============ БИОГРАФИЧЕСКИЙ ОЧЕРК ИЗ СЕРИИ ЖЗЛ ============
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Звёздами золотые копытца
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Скатятся, взбороздив нощь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И опять замелькает спицами
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Над чулком её чёрным дождь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . (Сергей Есенин, "Инония")
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Раздался выстрел, и повисла затем густая тишина. В ней тоже было много смысла: увы, судьба предрешена поэта.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И в любую пору, каким большим бы ни был цех, в казне для них всегда есть порох, и пуля есть (одна на всех).
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Поэты сызмальства на мушке.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Не нарушая статус-кво, лежат два трупа: я и Пушкин. И рядом нету никого.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . (Александр Фридман, "Я и Пушкин")
С дождём и ветром – не поспорить. Ночной – загадостной – порой читатель зрит Георгу в корень и, как ни разу не герой, решает править пристяжную – домой... а хоть бы и куда.
Но, чёрт возьми, какого – всуе серчать? На то она – вода, а не, к примеру, aqua vitae, – чтоб норовить – за воротник. Георг – не дядя аммонита, не аргонавт и не грибник. Забравшимся под атмосферный, а не Александрийский, столп – мы поясним: его манеры не соответствуют на сто – всему, что толпы ожидают от классика, но сам калибр – семизарядно – убеждает, что нерифмованный верлибр – ему даётся гени(т)ально, не говоря уж о стихах. И в инфернально-клерикальных частушках – тоже он мастак. Столь милый всем славянофилам Георг – известный маргинал. Лишь только подлинный мудила, муфлон, мунтжак, марал, манал – себе позволит усомниться – в том, что он классик.
Времена курчавят взбитые ресницы... Грядёт великая страна, когда-то слывшая оплотом марксизма и престолом зла, собою пополняя квоту – (на умиление козлам) – тех государств, что третьим миром стремятся сделаться. "Ура!" – кричат воюющие с жиру политики. На всех парах отряды теневых лошадок присваивают газ и нефть – за импозантности фасадом. О, это надобно уметь! – Оружием торгуя, сброду плутоний продавать – (с огнём шутя) – сатрапам всех народов и террористам всех времён. Агонизирует держава, испив соборный грог до дна. – В ней не сыскать Георгу славы.
Но слава ли ему нужна? Возможно, он мечтает – втайне – кому-то пользу принести, спасая леммингов случайных и устриц, сбившихся с пути?.. Светиться – Чёрному Георгу куда сложнее, чем цветным; ему торжественную порку по будням и по выходным грозились многие устроить, и – как всегда – попав впросак, клянутся – нашему герою «замстить»... Но этакий пустяк его не может беспокоить – и, игнорируя невежд, а также всех, кто ходит строем, Георг исполненный надежд – на подвиг простираясь, верит, что психоделики заряд когда-нибудь откроет двери – к сердцам, которые горят, как запоздалые закаты...
Нет, Александр Сергеич, брось! Не идиотничай, не надо, – я вижу, сударь мой, насквозь. Фантомы дней – всё так же сиры, и небо – так же высоко. Машины, жёны и квартиры – нас превращают в стариков. Беспечно прожитые годы и годы страха и нужды – сменяются. Людей породы – из тропосферы, как дожди, вдруг выпадают в одночасье... Мутации? – Поди пойми!.. А где-то бродят лики счастья, и Месснер лезет на Памир. Сдавайтесь, либертины духа, запретно-дорогой ценой приобретающие слухи: затрат – вагоны, пользы – ноль. Смятением всегда объяты, как их укромно ни храни, – герои, ставшие салатом, сосиски, бывшие людьми, и классики, которых праздно читать не следует в метро: идеи могут быть заразны... (прости, Георгушко, – старо!)
Поэты-почвенники любят копаться в девственной грязи (за это их не любят люди), Георгу пальцем погрозив – чтоб он не забывал душевность и мелкотравчатую жесть не дёргал без нужды за пенис, который – будет, был и есть – прославленный стихийный орган, – лирический (положь назад!), живописуемый с восторгом (рекламы здесь не избежать). Мы бросим взгляд – непроизвольный – на то, как вертится Земля: велеречиво катят волны сквозь белоснежные поля – невысыхающие реки неудаляемых чернил; в них входят – истово, навеки, – как в Ганг, Куру, «Неву» и Нил. Понеже с(т)ранному Георгу понадобилось в них плевать, – спроси, любитель стихооргий: так кто же в этом виноват?!
Георг останется – упрямо – там, где бессмертные снуют, где тонут с гордым криком: "Мама!", где – не сумев попасть в струю – взлетают, как икары, к солнцу – и тут же падают под нож – доброжелателей из Бронкса и домодедовских вельмож. Он мысленно погиб – но выжил, вминаясь в памяти обвал. Всё ближе цель его, всё ближе... Но кто-то злой нарисовал – подземной галереи сваи, мишени кольца на груди... Слова от пуль здесь не спасают, и нет для прятанья глубин. Негоцианты технологий и потрошители искусств: Георг уйдёт от вас – не в блоги, не на другие сайты... пусть! – и паутинки не заденет, оставив свой саднящий след –
ума холодных наблюдений и сердца горестных замет.
___________________________________ ______________________________
Минипоэма из цикла: «ОДИНОЧНОЕ ВОСХОЖДЕНИЕ НА МЕГАЛОМОНБЛАН»