Я не знаю, как ее звали на самом деле, но для меня она была Марла. Мне нравилось произносить это имя, катать его на языке, оно застывало на моих губах, колечком пара кружилось в распятом морозом воздухе, когда я выдыхал и замирал на секунду у входа в метро. В звенящем, гудящем, мелькающем сотней лиц пространстве мне становилось дурно. Мне не было дела до этих людей, глаза слезились от резких запахов - от неопрятного мужчины с бородой пахло хвойным лосьоном, от девочки в короткой плиссированной юбке - пудрой и ментолом, от тетки с большой хозяйственной сумкой несло приторной смесью ароматов варенья, молока и жирных блинов, и все одеты в серое и черное, словно носят траур по собственной жизни. Меня изматывала эта дорога, мелкие буквы расплывались на измятой обложке, я мечтал о вечере, о том вечере, когда до дома останется одна станция, и я почти с криком «выпустите меня, выпустите!» нырну в людской поток, распахну неподдающуюся дверь, увижу глаза Марлы, нервный комок дернется и разольется теплом. Я видел Марлу каждый день, но ни разу не решился подойти ближе. Мне казалось, она кого-то ждет и ее не заботит ни погода, ни людское несовершенство, она точно знает, что делает здесь, у метро. Моя жизнь была мелкой, невнятной, я метался, сутулился, оттягивал рукава свитера, чтобы не обветривались руки... Марла всегда подтянутая, всегда сосредоточенно спокойная, с гордым профилем, будто устремленным вперед, не изменяла себе.
Странно, я никогда не придумывал ей историй, не представлял ее жизни -до, мне даже не приходило в голову потревожиться, что она делает с наступлением темноты, и где проводит холодные зимние ночи, и почему в ее глазах такая тоска.
Я не смел думать, что она может быть рядом, мне казалось, она никому не принадлежит, так нельзя завладеть песчаным откосом или изломанным кленом в моем разбитом дворе. Она всегда была здесь, она была моим маятником, моим камертоном, моей невысказанной болью, моим нерожденным счастьем. Я искал ее глазами и убеждался, что мир цел, что все правильно, что планеты кружатся, моря не выходят из берегов, ветер срывает листья, но бережет черепицы крыш, я оправдывал ее существованием - свое.
Мне было стыдно кому-то рассказать об этом, да и кому интересны бредни маленького человека, у меня никого нет, а те, что есть - чужие, не поймут, не поверят, бросят грубое слово, и что-то внутри сожмется и словно ударит порванной струной.
Я спускался в огромную пасть метро, старался не слышать лязга, скрипа, скрежета, не слышать безразличных голосов, не видеть целующихся на эскалаторе, эти люди выпадали из границ моего мира, невразумительно, странно, страшно; когда в вагоне вдруг выключают свет, я чувствую себя где-то в небытии - добро пожаловать в ад, кто-то хохочет и затягивает меня в эти необъятные, нервущиеся сети.
Каждый мой день проходил в этом мороке, каждый шаг давался с трудом, я успел сменить колючий шарф на легкий платок, я почти не замечал клейкие почки деревьев под ногами, я снял шляпу и чувствовал себя обнаженным, нечем было прикрыть пульсирующую жилку на виске, нельзя было спрятать глаз под полями.
Однажды я вышел из метро, глубоко вдохнул и не смог дышать, почувствовал комок в горле, что-то горькое, сухое, царапающее; я вспомнил, что где-то горят леса, что вокруг дым и смог, но не в этом дело, не в этом, не в этом... Никто не встретился со мной взглядом.
Ее нет.
Я стал оглядываться, как потерявшийся ребенок, смешно вертеть головой, я отчаянно крикнул «Марла!» и кто-то рядом со мной отчетливо цокнул, кто-то неловко задел меня большой сумкой, старушка-цветочница покачала головой, школьники со скейтами в руках зло рассмеялись.
Я увидел ее. Она ушла с каким-то мальчишкой.
Помню его беззащитный затылок и старенькую, заштопанную курточку, помню, как шла она рядом, достойно, не махала хвостом, не прижимала уши; только когда мальчишка оглядывался и, наклоняя голову, улыбался - «ты со мной?», вся подавалась вперед, к его маленькой, исцарапанной ладошке, и прикрывала глаза.
Я не знаю, как дошел до ближайшей скамейки, не знаю, как бессильно ударил по ней, не заметив гвоздя, не знаю, как перебинтовывал руку оторванным от старой рубашки манжетом.
Я сижу и боюсь дотронуться до шрама на запястье.
Марла, Марла...