****
можешь тысячу звать на пиры, будут прокляты все
поименно, Гекате и куклам клянусь нерушимо!
я вчера погребальное платье последней дошила
и, как женщина стойкая, завтра омою в росе
сердце - дивную рыбу. Ладони скользят по траве,
замирают у горла, вот-вот обовьются, удавят,
но оливки тяжелые зреют и падают, знаю то…
то-о-олько больше не знаю, не знаю, как жить на земле.
до утра ожиданье; смола огородит от дум;
вышусь к памятным балкам, хочу до богов докричаться.
хороша же вся тысяча! - будет ей, будет ей счастье,
коли платье сырое разнимет навстречу фатум.
н-да, кручу завиток, и не чую, рука ли медуза:
что разбить, зареветь? - рву огромное тело письма,
где слова-печенеги приходят на помощь союзам,
на погибель союзам и рву их! – бумага права!
а пока о не-можном – заветное! - вот и попомню:
рожь да девок - всей тысяче! - пся, и очаг – одному!
обернуся спиной, и отдам трясогузке-поповне
всю назо’лу… – "... покров не снимайте, Христа…" -
не сниму!
бред! - а только и бреду осталось накрыть с головою:
всё прекрасное тут отымает и выдох и вдох.
не дышать, не мешать колебаньями тонкому слою
городищ над одной из моих предпоследних дорог.
угасают заря, и слова, голоса, и союзы,
оседает на углях огромное тело письма.
и на саван руки выпадают белеющим пузом
наб-родивши-е-ся по подлунной мои же Слова,
мимо тысяч костров к одному, где мне - девочке - скушно.
мимо тысяч голов осыпает листву Геликон;
отменяю глотки! - и себе отменяю - воздушный,
пожелавши остаться в резьбе одного из окон.
тыща, тысячка, пиром упейся, как утром - петух!
я из леса кудесного строгости большей видала,
оттого ли в обряде могильник сама обметала,
без разбору - со всеми и всем - побеседовав вслух.
… а прощенья просить одинаково в долг и у долга,
если знаешь, что те исполняют, как танец тебя.
и когда-то, как книга займёт чьё-то место на полке,
не исчезну, но в тыщу вольюсь золотых жеребят.
1999г
(Ц.Л)