Я уверовал в силу добра,
Стать решился на путь исправленья.
Мне сказал доктор строго: «Пора
Меру знать в питие и веселье.
Тело дряблое, печень – налима,
Так что впалым своим животом,
Как патриции древнего Рима,
Прекращай возлежать за столом».
На прощание мне добрый доктор
Удосужился руку пожать,
Посоветовал личное фото
На керамике дома держать.
Шел домой я и старчески охал,
О загубленной жизни вздыхал,
Неужели и впрямь все так плохо –
В коридоре пред зеркалом встал.
В полумраке оскалилась рожа:
Глаз не видно, мешки до бровей,
Все пороки величием Божьим
Отразились, как в книге, на ней.
Я себя скромной жизнью не мучил,
Шел, как конь норовистый, вразнос:
Три жены, обожательниц куча,
И, как следствие, сломанный нос.
Глядя в зеркало, морщусь от боли,
Отвожу тотчас в сторону взгляд.
От морщин, что как борозды в поле –
В них последний запой виноват.
Дали в глаз, и во лбу зреет шишка,
Кто-то бровь в пьяной драке рассек,
Вроде пил-то всего месячишко,
А смотри ж ты – прописано все.
На пергаменте сморщенной кожи
Жизни повесть – противно читать,
Житие я свое подытожил
И решил – все сначала начать.
Все с нуля. С этой самой минутки
Новой жизни грядет полоса.
Я спиртного не пью уже сутки
И почти не курю – полчаса.
Я сумею себя воспитать,
Верю: мне улыбнется удача.
Женщин мне теперь даром не надь,
А за кровные деньги – тем паче.
От безделья сную по квартире,
Книг я в руки не брал отродясь,
Пялюсь в телек – как мерзко все в мире,
То войны, то иная напасть.
Там жируют, а здесь голодают
В знак протеста, что нечего есть,
То чумой, то холерой пугают,
Воровство, подхалимство и лесть,
Иноземщина сплошь, заграница –
Пляшут девки в срамном неглиже.
И желание снова напиться
Пониманье находит в душе.
2002 г.