5.ПЕТЕРБУРГ
“На чужой рот пуговицу не нашьёшь”.
(Пословица)
Зима откатилась метеля,
когда из моравской земли,
уже в середине апреля,
чухонку домой привезли.
Возок прикатил среди ночи,
а велено, чтоб поутру
предстала пред царские очи.
Ввели Афросинью к Петру…
Мослом не разжиться с цыплёнка,
а тоже – источник греха!
Стоит крепостная девчонка…
Холопка… Почти что сноха.
Несказанно царь удивился:
«И чем ты Алёшку взяла?»
«Не ведаю. Если влюбился,
так я не при чём. Не звала.
Ни знахаря, ни ворожею
не надобно мне в сторожа,
ведь я и в постель к Алексею
пошла под угрозой ножа.
Меня о любви не спросили,
а просто заставили лечь.
Попробуй противиться силе,
когда о царевиче речь?
И девичья честь там и смелость
достались в трофеи врагу.
Всё мало помалу стерпелось,
да только простить не могу.
Таскает меня повсеместно
как ту бессловесную тварь…»
«Тебе, значит, много известно?»
«Я всё расскажу, государь.
Хотя подноготной не знаю,
но так Алексей объяснил:
“Мол, вышним во всём угождаю,
да только отцу я не мил.
И батюшка ищет причину
меня подвести под извод,
а чтобы ускорить кончину
призвал на всю зиму в поход.
Предписано мне среди свиты
при нём находиться, как псу,
но только я той волокиты
по слабости сил не снесу.
И, чаю причастна к мученью
тут мачеха. Как ни крути,
отец по её наущенью
меня хочет в землю свести.
Да сам он недолго протянет:
по хворям то ясно видать.
Тогда моё время настанет,
лишь год или два переждать”.
Ему были вести из Вены,
что, дескать, развязка близка,
поскольку готовят измену
весной в Мекленбурге войска.
Надеялся очень на смуту:
мол, чернь поднимается скрозь –
глядишь, поменяет всё круто
не бог так наш русский авось.
Однажды мне радостно бает,
что брат тяжело занемог:
“Отец, вишь, своё замышляет,
да против тех замыслов бог.
Хотят во главе государства
поставить младенца Петра,
а ну как до бабьего царства
дойдёт, так не будет добра.
Со смерть отца и расплата
придёт, не промедлив и дня:
немногие встанут за брата,
когда большинство – за меня!
Как только надену корону,
так сразу от лишних хлопот
войска отведу в оборону;
сведу за ненужностью флот.
Обрыдла отцова божница!
Лишь я до венца доживу,
немедленно съедет столица
из Санкт-Петербурга в Москву”.
Грозил, что опалой пометит
тех знатных, кто к батюшке
вхож и всех бритолицых заменит
на благообразных вельмож».
Пётр замер в предчувствии взрыва,
но голос сорвался на крик:
«Позвать мне светлейшего! Живо!!!
(И Меншиков тут же возник.)
Послушай, Данилыч, про сына!
Опять обхитрил Алексей!
Раскаянье – это личина…
Силён… Ох, силён лицедей.
Он там не от тягот спасался,
а часа удобного ждал.
И даже не ждал, а старался
всё сделать, чтоб час тот настал.
Желательно с новым мерилом
его исповедовать в том».
Светлейший хихикнул: «Кадилом?»
Но Пётр отмахнулся: «Кнутом!
Застенок вчиняйте немедля!
Зазорно?! Ин быть посему…
Похоже, намылится петля
за то что открылось ему.
Иди, разбирайся с пройдохой,
да долго разбор не тяни…
А девку, пожалуй, не трогай.
Пускай поживёт у родни.
Для курицы сыщется кочет
и мужняя будет жена».
«А буде она не захочет?»
«За “хочет” не знаю. Должна».