АЛЕКСЕЙ и АФРОСИНЬЯ
1.ПОБЕГ
«Рада бы курица на пир не ходить,
да за хохол тащат».
(Пословица.)
Нивы. Пажити. Дубравы.
Пыль. Дорожная тоска…
Повстречались близ Либавы
две кареты у леска.
На дороге чужедальной
из родимых палестин
вышел к тётушке опальной
нелюбимый царский сын.
Кабы знать, где будет встреча,
разошлись бы среди дня,
но, коль встрелись, делать неча:
обнялись – никак родня!
Одного того же древа
Марья вроде бы с Петром,
только – дочь другого чрева,
вот и все проблемы в том.
С дней, когда стрелецкой кровью
отмывали кровь с корней,
тень сестры, царевны Софьи,
всюду тащится за ней.
Под орлиным царским оком,
пусть он сам и далеко,
даже в тереме высоком
мелкой птахе нелегко.
Со смиреньем и опаской,
временами чуть дыша,
дочь Марии Милославской
шла по лезвию ножа.
Несмотря на все невзгоды,
а случалось и дрожать,
ухитрялась по все годы
братня гнева избежать.
Без душевного сугрева,
на ладошку опершись,
тётка Марья старой девой
доживает тихо жизнь.
И, когда бы дым развеян,
в довершение невзгод
эта встреча с Алексеем
на пути с Карлсбадских вод.
Слово за слово – беседа!
Среди прочих новостей
про Ливонию и шведа,
ей поведал Алексей:
«Чтоб однажды домоседу
не проснуться чернецом,
в Копенгаген спешно еду
на свидание с отцом.
Верен он своим капризам –
тщится к воинским трудам
приобщить. Прислал мне вызов.
К ноябрю быть должен там.
Остаётся шаг до плахи,
или тропка в монастырь.
Только я не рвусь в монахи…
Погожу читать псалтырь.
Но откроюсь по секрету:
если станет забижать,
Кикин вызнает по свету,
как бы мне отель сбежать».
«Бечь?! Куды?! Из мыслей выкинь…
Эка дурь… Напрасный труд…
Под землёй не спрячет Кикин,
а на ней везде найдут.
Ты к отцу бы притулился.
Чай, к родному – не врагу…»
«Може так… Да я решился.
Ноне-завтра убегу».
«Ну, тады беги втихую.
Не пуши хвоста трубой.
Наклонись-ка, поцелую.
Прощевай. Христос с тобой».
Ей племянник поклонился.
На обочину сошёл.
И как будто растворился
за одним из польских сёл.
В Нарве лишь буянил даве.
Только в Дне коней менял.
Только пьянствовал в Елгаве.
Только в Данциге гулял.
Только был, но тем не мене
нет его – как волк слизал.
Ан следы свернули к Вене.
Значит, к цесарю сбежал…
Что ж, пока путём рутинным
весть плетётся до Петра,
нам поближе с царским сыном
познакомиться пора.
Всех больнее при разводах
достаётся детворе…
Так и здесь – отец в походах,
мать сидит в монастыре.
При мальчонке – “кавалеры”,
целый сонм придворных дам…
Он уже запомнил “Еры”.
Он читает по складам.
Он – игрушка для утехи:
восхищаются уму;
хвалят первые успехи
по цифири и письму.
Сообщают тятьке слуги:
сын твой атлас в ум берёт
(скромно личные заслуги
выставляя наперёд).
Отрок Библию читает.
По-немецки он мастак.
Пётр поздненько понимает:
что-то деется не так…
Надо страны знать земные;
языки царям нужны;
только качества иные
в их характере важны.
Поздно истина простая
достучалась до отца:
сын в его орлиной стае,
как комолая овца.
Царь – он главный заводила.
Всё и все в его руках.
Отвернулся от кормила
на минутку: дело – швах!
День настал, хозяин трона
призадумался впервой:
как там смотрится корона
над сыновней головой?
А по Сеньке эта шапка?
А под силу сыну груз?
Парень вроде и не тряпка,
но ленив. И хуже – трус.
Может это и печально,
но от правды не уйдёшь:
пожилые изначально
всласть ругают молодёжь:
«Мол, какие нынче всходы…
То ли дело были мы!»
Вот бы старцам сбросить годы…
Вот бы юным – их умы…
Даже будь ты трижды гений;
будь хоть полный эрудит –
вкусу старших поколений
гений вряд ли угодит.
Всё на место ставит время;
возраст, он своё берёт –
возмужав, младое племя
хает младших в свой черёд.
Жизнь идёт, взрослеют дети,
жить спешат своим умом.
Было так до нас на свете.
Так же будет и потом.
И практичная Минерва
на вопрос – куда идти? –
нам пространство для маневра
выделяет на пути.
Хочешь, двигайся во славу
по родительским стопам.
Если дело не по нраву,
выбирай заделье сам.
Вас из клерков жребий выпер?
Место есть у слесарей…
К сожаленью, этот выбор
ограничен у царей.
Можно клясть судьбу и бога,
только, что ни говори,
сыну царскому дорога
предначертана – в цари.
И когда живёте розно,
то потом кому пенять,
как спохватишься ан поздно
в детях что-либо менять.
А ученье из-под палки
у придворных на виду
не добавит ни смекалки,
ни желания к труду.
На лице явилась кротость,
взгляд наполнился свинцом,
и всё шире, шире пропасть
между сыном и отцом.
Пётр вначале горячился
и сыночка побивал.
Алексей ожесточился:
изворачивался, лгал.
А в нелёгкую годину,
наконец, настал момент
и отец отправил сыну
свой последний тестамент:
«Понеже всем известно есть,
как утеснённые от шведа,
не зрели мы иного света,
что из окна и лишь победа
нам помогла завес отверзть
и возвратить былую честь.
Тот скромный результат трудов
моих и ревностных сынов
российских отворил дорогу
не токмо к вражьему порогу,
но, почитай, в его обитель.
И можно видеть как сейчас
всегдашний грозный наш гонитель,
которого единый глас
мог в бегство опрокинуть нас,
от наших выстрелов дрожит.
Но радость от меня бежит,
когда на линию наследства
я, озираясь, погляжу
и там всечасно нахожу
твоё к правленью непотребство.
Бог не лишил тебя ума,
а что до слабости телесной,
то дело не в руке железной:
охота здесь важней весьма.
Но лень и праздность – твой удел.
Не внемля моему совету,
сторонишься военных дел,
хоть через них мы вышли к свету.
Один пример скажу притом:
ведь равноверные нам греки
попали под ярмо навеки,
оставив беззащитным дом.
Мир добывают не крестом!
Ты мнишь, что, под своим началом,
доверишь войны генералам,
но это тоже не резон:
всяк смотрит на начальство;
он, потворствуя причудам малым,
пред вышним лезет на рожон,
ища награды или славы;
но даже лёгкие забавы,
какими душу веселят,
чуть отведёт начальник взгляд,
покинут для своей управы.
А что сказать про ратный труд,
где люди головы кладут?
Пока ты в бой не сходишь с ротой,
чтоб самому поднатореть,
то, будто птенчик желторотый,
принужден в рот иным смотреть.
Как распознаешь авантаж?
Как в деле недочёт укажешь?
Как нерадивого накажешь?
И как за подвиги воздашь?
По здравом смысле рассуждая,
тебе на первое скажу:
я тоже смерти подлежу
и страшно умирать не зная,
кому оставлю, умирая,
всё то, что в жизни насажу.
Тому ли кто презрел судьбу,
сиречь библейскому рабу,
вкопавшему талант свой в землю?
Сей перспективы не приемлю.
Могу ли я тебя жалеть,
коль не щажу живот свой бренный?
Прочь вырву яко уд гангренный,
чтобы всему не околеть.
Как твой отец и господин
не нахожу к спасенью средства
иного, как лишить наследства,
хотя б ты у меня один.
Или себя переломи.
Или иночество прими».
(От рожденья забияка
и большой оригинал,
Пётр о знаках Зодиака
ничего, увы, не знал.
Объяснить они могли бы,
чем отличен от отца,
по рожденью – Близнеца,
сын, рождённый в знаке Рыбы.)
Как того отправишь в келью,
в ком наследственный изъян:
склонность к лености и зелью
ведь в крови у россиян.
Внешне сын со всем смирился,
не пошёл с отцом вразрез;
воле царской подчинился
и, как видите, исчез.
Государю доложили.
Изменился Пётр с лица:
«Хоть под волнами морскими,
а найдите подлеца!
Улучил, мерзавец, время
под лихое ремесло:
Милославских злое семя
новой смутой проросло.
На весь мир теперь стыдоба:
сын презрел родимый кров!
И не сам! При нём зазноба.
Крепостная из чухнов.
За собой ту девку возит
и, видать, покуда цел,
Афросинью он не бросит –
слишком сердцем прикипел.
Вот по девке и ищите.
От меня сию же ночь
почту к цесарю пошлите
с просьбой в поисках помочь».
Гнали вскачь коней в три смены,
в гололёд, в туман, в пургу…
Привезли ответ из Вены.
В нём про сына – ни гугу.
Пётр прочёл и взбеленился:
ишь, как родич услужил;
ладно хоть не поленился
и отпиской ублажил.
Пишет царь своей рукою:
«Строки вашего письма
для моей души, не скрою,
огорчительны весьма.
Обойдён вопрос искусно…
Только, если нет чернил,
цесарь хоть бы что изустно
мне о сыне сообщил.
Здесь я вижу повод к ссоре
и отказ от тесных уз.
Если так, придётся вскоре
нам расстраивать союз.
В Мекленбурге повсеместно
в помощь вам стояла рать,
а сегодня неизвестно
с кем придётся воевать.
Сумасбродные проделки
приведут, глядишь, к беде:
сын сбежал за ради девки,
чтобы с нею жить в блуде.
Чем напрасно вздорить с нами,
вы ему обратный путь
показали бы, мы сами
разберёмся как-нибудь.
Даже, видимо, не будем
без нужды вас привлекать,
лишь позвольте нашим людям
в ваших землях поискать,
потому как углядели
в тот предел прямую нить.
И прошу мне в этом деле
утеснений не чинить!»