Пушкин и Тютчев. 5

Алексей Юрьевич Панфилов
ЗАКУЛИСНЫЙ РЕЖИССЕР


               Но несмотря на все обилие фетовских черт в переложении, его авторство было отвергнуто, когда выяснилось, что стихотворение это впервые было напечатано в журнале “Москвитянин” в 1842 году, подписанное криптонимом, указывающим на другое лицо – П.А.Ширинского-Шихматова. Однако решительность, с какой был сделан этот шаг, вызывает большие сомнения. Сам же исследователь, отвергнувший атрибуцию переложения Фету, замечает: “Имя Фета, быть может, связано с тем, что Фет в 1842 году поместил в «Москвитянине» около полусотни стихотворений, в том числе ряд стихов в соседних номерах журнала” (Бухштаб Б.Я. Ук. соч. С.30). Таким образом, не только поэтика переложения, но и место его публикации указывают на то, что оно изначально создавалось с ориентацией на фигуру именно этого поэта, а вовсе не было приписано ему впоследствии, в шутку или по недоразумению!

               Более того, ситуация повторилась в 1854 году, когда вышел сборник архиеп. Анатолия с перепечаткой основной части стихотворения. Рецензия на него была помещена в № 3-4 журнала “Отечественные записки” за тот же, 1854 год. И в этом же номере – находятся шесть произведений Фета, да еще рецензия на его стихотворения, напечатанные в первых номерах “Современника”! Среди этих произведений обращает на себя внимание стихотворение “Шарманщик”, в котором мы вновь встречаем портретную композицию, обрамленную проемом окна, как и в стихотворениях “Ее окно” и “Перекладывают тройки...”, только зритель и предмет его созерцания поменялись местами – он смотрит изнутри помещения вовне:


                К окну я в потемках приник –
                Ну, право, нельзя неуместней:
                Опять в переулке старик
                С своей неотвязною песней!
                Те звуки свистят и поют
                Нескладно–тоскливо–неловки...
                Встают предо мною, встают
                За рамой две светлых головки.

                Над ними поверхность стекла
                При месяце ярко–кристальна.
                Одна так резвО–весела,
                Другая так томно–печальна...
 

Таким образом, тень близящегося к апогею своей славы поэта продолжала, искусными усилиями закулисного режиссера, осенять переложение молитвы.




«П» ИЛИ «ШРК»?


               Аналогичный феномен, говоря о “москвитянинской” публикации 1842 года, исследователь волей-неволей отмечает и в отношении иллюзии авторства Пушкина: “путаница могла произойти оттого, что из четырех букв криптонима три (п,ш,к) входят в фамилию Пушкина” (там же). И здесь мы тоже вряд ли имеем дело со случайным недоразумением. Криптоним под текстом журнальной публикации стихотворения, о котором идет речь, выглядит странным образом: “П.    Шрк.....” (Москвитянин, 1842, ч.5, № 9. С.2). Прежде всего, приходится признать, что в фамилии Ширинского-Шихматова достаточно и других букв для составления криптонима, помимо совпадающих с буквами фамилии Пушкина! Но кроме того, как мы постарались это передать, две части подписи отделены друг от друга демонстративно увеличенным пробелом, так что они читаются, как подписи двух соавторов! Первая же из них – уже безо всяких оговорок является инициалом фамилии Пушкина.

               Возможно, что это обстоятельство отражает действительное положение дел: текст самого переложения молитвы, литературное качество которого не идет ни в какое сравнение с обрамлением, мог действительно принадлежать более чем посредственному поэту пушкинской эпохи П.А.Ширинскому-Шихматову (брату знаменитого вождя “архаистов”). И этот посредственный стихотворный опус мог быть снабжен выдающимся по своим поэтическим достоинствам обрамлением, наполненным пушкинскими мотивами, который был создан неизвестным творцом. Об этом и говорит первая часть криптонима, указывающая на объект стилизации – поэзию Пушкина. Цитируемый нами исследователь сам называет возможные причины произошедшей контаминации. За полгода до появления публикации “Москвитянина” Ширинский-Шихматов стал товарищем министра народного просвещения (Елагин Н.А. Очерк жизни князя Платона Александровича Ширинского-Шихматова. Спб., 1855. С.42). “Он находился в постоянных деловых сношениях с профессорами Московского университета Погодиным и Шевыревым [руководителями журнала] [...] публикация его стихотворения на почетном месте – на первой странице – характерна для хорошо известного сервилизма Погодина и Шевырева” (Бухштаб Б.Я. Ук. соч).

               К сказанному мы можем добавить, что в том же номере, что и наше стихотворение, находится экстренно, “когда номер был уже совершенно отпечатан”, помещенная “В дополнение к Московской летописи” статья “Пребывание г-на министра народного просвещения [С.С.Уварова] в первой московской гимназии”: “это известие [...] мы передаем читателям с особенным удовольствием, как новое свидетельство одобрительного внимания и справедливости, которую наш просвещенный начальник всегда готов отдать ходу классического учения в нашей Москве”. Так что криптоним его нового заместителя “П.Шрк.....” на первых страницах номера появляется неслучайно, действительно являясь карикатурно преувеличенным свидетельством “сервилизма” Погодина и Шевырева!




“ШИХМАТОВ БОГОМОЛЬНОЙ…”


               В нашу задачу не входит доскональное выяснение всей истории появления переложения молитвы, приписываемого то Пушкину, то Фету, то Шихматову. Однако, в подтверждение нашей гипотезы о произошедшей литературной обработке исходного опуса высокопоставленного стихотворца, мы можем указать на то, что этот опус и на страницах “Москвитянина” служит предметом литературной игры, которая связывает его с соседними материалами. Помимо указанного нами административного контекста появления переложения молитвы, в одном номере с ним напечатано стихотворение начинающего поэта из круга Жуковского и Плетнева Е.Л.Милькеева “К.К.П-вой (В альбом)”. В нем содержится аллюзия на литературное творчество знаменитого брата печатаемого рядом стихотворца – С.А.Ширинского-Шихматова. Он славился тем, что “гнушался рифмы наглагольной” (что было оспорено Пушкиным в соответствующем пассаже поэмы “Домик в Коломне”), получив прозвище “Шихматов-безглагольный”. Эта черта и обыгрывается в тексте посвящения К.П[авло]вой:


                Не блещет столик ваш спесиво
                Ни кипарисом, ни резьбой;
                Но он альбом красноречивой,
                Хоть безответной и немой.
                На нем красуется собранье
                Любезных памяти вещей –
                Сердечных чувств воспоминанье,
                Речь безглагольная друзей...


               Подчеркнутое повторением архаичное окончание прилагательных “-ой” вместо “-ый” как раз и напоминает о пассаже из пушкинской поэмы: “Вы знаете, что рифмы наглагольной / Гнушаемся мы. Почему? спрошу. / Так писывал Шихматов богомольной; / По большей части так и я пишу”. Между прочим, эта аллюзия шуточным образом связывает Ширинских-Шихматовых с тем же Фетом, который тоже… прославился своими “безглагольными” стихотворениями – однако названными так не потому, что глаголы не употреблялись им в рифменных окончаниях, а потому, что в них вообще не было глаголов!  [Д  н  е  в  н  и  к.  1 9. 0 2. 2 0 0 9  (16)  http://www.stihi.ru/diary/alekseij/2009-02-19]

               Исследователь утверждает, что стихотворение помещено на первой странице номера из-за высокого положения его предполагаемого автора. Но первая страница номеров “Москвитянина” вовсе не обязательно отводилась высокопоставленным или даже просто известным лицам. Наоборот, появление на ней переложения “Отче наш” служит новым свидетельством ведущейся странными издателями-“сервилистами” литературной игры. Один из предшествующих номеров открывает стихотворение еще одного скромного, начинающего поэта (невозможно не упомянуть: автора бессмертного “Раз-два-три-четыре-пять, Вышел зайчик погулять...”!) Ф.Б.Миллера “Молитва Россиянина” (Москвитянин, 1842, ч.4, № 7. С.1-2).  [Д  н  е  в  н  и  к.  2 0. 0 2. 2 0 0 9  (17)  http://www.stihi.ru/diary/alekseij/2009-02-20]  Его роднит с опусом замминистра одна черта: в первой и последней строфе этого стихотворения содержатся реминисценции все из той же молитвы “Отче наш”.


                Отец мой! Господь мой! к Тебе я взываю,
                Владыко небес и земли!
                Я, раб Твой, во прах пред Тобой упадаю...
                Мольбе моей грешной внемли! [...]
                Великий! Твоя да приидет Держава!
                Молитвы моей не отринь!
                Твои же – и Царство, и сила, и слава –
                Пребудут вовеки. Аминь!


(Срв.: “Отче наш, иже еси на небесех [...] да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя яко на небеси, и на земли [...] Яко Твое есть Царство, и сила, и слава [...] во веки веков. Аминь”).

               Стихотворение Миллера, таким образом, служило прологом к публикации полного переложения Молитвы Господней полтора месяца спустя. И вновь, как и в случае с Фетом, игра была продолжена через многие годы: в 1854 году, когда появится сборник Анатолия (Мартыновского), стихотворение Миллера тоже будет включено в сборник стихотворений... посвященных идущей к своей трагической развязке Крымской войне (С нами Бог! Вперед!... Ура!... Собрание стихотворений на нынешнюю войну, изданное В.Дементьевым. М., 1854. С.15-16). В “Стихотворениях” Миллера (т.6. М., 1880. С.210) перепечатано с указанием 1854 года, как будто написано по поводу Крымской войны; а о первой публикации 1842 года и вовсе забыто!  [Д  н  е  в  н  и  к.  2 1. 0 2. 2 0 0 9  (18)  http://www.stihi.ru/diary/alekseij/2009-02-21]




“НЕХОРОШАЯ КВАРТИРА”


               Что же касается обрамления псевдо-пушкинского переложения молитвы, то, благодаря отмеченному критиком “А.Б.” пространственному парадоксу, оно придает криптониму 1842 года совершенно неожиданное звучание. Изображенное в нем приобретает черты структуры будущего “булгаковского” пространства в романе “Мастер и Маргарита”, где тесное, как “простая келья”, помещение коммунальной квартиры может вмещать в себя космические масштабы, и тогда подпись “П.Шрк.....” становится прозрачным сокращением имени персонажа другого булгаковского произведения, Полиграфа Полиграфовича Шарикова...

               По поводу этих поистине “авангардистских” изобразительных экспериментов активно участвовавший в дискуссии конца 1890-х годов пушкинист П.А.Ефремов возмущенно писал: “Разбор […] должен бы был остановиться в недоумении перед началом и окончанием стихотворения: так, в начале говорится, что старик «молился так передо мною», а в конце: «перед крестом так он молился»” (см.: Каллаш В.В. Ук. соч. С.33). Поэтическая смелость Пушкина и его современников в этом произведении, с непринужденностью заглядывавших в ХХ век, для исследователя второй половины XIX века кажется уже чем-то, способным вызвать лишь “недоумение”.

               Однако нельзя не восхищаться читательской зоркостью прославленного издателя пушкинских текстов: именно он нашел возможность объяснить пространственный парадокс, сформулированный “А.Б.” В обрамлении стихотворения изображается как бы взгляд из Космоса, взгляд, для которого возможен и охват бесконечно “далеких” дистанций, и способность расслышать из этого “далека” едва слетающие с губ слова “тихой молитвы”... Это замечательное наблюдение открывает теснейшую связь переложения Молитвы Господней и тютчевской эпиграммы, которая, как мы убедились, тоже может прозвучать от лица Того, перед Кем творятся молитвы. В публикации “Москвитянина” эта связь получила отражение: на следующей же странице напечатано восьмистишие все того же Ф.Б.Миллера, само название которого указывает на ключевой мотив тютчевской эпиграммы: “Мое условие” (и даже по содержанию своему – представляет собой ее вариацию!).  [Д  н  е  в  н  и  к.  2 2. 0 2. 2 0 0 9  (19)  http://www.stihi.ru/diary/alekseij/2009-02-22]

               Выше мы назвали осведомленность позднейшего критика “А.Б.” удивительной. И действительно: разбирая текст обрамления, он цитирует вариант строки “Мерцал впотьмах издалека”. Этим чтением отличается фетовский список, впервые опубликованный Каллашом лишь несколько лет спустя после появления заметки “А.Б.”; в остальных публикациях переложения в XIX веке, начиная с издания 1853 года, читается: “Мерцал чуть-чуть издалека”. Вариант “впотьмах” был напечатан только при первой публикации стихотворения в “Москвитянине”. Значит, автору заметки было известно об истоках истории переложения молитвы, к его времени прочно забытых и вновь обнаруженных лишь в 70-е годы ХХ века!

               Другое исключение составляет упомянутая брошюра С.В.Рождественского, но она появляется уже на следующий год после того, как этот “А.Б.” процитировал строку в уникальной редакции, и вообще, как мы видели, обнаруживает большую близость в интерпретации стихотворения к этому автору. (Еще одна особенность, показывающая, что газетная заметка “А.Б.” и брошюра “С.В.Рождественского” принадлежат одному автору: во всех публикациях текста стихотворения читается: “Так он молился. Свет лампады / Мерцал...” И только в этих двух случаях присутствует разночтение: “...Луч лампады”). Таким образом, в дискуссии рубежа веков участвовали лица, которым была доподлинно известна история возникновения псевдо-пушкинского стихотворения и загадочные сообщения которых могут подтвердить реконструируемые нами факты этой истории.


Продолжение следует: http://www.stihi.ru/2009/02/07/1921 .