Здравствуй, ворона!
Что-то не шибко тебя привечают в поэзии нашей,
разве, что Бродский,
сходство
с народом библейским
нашедший в тебе, профиль молчавший
сравнивший с еврейским,
да самурай, основавший
в семнадцатом веке форму трёхстиший,
что слышим
мы ныне
под именем –
хоку, хайку…
Инеем инкрустированных с болью оставленных пашен
он увенчал
полотно иероглифом птицы величаво-печальной,
как память о лете
в счастливом ущелье…
У Ду Фу ты - безмозглая тварь, у Крылова - умнее тебя
захотевшая сыра лисица,
хотя жизнь её, верно,
на фоне твоих трёх столетий –
не солидная мера
мотылькового дня.
В нашей поэзии, молвил, имея ввиду
стихотворения все, о которых понятье имею,
те, что в сознанье моём без труда на виду.
Здравствуй, ворона!
Что может быть краше,
когда
осеняешь
ветки тополя в первом снегу,
и в зрачках моих корни пускает оголённая крона,
и беда
говорит мне не «кар», а «ку-ку»,
под моё безголосое «кыш!».
Ты безмолвно всем видом своим долгих тридцать секунд повторяешь:
«Почтение наше!»
и, бесшумно взлетая,
в сказанья о вечном летишь.
И душа, дорожащая
волей былинной,
свободна, как ветка пустая,
дрожащая.