные Черновцы –
Никогда  вам не уйти в забвенье.
Город, мне подаренный судьбой,
Город, мне даривший вдохновенье,
Город – праздник, ты всегда со мной,
Ты – моя отрада и спасенье...

Мной исхожен вдоль и поперек,
Я запомнил город и глазами
И ногами... Нынче – сто дорог
И полсотни лет легли меж нами...
Дворик был на Киевской и дом,
Где меня встречали, как родного...
Может быть когда-нибудь, потом...
Постучу в ту дверь однажды снова...
 
А когда мне звякнут бубенцы,
Выскажу последнее желанье:
-- Дайте мне заехать в Черновцы,
Повидаться с детством на прощанье...











Содержание

Родина

Город «А!»

Города
Встреча друзей
«Дома и улицы такие – только ах!»
Объяснение в любви родному городу
Город «А!»
Черновцы до Первой мировой...
Память о Черновцах
Сон о детстве
«Прилетают ко мне из далекого детства картины...»
Мой антисталинизм
Черновцы
Вспомнилось...
Отто Габсбург в Черновцах

Черновицкие острова

Детская библиотека на Советской площади в Черновцах
Детский кинотеатр имени Ольги Кобылянской
Сельхозвыставка 1954 года в Черновцах возле реки Прут
Футбол моего детства
Черновицкий трамвай
Танк
Дом на Фрунзе в Черновцах
Деньги на Центральной площади
«Мальчик с лебедем в парке...»
Холодильник
Опера в Черновицком трамвайном парке...
ЧСТ
Немецкий язык
Девочка с аккордеоном
Моя музыка
Песня
Николаевская церковь
Завод
Как я готовился в вуз
Город песен
Черновицкие острова

Песня первой любви

Поезд
«Тяжелая ветка каштана качается...»
Люда
«Бегу, разрывая лианы руками...»
Повесть первой любви
О тебе. Лирическая поэма о первой любви

Пролог
Луна первая – над Черновцами.
Луна вторая – над Криворожьем
Луна третья – над Хмельницким
Луна четвертая – над Москвой
Луна пятая – над Новосибирском
Луна шестая – над Нью-Йорком. Эпилог

Видеокассета из детства
14 мая 2006 года
 «Куда, шальное время, ой, куда ты?...»
«Возвращусь на Землю, небесам...»
«Ностальгируется в чуждых США...»
14 мая 2007 года
«Здравствуй, душенька, здравствуй, лапочка...»

НСШ-24

НСШ № 24
Одноклассник Милик Гойтман
Одноклассница, соседка Лия Штернгель
Одноклассник 
Одноклассник, однокурсник по ЧСТ Костя Ефремов
Одноклассник по НСШ-24 Абраша Гик
Вчителька української мови у НСШ №24
Привiт вiд вчительки


Город в наследство

Привет из Черновцов
(Фрагмент романа-поэмы «Семья»)
Практика в Черновцах
Мой сын в Черновцах
Командировка к сыну
Алопеция в Черновцах
Репортаж с Новосибирской улицы в Черновцах
Отец

Люди родного города

Ян Налепка
Элиезер Штейнбарг
Поезд (По мотивам Элиезера Штейнбарга)
Музыка (По мотивам Элиезера Штейнбарга)
Радуга (По мотивам Элиезера Штейнбарга)
Брейк-данс (По мотивам Элиезера Штейнбарга)
Ян Черняк
Манфред Штерн
Первый черновицкий космонавт
София Ротару
Иван Миколайчук
Дмитро Гнатюк
Михаил Эминеску
Ольга Кобылянская
Пауль Целан
Читая Пауля Целана. Фуга смерти
Читая Пауля Целана. Что случилось?
Читая Пауля Целана. Во что ты превратилась?
Читая Пауля Целана. Часы
Читая Пауля Целана. Говори и ты
Степан Сабадаш
Владимир Ивасюк
Роза Ауслендер
Ян Табачник
Моисей Фишбейн
Йозеф Шмидт
Михайло Ткач
Сказание о еврейском певце

Пролог
Глава первая. Знаменитый певец
Глава вторая. Запев судьбы
Глава третья. Первые ноты
Глава четвертая. Песня – любовь моя...
Глава пятая. Профи
Глава шестая. Перипетии
Глава седьмая. «Смеричка»
Глава восьмая. До свидания, Черновцы...
Эпилог

Дусик
Чудо через дымоход
(Улыбка поэту-земляку Александру Шапиро)

Вкус Черновцов

Паляныця
Пирожки
«Буковинская» колбаса
«Буковинский» нарзан
Пончики на Кобылянской
Голубцы в виноградных листьях
Миндальные пирожные
Мамалига

Ностальгия

Разлучальное
День народной свободы
Черновцы мои, Черновцы...
«Придет покуда неизвестный день...»
Возвращение в Черновцы
Пророчество о Черновцах

Чернiвцi

«Вело життя мене таємними стежками....»
Мова
Моя надiя
«Коли хочеш довго жити...»
«Тi, що за море вiдлiтають...»
«Нiщо так боляче не б’є...»
«Не огидний той рубець...»
«Коли я вмру – триватиме життя...»
«Хто, власне, знає, що воно – кохання?...»
«Огидна i страшна вiйна...»
«Материнська любов безкорисна i щира...»
«Я вiрю: нi, не вперше я живу...»
«Вчимося пiзнавати Божий свiт...»
«Поезiя безсмертна i нетлiнна...»
«Вчителi поета – поети й читачi...»
«Десь колись ти кохання пiзнаєш...»
«Стати людиною – значить прожить...»
«Пiшли лiта човнами за водою...»
«В кожнiм серцi i лiто i осiнь...»
«Коли зустрiнешся з напастю...»
«Здається я ще й досi молодий...»
«До самотностi приречений поет...»
Вчителька української мови у НСШ №24
Привiт вiд вчительки
 «Шкода, що серце не кохало...»
«Єдина справжня розкіш — це розкіш спілкування...»
«У землю потрапило зерня...»
«-- Вiдмовлено у довгому життi!»
«Ми шукаємо щастя, потрапляєм в пригоди...»
«Кажуть люди про мене: невдаха...»
Лютий
Мета
«Вже нам не станцювати па-де-де...»
 « -- Усьому свiй час, кожна рiч має пору пiд небом...»
«Поезiя – напрям для руху...»
Чарiвна квiтка
“Чи не втомився вiршувати, вiршомазе?...»
Березень
Часник
Прохання
«Пiзнавши цiну честi, радощам i cлову...»
Якi натхненнi в Українi вечори!
Капає дощик...
Журавлi
Ноктюрн
Прилетiли вереснi
А день, як доля сiрий
Буковинський смак. Мамалига
Бринза
Млинцi
Блинцы (перевод с украинского)
Запiзнiле кохання
Раз, два, три, чотири, п’ять...
Материнськi руки
Весна
Любов
Спiваю про кохання
Нa порозi
Чернiвцi
Черновцы (перевод с украинского)















Последняя страница обложки)
Цена: бесценно!

(Фотография: город с высоты птичьего полета № 3. :)
 
(Подпись под фотографией:)
Город
Не зря точно в зеркало в сердце мое глядится:
В сердце
Огни его окон, созвездия и сады...
Снится:
Широкие крылья раскинув, летит этот город-птица,
Летит над землею и ищет повсюду
Мои следы

Семен Венцимеров