«Покойник этот, уж поверьте,
Пить нашу кровь всегда умел,
Не даст житья и после смерти,
При жизни поедом всех ел», –
Подобные ходили слухи
О нелюдимом старике,
Помершем (верно с голодухи)
В своей избе, на сундуке.
Послушайте о страшной драме,
Случившейся вослед того.
Итак, в холодном старом храме
В гробу оставили его...
Приказный дьякон и священник
Ненастным вечером вдвоём
Остались в ночь на понедельник
Читать Псалтирь над упырём.
Дрожали как в ознобе свечи
У закоптелых образов.
Народ же в этот хмурый вечер
Не шёл на колокольный зов.
Канонник стал читать молитву.
А на дворе уже давно,
Как перед Игоревой битвой,
Совсем уж сделалось темно.
Дымок над избами клубился,
Взошла усталая луна.
Как желчью лик её налился,
И стала ночь не так черна.
Осёкся дьякон вдруг и словно
Переменился весь в лице,
Заметив, как покров церковный
Чуть задрожал на мертвеце.
Небось почудилось. Похоже
Сквозняк его мог колыхать.
Он вытер лоб, вздохнул: «О, боже!»
И стал молитву вновь читать.
Внезапно шалый вихрь осенний
Ворвался в церковь точно зверь.
Святой отец из опасенья
На все запоры запер дверь.
Храм обойдя, зажёг вновь свечи,
Молитву шёпотом творя,
Крест положил и недалече
Сел на скамью у алтаря.
Читает дальше чтец, но тянет
Его поднять глаза на гроб.
Что приключится, если глянет?
И дьякон снова вытер лоб.
Меж тем усопший шевельнулся,
Откинул саван и привстал.
В испуге дьякон пошатнулся
И истово креститься стал.
Засим, глотая воздух жадно,
К наставнику он пал в мольбе:
«Ох, батюшка, у нас неладно,
Мертвец-то ожил, страшно мне!»
«Ну, полно, полно, неразумный,
Молись же Господу, сын мой, –
Священник отвечал в раздумье,
Качая скорбно головой, –
Да может ли такое статься?!
Ведь мы же в церкви, почитай.
Довольно, сын мой, отвлекаться,
Ступай и далее читай».
Так служба в храме продолжалась,
Как будто начало светать.
Со страху видно показалось,
И дьякон продолжал читать.
Осталось уж совсем немного –
Псалом последний до конца.
Подумал он: «Ну, слава Богу!»
И глянул вновь на мертвеца.
Что увидал, о том до смерти
Он не расскажет никому.
Картина страшная, поверьте,
Предстала в этот миг ему:
Огонь свечей непроизвольно
Как обезумевший плясал,
Гроб был пустым, ну а покойный
Зубами батюшку кромсал.
Крик раздирающий и дикий
Сорвался с дьяконовых уст.
Петух запел. Канонник тихо
Лишь охнул и лишился чувств.
Уж время за полдень, не рано,
А клир всё в церкви. Что теперь?
И вот, столпившись перед храмом,
Народ ломать решился дверь.
Непросто описать словами
То, что предстало наяву –
Мертвец с кровавыми губами
В своём покоился гробу,
Несчастный дьякон тихой бранью
Клял супостата и дрожал,
И с перегрызенной гортанью
Безмолвно батюшка лежал.
Плач поднялся в селе и стоны,
Без чувств упала попадья,
Но, как и водится исконно,
Здесь помогла воды бадья.
Упырь! – кричал народ, – Убийца!
Замучил батюшку попа!
Не возле церкви кровопийца,
В лесу, под ёлкой закопать!
Селяне порешили гневно,
Чтоб было бесу поделом,
Не отпускать его молебном,
А припечатать в грудь колом.
Священника же проводили
Торжественно в последний путь,
Погоревали на могиле
И не забыли помянуть.
С поры той сорок дней минули,
Прошла и осень, и зима.
На дьякона рукой махнули,
Что взять с него, сошёл с ума.
На том бы всё и завершилось,
Дни потекли бы как всегда,
Но вот как будто бы случилась
В селеньи новая беда.
Слух об ужасном наважденьи
Пополз среди односельчан,
Что будто умерший священник
Встаёт из гроба по ночам.
Злословили ещё, ей-богу,
Что будто кровь у всех у нас
Он хочет выпить понемногу,
Но то уже другой рассказ...
Да, дни, наставшие сегодня
Темны, безумны и лихи.
То попущение Господне
За наши прошлые грехи.