Грустно мне. В этой сахарной вате тумана, в этом сонном городе, столько лет знакомом и по-прежнему чужом, грустно этой терпкой осенью. Яростно ветер бросает в лицо сырые акварельные листья, яростно бьют капли, яростно хочется света. Но света почему-то нет - внутри. И ни при чем любимое время года, которое длилось бы и длилось бы вечно...
Мне кажется, ей тоже грустно. В стоптанных башмаках, в затертых джинсах, на которых унылым фейерверком застыли маленькие лужи (хотел бы я знать, какой негодяй ее окатил, уж я бы ему устроил!), в таком уютном, домашнем свитере, она теребит угол обложки и смотрит в окно. Я запомнил, в прошлый раз она тоже остановилась на 317 странице: «Боги, боги мои, как грустна вечерняя земля, как таинственны туманы над болотами...» Она не читает, она закрывает глаза и слушает что-то в маленьких черных штучках (не знаю, как они называются). Слушает и шевелит губами, и я не могу понять, наизусть ли это очередная глава, знакомый ли до последней буквы текст или вовсе какая-то неведомая мне молитва. Иногда, в сумерках, когда она одна и тишина мягко ложится вокруг, мне удается расслышать скрипку. Я думал, что уже не помню, как она звучит, но с тех пор, как появилась девочка, каждый день меня тревожат картины прошлого, не дают покоя и кажется, сведут с ума. Вспоминаю старого еврея в нелепой, изъеденной молью шляпе, который каждый день тянул за руку кудрявого мальчишку, а тот упирался, ревел и бросал футляр себе под ноги; ничего про них не знаю, но так и всплывают в памяти - футляр на потрескавшемся асфальте, уже с мелочью и помятыми бумажками, повзрослевший мальчик с осенними глазами, и минор, разливающийся по городской площади, мимо которой я каждый день проезжаю, ни с чем не перепутать... Боги, боги мои, как я устал, как давно я в этом мире, как потрепан и стар, и как же прав написавший книгу, которую не выпускает из рук моя девочка.
Все мои утра, все утра мира сливаются в одно: выхожу из темноты, мчусь в предрассветном мареве, пустой и холодный. А потом появляются те, кого я узнаю или не узнаю, за кем внимательно наблюдаю, от кого быстро отворачиваюсь, и среди них она - девочка, с которой вместе дышится. Они равнодушно разговаривают по телефону, сонно перебирают в руках четки, считают минуты, дремлют и совсем редко улыбаются друг другу. Девочка всегда опаздывает и бежит по лужам, и мне становится страшно, что она не придет уже никогда, но я жду и она врывается, взъерошенная, садится на то же место, у окна. А однажды, однажды она даже забыла у меня перчатки, маленькие, шерстяные, в смешную цветную полоску, почти детские. Я боялся, что не смогу их сохранить, что потеряется кусочек ее тепла, что кто-то из них украдет, заберет домой и моя девочка будет мерзнуть, согревать ледяные ладошки, дышать на тонкие пальцы. Но перчатки остались у меня и, когда она вбежала по ступенькам и увидела потерю, я замер от света, мелькнувшего в ее ресницах, на губах, поселившегося в ямочках на щеках. Они начали возмущаться, топать ногами, громко переговариваться о том, что спешат на работу, но я не расстроился - это был мой лучший день.
В любой из вечеров, в любую погоду, я пытаюсь угадать, в каком она настроении, какие счастья с ней случились или не случились - и мне это редко удается. Она не смотрит на меня, мне даже кажется, что она не видит, ее мир параллелен, словно рельсы, поржавевшие, кривые, оплетающие мою жизнь. Но сегодня я не ошибся - ей грустно, слишком грустно, прорезаю туман, захлебываюсь ветром,и пусть никто не поверит, я чувствую, как колотится ее сердце, как отчаянно сжимает она кулаки.
Люди со мной редко бывают счастливы. Они не успевают жить, они тратят время на бессмысленные дороги, они устают, они растворяются среди чужих, они забывают, что там, за плотными стеклами окон, за закрытыми дверями.
И вот сегодня моя девочка сделала музыку громче, так, что мне даже удается разобрать слова, она слушает свое «Спасибо» с дрожащими губами... А мне никто не говорит спасибо... Да и за что? Я всего лишь старый трамвай несбывшихся желаний...