Так не сразу...
с таким трудом...
прихожу в себя после обычного сна...
Весна, зима, лето, осень – неважно!
Стар стал рано –
и пятидесяти нет: тело - всё чаще - вата!
Выпью с утра чайник заварки
(моё утро – после обеда...),
закурю сигарету:
нет-нет - поймаю фразу –
свыше не свыше - не знаю,
слышу сразу: сквозная,
несущая смысл,
ощущенье живое,
мир вне быта – не бытового покроя!
В январе настежь окна открою,
на глазах набухнут, инфарктом обширным разорвутся почки,
вспыхнут нежно мёдом апрельским листочки,
птицы мира завернут свои трели сквозь небо,
льды глубинные вспорхнут облаками,
галлереями стран и веков былинных
развернут перед живыми моими глазами
любую, кровную крови горячей –
зрячей,
картину:
Энеем под тунику засуну Трою,
на семи холмах поставлю Римом,
над Москвой склонюсь Марининым Рильке,
до Владивостока не дойду – Мандельштамом,
но тосканские с воронежскими – стакну,
от предгорья Алатау оттолкнувшись, –
(о холмах говорю я, читатель,
разве сложно?!) –
Рим,
Москва,
и тетради,
сохранённые Надеждой свято
по кастрюлям да замшелым калошам...
И от Чёрной до Второй речки,
от ковчега до балкона у отрога,
первородством не обиженного Богом,
умозреньем кочевым я разгуляюсь.
Вскипячу я в чепчике костистом
воды Леты, пламя памяти наладив,
и придут ко мне - мои поэты,
принесут с собой – свои тетради:
говор волн гекзаметр даровавших;
бастабальский перезвон в могиле -
ещё дышащей Росалией воспетый;
«письма миру» над чертой забвенья…
Закричат на перевале обезьяны,
имена всех трав пробьют весь кремень…
И река времён не смоет темя,
хрупкость превратившее не в бремя,
а в круги вневременного сада,
что корнями – с Гефсиманским связан...
Так не сразу прихожу в себя, не сразу,
заповедным Эолийским ладом
разбираясь с рукотворным адом.