3.ЗАМОК “САН-ЭЛЬМО”
“Овца так не укусит,
как волк слижет”.
(Пословица)
Случатся без времени гости
и, если их даже не ждут,
хозяева вспомнят о тосте,
немедленно стол соберут.
Достанут соленья из бочек,
нальют неизбежных сто грамм
и лакомый самый кусочек
кладут на тарелку гостям.
Конечно – сумятица встречи,
вверх дном перевёрнут весь дом;
звучат малосвязные речи
промежду едой и вином.
Разобрана жизнь по шурупу,
отыскана степень родства,
которую даже сквозь лупу
порой и рассмотришь едва.
Хозяева дружно стеснились;
бельём снеговой белизны
застлали постели, чтоб снились
приезжим приятные сны.
Но первые дни пролетели;
недели проходят и, глядь,
вас месяц такой канители
нешуточно стал утомлять.
Уже и в семейные ссоры
вас гости втянули и вы
взялись разбирать их раздоры,
крепить их семейные швы.
Уже ваши утлые кости
полгода лежат на полу,
и первые признаки злости
блуждают у вас по челу.
Ещё через некое время
терпёж иссякает совсем:
на вас переложено бремя
чужих неподъёмных проблем.
Сознанье терзает досада,
и оторопь просто берёт:
а мне всё зачем это надо?
Хлопот и своих полон рот!
Хозяева блудных гультяев
готовы свести, как мозоль,
а гости ругают хозяев
за их дармовые хлеб-соль.
И радостно сердце забьётся,
когда вам, едва не взашей,
с огромным трудом удаётся
однажды спровадить гостей.
Пять месяцев жизни в Тироле
творец отпустил беглецу,
но жительство в неге и холе,
похоже, подходит к концу.
Пока молодой конспиратор
забился, как пёс в конуру,
царь ищет его. Император
не в силах перечить Петру.
На поиск “известной персоны”
тот выделил ушлых ребят:
его дипломаты-шпионы
ни днём и ни ночью не спят.
Румянцев спроворил охоту,
разнюхал следы по горам,
и сразу досадную ноту
строчит Веселовский Абрам:
нашлась, дескать, наша потеря
и явный обман налицо –
верните залётного зверя
живьём на отцово крыльцо.
Идёт при дворе волокита,
но царский напор не сдержать:
глубокая тайна раскрыта.
Немедленно надо бежать.
Оседланы наскоро кони,
в ночи, с Афросиньей сам-друг,
чтоб скрыться верней от погони,
царевич пустился на юг.
Промоины, осыпи, скалы…
Вершины заснеженных гор…
Но вот позади перевалы –
открылся равнинный простор.
Пред ними во времени скором
возникли сады и поля,
предстала рассеянным взорам
Италии древней земля.
Сменили седло на карету;
едва огляделись вокруг;
и, снова по белому свету,
всё дальше и дальше – на юг.
По сути и гений, и бездарь
один исполняют закон:
царевич, как некогда Цезарь,
пешком перешёл Рубикон.
Скользнуло по берегу око,
но войск не увидело там.
Лишь странный чернец одиноко
за ними побрёл по пятам.
Испуганный лик пилигрима.
Насуплен молоденький паж.
Куда мимо Пармы и Рима
торопится их экипаж?
Здесь некогда мудрый Лукреций,
вникая в природу вещей,
идеи высоких концепций
хотел донести до ушей.
Он звал человеческий разум
не действовать прочим во вред:
надеялся, кажется, разом
избавить всех смертных от бед.
Наивный, людские пороки
гекзаметром думал свести.
Увы, только были пророки
и в те времена не в чести.
Стоят Апеннинские горы,
как раньше стояли они,
и те же под ними раздоры,
как в те достославные дни.
Но вот горделивый Неаполь
предстал изумлённым глазам.
Поодаль дымящейся лапой
Везувий грозит небесам.
Альпийской природы свирепость
забыта за дальней чертой,
готова приморская крепость
принять беглецов на постой.
Возница ударил в ворота;
качнулась трава-повитель;
и сделали пол-оборота
две пары заржавых петель.
Цветут недотроги-мимозы;
кудрявит лозу виноград;
летучие майские грозы
сменяются треском цикад.
Раскинули кроны на склонах
ряды серебристых олив;
под рокот валов утомлённых
качается синий залив.
Заполнив пространство беспечно
своей орудийной пальбой,
о чём-то действительно вечном
гремит неумолчный прибой.
Но дали, облитые глянцем,
пугают своей красотой:
по следу приходит Румянцев.
За ним прибывает Толстой.
Они домогаются встречи,
ссылаясь на волю отца;
заводят лукавые речи,
которым не видно конца.
В интриге сии виртуозы
продумали слово и шаг:
они чередуют угрозы
с посулами всяческих благ.
Синхронно работает связка.
Согласно дуэтом поют…
Однако ни ласка, ни таска
эффекта пока не дают.
Царевич петляет, как заяц,
держась за земную юдоль.
И тут возникает данаец –
Неапольский вице-король.
Коварные люди умели
издревле за скромную мзду
жечь храмы, сдавать цитадели,
ввергать своих ближних в беду.
Польстившись на шубу соболью,
а то и за тридцать монет,
не брезгуя кровью и болью,
спровадят тебя на тот свет.
Иуд в грешном мире навалом.
И правило подлость ввела –
платить благородным металлом
за гнусные эти дела.
С годами меняются цены;
известно всё больше имён;
но так и не сходят со сцены
злодеи различных времён.
Яд капает в чашу Сократа…
И жив до сих пор Святополк…
И радостный вопль Герострата
ещё по сей день не умолк.
Граф Даун к делам приступает.
Он вслух сожалеет о том,
что беглый инфант не желает
вернуться в родительский дом.
Загадочный русский характер
нелепостью графа смешит:
дарует прощение патер,
а сын принимать не спешит.
Но словом царевич не связан.
И сам волен выбрать свой путь,
а вот крепостную обязан
в хозяйские руки вернуть.
Не знаешь, откуда подкосит
негаданно злая беда:
да как Афросинью он бросит?!
Без Фроси ему – никуда!
И в горе своём безрассуден,
идёт Алексей к ней самой:
«Что делать, любимая, будем?»
«Поедем, царевич, домой».